***
Есть два вида реакции на страх: либо ты забываешь все и бежишь, либо смотришь ему прямо в лицо и обретаешь силу. Выбор есть всегда. Бежать было не в моей привычке, да и некуда, а мое положение и вовсе не давало бы это сделать, даже, если бы очень захотелось. А вот заглянуть страху в лицо получилось и не раз, и не по моей воле. Теперь, когда собственная жизнь висела на волоске, а возможность вернуться в мой мир улетучилась с такой же скоростью, с какой пролетела стрела английского йомена, оставалось просто ждать того момента, когда спадет жар и боль. Но проклятая боль никуда не делась, она вернулась спустя несколько часов, когда снадобье сарацина перестало действовать, а мои щеки по-прежнему пылали алым румянцем, наводя Амета на недобрые мысли, которые он то и дело высказывал хозяину в слух, а самого храмовника приводили в бешенство. Только к середине ночи я перестала метаться от боли на моем наспех сооруженном ложе из толстых веток и рыцарских плащей. Амет, не смотря на все уговоры Буагильбера, не решался давать мне новую порцию загадочной дури, по-видимому, опасаясь, что тело мое расстанется с духом. Сарацин открыто спорил с Брианом, будто не боялся наказания. — Я не могу так рисковать, мой господин, и не просите! — возражал Амет, вознося руки вверх. — Аллах не простит мне гибели невинной госпожи! Нет-нет… Если бы она была мужчиной и хотя бы немного больше весила… Возможно… Но и тогда бы я не советовал решиться на такое! — Чертово отродье! Ей больно и у нее жар не спадает! А если она не выдержит этой боли… — подорожал Бриан, треся Амета словно куст. — Это нам привычны удар меча или стрелы. Вытащить стрелу в бою — дело пары минут! Но она… Она не воин! Дай сюда свою отраву! Я сам дам ей сколько нужно… — Нет! Вы убьете ее, господин! Уж лучше ей потерпеть боль, чем после расплатиться своим рассудком! — выпалил Амет. — Неужто будет лучше, что сердце госпожи остановиться? Последние слова сарацина немного отрезвили Буагильбера и он отпустил Амета. — Не волнуйтесь, господин. Эта ночь будет решающей. Позвольте… — начал сарацин. — Что еще тебе вздумалось мне предложить? — нетерпеливо спросил Бриан, сверкнув глазами. — Лучше бы дать ей покой и если можно, отправиться в путь не ранее следующего дня. Нужно сбить жар. Госпожа слаба и, полагаю, может не выдержать скачки. Но и с серым зельем рисковать не стоит. — закончил свою мысль Амет, глядя в глаза Буагильбера. — Соорудим носилки и повезем между седлами. Ничего не случиться с твоей красоткой. А вот оставаться здесь, на виду у саксов и бродячих лесных банд, действительно опасно. У меня не так много людей с собой. Остальные в замке. — Филипп резко прервал их спор. — Выступаем утром. Мы и так слишком задержались. Бриан кивнул и нехотя сел к костру, где сидел Филипп, а Амет еще долго суетился рядом с мной, меняя влажную тряпицу, которую он ранее положил мне на лоб. — Постарайся не думать о боли, госпожа, знаю, что порошу невозможного, но это необходимо пережить. Ты и сама не знаешь насколько сильна. — шепнул Амет и укрыл сверху своим шерстяным плащем, в который он то и дело кутался еще после приезда в Англию со своим господином. Я старалась отвлечься от боли и как могла прислушивалась к разговору Бриана и Филиппа, которые сидели неподалеку у костра. — …Вот уж никак не ожидал, что эта полоумная старуха отомстит Реджинальду спустя столько лет. Ведь она жила в Торкилстоне более тридцати лет вместе с ним бок о бок… Почему тогда еще раньше его не убила? Не отомстила? — тихо сказал Филипп, задумчиво глядя на языки разгорающегося пламени. — Поверь мне, Филипп, она не всегда была полоумной старухой. — ответил храмовник, подливая вина себе и другу. — Когда-то Урфрида или как ее тогда звали — Ульрика, была молодой прекрасной саксонкой. Не чета сегодняшней королеве любви и красоты на пошедшем турнире в Эшби. Фрон де Беф, тогда он был очень молод, вместе со своим отцом он забрал Торкилстон силой, залив кровью эти земли… Реджинальд иногда рассказывал мне о том, как так случилось, что страсть настолько овладела им и красота белокурой саксонки затмила все. Ульрика не сразу стала принадлежать Реджинальду. По-началу, он и вовсе не обращал на нее никакого внимания. Прекрасная пленница, сразу после захвата Торкилстона и убийства его владельца с сыновьями, была отдана в качестве добычи его отцу — Фрон де Бефу-старшему. Он держал