***
За гранью яви он кого-то звал, не понимая, что происходит. Перед ним в холодной тьме выстраивались незнакомые созвездия из чуждых звёзд иного мира, что шептались и осудительно мерцали вдали. Они мешали ему, путали, сбивали с пути, а в груди всё замирало и сжималось от накатывающих слёз и тоски. Акутагава не сдавался, стискивал зубы и куда-то спешил, но крылья его казались тяжёлыми, словно железными, и каждая попытка взлететь заканчивалась неудачей. Демона мотало вверх и вниз, огни пестрили, окружая, сияя лучистыми нимбами, пока откуда-то не возник безумно яркий и тёплый свет, что показался до боли знакомым и желанным. Он поглотил собой вездесущий мрак, укрывая всё снежно белым, и кошмар отступил...***
Утро порадовало немного морозным, влажным от росы воздухом из раскрытого окна и яркими лучами, блестящими золотом, которыми солнце разбрасывало синие тени, прячущиеся по углам. Когда юноша всё же открыл глаза, перед ним предстала совершенно умопомрачительная картина: Рюноске, весь растрёпанный, в помятой одежде, которую он не снимал со вчерашнего вечера, сонно сидел рядом и смотрел в одну точку, пытаясь понять, зачем люди вообще спят и почему ему совершенно не хочется вылезать из кровати. А что Ацуши? А парень приглушённо смеялся и даже один раз фыркнул от этого зрелища. Длинные смоляные пряди у лица Акутагавы разлетелись во все стороны, застыв в самом причудливом положении, а воротник рубашки перегнулся в трёх местах самым невероятным образом. Его демон не переставал удивлять, и Ацуши был особенно доволен возможностью поправить чёрные локоны, загнуть обратно и пригладить непослушную ткань, а самое главное — подарить утренний поцелуй, даже несколько, увенчав ими лоб, нос и щёки. От этой ласки брюнет немного проснулся, разглядывая теперь уже Ацуши в его белой пижаме, которую он всё же успел вчера надеть, моргая сонными аметринами, с не менее беспорядочным бардаком на голове и видом маленького совёнка, только что высунувшегося из гнезда. И даже так он был похож на ангела. Скрипка протяжно простонала, прогнав первые аккорды мелодии, и замерла, когда разум продиктовал срочно предупредить о своём появлении в особняке и распорядиться о завтраке, чтобы не оставлять парня голодным. Недовольный тем, что придётся покинуть своего человека, Акутагава нахмурился, собираясь выйти в коридор и направиться к каморке Рюро. Всего один щелчок пальцами привёл его одежду и волосы в подобающий вид, сменив одеяние на более ежедневное, что привело Ацуши в настоящий восторг. Искрящийся аметрин проводил нежить до дверей, после чего и сам юноша полез в шкаф, шепча себе под нос, что эта способность ему бы тоже не помешала. Рюноске понадобились пара приказов и объяснений, разъясняющих, почему они оставили свою карету и кучера в герцогстве Фицджеральда, на чём приехали обратно и почему так рано. Всё это заняло слишком много, непозволительно много времени, но в итоге бес всё же оказался в столовой, где Ацуши уже наслаждался свежеприготовленной едой. Демон с большим удовольствием присоединился, отчётливо ощущая вкус каждого кусочка. Как же всё-таки приятно иметь человеческие чувства! Так начались их первые шаги к новым отношениям. Именно в то утро, после завтрака, юноша на радостях прильнул к своему демону, явно завороженному громкой мелодией влюблённой души, и поцеловал прямо на глазах поражённой прислуги, а потом просто скрылся, сказав, что будет ждать в саду. Рюноске, конечно же, и не думал запрещать Ацуши проявлять свою любовь, он граф, негоже ему бегать от своих же подчинённых, вот только Хироцу ещё с неделю при виде господина странно улыбался и высказывал ему свои поздравления, чем неимоверно выбешивал. До чего невыносимый старикашка! А ведь с самого начала что-то всё понял, теперь же от его радости верного пса Акутагава чувствовал себя неудобно. А что, если они с Ацуши, допустим, поругаются? Такое часто бывает среди людей, так что, вероятно, может когда-нибудь случиться. Рюро будет ходить и сверлить хозяина серьёзным взглядом, укоряя за неподобающее поведение? Заделался в родственники, ужас! При одной только мысли, что этот пожилой высохший изюм может приставать к юноше с любовными советами разного толка, Рюноске терял ориентацию в пространстве, натыкаясь на расставленные везде тумбочки с вазами и стулья со скамейками, из-за чего ловил заинтересованные взгляды горничных, которые тут же начинали шептаться и хихикать, прикрывая рты руками. Боги, да его окружили свахи!***
