***
Дни проходили по прежнему, их обыденность порой приедалась, но то был привычный ход вещей, включающий в себя цикличность, подобную спирали. Все обитатели графства были включены в этот круговорот, и даже в их незначительных жизнях были свои моменты радости. Раз в неделю Хироцу получал выходной, в который старик любил отдыхать на местном озере, где он рыбачил, читая книги в тени прибрежных деревьев. В дни, когда погода особенно благоденствовала, Ацуши увязывался за ним, чтобы послушать истории, которые Рюро рассказывал ему, взятые из своей жизни или же из того, что ему поведали славные странники из дальних или не очень земель. Говорил он и про свою большую семью, разбросанную по всему королевству и за его пределами, и в такие моменты старик казался истинно счастливым и почему-то тоскующим, словно радостные воспоминания причиняли ему боль, клубясь круглыми облаками дыма перед его взором. Ацуши помнил, как на праздники дворецкому приходили большие стопки писем с поздравлениями, которые тот читал при свечах в своей коморке, улыбаясь, когда, ещё мальчишкой, альбинос прятался за дверьми, подглядывая из чистого любопытства. То был один из тех свободных от работы дней, когда Хироцу волновали только рыба, книга в старом переплёте и всё такой же весёлый юноша. — Рюро… А кто такой «мужеложец»? — спросил парень, закидывая голову назад; трава щекотала уши, в голубизне неба жужжали стрекозы, проваливаясь в его воды. Старик шевельнулся, поправляя соломенную шляпу. — Почему вы спрашиваете? — Меня так назвал один из недавних гостей, точнее, он это имел в виду. Я не нашёл этого в библиотеке. Хотя не то чтобы сильно искал. — Он прошёлся рукой по жёлтым одуванчикам, что шипели под солнцем, пуская в зелень синие тени. — Но вы же уже догадались, что значит это слово. — Не совсем. Хироцу посмотрел бледными глазами на тёмную воду, потирая грубоватые руки. Парень продолжил. — Тот мальчик, сын маркиза с юга, был так зол, что сказал, что ни разу не видел юношу, который был бы так холоден к женской красоте. Говорил, что я болен… Мы с ним обсуждали статуи, когда гуляли по саду, а он всё твердил, что они как настоящие… — Ацуши погрузился в тот миг. На его глазах человек, что вёл с ним приятную беседу, резко переменился, выплевывая пренебрежительные комментарии — «Мой дядя, этот презренный мужеложец, говорил так же, как и ты сейчас! Ты же не хочешь быть на него похожим! Это мерзко и претит природе вещей!» — процитировал он, направляя взгляд на Хироцу. От старика веяло мудростью и спокойствием, что мог обрести лишь человек, видевший этот мир больше полувека. У Рюноске аура была другой. Он был вечно молод, его огонь, казалось, не утихал никогда, пусть и горел синим, холодным, бесконечным посреди мрака и танцующего пепла. — Юный господин, вы знаете, что такое «любовь»? — спросил Рюро после минуты молчания. Своими глазами, запечатлевшими самые важные годы жизни парня, он был для Ацуши некровным дедушкой, тем, кто найдёт его в зарослях малины всего розового от головы до пят, но не станет ругать, упомянув свою пылкость в молодости. Тем, кто действительно слушал, потому мог услышать и понять. Его неравнодушие и терпение творили самые настоящие чудеса, и потому Хироцу казался самым умным из всех людей, которых юноша знал. С ним можно было даже говорить о демонах, потому что он был главным дворецким дома, ведал о всех делах Акутагавы и знал о его сущности. Отсутствие запретных тем делало их беседы лёгкими и непринуждёнными. Он был вторым, кому Ацуши мог открыть душу, не страшась того, что её заколят тонким лезвием прямо в белую спину. С кем мог быть честным. — Я не знаю, — он нахмурился. — В книгах пишут про бабочки в животе и лёгкость, как при полёте, но мне не кажется, что чувство это представляет из себя нечто иное. Старик кивнул, уходя взглядом в собственную память, и перевод глаза на горизонт. — Любовь многолика; обычно, говоря о каком-нибудь её виде, мы привыкли уточнять. «Материнская», «дружеская», «первая». Но когда речь заходит о чувстве истинной привязанности, способной полностью изменить человека, люди всегда имеют в виду лишь чистый, не требующий пояснений смысл. И, как бы это обречённо ни звучало, у каждого он свой, но у всех единый. Я могу сказать тебе лишь то, что знаю сам, хотя слова мои для тебя могут вообще ничего не стоить. После всего, что мне удалось увидеть и почувствовать, я думаю, что любая любовь — это связь. — Связь? — повторил Ацуши, чтобы распробовать это слово на языке, внутренне соглашаясь с его гениальной простотой. Силуэт Хироцу на фоне природы выделился — простой старик в простой грубой одежде, в этой древней шляпе, что явно хранила в себе пару историй, и эти седые волосы и аккуратная бородка с усами, и, самое главное, его всепроникающий и всеобъемлющий взгляд, что заботой своей утешал и давал надежду. Юноша ощутил, как что-то из прошлого откликается в нём, заставляя видеть в Рюро не простого дворецкого, а кого-то совершенно иного. — Верно. Связь. Она подобна невидимой нити, опутывающей все и вся, но самый прекрасный союз получается лишь тогда, когда любовью соединяются два человека. Две души, два сердца. Разве не прекрасно? — улыбнулся Рюро, похлопав по колену. — Тогда… Она может соединить кого угодно? — его звонкий голос прорывом пробежал по спокойной воде, задевая солнечные блики. В глазах блеснуло золото и налилась спелостью тёмная ежевика, укрытая тенью зелёных листов. — Думаю, да.***
