Однажды в книге

Зима подкралась постепенно, неслышно, украдкой. Будто вор посреди ночи, доставая опытной рукой остатки призрачной надежды найти путь обратно. Последняя моя попытка попытаться вернуться — провалилась. С тех пор я больше не думала о возвращении домой и окончательно укрепилась в мыслях о том, что отныне моя жизнь началась заново. Новый мир потихоньку принимал меня и нужно было примириться с таким положением вещей. С наступлением холодов замок стал каменной могилой. Холод, казалось, был везде, стоило только отойти от растопленного очага. По утрам, лохань с водой застывала, покрываясь тонкой корочкой льда. А вечером, чтобы помыться мне приходилось перетаскивать большую деревянную бадью ближе к горящему очагу, предварительно натаскав воды и подогрев ее, чтобы не простудиться насмерть. Дополнительным источником тепла ночью служило грубо сотканное шерстяное одеяло, в которое я заворачивалась с головой, чтобы хоть как-то заснуть. Первый дни зимы были не столь суровыми, сколько ветреными. Толстые стены замка укрывали от ночных бурь и непогоды, но здесь частенько гулял ветер, поэтому первое, что я сделала, когда научилась ткать — был ковер, который неплохо защищал от сквозняка и холода, тащившихся от окна. Это было не бог весть какое творение, но вышло нечто плотное и довольно большое — как раз, чтобы вечером закрывать единственное окно и не позволять ветру затушить очаг. Прошло три дня. Однажды, когда я спускалась во двор замка, чтобы приступить к каждодневным занятиям с палками и дротиками, подъемный мост опустился и во двор вошла толпа людей. Судя по их виду они долго скитались, претерпели не малую нужду, возможно голод и теперь искали место или кров, где бы их были готовы принять. Во дворе стояла стража, окружившая новоприбывших. Здесь же был Арно, еще двое старших слуг и сенешаль замка, а также сам Филипп, который совсем недавно вернулся с охоты, он вместе с Губертом проверял капканы для мелкой дичи. Мальвуазен восседал на своем коне, внимательно разглядывая собравшихся людей, отдавая сигнал стражникам, чтобы те расступились.  — Господин, эти люди бывшие слуги, крестьяне и рабы покойного барона Реджинальда Фрон де Бефа. — пояснил Арно. — Многие из них скитались и не смогли найти нового хозяина. Большинство из них — саксы, но помятуя о доброй дружбе с бароном, они пришли просить у нас крова и перейти на службу к вам, мой господин.  — Сколько вас, бездельников и бродяг явилось в мои владения? — голос Филиппа нарушил тишину и раздавался на весь двор.  — Нас сорок, господин, с женами и отпрысками обоего пола. Мы согласны на любую работу и будем служить вам с не меньшим усердием, чем мы служили нашему покойному господину Фрон де Бефу — отозвался один. Это был высокий и крепкий мужчина средних лет, судя по своему сложению и мощным рукам, он был либо кузнецом, либо пахал землю с утра до ночи. Теперь, как оказалось взял на себя смелость говорить за всех перед будущим хозяином.  — И чего это вы решили, что Филиппе де Мальвуазен собирает отбросы?! — рявкнул барон, ловко удерживая взвившегося на дыбы коня. — Неужели вы не нужны даже саксонским свиньям, что сидят у себя в сараях и делают вид, будто тоже представляют какую «соль» здешней земли? Вон, Седрик Сакс — всегда нуждается в лишней своре ротозеев и бездельников! Он наверняка принял бы вас, как своих, с распростертыми объятиями. Ведь саксы только тогда перестают блеять, когда…  — Мы пришли сюда, чтобы служить именно вам, господин. — перебил смельчак, что было неслыханной дерзостью. — Нам не нашлось места в поместье у господина Седрика… Особенно, после того, как он вернулся домой… Нам нечего есть, господин! Мы уже несколько месяцев не можем найти себе пристанище, несколько наших людей умерло от голода… Мы умеем многое и готовы хоть сейчас доказать вам…  — Молчать, собака! Откроешь рот, когда тебе разрешат! Вы все упрямы как ослы и злы как черти! — рявкнул Филипп и достал кнут, удерживая одной рукой ретивого коня и оглядывая толпу крестьян и рабов, собравшихся во дворе замка. — Мне не нужны лишние рты, либо наемные слуги!  — Прикажете выгнать их, господин? — просил Арно.  — Не всех, Арно. — продолжал Мальвуазен. — Мне нужны кузнецы, особенно латники. Кожевенных дел мастера. Работники на полях и те, кто умеет разводить скот и ухаживать за ним. Если среди вас есть ловкие и смелые парни, способные владеть каким-либо оружием, а не только плугом — выходите вперед! Смельчак и еще несколько человек вышли вперед как и приказал Филипп.  — Что ж, я вижу, ты не только бойкий малый, но и можешь послужить мне. Чем ты будешь мне полезен? Каково твое занятие? — спросил Филипп и прищурился.  — Я кузнец, господин. Могу изготовить кольчугу, латы, мечи и копья с наконечниками, и подковать любого жеребца, даже самого не послушного. Могу впрягаться вместо лошади в плуг, если решите отправить меня на поля. — отвечал тот самый рослый, крепкий мужчина.  — Оставайся, так и быть. — кивнул Филипп и отдал необходимые распоряжения Арно и сенешалю. — Кто еще? Несколько мужчин также вышли вперед. Из всей толпы, что пришла к воротам Мальвуазена, осталось человек пятнадцать. Остальных — выгнали вон. Семьи, которые сопровождали будущих рабов Филиппа, оставили из милости в тех домах, что были свободны и предназначались для крестьян. Отныне каждый из тех, кого оставили в поместье Мальвуазена, должен был носить ошейник из железного прута с особым клеймом, обозначающим принадлежность к нормандскому дому.

