Чёрный одуванчик

      — Я отказываюсь.       Сидя за столом, Джисон слышит эту фразу уже десятый раз, а ведь Минхо и сам в глубине души понимает, что сотрудничество Танпопо и Айвы — лучший вариант из всех возможных. Однако совесть не позволяет согласиться. И на это есть три главные причины.       — Во-первых, это не ваша война, Джисон, — Минхо повторяет это тоже далеко не в первый раз, поэтому младшему остаётся лишь устало закатывать глаза и вздыхать. — Во-вторых, Кристофер никогда не согласится работать с Особенным. В-третьих, я никогда не соглашусь работать с человеком, который уничтожил не один десяток жизней Особенных, просто потому что они Особенные.       Минхо хлопает по тарелке вилкой и откидывается на спинку стула, показывая, что это его окончательный ответ и что изменению он не подлежит. Но и Джисон своим желаниям не привык отказывать, а тот факт, что Минхо закончил свою вечернюю трапезу уже около часа назад, однако до сих пор слушает и не уходит, дарит уверенность в том, что всё возможно.       Нужно лишь знать, на что надавить.       — Минхо, — Джисон накрывает ладонью чужое колено под столом и чуть приближается. — Фотография Феликса под нашим контролем. И я сделаю всё возможное, чтобы распространить её, если ты откажешься.       Минхо закатывает глаза, накрывая ладонь, которая медленно, но верно поднимается всё выше, своей, останавливая на середине бедра, и смотрит на Джисона в попытках найти хоть каплю совести в чёрных глазах.       — Он ведь твой друг.       — Старый друг, — поправляет Джисон и растягивает губы в улыбке. — Думаешь, меня это остановит?       Минхо закусывает губу, чтобы не покрыть матом грёбанного Хан Джисона, действующего на нервы так хорошо и так беспроигрышно, что не остаётся других выходов, кроме как согласиться.       — Зачем тебе это? — уже порядком устало спрашивает Минхо. — Ты жил спокойной жизнью, без опасностей, без смертей. Ты понимаешь, что это не детская игра? Тут любой твой каприз может обернуться смертью.       — Мне плевать, — проговаривает Джисон, не веря, что произносит это вслух. — Ты не понимаешь, Минхо. Ты никогда меня не понимал, поэтому мы с тобой и не ладим. Поэтому мне так нравится конфликтовать с тобой. Мы разные.       — Так объясни, — не просит, приказывает, а Джисон фыркает, смотря свысока. — Объясни, почему хочешь влезть в дела, которые тебя не касаются? Прошло так много времени, а ты всё ещё глупый ребёнок.       Феликс наблюдает за разговором со стороны, сжав кулаки и прикусив язык, чтобы не сказать лишнего. Однако Джисону и не нужно слышать слова, которые крутятся на языке некогда его друга. Кажется, что он слышит, как они витают в воздухе, маяча перед глазами. Раньше Феликс всегда говорил, если его что-то не устраивало. А теперь и слово против старого друга сказать не может.       — Они меня касаются, — Джисон бегло смотрит на Феликса, вжавшегося в стену, а затем возвращается к Минхо, чьи черты лица в данный момент кажутся особенно притягательными. Потому что бесит. Потому что Минхо характером совсем не изменился. Он всегда был таким. Упрямый, гордый и бесконечно верящий в свою правоту. И бесит то, что незнакомое чувство в груди от одного взгляда Феликса, от любого слова Минхо лишь нарастает. — Почему ты не можешь просто согласиться?       — Будь это кто-нибудь другой, я бы ещё подумал. Но это ты. А я тебе не доверяю, — Минхо ловит на себе вопросительный взгляд. — Ты работаешь в Танпопо. Ты должен сейчас же скрутить нас и отвести к своему боссу. Но вместо этого ты надумываешь перейти на нашу сторону и сражаться вместе. Как я могу быть уверен в том, что ты не перейдёшь на чью-нибудь ещё сторону, м?       — Значит, ты мне отказываешь? — не веря словам противника, спрашивает Джисон.       — Значит, я тебе отказываю, — нервно натянуто улыбаясь, подтверждает Минхо. — Мне стоит повторить ещё раз?       — Да, повторяй это до того момента, пока твоё мнение не изменится, — нагло произносит Джисон, скрещивая на груди руки и глазами разбирая Минхо по органам. Давно его так никто из себя не выводил. И, судя по раздражённому выражению лица напротив, Минхо тоже от диалога не в восторге.       В комнате повисает молчание. Слышится лишь тяжёлое возмущённое дыхание с обеих сторон и жалкие попытки сохранить спокойствие. Феликс смотрит то на Минхо, то на Джисона большими мокрыми глазами, словно не верит, что это происходит на самом деле. Он очень скучал по Джисону. И если бы у Феликса не было сердца, он бы позволил Джисону остаться. Но Минхо прав: впереди ждёт война, которая не должна коснуться никого, кроме Особенных.       — Я тогда отправляю твои видео родителям? — Минхо переходит на шантаж.       — Оу… тогда фото Феликса будет распространено по всей сети?       — Да я тебя уничтожу, — Минхо сжимает уголки до белых костяшек.       — Попробуй, сладкий, только вот я — твой козырь в рукаве. Без меня ты никого из своих друзей не спасёшь, — язвит Джисон, очевидно играя уверенность. К счастью, актёр он прекрасный. — Думаешь, Кристофер сейчас сидит на месте? Думаешь, что они не поймают Хёнджина, прекрасно зная, что я пропал именно после слежки за ним? Не смеши меня, они уже схватили его и будут пытать, пока вы меня им не отдадите. А даже если отдадите — без моего слова они его не отпустят. Ты силён. А он ведь нет, верно? Я видел, как он дрожал всем телом, когда танцевал. Как-будто умирает. Уверен, долго он в Танпопо не протянет…       — Не говори так, — шепчет Феликс, поднимая мокрый взгляд и мотая головой. — Перестань.       — Оу… — Джисону дважды повторять не нужно. — Так я прав? — усмехается. — Минхо, у тебя в группировке подросток, погибший в аварии, умирающий танцор и Феликс, который, я уверен, и мухи не обидит. И сам ты никого не убиваешь. Я нужен вам, чёрт возьми! Вам нужны люди! Если наш враг совершает те ужасные преступления, если вы действительно хотите мира, то в первую очередь вы должны помириться с человечеством! Потому что, если вы забыли, люди не очень-то к вам дружелюбно настроены, а вас, как я понимаю, меньшинство.       Минхо молчит, не желая соглашаться, как вредный ребёнок, который понимает, что ему говорят правильные вещи.       — Вам нужно доказать людям, что вы не монстры, закрыть чёртовы лаборатории и уничтожить врага, который вредит и людям тоже! Неужели вы настолько глупы, чтобы не понять этого? Может, я всё тот же глупый ребёнок, но я всегда продумывал идеальный план, чтобы одолеть твою банду.       Понимая, что Джисон начинает говорить правильные вещи, Минхо замечает, что младший до таких выводов дошёл вовсе не потому, что хочет мира на планете, а потому, что ищет повод, чтобы работать вместе. И доверия к нему от этого больше не становится.       — Но тебе-то какая от этого выгода, Джисон? Чего хочешь ты за эту сделку? — спрашивает Минхо, прожигая взглядом. — Говори правду. Не увиливай от ответа.       — Я не знаю! — и улыбается, чуть сбавляя тон. — Я никогда не чувствовал себя так хорошо, как сейчас, Минхо. Я был заперт в рамках приличия. И я устал быть хорошим для всех. Даже если я умру, какое мне будет до этого дело, если я буду заниматься тем, что приносит мне такие эмоции?       — Ты всегда искал лишь веселье. Тебе плевать на какой стороне сражаться. Лишь бы было весело и было над кем посмеяться, — недовольно произносит Минхо. — Ты зависим, Джисон. Зависим от азарта. И совсем не понимаешь, сколько придётся проиграть, чтобы в конце одержать победу. И ты готов поставить на кон даже жизнь.       — О, поверь. Собственная жизнь — меньшее из того, что я готов отдать за счастливо прожитое время…       Джисон чувствует, как дрожит от волнения и предвкушения, а лёгкие уже отказываются набирать воздух. Он смотрит на Феликса, который в эту секунду неотрывно смотрит на него и наверняка сканирует его состояние. Джисон хочет, чертовски хочет участвовать в больших заварушках, быть в центре событий, сражаться, добираться до правды и встать против всего мира. И он не знает, почему. «Наверное, я и вправду зависим…» — проносится в мыслях, и от этой фразы Джисону становится тепло.       И Минхо уже почти соглашается, только вот на кухню вбегает запыхавшийся Сынмин, тут же падая на пол с опустошёнными лёгкими. Особенный с силой воздуха бежал настолько сильно, что с трудом хватило дыхания.       — Хёнджин… — сиплым голосом произносит Сынмин, и Минхо подрывается с места, подбегая к нему.       — Где вы были? Что с ним?       — Его поймали…       За что?       Единственный вопрос, который успел задать себе Хёнджин, прежде чем разряд тока впился в его сердце.       Хёнджин всю жизнь боролся с собой. С момента рождения, когда чуть не убил свою маму, стоило врачам дать его к ней на руки. Хёнджин ненавидит себя, потому что не может контролировать электрический ток, который копится внутри и вырывается из его тела бесконтрольно. Он делал всё, чтобы угомонить его, перепробовал все существующие способы. Рисование, чтобы ток нейтрализовался в голове. Игра на пианино, чтобы разрядить пальцы, в которых концентрация тока всегда превышает норму. Танцы, чтобы не оставалось сил на любое движение. Сигареты, чтобы не сойти с ума.       Так за что ему это? За миллионы попыток контролировать себя? За то, что изводил себя, лишь бы не хватало сил на разрушение всего вокруг? За то, что до последнего момента хотел лишь почувствовать себя человеком, способным на нормальную жизнь?       Да как можно быть нормальным, если тебе с детства твердят, что ты преступник, что ты вор и убийца, что твоё место в тюрьме? Люди продолжают твердить это, даже если ты ничего не сделал, просто потому что у тебя есть силы, способные на это. Несправедливо. До ужаса несправедливо.       Если бы сердце Хёнджина не поглотило весь ток, Кристоферу достаточно было бы лишь одного касания, чтобы распрощаться с жизнью. Однако Хёнджин не мог себе этого позволить. Он не мог позволить себе убить человека.       Феликс говорит, что каждый такой приём сердца может стать последним. Наверное, именно поэтому каждый раз, нейтрализуя своё тело, Хёнджин надеется, что сердце сдастся, что мучения длиною в жизнь закончатся и он обретёт покой. Только вот до сих пор этого не происходит.       Кристофер сидит возле клетки, в которой беспокойно спит на полу Хёнджин, дыханием поднимая и опуская грудную клетку, дёргаясь всем телом. Дышит. Живой.       Суджин и Чанбин ушли из офиса полчаса назад, оставив начальника одного. С одной стороны это правильно — доверять. А с другой — Кристофер знает, на что его страх за Джисона, его ненависть к Особенным и его желание отомстить способны. Лишь от осознания того, что скоро Хёнджин отправится в лабораторию, где его разберут по частям, становится легче и злость отступает. Но стоит Хёнджину дёрнуться слишком резко или сказать что-нибудь сквозь кошмар, рука сразу тянется к пистолету, а в голове лишь одно слово — «убить».       Безумие.       Чан рукой ищет на шее амулет, который всегда греет и успокаивает в тяжёлые моменты. Как бы ни было холодно, серебряное сердце, висящее на старой, рвавшейся уже уйму раз цепочке, от ощущения его тяжести в руке никогда не становится хуже. Ведь внутри — фотография семьи. Единственная фотография, которая уцелела после пожара.       — Я отомщу, мам, — шепчет Крис. — Я отомщу… — и ненависть с новой силой наполняет его тело.       