— У тебя прекрасно получилось, — сказал Рюноске, проводя по чёрно-белым клавишам. Даже безмолвный, рояль внушал одним своим видом уважение к музыкальному искусству, и юноше нравилось подчинять себе этот гордый инструмент, словно породистого кота. В звучании его он находил себя; порой, когда ноты складывались в композицию, голова освобождалась от тягот раздумий, позволяя уйти от повседневных забот. Акутагава поощрял рвение парня, проводя с ним уроки. — Я просто очень долго отрабатывал её, — без лишней гордости ответил юноша, всматриваясь в первую октаву. — Мастерство требует труда и времени. Ты много старался, — мягкий тон успокоил. Из открытого окна слышится запах уже распускающихся ночных фиалок, красные лучи светила вваливались в него, кубарем падая на мраморный пол. Ацуши улыбнулся идее, пришедшей в голову. Это была самая любимая часть его занятий. — Сыграешь со мной? — спросил он, поворачиваясь. Лёгкие волосы его всколыхнулись, распадаясь на серебряные пряди, подобно шёлку фей из народной мифологии. Умения Рюноске обращаться со скрипкой восхищали парня. Вытянутый тонкий силуэт, смелые движения, тлеющий обсидиан во взгляде и грустная песнь натянутых струн, словно баллада о горе всего мира могла быть рассказана этим сковывающим и одновременно пронзающим плачем. Это и заставило тогда ещё маленького мальчика открыть двери в мир симфоний и маршей, дающий возможность преобразовать свои чувства в язык звуков. Именно поэтому выбор юнца и пал на рояль, что составлял в паре со скрипкой одно из лучших сочетаний в музыке. Так он мог играть вместе с графом. — Конечно, — довольное, сияющее нежностью лицо демона озарило веселье. Вытаскивая из ниоткуда чёрный инструмент с длинным смычком, нежить провела по струнам, извлекая из них спящие голоса. Помещение заполнилось ими, сплетаясь с негромким пением клавиш, и в этой опутывающей и связывающей мелодии два «человека» ловили взгляды и улыбки друг друга, растворяясь в солнечном свете чарующего момента их недолгого, временного единения. Ацуши в такие моменты забывал о самом понятии времени, теряя зыблемые законы мироздания в бесконечном хаосе, познавая сущность иного создания как нечто самое близкое и правильное, как единственную опору и свет, как тепло и тьму, смотря так, как может лишь горящая звезда взирать на потухшую. С самой чистой любовью.***
Почему, стоит нам слепо пересечь черту неизбежности в погоне за, казалось бы, столь важными вещами, в голове начинают всплывать вопросы, коих раньше там не было? Когда, в какой момент он осознал, что привязанность его намного больше простой детской признательности? Почему, по какой причине из всех многочисленных людей, что ему удалось повстречать, его душа решила тянуться и рваться лишь к одному единственному демону? С придыханием юноша вспоминал первые мгновения полёта, когда мир во всём его великолепии замкнулся на одном едином взгляде чёрных глаз, из мрака которых не него смотрели пляшущие звезды. Тогда он впервые захотел коснуться его губ, щеки, зарыться руками в волосы и нежно прижать ладонями к груди. Как такое вообще стало возможно? Как провидение это позволило, как закрыло глаза? Судьба ли? Было ли суждено ему встретиться с ним? Было ли суждено так наивно доверить всего себя, в последней зыбкой надежде обрести хоть толику счастья? Стоило ли ему относиться к своему спасителю как к отцу, наставнику? Мог ли он вообще представить демона в роли родителя? Нет. Акутагава никогда не имел столь однозначный образ, он тёмным дымом заполнял собой мысли, стирая всю боль, а Ацуши смиренно поддавался сладкой неге, мечтая лишь о том, чтобы их маленький мирок остался прежним. Как наивно. Но всё это неважно и второстепенно, ведь единственное, что интересует влюблённого человека, лишь смутно осознающего глубину своих чувств, стоит ли говорить о своей любви?***
Солнце иногда пряталось за небольшие облачка, размеренно кочуя от пристанища к пристанищу, словно небольшой караван в пустыне; ветер упрямо гнал тёплый воздух вдаль, шумя лиственными деревьями, чья тень уберегала от жары. Идеальная погода для чаепития, впрочем, так думал не только Ацуши, ибо один их гостей владений Акутагавы изъявил желание испить благородный напиток вместе с ним и при этом уже на десять минут опаздывал. Парень с некоторым любопытством заглядывал в дебри кустов, надеясь увидеть своего сегодняшнего собеседника. Горничная, присланная специально для их обслуживания, тоже была немного растеряна, на что юноша мог лишь глупо улыбнуться ей. И всё же спустя ещё немного времени на небольшом мостике вдали появилась высокая и статная женская фигура в свободном платье и с ажурным зонтиком. Шла