ее в запрети чуть больше года, в своих покоях, силой принуждая жить с ним и проводить каждую ночь. Догадываюсь, что девице пришлось несладко. — продолжал Буагильбер, допивая вино и подкладывая в огонь еще сухого хвороста. — Помню, как сам Реджинальд рассказывал, с ее слов, что ее руку и сердце просил какой-то их знатный саксонский тан и ее отец дал на то согласие. Ульрика любила того сакса и с радостью готовилась к свадьбе, примеряя будущее подвенечное платье, но судьба распорядилась иначе… Тот праздничный пир — был помолвкой, а тот самый вечер, когда Фрон де Беф и его сын напали на Торкилстон положил конец всему роду Торкиля Вольфгангера. — А ее жених? Этот знатный сакс? Неужели он не смог защитить свою будущую супругу? — возразил Филипп, слушая храмовника с интересом. — Он погиб, как и отец Урфриды, как и все ее братья. — ответил Бриан, продолжая свой неспешный рассказ. — А сама она так и не узнала, что такое те самые мгновения счастья с любимым человеком… Мне всегда было ее жаль. После полу-года в плену у Фрон де Бефа, рассудок ее слегка помутился. Присутствие мучителя и убийцы своих родных еще больше добавили масла в огонь. Но, пока у нее оставалось свое «оружие», Урфрида им легко воспользовалась, воспламенив страсть в Реджинальде. Тогда, она была еще молода и не растеряла остатки своей красоты, прельстив собой молодого наследника рода Фрон де Бефов. Настроить сына против отца и отца против сына было для Ульрики не так-то сложно. Ты и сам знаешь, Реджинальд никогда не отличался любезностью с дамами, да ему это и не нужно было — он брал силой все, что хотел, то, что не доставалось ему добровольно. Вот и Урфрида извлекла для себя способ влияния. Ловко стравив сына и отца. Каждый стремился обладать желанной женщиной и вот наступил тот роковой вечер, о котором Реджинальд вспоминал и на смертном одре, сгорая в адском пламени. Сын поднял свой меч на отца… Реджинальд зарубил отца топором в большом зале Торклистона и стал единственным наследником рода Фрон де Бефов. — А что Ульрика? Неужели даже после смерти старшего Фрон де Бефа ей не хотелось сбежать? Почему не убила себя или не бросилась с башни в ров? — удивился Мальвуазен. — Нет, к тому времени Урфрида уже сама мало отличалась от своих мучителей, потворствуя разбою и насилию. — продолжал Бриан. — В Торкилстон часто привозили пленников, среди которых попадались не только купцы, но и знатные господа. А также женщины… Урфрида «готовила лучшую трапезу» для барона, участвуя в его попойках и разврате. Так что, ее прегрешения мало чем отличались от грехов нашего покойного друга. Она по-прежнему ждала своего часа и той роковой минуты. Но вскоре наш Реджинальд женился, ты помнишь как это произошло. Он выбрал себе в супруги отнюдь не ту, с которой делил не только ложе, но свои замыслы и преступления. Его женой стала достойная девушка из хорошего норманнского рода. Она стала для Реджинальда тем чистым и непорочным ангелом, которые редко встречаются на нашей грешной земле. Барон искренне полюбил свою супругу, а еще ее неплохое приданое. В общем, как ты уже догадался — все сошлось. Барон был счастлив, а Урфриду из жалости так и оставили в замке, сначала в качестве прислуги, а потом, когда жена Фрон де Бефа умерла, о ней и вовсе забыли. Говорят, это именно супруга барона настояла на том, чтобы Урфриду не выбрасывали за ворота замка. А смерть самой жены Фрон де Бефа до сих пор осталась загадочной. Уж слишком быстро Господь прибрал ее к себе. Реджинальд больше не женился, ибо горевал он ни чуть не меньше, чем три года. Да, да, Филипп. Он написал мне тогда, вернее, заставил Андреа написать и отослать мне письмо. Мы тогда стояли лагерем под Аскалоном. И вот впервые тогда, после прочтения его письма, я и понял, что барон наш не был лишен ни сердца, ни истинных чувств, он долго оплакивал свою жену, а потом и вовсе превратился в камень. А Урфрида так и бродила тенью по замку, то и дело попадаясь на глаза страже или самому хозяину. Реджинальд оставил ее в Торкилстоне, так как его покойная жена того хотела. Больше Урфрида не вызывала в нем ни страсти, ни желания, ни других чувств, только брезгливость и презрение. Так она и бродила тенью, пока годы заточения не сделали из нее того, кем ты ее запомнил — полубезумную старуху, то и дело показывающейся на стенах Торкилстона и распевающий какую-то старую саксонскую песню. Только