Мистер Грегори Гойл

Грегори неторопливо переворачивал жарившуюся рыбку с боку на бок, стараясь держать ее так, чтобы не получить заряд кипящего масла прямо в глаза. Разворачиваться на крохотной кухоньке было довольно тяжело, но Гойлу нравилось это место. В самом деле, если сесть за простой деревянный обеденный стол, поставленный так, что гостю просто некуда будет деться, то есть рассчитанный на одного человека, если сварить себе предварительно немного какао и смотреть на то, как над огромным, изредка поросшим разномастными кустами пустырем восходит солнце, жизнь начинала казаться по-настоящему прекрасной. Гойл любил эти минуты, поэтому перед работой всегда вставал на четверть часа раньше, чем это было нужно: посидеть, посозерцать. Работа у мистера Грегори Гойла была довольно-таки простая и невзрачная. Рано утром он выходил ко всем окрестным магазинчикам и выгружал-выгружал-выгружал из подъезжавших машин разномастные коробки с товаром. Свежевыпеченный хлеб выгружать было особенно приятно, но эта миссия считалась очень ответственной, и новичку ее поручали довольно редко. Хотя Грегори не раз и не два заслуживал среди своих товарищей поощрение и наслаждался умопомрачительным запахом, а затем — еще и вкусом еще теплой булки, если хозяин магазина оказывался добр к молодому парню. Да, мистеру Грегори Гойлу только недавно исполнилось семнадцать лет. По-хорошему, ему бы еще ходить в какую-нибудь школу или, быть может, даже готовиться к поступлению куда-то дальше, но вместо этого он отправился работать в тяжелую и ответственную область. Грегори смутно помнил, как вообще решил, чем будет заниматься в будущем, что делал до этого: воспоминания плавились и стекали с его сознания, как капельки конденсата утром стекали со стекла. Он не очень помнил, как у него появилась его крохотная, но невероятно уютная квартирка, где он жил до этого, о чем мечтал и вообще. Люди, с которыми Грегори работал вот уже почти год, говорили что-то о том, что в самый первый раз его, еще совсем несмышлёного и растерянного, привел за руку какой-то высокий статный старик, покровительственно похлопал по плечу и отправился договариваться с начальством. Переговоры не отняли и пятнадцати минут, затем старик исчез и больше не появлялся, а среди работяг появился еще один, поначалу шарахавшийся от машин и понятия не умеющий, как вставлять вилку в розетку. «Родители у парня того, оба погибли, совсем недавно», — хмуро заявил бригадир, предваряя все вопросы, которые обязательно должны были возникнуть. В самом деле кто бы еще пустил на такую работу хоть и очень крепкого, но все же несовершеннолетнего парня? Да бригадир первым же должен был сдать его, куда надо, а не принимать на работу, причем тайком от более высокого руководства. Следом пришла бы очередь жаловаться и писать в соответствующие органы владельцев тех самых магазинчиков: возраст Грегори так сразу не определялся с точностью до года, но смотрел он на мир, как еще не оперившийся птенец, жизни явно не видел, рос, как маленький хрупкий цветочек. Куда бы ему сюда?! Грегори нахмурился, вспоминая, как поначалу каждый из рабочих пытался осторожно подойти к нему, расспросить обо всем. Было так неловко, так больно и плохо признаваться в том, что он ничего, практически ничего из своей прошлой жизни не помнил. Почему прошлой? Потому что да, родители у него точно были, самые лучшие, самые любимые, и жили они все вместе, совершенно точно счастливо, только вот их не стало в один день. Грегори не помнил даже, как именно они погибли, и это порой причиняло ему настоящую боль. Ласковое прикосновение материнской руки, низкий басовитый смех отца, разворот его мощных плеч, мамин излюбленный наклон головы — такие смутные воспоминания, они вроде бы и оставались где-то глубоко внутри Грегори, но поймать их никак не удавалось, они постоянно ускользали от сознания. Какого цвета были мамины глаза? Правда ли, что у отца на щеке был шрам от когтя какого-то крупного животного? Не держали ли они