леди не спеша и плавно, словно бы ей некуда было торопиться. Её короткие волосы, цвета вороного крыла, были заколоты изящной заколкой в виде бабочки, а в глазах цвели лиловые фиалки, маня и притягивая. — Я заставила вас ждать. Простите. Не смогла оторваться от редкой коллекции ядовитых растений, — молвила брюнетка, указывая взглядом в направлении большой оранжереи, где выращивались экзотические и редкие травы. Её стеклянная крыша, выглядывающая из-за крон деревьев, ослепила отражёнными лучами не ожидавшие острой яркости глаза. Ацуши зажмурился, наблюдая синие и оранжевые круги, танцующие в темноте его зрения. Когда же он разомкнул веки, то испугался, увидев даму всего в десяти сантиметрах от себя, жадно рассматривающую его голодным взглядом, в котором мелькало невероятное любопытство. — Очень приятно познакомиться лично, я доктор Йосано Акико! Мы уже встречались с вами, на званом вечере в честь господина Осаму Дазая, но обстоятельства были не самыми располагающими, — парнишка пошатнулся, но всё же протянул руку, находя в неожиданном дружелюбии брюнетки нечто пугающее. Улыбка её уж точно была странной, что, впрочем, не смотрелось уж очень наигранно, как было с другой нечистью. Сказать по правде, не наблюдая алые огни в глубине зрачков, юноша бы спокойно спутал эту прелестную леди с человеком, пусть и весьма эксцентричным. Пока до его разума пытались дойти обрывки этих мыслей, доктор Йосано протянула к нему руки в длинных чёрных перчатках, рассматривая мальчишку словно необычную заводную игрушку или научный экспонат, проводя где-то руками, оттягивая одежду, заглядывая в рот и уши. Когда растрёпанного Ацуши наконец отпустили, как надоевшего котёнка, он с поражением уставился на Акико, что как ни в чём не бывало уселась за предоставленный круглый столик с пирожными и потягивала свой горячий чай, выражая полное безразличие, хотя скорее это была лишь удачная попытка демоницы держать свои руки при себе. Поправив небольшой ленточный бантик на шее, альбинос тоже занял своё место, неловко улыбаясь. — Ах, да, спасибо вам за тот раз. Я вам очень благодарен, — сказал он и застыл, наблюдая, как брюнетка округляет гранённые рубины, а уголки её губ растягиваются шире, пока не пересекают грань сумасшествия. — Так ты меня помнишь. Знаешь, кто перед тобой, и так спокойно сидишь. Как интересно. Что же в тебе делает тебя именно таким. Так и хочется… — чёрная перчатка замерла в сантиметре от белого лица, и тут же исчезла, оказавшись вновь на фарфоровом блюдце с синим узором. Вжатый в свой стул парень только хлопал глазами, чисто-жёлтый постепенно снова заполнялся ярким благоухающим ирисом, его фиолетовые лепестки укрывали необычную радужку, придавая ей привычный сказочный вид. Что ж, Ацуши уже понял, что демоны все со своими странностями. Один был похож на шута, другая выглядит так, словно прямо сейчас готова положить его на операционный стол и вскрыть, аккуратно проводя лезвием скальпеля по молочной коже, оставляя красную полосу, чтобы потом раскрыть её слои, как алые крылья бабочки. Поёжившись, он почувствовал себя мотыльком в сетях тьмы и от всей души порадовался, что Рюноске был лишь немного угрюм и имел большую тягу к общению с книгами, нежели людьми. — И… Так… Почему вы мне помогли? — звуки окружающей природы перекрыло собой гнетущее молчание, горничная, что помогала с чаем, уже давно удалилась, не застав ни одной сцены их беседы, что к лучшему. Розовые кусты вокруг беседки источали приятный аромат, а погода всё так же оставалась прелестной. Моментом следовало насладиться. — Я люблю людей. Многие сородичи меня не понимают, но человек — лучший экспонат для исследований! Сколько ни ищи, все равно попадётся нечто новое! Не говоря уже о способностях ваших душ! Бесконечная загадка! Что может быть увлекательнее и лучше для существа с таким большим запасом времени?! Кто бы что ни говорил, а люди — самые таинственные создания этого мира. — заключила доктор Йосано, делая небольшой глоток. Сейчас она казалась спокойной, хоть голос её порой и впадал в безумие, сладкой интонацией обвиваясь вокруг шеи. Ну, не первый необычный разговор в жизни мальчишки, и явно не последний. — А как же ангелы? Разве о них не известно даже меньше, чем о людях? — несмотря на хорошее знание священного писания, Ацуши не мог похвастаться глубокими знаниями о серафимах и херувимах, больше ведая о демонах, что само по себе было странным. — Эти пустоголовые собачонки? Отнюдь, они совсем просты и неинтересны. И даже в их святости нет ничего поражающего. Не имеющие ни тела, ни чувств, они созданы из чистейшего света и этим крайне слабы. Человеческая душа с рождения живёт в грязи и пыли, преодолевая трудности, она учится очищаться от скверны, и потому сияет как закатная звезда, после улетая на небо, чтобы снова начать круг перерождений. Ангелам же чуждо всё земное, и в том главная его ошибка — их легко предать пороку и тьме. Так в своё время и появились высшие демоны. — На некоторое время на лице Акико застыл довольный оскал, словно бы её радовала сама