Зима пришла почти незаметно, миновав короткую осень, подкравшись хищником, что белой шерстью накрыл просторы холмов и равнин слепяще-снежным, забрав весомую долю дня. Холода не радовали своим появлением, принося лишь страх голодных смертей среди простого народа, но в то же время именно в такие нелёгкие часы люди теплее всего относились друг к другу. Так и повелось, что белые хлопья, застелившие небо светлой пеленой, знаменовали собой перерождение и близость праздников. За последние несколько дней имение наполнилось приятной суетой, подготовка к грядущему торжеству зимы поднимала зависшее в воздухе настроение, оно проскальзывало в комнаты вместе с треском дров и шипучими желтыми искрами пламени, согревая тела и души, изголодавшиеся по лету. И почему-то именно это время выбрал непредсказуемый герцог Дазай, чтобы заявиться почти всей компанией в гости к ничего не подозревающим влюблённым, и, разумеется, навёл шуму. Акутагава почти целый день бегал за Осаму по всему поместью, выражая свое глубокое негодование и возмущение, но все его попытки призвать к уму-разуму и свалить, не мешая ему наслаждаться компанией «своего солнца», были в пустую, и демон смирился, продолжая однако буравить шатена убийственным взглядом ядовитого алого. И сегодняшнее утро не стало исключением. — Как интересно! — заявила доктор Йосано разглядывая обоих возлюбленных, что так удобно разместились на двухместном диванчике мятного цвета и явно не хотели, чтобы их тревожили, по крайней мере один из них. Акутагава нахмурился, сильнее сгорбившись, и скрестил руки на груди, всем своим видом выражая недовольство, которое благополучно игнорировалось, Ацуши же натянулся струной и застыл с маленькой чашкой чая и небольшим пирожным в руках, боясь пошевелиться под пристальным взглядом лиловых глаз, в которых уже плескалось рубиновое сияние. — Это духовные нити! Или что-то подобное… Вы определенно связаны! Человек и демон, вот же аномалия! Поздравляю, поздравляю! Ваши души пере… Ваши сущности?.. Как это вообще работает?! Демоница озадаченно повернула голову к Дазаю, который спокойно себе занимал одноместное кресло и уже успел добавить в чай семь ложек сахара. Шатен словно невзначай улыбнулся и развёл руками, закидывая еще две с горкой и тщательно перемешивая дымящуюся темную жидкость. — Может, это магия? Отдельный вид, так сказать… Ацуши, ты случаем не практикуешь приворотные чары? — рассмеялся он в своей привычной манере, прежде чем ещё раз потянуться к белому порошку — кристаллики гурьбой пересыпались, исчезая в тёплых оттенках коричневого. Юноша на его слова лишь неловко улыбнулся: — Нет, что вы? Люди не могут использовать волшебство. — Отчего же? Поживи на свете пару веков, и увидишь и не такие чудеса! — бросил Осаму, отмахиваясь. Кружка звонко взвизгнула в его руках, ударяясь о блюдце. Бес элегантно отпил горячий напиток, словно бы напоказ выставляя все свои умения и знания этикета. — То есть человеку подвластна магия? — паренёк перевел на женщину удивленный взгляд, в котором аметрином переливались пойманные в коварную ловушку камня золотистые лучи восточного солнца и спелые ягоды ежевики, приковывая к себе внимание не хуже демонического кармина. — В каком-то смысле, но это очень неоднозначное заявление. Требуются определённые условия, да и результат вовсе не такой, о котором ты подумал. Всё же утрата человечности не стоит этого.., — ответила Акико, присаживаясь на похожий диванчик в углу комнаты. В её глазах тревожно вспыхнул фиолетовым калий, и нечисть стушевалась, словно осознавая, что только что сказала нечто лишнее, точно была человеком. Йосано грустно перевела тускнеющие аметисты на небольшой столик с десертами и фарфоровым чайником, опуская плечи, отчего фигура её показалась меньше и ниже. Дазай на это заявление скривился, словно он перепутал столь щедро накладываемый сахар с солью. Ацуши точно мог сказать, что демоны очень редко проявляют эмоции, отличные от очень ярких, таких как гнев, и большую часть времени просто играют на публику, пытаясь сохранить близкий к человеческому облик. Так он думал и про Осаму до этого момента. Яркий пунцовый залил янтарь его взора, когда