Он вспоминает тот день, когда особенные убили отца у него на глазах, как довели его маму пытками до сердечного приступа. Он помнит, как прижимал к себе трясущееся тело сестры, шепча, что всё будет хорошо, хотя сам боялся не меньше.       И вот этот маленький напуганный мальчик вырос. И месть затуманивает его разум полностью.       Кристофер чувствует, как возросло напряжение, как страх наполняет туманом офис. Он поднимает взгляд и видит Хёнджина, учащённые удары сердца которого, кажется, доходят до его ушей. Хёнджин жалкими попытками пытается отползти дальше, ведь он слышал этот шёпот, он слышал, что пообещал полицейский только что.       И Чан понимает этот страх. Потому что он всегда сдерживает свои обещания.       Целуя амулет и ища взглядом пару свободных наручников на столе, Кристофер поднимается со стула. Хёнджин чувствует, как его сердце бешено бьётся, вырывается из груди, а от страха ток наполняет его тело вновь. Он не может сделать ничего, лишь ползёт к стене, следя за каждым движением полицейского. А Чан берёт наручники, берёт двухлитровую бутылку воды со стола Суджин и первую попавшуюся под руку тряпку, уверенными шагами подходя к клетке всё ближе. Слыша звон ключей, Хёнджин мотает головой, не в силах произнести ни слова, потому что все силы уходят на контроль чёртовой особенности.       — Хван Хёнджин, — на выдохе произносит Кристофер, по-хозяйски проходя внутрь клетки. — Не будем терять время.       — П-прошу, — шепчет Хёнджин, стоит Чану коснуться его, чтобы перетащить спиной к решётке. Каждое касание может стать последним.       — Я задам вопросы. Твоя задача — отвечать, — грубо отрезает Кристофер, невзирая на то, что тело танцора ненормально дрожит. — Хан Джисон у вас?       Хёнджин набирает полные лёгкие воздуха и мелко кивает, пока чужие пальцы развязывают его руки, высвобождая из-за спины. Стоит танцору выдохнуть и почувствовать свободу, как тут же Чан поднимает его руки над головой, сцепляя наручниками с решёткой.       — Что вы с ним сделали? — коленями Крис надавливает на чужие бёдра, блокируя любые попытки двинуться с места.       — Н-ничего, — отвечает Хёнджин, понимая, что с каждой секундой сдерживаться становится всё труднее.       — Тогда где он? — подняв бровь, спрашивает Чан. И в этот раз ответа не получает. — Не вынуждай меня идти на крайние меры. Где Хан Джисон?       Хёнджин сжимает со скрипом зубы и сквозь подступающие слёзы мотает головой. Ему страшно, страшно от одного лишь осуждающего взгляда, страшно от грубых пальцев, которые хватают за подбородок, сжимая его. Ему страшно от того, что стоит ему потерять контроль над собой, он станет убийцей. Ему страшно от того, что он не знает, может ли вообще рассказывать что-либо. Ему страшно от того, что несмотря на то, даст он ответы на вопросы или нет, его отправят в лабораторию, где люди издеваются над тысячами таких, как он. И от страха ток внутри режет сердце всё острее.       А Чану плевать. Ненависть к существу, сидящему напротив, с каждой секундой его молчания растёт больше, и больше, и больше… Он не выдерживает, берёт сухую тряпку, накрывая ей лицо танцора, силой поднятое вверх за подбородок, и льёт воду сверху, так и не дождавшись ответа.       Хёнджин дёргается под ним, пытается вырваться, мычит и раздирает глотку, а вода из бутылки льётся медленно, не позволяя сделать ни вздоха, лишь захлёбываться и брыкаться.       Кристофер применял этот способ уже не раз, практически с каждым Особенным, что доводилось ему допрашивать. Разумеется, в тайне от остальных. Вода смачивает тряпку, а нос не сразу понимает, что дышать опасно, поэтому набирает в себя воду и организм начинает задыхаться. И в этот раз Чан не собирается быть мягким. Хёнджин дёргается, а звон наручников о решётку режет уши, но Крис не останавливается до тех пор, пока воздуха у Особенного не становится катастрофически мало.       