мысль о появлении нежити среди человечества, но была в её словах одна деталь… — Его ошибка? — непонимающе спросил парень, только сейчас понимая, что его чашка пуста. — Бога. Это было весьма глупо — делать столь уязвимыми создания, что изначально задумывались идеальными. Должны были быть его копьём и щитом, руками и устами, словами и деяниями. Кому как, но я считаю, что они — самый неудачный опыт из всех, — заключила демоница, откладывая себе одно из пирожных. Альбинос откинулся на свой стул, разглядывая металлический каркас полусферы белой крыши. Слишком много информации. Обычно за секретами нужно было тянуться, осторожно открывая ветхие страницы, чтобы он не рассыпались в прах при одном движении, а тут полное море из прямоты и личного мнения. Зато никаких загадок. Если так, то он может… Осмотревшись, что кругом никого, Ацуши решительно вздохнул и спросил с непривычно серьёзным выражением лица: — Вы сказали, что у ангелов нет чувств. А это относится к демонам? Что вы можете ощущать? Есть эмоции, вам недоступные? Можете ли вы… любить? — последнее слово он произнёс шёпотом, опуская немного смущённый взгляд. Как же глупо. Словно бы самому было не ясно, что просить больше, чем есть сейчас — чистейшая жадность. Его невероятно сильное желание что-то значить для другого «человека», быть нужным кому-то, быть любимым, не просто любимым, быть важной частью чужого мира. И не то чтобы он не знал, что дорог Акутагаве, он знал. Но хотелось быть столь незаменимым и значимым, каким казался ему сам Рюноске. Точно знать, что ты — самое близкое, дорогое и важное создание на земле, мир для своего мира, иметь возможность касаться его так, как не позволено никому, чувствовать прикосновения на себе, чтобы их всполохи вновь и вновь разжигали пламень «их сердец», быть единым целым, которому не страшна магия судьбы и проведения. Быть смыслом. — Любить? Демоны давно стали воплощением порока, нам ближе понятие «гореть страстью», и многие из нас полностью погружаются в похоть, забываясь не хуже людей в круговороте лжи и притворства. Если говорить о человеческом понятии «любить», это уже сложнее. Чисто теоретически, нежить может испытывать такое чувство, наши тела способны на это, но души… Если бы у демона была душа, он бы смог полюбить. Мы, как пустые свечи, не можем зажечься сами. Нам нужна искра, что дарует тепло и свет. Нужен тот, кто покажет красоту эмоций, их вес и цену. Хотя это касается не только нечисти, — заколка в виде бабочки блеснула золотом. В свете обеденного солнца её тонкий узор плясал, и крылья незримо порхали. Акико скучающе подпёрла голову рукой, лиловый цвет её глаз показался юноше очень красивым и глубоким, словно озеро, усыпанное нежными лепестками какого-то неизвестного растения. Живые, они делали её так сильно похожей на человека, на простую грустную леди, что длинными вечерами сидит в лаборатории, размышляя о природе вещей и смысле бытия. — Хей, парнишка. Тебя же Ацуши зовут? — Юноша кивнул, чувствуя неосязаемый удар по голове от осознания, что, будучи порядочным человеком, соблюдающим этикет, он забыл представиться этой милой даме. — Желаю тебе удачи. Найди своё счастье. По беседке пробежал шум ветра, громкие слова которого едва различимо пытались о чём-то поведать, надрывая потухшие голоса. Сидя там, в окружении потревоженных роз райского сада, напротив странной демоницы, юнец почему-то подумал, что она вовсе не любит людей. Может, это донесли ему трепещущие цветы или шёпот крыльев жёлтой бабочки, но парню показалось, что дорог ей был только один человек.***
«Почему ты ещё жив?» Вопрос вертелся на языке волчком, явно не желая покидать головы. Он казался важной деталью витиеватого пазла, слишком замудрённого, как и всё, что касается человеческих чувств, но, чем больше Ацуши гадал, находясь средь чертогов своего разума, тем больше казалось, что ответ — нечто эфемерное и лёгкое, то, до чего нельзя дойти, не пройдя определенных путь, не совершив некоторый вещей. С одной стороны, всё было просто, как день. Рюноске оставил ему жизнь, потому что так захотел, потому что дал обещание. «Мы ничего не делаем просто так». Почему? Что он значит для Акутагавы? Как же много зависит от одного факта! Сомневаться в столь очевидной привязанности было глупо, но чувства бывают разные, у них может быть различная природа, ведь граф оставался демоном. Создания, что могут не есть и не пить, которым не нужен сон или любые другие вещи, что необходимы были Ацуши; что не болеют и, как написано во многих книгах, ничего не чувствуют. И это ложь. Потому что юноша видит, как горят тёмные серые глаза холодной искрой чего-то прекрасного, как тепло этих эмоций передаётся с прикосновением, оно слышится в голосе, читается во всем существе и пронзает плачем скрипки, столь прекрасным, что даже ангелы бы вслушались в эту мелодию. И он внимал, теряясь в звуке, и млел от нежных пальцев рук, раз за разом погружаясь в дивный, далёкий от реальности сон. Так было и раньше. Так было всегда, но теперь причины стали другими. Прошлое всегда мёртвым грузом