Мистер Грегори Гойл

Все, что произошло потом, смешалось для Гойла в один сплошной непрекращающийся кошмар. Гарри много плакала и обвиняла своего друга в том, что тому непременно потребовалось залезть туда, куда не следовало. Девушка постоянно ходила с опухшим лицом и красными глазами, на ее веках лежали глубокие фиолетовые тени, и даже Гермиона никак не могла вывести свою подругу из этого состояния, переключить ее внимание на другие вещи и хоть немного отвлечь. Гойл внимательно следил за всем, что происходило в газетах, но там говорилось только о том, что страшный опасный убийца оказался обнаруженным и обезвреженным с помощью мер, предпринятых Министерством магии. Дементоров убрали от ворот школы, чему искренне и довольно шумно радовались как школьники, которые могли, наконец, полноценно и без страха прогуливаться по Хогсмиту, так и сами жители этой деревушки. Под это дело Гарри даже оформили разрешение на выход из школы, и Грегори каждые выходные наблюдал за тем, как неприкаянная фигура девушки бродит в полном одиночестве среди внушительных сугробов, неизменно возвращаясь на то самое место, которое напоминало ей о крестном. Поспешно школу покинул профессор Люпин. Предварительно он вызвал Гарри в свой кабинет, и они долго разговаривали о чем-то неизвестном, после чего глаза у вышедшей оттуда Поттер были заплаканными и печальными. Грегори не смог узнать, что именно сказал Гарри профессор Люпин, но стоило предположить, что речь шла все о том же Сириусе Блэке, словно бы целый мир собирался ежедневно напоминать девушке о случившемся и раз за разом надавливать ей на незаживающие раны. Торжество и разговоры школьников, понимающие ухмылки Малфоя и его постоянные намеки на то, что Поттер не знала всей правды о пойманном преступнике, нелепые обвинения Рональда Уизли в нападении на его крысу — всего этого было слишком много для Гарри. Гойл следил за ней издалека и твердо знал: все это время Гарри думала только о том, что у нее мог бы быть родной человек, но ей не довелось даже познакомиться с ним. Она больше не сомневалась в виновности или невиновности Сириуса, ее не волновали никакие доказательства: она сразу же оправдала своего крестного отца и теперь оплакивала его так, как не оплакивала, наверное, даже собственных родителей. Грегори она видеть не хотела. На самом деле Гарри не обвиняла своего друга ни в чем, не кидалась проклятиями и оскорблениями, но смотрела на него так, словно бы на его месте никого не стояло, словно бы не понимала, что он тут делает, зачем приходит к ней раз за разом. Он просто резко и стремительно стал для Поттер совершенно чужим человеком, и это разрывало сердце Грегори на мелкие кусочки. Наверное, ему было бы гораздо легче, если бы она проклинала бы его, если бы кричала и плакала, если бы попыталась ударить его или же наслать страшное проклятие… Тогда у него оставалась бы надежда, что рано или поздно Гарри смогла бы выплеснуть эти чувства наружу, успокоиться, простить его, не забыть, но, по крайней мере, смириться с тем, как оно все вышло. Грегори понимал, что он не был виноват в том, что произошло, что все сложилась так только по воле горького, но все же случая, и все-таки не мог отделаться от жгучего чувства, которое пожирало его и днем, и ночью, лишало сна. Мама прислала ему, кажется, тысячу или даже две утешающих писем. Она корила себя и свое желание сделать все тайно, чтобы не спугнуть беглеца. Она говорила сыну в каждом письме о том, что ей стоило бы с самого начала раскрыть для него все свои планы, просила прощения и умоляла его объяснить все это Гарри, но Гойл так и не сумел это сделать. Наверное, он должен был бы остаток учебного года провести, как в тумане, бросая тоскливые взгляды на свою любимую, вздыхая о прошлом и злясь на родителей… Первые несколько недель он так и делал, а потом вдруг наткнулся взглядом на Хагрида, который с опущенной головой брел куда-то в сторону бара. Гойла захлестнула волна стыда: он ведь совсем позабыл и о просьбе Гарри, и о своем собственном желании помочь Клювокрылу, и о том, что отцу не удалось договориться ни с министром, ни с министерской комиссией. Тогда Грегори засел за книги. Он рассудил, что Питер Петтигрю вряд ли в ближайшее время вернется в Хогвартс и попытается как-то навредить Гарри, а значит, до конца учебного года его любимой ничего не угрожало. Гойл думал о том, что рано или поздно горе оставит Гарри, девушка сможет идти дальше, стоило только показать ей, что он так и готов находиться рядом, что в нем самом ничего не изменилось. И когда Поттер взглянет на него уже новым взглядом, то она непременно заметит, что хотя бы некоторые из данных обещаний он все-таки сдержал. Заседания комиссии, распустившаяся весна за окном, а затем и надвигающиеся экзамены понемногу отвлекли его от мрачных мыслей, помогли успокоиться. Грегори просто сосредоточенно делал свои дела, не забывая наблюдать за Гарри исподтишка и иногда узнавать последние новости о ней от Гермионы. Когда на последнем заседании комиссия, несмотря на все разумные доводы и очевидные доказательства, все-таки приговорила Клювокрыла к казни, Грегори разозлился. На него свалилось слишком много горестей и проблем для того, чтобы перенести еще хоть одну неудачу, а потому он дождался того дня, когда для третьекурсников закончится последний экзамен, дождался прибытия палача вместе с министром магии, а потом просто и