Чуя, предпочитавший всё это время стоять в стороне у больших окон, отвернулся от широкой рамы и пронзил всех присутствующих бесконечной синевой лазурного взгляда, в котором смешался неясный гнев, усталая печаль и капля надежды наперевес с решимостью. Он стоял так пару долгих глухих секунд, быть может, ожидая ответа, но потом пошатнулся, и резкой, быстрой походкой направился прочь из гостинной, колыхнув длинным хвостом пламенных волос. Как только дверь за ним захлопнулась, комната заполнилась странным давлением, создающим беззвучный вакуум. Ацуши было немного неудобно от образовавшейся гробовой тишины, которая опутала его и трёх представителей нежити, точно паутина, и не давала вставить ни слова; атмосфера вокруг сделалась тяжёлой и вязкой, словно желе, сковывая его в движении. Юноша растерянно повернулся к Рюноске, который тут же протянул к нему свои руки. Мраморное лицо его растаяло, холод взгляда сменился весной, мягкие ладони брюнета успокаивающе застыли на спине, и парень позволил себе утонуть в этой ласке. Выпав из мира на пару минут, Ацуши, неожиданно для себя, вернулся мыслями в недавнее прошлое. За последние месяцы Акутагава не раз говорил, что чувствует «биение» его души, малейшую смену настроения, рассказывал, как проникается он чужими, чуждыми ему чувствами и как накрывает его волнами любви и счастья, которые возникают в человеческом сердце. И парнишке безумно нравилось думать, что он может дарить своему демону положительные эмоции, но всё же такие заявления тревожили. Ацуши довольно закрыл глаза и прислушался к тонкой мелодии скрипки, надеясь, что, распознавая скользящие ноты, он тоже сможет понять Рюноске. Его демон всё чувствует. Боль, злость, страх — не те вещи, которыми захочешь делиться, не то, что хочешь подарить самому дорогому тебе «человеку». Может ли он причинить вред Акутагаве своей столь беспечной открытостью и наивностью? Или он уже так делал, просто не знает? Юноша нахмурился, но раздумья его прервали. Их неожиданный, несносный гость, извиняясь за беспокойство, покинул гостиную, направляясь в отведенные ему покои. Уходя, Дазай улыбнулся белокурому пареньку, правда, очень наигранно. В глазах его всё ещё шумно переливалось терпкое багровое вино, так что понять по ним что-либо было невозможно. Когда дверь за ним закрылась, Ацуши было повернулся к Йосано, пытаясь найти в её карминовом нечитаемом взгляде подсказку, но нашёл лишь что-то, напоминающее вину, и решил больше не вглядываться. Он попрощался со своим демоном поцелуем, зарываясь пальцами в мягкие волосы цвета вороного крыла, позволяя счастью течь по своим венам от одной возможности подобного, и направился в сторону библиотеки.***
Стройные тома теснились на просторных полках, заполняя почти два этажа бесконечных рядов из романов, энциклопедий, работ и сборников. Множество фолиантов были да смешного стары, среди них даже были книги, сохранившие древние языки старины, обложки, украшенные каменьями и металлом, и пергамент, изготовленный по утерянному методу. Иной человек назвал бы это место настоящей сокровищницей, но Ацуши предпочитал относиться к книгам как к личностям, хранящим свои тайны, так что не смел оценивать их лишь как предмет для хранения знаний. Слишком много воспоминаний было связано с этим местом, но теперь юноша чувствовал себя здесь полноправным хозяином. Однако на этот раз цель его визита было немного иной. Зная почти все грани лишений, Ацуши всегда отдельно выделял одиночество. Именно оно ломало людей больше, чем голод и холод, больше, чем страх неизбежного. Ещё мальчиком он видел, как кочующий родной народ его пересекал длинные земли одной дружной семьёй, как сироты на улицах собирались кучей у костра и рассказывали друг другу тёплые сказки, утешая себя в том, что разделяют боль между всеми. Именно на примере этих людей паренёк и научился бескорыстной доброте и любви, что горела в нём в холодных подвалах и ночами, когда он сбегал из монастыря, любуясь звёздами. Тогда каждый был сам за себя и каждый был несчастен по-своему. Их делили на сильных и слабых, пугали жестокими наказаниями и всячески принижали, заставляя думать, что их жизнь столь ничтожна, потому что они её недостойны. Именно это обжигающее холодом одиночество оставило на его правом боку два уродливых шрама и внушило долго не