представь, Филипп, каждый день видеть того, кто лишил тебя всего. Каждый день пылать местью и так всю жизнь. Бедная ее душа — она никогда не будет нужна никакому богу и будет также гореть в аду и страдать, как и при жизни. Но надо отдать ей должное — отомстить удалось как никому другому. Упокой душу нашего друга Реджинальда Фрон де Бефа. Он был отважным и могучим воином, верным товарищем в бою, на которого можно было положиться. Жаль, когда такие рыцари становятся жертвой не копья или меча, как то подобает истинному воину, а своей собственной жестокости. Мне вспомнились слова нечастой пленницы и то, как Ульрика стояла на небольшой площадке башни, пожираемой огнем. Сама Ульрика отказалась покинуть пылающий замок и нашла смерть в огне, считая это справедливой карой за свои грехи. Ее слова вдруг вновь прозвучали в моей голове. " — Да, я преступница. Страшные, черные, гнусные преступления тяжким камнем давят мне грудь, их не в силах искупить даже огонь посмертных мучений. Да, в этих самых комнатах, запятнанных чистой кровью моего отца и моих братьев, в этом доме я жила любовницей их убийцы, рабой его прихотей, участницей его наслаждений. Каждое мое дыхание, каждое мгновение моей жизни было преступлением».* Оба рыцаря — Филипп и Буагильбер замолчали на какое-то время. Видимо, в эту минуту, каждый из них задумался о своих грехах.***
На следующее утро кавалькада отпивалась к замку Филиппа де Мальвуазена. Поднялись рано. Я с трудом разлепила глаза, накануне мне кое-как удалось заснуть. Боль и события предыдущих дней окончательно измотали меня. Вокруг сновали слуги и воины, седлая лошадей и затягивая сбрую. Амет любезно дал мне немного воды. Есть не хотелось, все время тошнило. А вот пить хотелось наоборот и сильно. Тем временем Филипп и еще несколько слуг соорудили своеобразные носилки, чтобы везти меня таким способом. Крупные, нарубленные ветки деревьев были наспех, но достаточно плотно сплетены между собой и для большей крепости связаны веревками и поясами. На эту жесткую конструкцию положили несколько плащей, а уже потом закрепили между седлами лошадей Мальвуазена и храмовника. После, пришел мой черед. Двое крепких слуг положили меня на носилки, предварительно сменив мне повязку и закрепив перевязь. Боль незамедлительно вернулась вновь, но жара, какой был накануне вечером уже не было. Это немного внушало оптимизм. Закончив все приготовления — кавалькада тронулась в путь.***
Леса, расстилавшиеся рядом с Торкилстоном, были протяженными, темными и небезопасными для любого путешественника или воина. Шайки разбойников, состоящие из йоменов, сбившихся в банды, сбежавших крестьян или рабов, либо воров, отчаявшихся или преследуемых за долги. Этот хорошо организованный сброд устраивал засады, похищения и не гнушался убийствами, насилием и простым грабежом. Робин Локсли был как раз из таких. Когда-то он был человеком благородного происхождения, но на свою беду, в силу обстоятельств, презрел все свои некогда данные обеты чести дворянина и, перешагнув через достоинств, гордость и все человеческое, вступил на тропу грабежа, разбоя и беззаконий. Его банда, состоявшая не только из обычных бродяг без роду и племени, но и некогда бывших рыцарей, а также йоменов, стала одной из самых опасных в английских лесах. Люди часто сваливают на судьбу свои постыдные поступки, но Робин был не из таких и вовсе не собирался ни перед кем оправдывать свои поступки. Он в этом не нуждался. Именно поэтому его и называли — «честным разбойником». Банда не гнушалась грабить даже паломников, у которых часто не было в карманах и десяти серебряных монет. Также люди Робина не избегали и насилия, захватывая каких-нибудь заблудившихся в лесу крестьянок, либо приглянувшихся знатных дам во время нападения на очередной караван со знатными путниками. Никто никого не щадил, парой, даже за выкуп. Вот и теперь, когда Торкилстон представлял собой жалкое зрелище, состоящее из затухающих то тут, то там пожаришь, и разграбленных помещений; бывшие пленники барона и его друзей-норманнов были предоставлены в распоряжение Робина и его йоменам. Черный рыцарь, ко всеобщему удивлению, не стал делить награбленное вместе с ними, а куда-то неожиданно исчез, будто его и не было. Робин не стал долго ломать голову о том, кто пришел им на помощь и кто организовал нападение на Торкилстон, но догадывался, что этот человек не