давило на плечи, леденящие сердце картины подвала до сих пор следовали призраками за ним, всплывая бессильными тенями далеко в подсознании, там и оставаясь. Изначально их боль и ужас заставляли тянуться за столь приятной лаской, что перекрывала собой печальные дни, заменяя горечь сладостью. Но с течением времени само наличие Акутагавы стало необходимым и нужным. Раны зажили, но даже без них не утихло желание любви. Оно цвело и крепло, становясь сильнее и гуще, раскидывало широкие ветви, потряхивая молоденькими лепестками, это было то самое чувство, что делало всё до чудесного прекрасным, и в его оковах, будучи мальчиком, Ацуши пытался существовать, зная, что каждая минута может оборваться, словно бездонная пропасть, обрывом скатиться прямо в наточенные волнами скалы, которые шипели и кипели белой пеной моря. А потом воды исчезли по мановению слова, скрылись, явив лишь бесконечный простор полей и горных хребтов, по которым можно было бежать, сбивая ноги, и каждый шаг толкал бы лишь вперёд, вновь ведя за собой. И единственное, чего юнец теперь хотел, это разделить этот путь с тем, кто так тихо и незримо для остальных вёл его по этой тропе, уберегая от кочек и ям. Но не как тень, нет. Он хотел видеть его. Тёмные крылья, рога и красный мак вечного взгляда. Лишь рядом с ним. Лишь для него. Так было всегда. Но теперь важной стала ещё одна вещь. «Какая между Рюноске и мной связь?»***
Граф Акутагава красив собой. Можно выразиться и так, но Ацуши этих слов не хватало. Больше не хватало. Он смотрел, взирал, наблюдал и не мог оторвать взгляд, отвернуться, укрыться. Странная смесь из знакомой сердцу ностальгии и непонятного чувства открытия рождали диссонанс, неподвластный силам разума. Он видел то, что веками не менялось, оставалось всегда в цвету, и не мог поверить глазам, словно они его обманывали. Будто в первый раз он находил в Рюноске всё больше прекрасного. Черты белого, как мрамор, лица, такие тонкие и плавные, точно произведение искусства, сошедшее с известных всему миру полотен, пронзающий холодом чернеющий взгляд ртутных серых глаз, проблески света в которых походили на блики лунного диска, отражающиеся на водной глади озёр. Высокое худое юное тело, плавные линии которого обрамляли ткани и оборки, шелка и лён, обтягивали стройный стан, длинные руки и ноги, любой грациозный изгиб вызывал восторг. Боги! Его демон просто хитросплетение из всего самого красивого на белом свете; подобный существам небесным, он, казалось, являлся воплощением величия и силы, совмещал в себе благодетель света и гнетущую посту тьмы, что так нещадно запятнала его крылья, сделав их навсегда чёрными, словно сажа. И сердце замирало, чувствуя трепет души. — Ацуши? — демон озадаченно смотрел на него, хмуря свои тонкие брови. Ах, видимо, парень настолько погрузился в свои мысли, что вовсе забыл о том, что его окружает. А ведь это был один из его любимых фестивалей, которых он каждый год не мог дождаться! Но сейчас было вовсе не до сладостей или развлечений; так необычно иметь в приоритете нечто большее, чем единственное мгновение. В груди что-то весело подпрыгнуло, и, смущённый, юноша взял брюнета за руку, проводя его по бесконечным прилавка и палаткам. Балаган цветов и красок был не способен затмить того прекрасного, что мог разглядеть парнишка в нечисти. Всё вокруг пестрило фантасмагорией ленточек и разноцветных тканей, крендельков и пирогов, мёда и шоколада, но Ацуши украдкой поглядывал на Акутагаву, не скрывая счастливой улыбки. «Он так похож на человека. Кажется, ему нравится. Рюноске рад? Выглядит так…» И тут произошло нечто не совсем уж неожиданное. Парнишку выхватила из толпы одна из странствующих циркачей. Красный наряд её ходил ходуном, словно флаги кораблей в столичной гавани, длинная юбка и множество металлических украшений были отличительной чертой восточных народов-кочевников, их тонкий звон походил на звуки бьющихся монет. Пару секунд, и Ацуши уже стоял в кружении любопытных зевак, готовых отдать пару грошей за стоящее представление. Это была такая простая уловка — вытащить кого-то из толпы на радость людям; наверняка его выбрали из-за дорогой яркой одежды и подходящего возраста, а может, вообще спутали с кем-то определённым. Сотни глаз уставились на парня, требуя действий, их пристальное внимание разжигало азарт, желание приковать к себе все взгляды, ведь всё же это игра, так почему бы не выиграть себе несколько минут сладких оваций! И тогда он пустился в пляс: движения резкие, движение плавные, взмахи руками, импровизация, нет чёткого плана, нет чёткого ритма, мелькают лёгкие порывы алой юбки, что как цветок замирала в собственном танце; топот слился с восхищенным гомоном и резко стих на пару секунд, когда два силуэт замерли в своей финальной позе. Вдох, выдох, тишина оглушает, сквозь неё прорывается радостный рёв заведённой толпы и шум множества хлопков, служивший столь приятной наградой. Окрылённый, Ацуши стал искать среди людей своего демона, чтобы ещё раз лучезарно улыбнуться ему, всем видом выражая пьянящий