проходивший страх. Даже так Ацуши был не просто невинным и добрым мальчишкой, иначе бы в мире этом он не выжил. Юноша замечал, думал, исследовал и стремился. Ему подчинились искусство воровства, тихая походка, стойкое терпение, умение играть на публику и мыслить холодно. Именно так он оказался там, где находится, не без львиной доли удачи, конечно. Но прошлое оставило свой длинный след, и заметить такое же глубокое одиночество для парня не было большой проблемой. — Зачем ты пришёл сюда? — раздражённый голос Чуи вибрировал, эхом отскакивая от забитых стеллажей. Парнишка застал его за рассматриваем корешков книг в секции мифологии, как и надеялся. «Ищет книги о нечисти». — Знаете, демонам не ясна природа человеческих чувств, но своя им очень даже известна... — начал Ацуши, по-доброму ухмыляясь. Накахару это смутило. — И что с того?! Это и так понятно! — нетерпеливо прокричал он, явно слишком сильно поддаваясь эмоциям. — Раз так, станет ли хоть один бес хранить у себя книги о нежити? — спокойно сказал юноша, заводным аметрином осматривая собеседника с ног до головы. Чуя застыл на месте, округляя свои синие сапфиры, напоминающие морские глубины, а потом раздосадованно всплеснул руками. — Точно... Да, ты абсолютно прав! Кажется, я занимаюсь здесь какой-то чушью! — он с некой нервозностью облокотился на деревянную балюстраду, тяжело вздыхая. — Какой-то чушью... Его несчастный вид на мгновение вогнал Ацуши в лёгкую панику — впервые за долгое время перед ним предстал человек, которому нужно было, чтобы его утешили. Жители владений Акутагавы отличались своим дружелюбием и жизнерадостностью, так что такая непривычная ситуация заставила поволноваться. Парнишка поспешил подняться наверх и устроился на небольшом расстоянии, оглядывая уже ставшие родными полки и столики. — Что вы хотели узнать? — спросил он, не переводя взгляда с библиотечных стен. Ответ последовал не сразу. Мужчина впился глазами в Ацуши, добрые пять минут разглядывая его, примериваясь, решая, доверить ему свои переживания или нет. Юноша слышал, как слева от него копошились, улавливал, как бледные руки сжимали перила и тут же отпускали, расслабляясь; шорох одежды, казалось, проносится по всем залам, эхом гремя у входа, но альбинос продолжал упрямо ждать, частью себя понимая, чувствуя, что он, исключая Хироцу, единственный человек в этом поместье, который может выслушать Чую: демоны не слишком хорошие собеседники, когда дело касается человеческих чувств. — Я искал способ превратить демона обратно в человека. Секунда, и разум Ацуши срывается и падает вниз, точно гравитация усилилась десятикратно, прибивая его к земле. — Что? — растерянно шепчет он, прокручивая в голове все свои познания о существах преисподней. — Разве демоны не происходят от ангелов? — Не все. Ммм... Сложно объяснить. Точно! Помнишь того беса, что напал на тебя на званном ужине? Кажется, его звали... Как же его звали?! Не помню... — Накахара оживился, отвлекаясь от первоначальной темы их разговора, пока юноша всё ещё пытался понять ход его мыслей. — Эйс! Точно! Эйс! Помнишь его? Так вот он был низшим демоном. — Низшим? — повторил Ацуши, стараясь не вспоминать тот жуткий образ нежити, что явилась к нему вечером, слишком подробно. Помнится, доктор Йосано говорила про ангелов и высших, значит, не вся нечисть одинаковая. — Демоном, что раньше был человеком. Ты не знаешь о них? Ну... Акико мне объяснила это так: человеческая душа бессмертна и послана в этот мир, чтобы в земных испытаниях очиститься от скверны и засиять, став серафимом, тогда ей откроется вечный рай. Ну, как во всех этих легендах про круг перерождения, сказках со счастливым концом, где всем воздастся по заслугам. И попыток может быть бесконечное множество, люди живут в хаосе и умирают там же, неспособные что-то изменить... И так раз за разом, пока не придёт нужный час. Но... Если демон извлечет душу из человека, а потом вернёт её на место, то тело его станет бессмертным... — И он становится бесом? — звонко подхватил Ацуши, завороженно разглядывая Чую, будто бы тот произносил заклинание. Удивительно, смертные всё же могут обмануть судьбу! Нет, это просто замечательно! Значит, он тоже может... — Не совсем. Дальше... Как же там было?.. Йосано сказала, что у всех есть свой срок в этом мире. Душа, запечатанная оковами