***

Жизнь в поместье у Филиппа де Мальвуазена не была легкой. Никто из живущих в замке, либо во владениях Мальвуазен-старшего не ел хлеб даром. Работали все, даже из сенешаля и своего старшего оруженосца Арно, Филипп выжимал все соки. Спустя некоторое время, когда рука моя более менее могла действовать, я тоже взялась за посильную работу, научившись полезному ремеслу и делу, которое могло бы хоть как-то меня прокормить. Филипп же, казалось, то и дело наблюдал за мной, и будто поспорил сам с собой — выйдет ли из меня что-то дельное? Помимо того, что не раз и не два стерев все руки в кровь, я научилась неплохо ткать и сама изготовлять пряжу из плотной шерсти, мои умения приглянулись местному гончару и он взялся за мое обучение, а вернее, взял меня к себе в подмастерья и учил своему ремеслу в свободные минуты.  — Ну, ты растяпа, куда столько глины?! Меньше! Еще меньше! Вот так — теперь идет как надо — продолжал гончар, подгоняя меня и поучая. Я старалась и вскоре преуспела в этом, как показалось со стороны, легком ремесле. Но на деле все было гораздо сложней, чем я полагала. Спустя еще неделю горшки и миски получались ровными и годились для того, чтобы из них ели местные крестьяне и рабы дома де Мальвуазенов. А после, когда мои руки сами стали чувствовать глину, толщину того или иного предмета, а лицо гончара превратилось из строгого и недовольного в просветленное и удовлетворенное — я смогла отправить на продажу в город свою первую партию кувшинов для молока. Руки мои уже не были похожи на те, что можно было встретить в моем мире у сотрудников офисов или клерков, выбегающих в обеденный перерыв со стаканчиком кофе, либо ничего другого кроме смартфона не державших. Подобное меня мало расстраивало, да и радость от того, что я могу быть полезной этому новому миру, переполняла и даже вдохновляла.  — Покажи свои руки, девица. — сказал Мальвуазен, останавливая меня и приказывая опустить корзину на землю, хватая мои руки и с силой поворачивая мои ладони вверх. — Ну вот, вижу, ты научилась кое-чему полезному. Как ты поняла, мои слуги не едят хлеб даром. Элвина сказала, что ты неплохо шьешь и ткать у тебя очень хорошо получается. Можно и на ярмарку отвезти, и на рынке в Йорке продать не стыдно. Да и гончарному мастерству ты обучаешься быстро. Что ж, сможешь заработать себе на кусок хлеба. В следующий раз можешь поехать вместе с остальными, выставишь свой товар на продажу. Треть вырученных денег — можешь оставить себе и распоряжаться ими как тебе будет угодно. И еще — видишь, те дома моих крестьян? Есть несколько свободных. Когда накопишь достаточно средств, выкупишь себе подходящий, в этом случае я не буду брать с тебя ренту и позволю остаться жить в своих владениях. Он улыбнулся, видя, как я радостно закивала головой. Теперь у меня появился шанс иметь не просто угол в холодном замке, но заполучить свой дом, пусть и тот, в которых жили крестьяне Филиппа, но это будет только мой дом и я смогу начать новую самостоятельную жизнь.