восторг от только что совершённого. Как же сильно он удивился, когда увидел на лице брюнета нечто напоминающее страх. Голова вмиг опустела, звуки схлопнулись и исчезли, поглощённые вакуумом. «Что?..» Неожиданно пришло осознание того, он никогда не видел Рюноске грустным или расстроенным, лишь лёгкая печаль иногда гуляла в бездонном взгляде, но точно не то отчаяние, что так больно сжимало юношу изнутри. В погоне за собственным счастьем Ацуши никогда не думал, что может чем-то ранить нежить, считал, что это вообще невозможно, ведь, чтобы он ни делал, Акутагава всегда был им доволен или хотя бы не зол, нейтрален, постоянен, неизменен, вечен. А теперь он, как поникшая роза, потемнел и увял, испуганным зверьком пятясь назад, словно пытаясь сбежать. Парень почувствовал, как дрожь идёт по его рукам. Брюнет отталкивал его, отводил взгляд, вздрагивал от прикосновений, и это выглядело так, словно ещё немного, и он просто взлетит на ночных крыльях и никогда не вернётся, будто он уходит всё дальше и дальше куда-то в лабиринт собственного разума, закрывая все двери на тяжёлый замок. Нет! Это же не взаправду? Может, он спит и сейчас свалится с кровати, потому что ему снится кошмар? Только бы скорее, иначе… Когда Рюноске обернулся, Ацуши за долгие-долгие годы снова почувствовал укол того липкого страха, что оставался всегда частью его самого, самой тёмной и пугающей, что, подобно тигру, таилась в зарослях его дум, поджидая нужного момента, чтобы напасть. Холодно. Пронзающий все кости леденящий мороз, неуютная темень подвалов, сырость и раскалённая тонкая сталь, чей конец горел как тысячи солнечных дисков и жалил подобно мириаде змей. Холодно. «Не уходи… Не оставляй меня одного…» Тело двинулись само, преодолевая расстояние в пару шагов. Всего один удар сердца, и юноша заключил нечисть в объятья, прижимая к себе, как котёнка, как хрустальную вазу, что сейчас разобьётся от его слишком громкого дыхания. Что же ему делать? Он больше не в силах пошевелиться. Не в силах отпустить… — Тебе плохо? Или, может быть, я что-то сделал не так..? — парень готов был просить прощения. Он не знал за что, но извинения замерли в его лёгких вместе с воздухом, не желая вырываться с оглушительным плачем. Почему он так остро реагирует на это? Ему стоило быть сдержанней, стоило проявить терпение, стоило быть аккуратней. — Нет… Я просто кое-что вспомнил. Ничего страшного. Пойдём дальше? Тьма вмиг стёрлась с лица брюнета, словно по мановению волшебной палочки, осветив всё нежным светом. Мальчишка отчётливо чувствовал, как груз освободил его плечи, давая спокойно глотнуть лёгкий воздух. Юношу вновь повели по цветастым рядам, словно ничего и не произошло, но стучащее громом сердце и непривычная усталость в ногах говорили, что всё это ему не привиделось. Акутагава скрыл что-то он него, что-то даже более страшное, чем его истинная сущность. То, что демон не смог сказать ему. Той ночью Ацуши не мог заснуть, вглядываясь в тусклую мглу светящимися ветками сирени и охапкой заводных одуванчиков, что процвели сквозь густую темноту зрачков. Дело же было не в танцах и не в фестивале, и не в том, что он сделал что-то самовольно… Может, потому, что он плясал с кем-то другим? С девушкой? Бред какой-то! Зачем Рюноске так ревновать из-за такого пустяка? Демоны всегда серьёзны и расчётливы, хоть с первого взгляда так и не скажешь. Но тот отчаянный взгляд… «Связь. Она подобна невидимой нити, опутывающей всё и вся…» Он был так напуган и взбудоражен, так беспомощен, словно… «Если бы у демона была душа, он бы смог полюбить. Мы как пустые свечи, не можем зажечься сами». Луна довольно округлилась, ярче засияв среди теней космоса. «Что если он… Как и я…»***
Дебют не тревожил Ацуши, проскальзывая мимо него, словно призрак. Очередная церемония, которых в детстве он провёл немало; теперь же их число сократилось, что было удобно. Кто вообще будет недоволен, придя на пышный бал, протанцевав целую ночь напролёт и испробовав вкуснейшие блюда, закрывая глаза на излишества? А герцогство Фицджеральда пестрило помпезным и показным богатством, что действительно вызывало удивление. Все эти комнаты, золото, малахит, янтарь, лазурит, и это только мебель, а что говорить о всех остальных деталях и мелочах? Наверное, парень слишком сильно переволновался, потому что, увидев в неприметном уголке ручное зеркало в серебряной оправе с инкрустированными сапфирами и бриллиантами, он побледнел и положил его на место, более пытаясь так сильно не топать по полу. Слишком даже для Акутагавы, поместье которого по сравнению с эти замком было уютным маленьким домом, в котором было чуть больше комнат, чем это необходимо. Бальный зал, как можно было ожидать из всего увиденного ранее, был огромным и сверкал тысячью камней и окон; просто безумная прихоть какого-нибудь диктатора, а не помещение для танцев. Решив, что стен он сегодня тоже не касается, юноша последовал к ряду столов, пытаясь выбрать между лобстером, омаром, креветками, икрой, всеми возможными видами мяса, холодными и нет закусками, сладостями и