нетленной плоти, не может оставаться на земле вечно. Она начинает ветшать, трескаться, распадаться на части, пока полностью не исчезнет, забрав с собой остатки былой... — Накахара с каждым словом говорил всё медленнее и отстраненнее, пока совсем не затих, вновь погрузившись в себя. Он смотрел в пустоту стеклянными глазами, в которых облаками дыма и тумана кружилась безысходность и смутная печаль. «Всё же утрата человечности не стоит этого...» Ацуши почувствовал укол вины, понимая, что он почти заставил рассказать этого... Наверное, уже не человека. Юноша осторожно положил руку Чуе на плечо, пытаясь скопировать тот ободряющий жест, что иногда использовал Рюро, когда мальчишка злился или был уж чересчур уныл. Накахара вздрогнул, обращая потерянный взгляд на собеседника, хвост огненных волос скользнул с его плеча, рассыпаясь водопадом прядей сзади. Какой же он был красивый. Парнишка подметил это сейчас, с долей сожаления разглядывая тонкие черты лица и необычную внешность. Он был в самом своем расцвете. Был и остался в нём. Навсегда. — Я понял. Можешь не продолжать. Если не хочешь, не надо... — в библиотеке, судя по ощущениям, стало весомо прохладней. Юноша поёжился от внезапного сквозняка, пытаясь найти какие-то слова. Любые, способные хоть как-то отвлечь, но они, как назло, пропали, точно у него никогда их и не было. — Полудемон. Это промежуточные состояние между нежитью и смертным. Не известно, сколько оно может продлиться, но в конце ты неизменно становишься бесом... Я не хочу ждать этого момента. О нечисти я узнал уже после своей смерти, и не представляю себя среди этих тварей. Честно, не понимаю, как ты жил всё это время рядом с Акутагавой. По мне, он ещё хуже этого Дазая. Он, конечно же, ещё тот высокомерный клоун, зато хоть какие-то эмоции проявляет. — Накахара чеканил каждую букву, наполняясь с каждым вдохом неясной злостью. Ацуши немного помедлил. — Рюноске вовсе не такой плохой, каким может показаться на первый взгляд. — Разве? Напомни-ка мне, что он собирался с тобой сделать? Или лучше скажи, как ты здесь очутился? Кто притащил тебя в этот дом? — каждая фраза было похожа на взмах меча, но юноша не чувствовал боли, лишь давление, странное, сравнимое с тем, что он обычно ощущал рядом с демонами. — Он же купил тебя, верно? Взял с первого попавшегося теневого рынка! Какой же самый близкий к этому месту?! А! Монастырь имени Святого Винсента! Приют для всех бедных и обездоленных! И после этого ты защищаешь этих тварей?! Можешь ли быть уверен в том, что этот демон не предаст тебя, когда проснётся его голод? Почему ты веришь тому, кто может сломать твою!.. — С вами всё в порядке? — юноша стоял, округлив блестящие блёклым золотом цитрины, не понимая, что он должен делать. Перед взором его мелькнули с невероятной скоростью витражные окна и высокие шпили, тянущиеся прямо в грозное небо, тёмные коридоры и леденящие рассудок крики в ночной мгле. Но прошлое уже давно его не трогало, Ацуши был в этом до странного упрям, всегда говорил себе, что у него есть Рюноске, и это успокаивало. Он шёл к нему со своими кошмарами, с тревожными мыслями и страхами, ища приюта и защиты, и Акутагава никогда не смел прогнать его — напротив, именно рядом со своим демоном парнишка мог вздохнуть спокойно, чувствуя себя по-настоящему дома. Почему же он сейчас боялся? Перед ним, изливая неожиданно глубокий гнев, стоял Чуя, крича, нет, вопя от ярости, вот только выражение лица его было выражало чувства абсолютно противоположные... Горечь, обиду. Глаза светились алыми камелиями, прибивая к полу взглядом смеси карминового и пунцового. Юноша обеспокоенно вздохнул, сжимая трясущиеся руки. — Так вы с господином Дазаем поссорились? — тихо произнёс он. — Я сомневаюсь, был ли между нами вообще какой-то мир, — Накахара угрюмо опустил голову, силясь обуздать свои противоречивые чувства. — Может, он думал, что спасёт меня, когда возвращали мою душу обратно?.. — он с минуту простоял недвижно, а потом резко подскочил, опомнившись. — Ой! Прости! Я напугал тебя!.. Это!.. Эй я!.. У тебя все хорошо?! Испуганный и виноватый, Чуя стал разглядывать Ацуши своими яркими сапфирами так пристально, что парень вновь вспомнил об излишне внимательной Йосано, что всегда пронзала его анализирующем взглядом. — Мне так жаль! Извини, я не могу это контролировать. Может тебе принести чего, или нужно позвать доктора? Дворецкого? — юноша немного понаблюдал за полудемоном, который вертелся на одном месте, оглядывался и тараторил себе под нос, а потом расхохотался. — Тебе плохо?! — со всей искренностью спросил Накахара, полностью теряясь в волнении. — Нет. Просто вы все абсолютно, ужасно странные!***