на своем участке кого-то вроде лошадей? — Не спеши, парень, — так говорили ему старшие рабочие, — ты пережил большое горе, как только твой организм поймет, что ты сумеешь с ним справиться, память и вернется. А если никогда не вернется, значит, это и не нужно. Ты ведь любишь своих стариков, поверь, они оттуда присматривают за тобой, им неважно, что их лиц ты не помнишь. Люби их и будь человеком — вот и все, что от тебя требуется. В грубоватых, порой излишне грубых людях почему-то находилось немало мудрости, милосердия и доброты. Грегори был очень счастлив, что попал именно сюда, именно к тем, кто постарался не заменить, нет, конечно, но все же дать ему подобие семьи. Со временем он приспособился и к тяжелой работе, и к маленькой квартире, в которой стояло только самое необходимое, и к регулярным походам в супермаркет и даже к готовке. Старшие товарищи удивлялись полной неприспособленности Грегори к быту, смеялись над ним по-доброму, подшучивали, но советы давали хорошие, и вскоре яичница перестала прилипать к сковороде, овсянка — пригорать, а густой наваристый суп можно было есть, даже не зажмуриваясь. И не то, чтобы Грегори предполагал прожить так всю оставшуюся жизнь. Конечно, среди рабочих попадались и довольно солидного возраста, и те, кто никогда не знал иного труда, но все же он чувствовал, что это лишь передышка, временная станция. Он интересовался образованием, время от времени просматривал в газетах вакансии, строил планы на будущее — пока еще неясные и смутные, но вселяющие надежду. Именно об этом будущем и думал сегодня утром мистер Грегори Гойл, когда рыбка, наконец, оказалась поджаренной и выложенной на тарелку, чай в маленьком чайничке как следует заварился, и можно было приступать к ежеутреннему ритуалу завтрака. Мимоходом Грегори крутанул рожок на стареньком радиоприемнике, который он умудрился выхватить себе на блошином рынке, и с наслаждением сделал первый, самый вкусный глоток. « — Итак, дорогие друзья, пусть со времени нашего последнего эфира прошло всего ничего… — Говори за себя, мне казалось, что мы не появлялись тут целую вечность! — Будет тебе, Рапира, не прибедняйся, ты вещал едва ли не целый вечер всего каких-то пару дней назад…» — Что за… — растерянно пробормотал Грегори и крутанул еще раз, но передача никуда не делась. Гойл впервые слышал эту волну, он был в этом уверен, но одновременно он был уверен и в том, что ему знакомы голоса выступающих. Голова внезапно разболелась так сильно, что пришлось стиснуть виски обеими ладонями, но даже сквозь нахлынувший туман Грегори все равно улавливал слова: «Спорить можно сколько угодно, но сегодня дело не терпит. Нашей девочке с молнией, нашей Гарри Поттер требуется помощь в Хогвартсе, а потому каждый, кто верит в победу, каждый, кто считает, что Сами-Знаете-Кто должен быть отправлен и послан далеко и надолго, каждый, кто любит нашу школу и не готов допустить ее разграбления пожирателями смерти — мы призываем каждого отправиться в Хогвартс и сделать все, чтобы зло было истреблено! Попасть в Хогвартс вы сможете через Хогсмид и нашего хорошего друга Аба, Аберфорта Дамблдора, он всегда рад помочь. И на этом мы прерываем нашу трансляцию, потому что и сами отправляемся туда. Пожелайте нам удачи, и да станет сегодняшний день решающим!» Прорва воспоминаний снесла какую-то перегородку в сознании Грегори с такой же легкостью, с какой мощные весенние воды рвут в клочья хлипкую деревянную плотину. Волна образов затопила мистера Гойла, он почувствовал себя тонущим в жестоком потоке. Родители и Хогвартс, родной дом и вечная принцесса по имени Драко Малфой, обиды и сомнения, приключения и несчастья, горе и светлое счастье, которого было так много — все это в один момент вернулось в память Грегори, пока еще беспорядочно, но уже достаточно полно для того, чтобы сделать главное. Мистер Грегори Гойл крутанулся на одном каблуке, перемещаясь далеко к северу, где в старинном замке его ждала Гарри Поттер. Ждала и нуждалась в помощи.