напитками, что оказалось не так сложно по сравнению с викториной в виде моментального запоминания имён всех собравшихся. Благородные лорды и леди в большинстве своём развлекались только беседами, и потому были ужасно жадны до внимания и слов, особенно особ известных и ярких. Относился ли к таким Ацуши? Вполне. Официально он был преемником графа, хоть и не носил ни одной фамилии, а так же о нём ходила славная молва среди людей, которых он встречал; обычно это были чернь и купцы, но попадались и весьма известные личности, что хорошо отзывались о необычном мальчике, живущем у Акутагавы. И вот плоды их незатейливых речей — целая горстка незнакомцев, которые так давно желали подтереться к нему в доверие, что теперь буквально не давали вставить ему и пары предложений, засыпая рассказами о своих дочерях, землях и имениях. Столько приглашений он не получал никогда, ещё больше было пожеланий крепчайшего здоровья и долгих лет жизни, и под конец этой бравой тирады множества человек у него уже побаливала голова от духоты и разнообразия всего, начиная от поверхностей в помещении и заканчивая количеством голосов. Призыв к танцу стал спасительным сигналом, так что юноша уже было хотел вернуться к Рюноске и побыть хоть немного с ним, просто наслаждаясь тихим моментом, но его снова прервали. Девочка? Очень милая, низенькая, но она явно достигла совершеннолетия, раз присутствует на балу. Её светлые голубые глаза напоминали луны, а тёмные волосы двумя хвостами струились по прямой спине. Красивая, но вид был у неё больно серьёзный, сразу стало ясно, что она впервые на подобном мероприятии, раз так грубо ухватила себе первого попавшегося партнёра. Времени не было, оркестр взревел, и мелодия полилась во все уголки помещения, взывая к танцорам. Альбинос привычно улыбнулся, аккуратно исполняя незамысловатые фигуры. — Меня зовут Ацуши, а кем будете вы, милая леди? — сказал он, когда темп немного стих, давая возможность разговору. — Кёка. Кёка Идзуми, — кроткий ответ. — Это ваш первый бал, госпожа Идзуми? — учтиво поинтересовался парень, прежде чем завертеть свою партнёршу кругом. Подол её пышного платья взвился нежным пионом в свете бескрайнего количества свечей-звёзд. — Вы правы. Моя наставница решила, что я готова предстать пред высшим светом. Правда, я думала, что это будет не так… волнительно. — произнесла она, стушевавшись после того, как отошла от нескольких оборотов; всё же в зале не хватало воздуха, а женщины должны были носить утягивающие корсеты. — У вас прекрасно получается держать себя, можете не беспокоиться об этом. Ваша наставница будет гордиться вами, миледи, — молвил Ацуши, стараясь подбодрить девушку. Её глаза зажглись, как жемчуга, и в этом взгляде юноша узнал самого себя. Совсем юного. — Господин, вы действительно так думаете? Коё будет счастлива? — минуту спустя спросила она, с внимательностью всматриваясь в размывающийся акварелью аметрин своей голубой, как опал, радужкой. — Конечно, ведь у неё есть такая замечательная ученица, которая дорожит её заботой и уроками, — проговорил он, чувствуя, что именно это должны от него услышать: простые слова от человека, с которым она, возможно, никогда больше не встретится. — В таком случае я рада… — теперь Кёка не казалась такой серьёзной и сосредоточенной. Она была похожа на балерину из музыкальной шкатулки, сделанной настоящим мастером. Как куколка, аккуратная и грациозная. Музыка медленно утихала, стремясь к завершению, шаги становились всё мельче и мельче, их танец оседал, подобно спокойному падению белых хлопьев снега. — А у вас есть человек, который вам дорог, господин? — тихо спросила Идзуми, и мелодия затихла, давая команду покинуть центр зала. В голове юноши тот час возник знакомый образ высокого брюнета с самыми невозможными на свете глазами и парой крыльев. Тепло. — Есть. И я его очень люблю. Они разошлись, отвесив друг другу небольшие поклоны. Но Ацуши ещё минуту стоял, наблюдая, как красивая и властная на вид рыжеволосая женщина обнимает малышку Кёку, забирая её из шумной толпы. Убедившись, что всё хорошо, он обернулся, возвращаясь на своё место рядом с Рюноске, от вида которого по венам понеслось волнующие чувство, а в груди что-то расцвело, заполняя её до краёв мягкими лепестками. Если повезёт, если всё именно так, как чудится, то его ждали длинные годы нескончаемого счастья и покоя рядом с этим угрюмым брюнетом, которому ужасно шёл этот дорогой костюм, слишком вычурный для обычного вечера. Если всё получится…***