Акутагава раздражённо скрипнул лезвием маленького ножа по тарелке, разрезая идеально прожаренное мясо, и продолжил буравить присутствующих на этот раз действительно злобным взглядом, однако теперь его безусловным фаворитом был, как ни странно, не Дазай. Чуя сидел рядом с доктором Йосано, вжимаясь в плечи, складывая шею максимально возможным образом, чтобы казаться как можно незаметнее. Каждое движение его выглядело виноватым, периодически он поглядывал на Ацуши щенячьими глазами, прося прощения, тот, в свою очередь, отвечал улыбкой, после чего строго хмурился в сторону Рюноске. Демон послушно отпускал голову, пряча свое недовольство, но не проходило и пяти минут, как бес возобновлял слежку, явно не собираясь прощать того, кто нарушил самое главное правило этого особняка: «Ни в коем случае не причинять вред его солнцу». Осаму смотрел за этим великолепным спектаклем, повторяющимся уже по третьему кругу, с лисьей ухмылкой, наслаждаясь своим неожиданным развлечением. И всё же к концу ужина он отвлёкся от забавы, быстро подлетел к рыжеволосому, хватая его под руку и утягивая за собой. — Мы идём гулять! — констатировал он, улыбаясь Акутагаве, который буквально излучал ауру разрушения так, будто тот должен ему добрую сумму денег. Чуя тоже бегло попрощался с Ацуши, махая ему рукой, Акико исчезла вместе с ними, сказав, что у неё только что появились срочные дела. В столовой резко стихло. — Ни стыда, ни совести! — прорычал Рюноске, когда двери захлопнулись, выпустив с собой немного холодного воздуха. Настроение его было ни к чёрту с того самого момента, когда он, находясь на другой части имения, уловил страх своей светлой души и тревожное волнение. Стоило демону прибыть на место преступления, точнее, примчаться туда, подмахивая крыльями, как он застал смеющегося человека и мерзкого полудемона, что довёл его любимого до этого нервного хохота. Нападать на гостей — явный признак дурного тона, но даже просьба Дазая не трогать рыжую собачонку не имела никакого значения. А вот мнение Ацуши, который весьма добродушно относился к этой грязной гончей, имело. Итак, Акутагава решил, что избавится от этого недоразумения, как только юноша потеряет к нему интерес. Вместе с Осаму, разумеется, если у него это получится. — Будет тебе, он не сделал ничего плохого, — Ацуши подошёл ближе, обнимая нежить, плавно скользя руками по обтянутой шелками талии, прижимаясь своим телом, передавая с прикосновением приятное тепло. Это расслабило Рюноске почти моментально, заставило чувствовать, как кожа покрывается мурашками, а тело тяжелеет, размякая от весёлых эмоций, скачущих по венам, точно всполохи цветастых искр. Один долгий, глубокий поцелуй, и Акутагава уже не помнит, из-за чего он, собственно, был так зол, лишь чужой вкус застыл на жаждущих губах, волнуя иллюзорную демоническую душу сильнее. — И я сейчас... Брюнет задерживает дыхание, смотрит, полностью увлечённый витражным узором играющего пурпура и золота, как он вьётся, как ароматные лепестки в его воображении запутываются в этих серебристых волосах, на месте которых его собственные пальцы, утонувшие в белых прядях, блестящих лунной. — ...Со мной более чем всё в порядке. Воздух покидает лёгкие, со вздохом сердце нежити заходится вальсом, ускоряя свой темп шаг за шагом, мотая круги по фантастическому бальному залу, ведомое сильным чувством, пронзающим каждую клеточку, так сладко завлекая петляющей мелодией и цепляющей песней, точно сирены убаюкивают моряков. Его душа. Только его. И никто не тронет её, с ней ничего не случится, пока Рюноске ходит по этим землям, объятым небесным светом. С неведомым ранее азартом демон тянется за заветными губами, теряясь в поцелуе, в чудесном ощущении единения снова и снова. И это мокро, дико, необузданно. Чувства превыше его самого, бес не может им не подчиниться, лишь прижаться ближе и окончательно утонуть. Он взлетает без крыльев и падает, не получая боли, только восхищение, ликование, тянущее