беззастенчиво, под громкий надрывный рев Хагрида и натянутое спокойствие директора Дамблдора отцепил тяжелую цепь от животного, низко поклонился ему, получил ответный отклик, ловко вскочил на спину гиппогрифа и взмыл в темнеющее небо. Сундук так и остался в Хогвартсе, внизу расстилались тяжелые подсвеченные закатом облака, а Грегори летел на воркующем гиппогрифе к себе домой и кричал до хрипоты от налетевшего на него избытка чувств. Все это оказалось слишком болезненно и тяжело: ссора с Гарри, Сириус Блэк, родительские тайны, фальшивые министерские слушания — Гойл летел вперед и думал о том, что вот он: его предел. Он терпел, сколько мог, но под конец сил уже почти не осталось. Холодный воздух обдувал пылающее лицо, юноша не задумывался о том, что он сделал, он просто летел вперед, выпуская на волю все свои тревоги и печали, все те сомнения, что не давали ему покоя в последнее время. Когда поверх облаков на Грегори взглянула полная луна, он неожиданно успокоился: рано или поздно Гарри должна была прийти в себя. И когда это произойдет, он непременно добьется ее прощения, расположения и любви. Она рождена для того, чтобы быть с ним рядом — вот одна из основных констант, на которых юноша выстраивал свою жизнь, теперь он был уверен в этом абсолютно точно. Дома Грегори встретила обеспокоенная мать и мрачный профессор Снейп. Декан не ругался, нет, просто сообщил Гойлу, что он полный и неисправимый идиот, махнул рукой в сторону похищенного Клювокрыла, а затем начал разговор уже с матерью своего студента. — Профессор Дамблдор сумел убедить министерскую комиссию в том, что гиппогриф просто был плохо привязан и сорвался самостоятельно. Уход за магическими существами никто из них не изучал достаточно хорошо, а потому поверили, будто бы Клювокрыл скрылся в Запретном лесу и так и будет жить там, пока не одичает окончательно, если его не уничтожат обитающие там оборотни, акромантулы или кентавры. Если вы не станете всем вокруг показывать беглого зверя какое-то время, то очень скоро о нем все забудут. Вещи вашего сына я доставил, сообщив его однокурсникам, что за ним в срочном порядке прибыл мистер Гойл, которому потребовалась его немедленная помощь. Все, и директор, в том числе, были удовлетворены данным объяснением, однако впредь я не потерплю подобного поведения на своем факультете и лично приложу все усилия для того, чтобы ваш сын оказался отчислен. — Спасибо, профессор, Снейп, — тихо произнес Грегори, до которого только теперь дошли весь смысл, а также возможные последствия его поступка. Плечи декана неожиданно дрогнули, и он наконец-то повернулся к Гойлу лицом. — Мисс Поттер была в отчаянии, когда поняла, что забыла о слушании для Хагрида и никак не поддержала его в испытании, — негромко сказал он. — А еще она едва не плакала, узнав, сколько всего вы сделали для спасения дорогого ей животного, и какую глупость совершили в конце. Полагаю, что вам еще слишком рано ставить точку в своих отношениях с ней. — И не собирался, — Грегори упрямо выдвинул подбородок вперед, и декан вдруг замер, пристально вглядываясь в его лицо, словно бы пытался прочесть в нем истину, недоступную для него самого. Так ничего и не сказав, профессор Снейп эффектно махнул полой мантии и поспешил к выходу из парка, окружавшего дом Гойлов. Все лето Грегори был полностью предоставлен самому себе. Родители не пытались вызвать его на разговор или на откровенность, а оставили в покое, чему юноша был очень благодарен. Он занимался хозяйством, по мере сил помогал отцу и матери, ухаживал за гиппогрифами и следил за тем, чтобы Клювокрыла хорошо приняли в новой стае. Мысли о Гарри не покидали юношу ни дня: он все время вспоминал прошлое лето, призрачный силуэт Поттер то и дело мелькал перед глазами Грегори. Не раз и не два он порывался отправить ей письмо и небольшую посылку с материнскими гостинцами, однако все время одергивал себя, думая о том, что для начала ему следует поговорить с девушкой. Он должен был увидеть ее глаза, понять, о чем она думала и чего хотела все это время, а уже потом возобновлять переписку. В итоге Гойл так сильно истосковался за время разлуки, что к барьеру, разделяющему два мира, бежал едва ли не вприпрыжку. Поспешно загрузившись в первое попавшееся купе, он даже не обратил внимания на свое окружение. А зря: разместив школьный сундук и уже взявшись за ручку дверцы, ведущей в коридор, Гойл услышал знакомые, нарочито ленивые интонации принцессы Драко. И говорила эта принцесса не больше и не меньше, а о Гарри. И говорила она следующее: — Кто-нибудь уже видел, как изменилась Поттер за лето? Похорошела, округлилась, приятно посмотреть. Честное слово, к Рождеству я ей вдую, несмотря на то, что мать ее — поганая грязнокровка, а сама она — тупая гриффиндурка! Грегори спокойно опустил руку, которую уже держал на дверной ручке. Затем медленно повернулся к говорившему и встретил нахальный взгляд Малфоя, который точно был уверен в том, что он говорил и перед кем он это говорил. Прочие слизеринцы, коих оказалось целое купе, замерли, с интересом поглядывая на развернувшуюся сценку. Все они отчаянно желали шоу, и Грегори решил, что не стоит им в это отказывать: спокойно, не меняя бесстрастного выражения лица, он в несколько шагов пересек пространство до Малфоя и крепко врезал ему прямо в холеную наглую морду. Завязалась драка, мерзкая и безобразная, но необходимая Гойлу, словно воздух.