простой рыцарь, вернувшийся из Палестины. Впрочем, он не стал оглашать свои сомнения и своим людям, которые уже начали делить награбленное добро, настало время распорядиться судьбой пленников-саксов, а также еврея, его дочери и раненого рыцаря. — И что же ты мне дашь взамен, еврей, если мы все будем сидеть здесь и ждать пока твоя дочь не вернется? — спрашивал Локсли, прищурившись и вовсе не проявляя никакого сочувствия к Исааку, который сидел в разорванной и местами обгорелой одежде, прикрывая свое обожженное тело, и умолял разбойников отпустить хотя бы его дочь в Йорк за выкупом. — Сдерешь с него долю за просрочку! — крикнул один из йоменов, рассмеявшись, а остальные дружно подхватили этот гогот. — Вот, возьми и дай этим людям прийти в себя после заключения у барона. — буркнул Седрик, сидя недалеко от Исаака прямо на траве, протянув Локсли серебряную пряжку, которую сакс оторвал от своего пояса. — Хм, надо же… Если у знаменитого Седрика Сакса осталась только пряжка, да борода, что ж говорить об остальных? — проговорил Локсли, проверяя на зуб серебро. — Видать, барон Реджинальд Фрон де Беф выпотрошил наших соплеменников до нитки. Так и быть, Седрик, тебя и твоего друга благородного верзилу мы отпустим, но вот я никак не смогу поверить в то, чтобы у еврейского купца не осталось ничего, кроме его жалких стенаний. — Клянусь вам, священным Талмудом! Праведным Авраамом…! У меня ничего нет! — стенал Исаак. — Ну-ну, — кивнул Робин, внимательно глядя на Ребекку, которая не отходила от раненого Уилфреда даже теперь, когда, как им казалось, все было позади. — Мы не станем брать с тебя непосильную плату. Так и быть, мои люди проводят тебя, твою дочь до самого твоего дома в Йорке, где ты и расплатишься с нами за все. Что касается этого раненого… — Этот раненный рыцарь — мой сын, Уилфред Айвенго! — перебил его Седрик, вскакивая на ноги, как только речь зашла о его собственном сыне. — А эта девушка, пусть и еврейка, но она спасла моему мальчику жизнь. — продолжал Сакс, сверкнув глазами, понимая, что эти разбойники могут поступить с Ребеккой и Исааком ничуть не лучше, чем нормандские выродки. — Отпусти этих людей! Неужели же вы, такие же саксы как и мы, предались грабежу и насилию подобно захватчикам, которые установили свои законы в этой стране, попрали все святое и правое, что еще оставалось и сохранялось благодаря нашим отцам и дедам?! Неужели же у вас не осталось ни чести, ни достоинства истинных сынов Англии?! — Браво, браво, браво. О чести и достоинстве неплохо вспоминать сидя в уютном кресле у камина, потягивая теплое вино, да наблюдая как слуга поджаривает барашка или добрый кусок оленины, разве не так, парни?! — кивнул Робин, обрывая саксонского тана, словно не слушая Седрика и пропуская его пламенную речь мимо ушей. Стрелки отвечали лишь смехом, услыхав призыва Седрика и слова о чести. — Тогда ты сам заплатишь за них, а дорогу до Ротервуда я знаю как свои пять пальцев. И еще, я также знаю, сколько людей охраняют твое поместье. Едва ли наберется десяток крепких слуг, верно? Это был явный намек на то, если Седрик не даст выкуп за себя и за евреев, то Робин и его люди не побрезгуют взять то, что пожелают. Переглянувшись с Ательстаном, словно пытаясь найти хоть какую-нибудь поддержку, а потом перевел свой взволнованный взгляд на лежащего без чувств сына, Седрик тяжко вздохнул и кивнул в знак согласия. Робин, усмехнувшись, отдал сигнал своим людям выделить две повозки, чтобы везти саксов и Исаака с Ребеккой и раненым Айвенго до Ротервуда. Его хитрые темные глаза зажглись огоньками в предвкушении неплохой добычи. — Алан! — обратился Локсли к одному из йоменов, с косым шрамом на щеке. Его темная одежда была местами перемазана кровью, за плечами висел колчан со стрелами и лук, а на поясе была перевязь с длинными дротиками. — Возьмешь двадцать человек и сопроводишь почтенного Седрика в Ротервуд, да не забудьте сосчитать и выкуп за евреев. На этом переговоры были закончены, а дальнейшие споры бесполезны. Сам Робин просто наблюдал, как его люди исполняли приказ. Седрика, Ательстана, а также несчастного израненного Исаака, Ребекку, которая не произнесла ни единого слова от усталости и страха, посадили в телеги. Айвенго и стрелки Локсли ехали во второй телеге позади, сделав таким образом из Уилфреда своеобразного заложника. Повозки и всадники тронулись в обратный путь.