чувство, острое, мощное, забирающее у него последние осколки контроля, оставляя в беспомощности и желании. — Ацуши!.. Рюноске жмурится, он просто не может выносить столь яркие эмоции, они были созданы не для него, они принадлежат большей своей частью не ему, и всё же он может проникнуться ими, изнывать под их натиском и исчезать за границей сознания. Это страсть. Яркая, пылкая, человеческая. Ацуши смотрит игриво и жадно, ухмыляясь так, как умеет только он, по-доброму, медово, просто невозможно чарующе. Невыносимо. Акутагава хватается за своего ангела, как за последнюю возможность, не чувствует ног, не слышит ничего, кроме громкой, повелевающей песни любимой души и рассыпается пылью, теряя собственное существование в этой чистейшей музыке. Он не вынесет, если это продолжится, он убьёт любого, кто это прекратит. Ноты бегут, подскакивая и падая, его мысли исчезают в секунду, голова пуста. Пальцы, пробравшиеся под одежду, обжигают его, собственные ладони, прикасающиеся к коже Ацуши, горят. Поцелуи ложатся на шею, будоражат всё его существо, пространство трясётся и идёт волнами, вещи вокруг иллюзорны, надуманы, а эти чувства так реальны, словно Рюноске из всего тысячелетнего существования прожил лишь эти тягучие мгновения, пылая и тлея, точно светоч среди небытия и мглы. Свечи. Запах горящей свечи затмевает все другие, сладкий вкус чужих губ, влага и голос. Ещё немного, и он просто исчезнет. — Ацуши! Ацуши! Моё солнце и звёзды!.. «Посмотри не меня, боги, просто посмотри на меня!» И его опаленный алым взор закрывает и утягивают глубокий ежевичный, фиолетовые тона вьются, теплеют, переходя в лиловый, оранжевый, медово-жёлтый. Лаванда качается под жарким июльским солнцем, ветви сирени блестят росой на ветру, поле одуванчиков расстилается по всему горизонту, приветствуя на его линии пунцовое небо. Всё, это точно конец. По венам со скоростью света бежит настоящий дурман и каждое касание раздаётся ярким фейверком на грани ощущения, проносясь по телу рябью эмоций. — Да, мой демон? — голос, этот голос... Резкий удар по натянутым струнам, они ревут и голосят, напрягаясь. Ацуши слышит это, он улыбается, останавливается, но чувства его столь сильны, что Акутагава забывает, как дышать. И то, как он говорит... — ...Мой демон... Смычок ещё раз проходится по скрипке, она возбуждённо поёт, надрывая голосовые связки, крик её мелодично сливается и подчиняется проигрышу фортепиано. — ...Перенеси нас в наши покои. Демон послушно повинуется. Его крылья накрывают двоих, красное сияние туманом обволакивает их, картины и стены, стол и стулья смывается и сливаются, точно влюблённых крутит большая карусель, и уже через миг они стоят в своей спальне, немного отходя от действия магии. — Мой демон. Звёзды вспыхивают перед глазами, скулящий звук срывается с губ, в груди слишком тесно, Акутагава думает, что он, верно, уже слишком переполнен, но звонкий смех Ацуши проникает в него, не оставляя место вообще не для чего, кроме этой души, любви и множества желаний. Верно. Он его демон. Только его. Постель под ними скрипит, перина приятно-холодная, шёлковая, чистая. Рюноске полностью расслабляется, расплываясь по белой ткани, замечая лишь то, как расстёгивает остатки пуговиц на его рубашке, нежные прикосновения погружают его всё сильнее в омут, где нетерпение борется с вселенским умиротворением. Он самый важный «человек» для Ацуши. Сейчас он ближе кого бы то ни было. В разуме продолжает греметь эхом упрямо «моё», когда руки тянутся вверх, обвивая человеческую шею; губами и зубами демон оставляет на ней свой след, и поток эмоций от этих действий почти уносит его из этого мира, вода вливается в окна и поднимается выше кровати, волны бушуют, приливами смывая тумбочки и кресла, сбрасывая люстру и омывая потолок. Горячее дыхание застывает у него на плече, и в ворохе чувств возникает неуверенность, враждебно всплывая из-под водной глади. Ацуши медлит, перебирая оборки одежды, зарываясь носом в чёрные волосы. Акутагава отстраняется, рассматривая образ любимого, смущённого, красивого, сохраняя каждую мелочь, что мигом становится невероятно важной и ценной. Оглаживает жемчужную щеку, покрытую сеткой румянца. Белые пряди пушатся, взъерошенные, смешные, и это заставляет его впадать в настоящее безумие. — Если ты хочешь этого, я могу принять