На террасе было прохладно и свежо, юноша расслабленно вздохнул; наконец кислорода хватало и ничего не давило на него, даже вечно присутствующее ощущение чьего-то внимательного взгляда исчезло. Парень остановился, разглядывая теневой сад, что простёрся внизу бесконечными мелочами, что отсюда превращались в мелкую пыль. Его демон что-то хотел сказать, что-то достаточно серьёзное, чтобы делать это наедине, лично, в отдалении от других звуков и людей. Нечто тревожное мелькало в чёрном взгляде, отчего юноше становилось немного не по себе. Звёзды сегодня были особенно яркими, в глубине небес они, наверное, переговаривались между собой о делах земных, сплетничая, как простые болтливые дамы. — Я хотел бы узнать у тебя одну вещь… Как ты хочешь прожить ближайшие годы? — начал Акутагава. Он стоял прямо перед Ацуши, свет от окон и канделябров с тающими и капающими свечами ловил малейшую эмоцию на его каменном лице, не пропуская ни единого изменения мимики; демон буквально сиял, озарённый множеством маленьких огоньков. Всё это помогало заметить, как Рюноске тяжело. Брюнет хмурился, подбирая никак не вяжущиеся выражения, пытаясь произнести что-то совсем иное, как это привычно делать нежити, играл со словами, возможно, сам этого не понимая, путался и прерывался. Однако, в отличие от доктора Йосано и Осаму Дазая, брюнета альбинос знал достаточно долго, чтобы понимать его язык, чтобы видеть. Это был его демон. И он так же, как и юноша, боялся потерять то, что было ему важно. Ещё одна объединяющая их вещь. Ночь пьянила чередой притягательных мыслей, что родились в голове только сейчас, и любой риск имел значение, ведь Ацуши выпал шанс оплатить добром за добро, нежностью за нежность, теплом за тепло. И он хочет этого. Оплатить любовью за любовь. — Потанцуешь со мной? Они кружились будто во сне, забываясь в плавных движениях, запечатлев тонкий образ друг друга среди тёплого мерцания в своей памяти. Мечта… Она близко, как никогда. Всего пару слов, и мир изменится. Так просто. Ловя чудо и зажимая его в своих ладонях, юноша начал свою небольшую речь, призванную достичь того, что он смог бы назвал сердцем демона: — Прости, я выучил только мужскую партию… Хех, тебе неизвестно, я никогда не рассказывал, но до встречи с тобой я… был потерянным и сломанным ребёнком, что никогда бы не получил и капли того, что я имею сейчас… Ох, да я жил в чистом кошмаре, и так боялся, был так беспомощен, что почти и не жил вовсе, а лишь выживал… Тогда я… действительно был лишь простым никому не нужным мальчишкой, что должен был исчезнуть так же, как и появился. Я почти уверен, что ни капельки не изменился с тех пор. Но встреча с тобой подарила мне возможность понять много, много важных вещей, каких не понять в одиночку. Не знаю, считаешь ли ты себя обязанным за то, что хотел сделать со мной, но… те слова, что я сказал в тот вечер… я никогда не заберу их назад. Ты спас меня! И… это, пожалуй, единственное моё желание, но я не хочу больше быть один, и потому я хочу навсегда остаться с тобой! Танец тихо вёл их, всё сильнее наматывая невидимую серебряную нить связи; парень почти чувствовал, как она с каждым шагом натягивается, становясь короче, и ни один из них больше не в силах разорвать её. Трепет становится частью частью всего окружающего, даже непричастные стены притихли, ожидая развязки. Описать то, как сейчас выглядел граф, явно не в силах пера и пергамента. Эта искренняя любовь в глубоких обсидианах способна любого заставить преклониться перед его красой; самое нежное и трогательное выражение лица из всех, что юноша когда-либо видел, столь хрупкое, как и их неизмеримое счастье, коим было пропитано каждое мгновение, каждый вздох. Сердце замирало и заходилось громогласным стуком, который звоном отдавался в ушах. Одной рукой Ацуши легко касался изогнутой спины, другую сплетал с кистью Рюноске, ведя его. Тела их скользили, как листья на ветру, медленно рисуя аккуратные круги, в такт переставляя ноги, словно эти движения были знакомы им с самого начала. Малейшее ощущение прикосновения вызывало волну мурашек по чувствительный коже, пленительным соблазном создавая желание дать волю сверкающим как драгоценные камни чувствам. Провести пальцами там, где было нельзя, приласкать так, как это непозволительно простым знакомым, соединить свои и чужие губы, наконец узнать их вкус, пропасть в ощущении целостности, разделить его со своим возлюбленным. Ведь он рядом. — Тогда я всегда буду с тобой. Большего ему не надо. Радость заполнила его целиком, опалив искрой страсти. Заключая нечисть в объятия, парень терял последние осколки своего рассудка, впадая в приятное безумие. Сумасшествие, по иному не назовёшь то, что он сейчас вытворяет! Забыв про любые правила и законы, человек тянется за сладким поцелуем к порождению хаоса и разрушения. И это кажется самым лучшим, что Ацуши когда-либо чувствовал, так мягко и приятно, неописуемо и волшебно, он так этого хотел! Рюноске! Его плечи, его руки, поясница, пушистые волосы, скулы, длинные ресницы, щёки — это теперь его любовь, это надежда, его мир! Он смеётся, он задыхается, он ликует! Внутри всё пылает, взрывается фейерверками и восстает фениксом, чтобы снова сгореть в пепел. Чувств так много, слишком много для одного; они рвутся наружу, они живут и воплощают собой жизнь, замыкаясь в вечном круге событий, ведомых только самой Фортуне. — Мой демон, — и нет ничего на свете более прекрасного, — я люблю тебя. — И я люблю тебя, мой свет. — Услышав это, Ацуши бросается во тьму ночи, как в воду, растворяясь в мерном полёте сильных крыльев по бесконечной галактике.