***

С тех пор я ни разу не вспоминала о Буагильбере и о том, какую неприглядную роль в моей жизни сыграл этот человек. Все, казалось, становилось на свои места и приобретало обычный ход жизни. Так началась другая жизнь. Оказалось, мне нашлось место в новом опасном мире и даже какое-то нужное применение моим дремавшим качествам. Филипп продолжал вести беседы со мной по вечерам. Иногда, когда я заканчивала работу раньше и Элвине не нужна была моя помощь, Мальвуазен приглашал на прогулку по саду. Именно тогда этот гордый и жестокий норманн открылся для меня совершенно с другой стороны, заводя беседы о жизни, о вере, ее значении и смысле.  — Видишь ли, сама по себе вера — пустое занятие и пустая трата времени, если за этим не стоит нечто большее, нечто значимое для того, кто надел на себя этот хомут и следует неукоснительным правилам своей «веры». Бог — если он и впрямь не карает за ужасные деяния, не назначает столь нестерпимой платы при жизни — как же он может вызывать те искренние чувства веры? Если, как принято считать у нас смертных — наши деяния, то, почему и за что нас можно судить — карая или восхищаясь. — говорил Филипп, а его глаза зажглись теплыми мягкими огоньками.  — Вот что же ты тогда веришь, если не в Господа? — спросила я, мне нравились беседы с эти хитрецом.  — В то, что жизнь — нелепая суета. Тут бродят часы, годы, столетия и рано или поздно — все заканчивается. — говорил Филипп. — Кому везет — тот ест больше и сыто, да живет чуть дольше. В бессмертии нет смысла. Вон, посмотри. — Мальвуазен указал мне на мельтешивших слуг и крестьян, на воинов, которые сменяли друг друга на посту, поднимаясь на башни. — Они существуют, чтобы есть и едят, чтобы продолжать существовать и жрать дальше. И так по кругу, но дальше этого никуда не уйти, не так ли?  — Но у них есть свои мечты, мысли, зачем то же они служат и выполняют свою работу. — возразила я.  — Да, мечты — рассмеялся Филипп. — Мечты о том, как бы набить себе брюхо и напиться.  — Но… — не успела продолжить я вновь.  — И еще раз о том, как набить себе брюхо и преуспеть. — перебил Филипп. — Преуспеть, чтобы растратить свой успех в виде монет — растратить вновь на поило, жратву и если повезет, не слишком грязную шлюху, а если очень повезет, то подвернется упитанная служанка каких-нибудь купцов, коими кишит Йорк. При этом — всю грязную и тяжелую работу им не терпится переложить на других, вот таких добрых, немного наивных, со своими видимыми слабостями — как ты. Филипп не сказал слово «дураков», но его красноречивая последняя фраза и без этого прекрасно передала полный смысл.  — И ты, и я — мы такие же. Все. — сказал Филипп. — Только я привык к этому положению вещей и к такой жизни, а ты пока еще нет. Вот и вся разница. На нас всех кто-то работает и кормит, просто мы об этом не задумываемся и не замечаем. Или не хотим. Это непотребство и скотство, и это жизнь. Тебе хочеться назад, домой, потому что ты привыкла к своему непотребству и скотству, а теперь ты находишься у меня и тут это самое скотство и непотребство только мое. Как и мои порядки. — А как же жизнь как сама ценность? Это единственное, за что цепляется каждый, богатый ли, бедняк. — возразила я, тогда как Мальвуазен отцепил маленький мешочек, где лежали орехи.  — Жизнь — самое дешевое на свете. — ответил Мальвуазен, закидывая орехи себе в рот и выплевывая шкурки. — Везде, где только можно — одна жизнь пожирает другую. Жизнь не имеет той цены, кроме той, которую сама себе назначает. Она сама себя переоценила. Взять бы тебя — пропади ты где-нибудь в лесу или погибни от болезни, или от голода. Да и та стрела могла вполне тебя прикончить. И что? Мир будет существовать дальше, а солнце вставать на рассвете. Или вон, взять хотя бы моего Арно. Если он погибнет, защищая своего хозяина — его жизнь будет стоить ровно столько, сколько уйдет на его погребение и отпевание. Мир опять ничего не потеряет — таких как Арно можно с легкостью нанять на любом рынке наемников. Предложение очень велико и есть даже дешевле. Его закопают, отпоют и все. Его тело съедят черви и через месяц-другой о нем все забудут. Вот и все. Жизнь — слишком проста и дешева, чтобы за нее цепляться и терять от этих глупых попыток голову.

***

Казалось, моя жизнь теперь наладилась и я смогла найти в ней свое место. Приближалась долгожданная неделя пышных застолий, торжественных праздничных месс, сладких пирогов и диковинных яств. А также время покаяния, исповеди и отпущения грехов, раздачи пищи беднякам и нищим. Но однажды, это случилось за неделю до Рождества, у ворот замка Филиппа де Мальвуазена раздался звук рога, ознаменовавший о неожиданном визите. Как только хозяину замка донесли и позднем госте, Филипп мигом приказал открыть ворота, опустить мост и впустить путников. Судя по нескрываемой радости на лице Мальвуазена, поздний гость был желанным и долгожданным. В этот момент я помогала Элвине и другим слугам накрывать стол к ужину в большом зале замка. Пажи расставляли и зажигали свечи, кормили любимых гончих собак Филиппа, сновавших то и дело по залу, кравчие наполняли кувшины вином, а несколько оруженосцев и старших слуг Мальвуазена уже рассаживались по своим местам, чтобы составить компанию хозяину. Высокие толстые двери отворились и поздние нежданные гости вошли в большой зал, рассаживаясь на почетные места — по правую сторону, рядом с креслом хозяина. Филипп зашел последним, заканчивая отдавать нужные распоряжения, и приказал подавать ужин. Я подняла голову, чтобы рассмотреть гостей и чуть было не выпустила из рук поднос с яствами и закусками. Дорогим и нежданным гостем, прибывшим в столь поздний час к Мальвуазену со своими оруженосцами и слугами, был рыцарь ордена Храма- сэр Бриан де Буагильбер.