женский облик. Мне нет большой разницы... — шепчет демон, и тон этот совершенно не соответствует искусителю. Юноша мотает головой, серебро блестит в нитях его волос. — Нет, ни в коем случае. Просто я... Не знаю, как именно следует... — Это абсолютно неважно, — Рюноске перебивает его, заползая руками под рубашку. Прикосновения… их не может быть много, сейчас он понимает, что никогда не насытится этим, ему нужны эти чувства, ему нужен Ацуши, его смысл, остальное не имеет значения — вторичное и ненужное. То, как хмурит брови его человек при этом, как улыбается — лучшая награда на свете. Ласковый, нежный, невообразимый, яркий, обладающий своим особенным очарованием и скрытыми от других силой и упрямством. В какой-то части он даже больший демон, чем Акутагава. — Луна моей жизни, всё, что ты сделаешь, будет правильно. И этим всё сказано. Страсть возвращается, накатывая с новой силой, подбрасывая в небеса, аметрин светится галактическим светом, и хищность, мелькающая в этом взгляде заводит. Оголяясь до конца перед друг другом, они не чувствуют смущения или скованности, лишь волнующее предвкушение. Жар тел накаляет воздух вокруг, оба чувствуют, как эфемерная, тонкая нить их связи натягивается до предела, притягивая их сущности. Острое чувство пронзает Рюноске, стоит Ацуши провести пальцами по его члену, ощущение пульсацией загорается под подушечками, мягкими, жёсткими... Распознать сложно, почти нереально, стоит только гадать, выгибаться, закатывать глаза, это не похоже ни на что, что Акутагава чувствовал в теле раньше, несопоставимо ни с кем из его партнёров, слишком гиперболизированно ярко, и от этого ужасно хорошо. Частичка человеческой души жжёт грудь изнутри, пока наполненность фигуральная дополняется буквальной, медленно, осторожно перекрывая столь долго мучившую пустоту, стирает её, мурашками удовольствия выступая на коже. Юноша мычит, утыкаясь носом в его ключицу, живое дыхание его греет, щекочет, отвлекает. Демон, позволяющий смертному с собой такое вытворять, снова заключает любимое лицо в свои руки, всматриваясь, привыкая, направляя. Ацуши опускается, целует долго, растягивая, отчего брюнет в нетерпении подаёт жалобный голос, одолеваемый бурями сладких эмоций. — Рююю... — тихий шёпот. Акутагава кивает, слишком быстро и резко. Первые толчки не выделяются чем-то особенным, но и они нравятся нежити, движения медленные, не причиняющие боли, готовящие. Когда же им на смену приходят более смелые, до демона наконец доходит смысл всего этого действа, вместе с новым, самым ярким удовольствием в его нежизни. И он стонет, не может контролировать свои движения, цепляющиеся руки, взвывающий голос, зовущий, лепечущий то, что прежний Акутагава Рюноске назвал бы сладким бредом. Его рвёт на части и собирает вновь, с каждым новым проникновением демон находит в себе всё больше и больше ревущей жадности, просящей, молящей о большем. Алчность полыхает, скребется о его сущность, высекает печать страсти в туманных глазах, замерзает обещаниями и хриплыми вздохами на мокрых покрасневших губах. Ещё. Ближе, ближе, быстрее, жёстче, мягче, полностью и целиком. Порочное наслаждение стекает по бёдрам, остаётся красными следами от укусов и лентами на запястьях, и в какой-то момент всё это складывается и умножается, взрывается сверхновой, неожиданно обрушивается цунами, пересекая любую мыслимую черту, опустошая до предела, словно все приятные чувства мира стали на секунду принадлежать лишь двоим. Рюноске точно уничтожило, испепелило и заставило воскреснуть фениксом, расправляя опалённые, чёрные от сажи крылья, и по сравнению с этим окружающий мир навечно для него угас, переплывая в спокойную дрёму. Ещё находясь в прострации, демон почувствовал, как его притягивают к себе, заключая в любящие объятия. «Это самое лучшее место на свете». Акутагава открыл глаза, получая приветственный поцелуй в нос, лоб и щёки, смеющийся взгляд. Он сталкивается с ярким закатом аметриновых просторов, лавандовых полей и сиреневых кустов, фиалок, распустившихся на пышных клумбах, и жёлтых тюльпанов в оттенках весеннего солнца, уходящего за чёрные силуэты невысоких гор. И эта самая притягательная картина из всех может утянуть его внимание на долгие столетия, позволяя наконец-то понять саму природу дарованной жизни. — Ацуши... Ты — мой смысл.