Кристофер убирает ткань с лица в последнюю секунду, когда Хёнджин был уже на волоске от потери сознания.       — Отвечай! — кричит он.       Однако Хёнджин не может, он задыхается, кашляет, выплёвывая изо рта и лёгких воду, и молится, лишь бы ни капля электричества не успела коснуться воды внутри него. А перед глазами всё плывёт, даже Чан, находящийся до безобразия близко.       — Отвечай, — повторяет Кристофер медленнее, но от этого лишь злее, смотря, как зрачки чужих глаз то сужаются, то увеличиваются. — Где Хан Джисон?       — Прошу, п-перестань, — тихо умоляет Хёнджин сквозь кашель и вновь чувствует, как его лицо накрывает тряпка.       И вновь порция воды.       — Вы просто монстры, — сжав губы, Чан льёт из бутылки, не обращая внимания, как судорожно бьётся в его руках тело, как он сам становится монстром.       Кристофер прекращает лишь тогда, когда чувствует, как вода, стекающая вниз по Хёнджину, начинает биться током. Он отдёргивает руки и отодвигается, стащив тряпку с лица напротив, и смотрит, как танцора кидает из стороны в сторону, как рвётся цепь наручников на его руках и тело, держащееся прямо до этого момента лишь с помощью решётки, в конвульсиях падает на пол. Сквозь сжатые зубы Хёнджин не может даже попросить о помощи, он сходит с ума, не ощущая ничего, кроме миллиона электрических разрядов внутри, просящихся наружу. И Чан понимает, что совершил нечто ужасное, когда Хёнджин из последних сил ползёт в сторону угла и забивается в него, надеясь, что бетонные стены хоть немного избавят его от тока. Он прячет голову, трясясь всем телом и стараясь не издавать ни звука.       — Чани-оппа, мне страшно! Что они делают? Перестаньте, прошу, мы ничего не сделали… не убивайте нас… Чани-оппа, они же нас не убют?       — Тихо, не смотри, прячь голову и не издавай ни звука. Всё будет хорошо, только не смотри. Ханна, слышишь? Не смотри на них и они тебя не тронут…       Нужно успокоиться и дождаться Суджин. Она даже из мертвеца информацию вытянет.       Чан, жмурясь от всплывшей перед глазами картины, сглатывает накопившуюся от волнения слюну, выходит из клетки, закрывая её за собой, и трясущимися руками упирается в стол, пытаясь осознать, почему вдруг вместо ненависти появилось что-то большее и незнакомое.       Внутри нет ни капли удовлетворения. Лишь ненависть к себе. Тревога. Сожаление.       Из клетки слышатся всхлипы и Чан, сквозь зубы матерясь, оборачивается. Совесть не позволяет продолжать игнорировать, как Хёнджин не может пошевелиться и бьётся об стену, совесть не позволяет оставаться в стороне, а душа чувствует себя виноватой. Хоть Чан и не примерял на себя никогда роль хорошего человека, он считал, что делает правильно, борясь за справедливость. Однако откуда тогда в горле тяжёлый ком от осознания содеянного? От всхлипов, так жутко похожих на всхлипы сестры?       Когда Крис уже делает шаг в сторону Хёнджина, чтобы попытаться помочь, извиниться или сделать ещё что-нибудь, чтобы перестать слышать во всхлипах сестру, телефон в кармане вибрирует, а на его экране высвечивается незнакомый номер. Секундное смятение, но Чан отвечает.       — Алло? Джисон?! Ты где? — Чан не верит своим ушам, готовясь сорваться с места и побежать туда, куда скажет Джисон, лишь бы успеть спасти его, но… — В смысле сотрудничество?       — Я не знал, Минхо! Клянусь, это был чистой воды блеф! Я не знал, что они правда поймают его!       — Я еду только для того, чтобы забрать его, — говорит Минхо, игнорируя сделанный Джисоном звонок с его телефона и внимательно следя за ночной дорогой. — Такому придурку как он лишь бы перебить всех Особенных. Если он сделал с Хёнджином хоть что-нибудь, я…       — Ты ведь тоже ненавидел всех Особенных, пока не стал одним из них, верно? — перебивает Джисон, продолжая донимать явно раздражённого Минхо. — Чан тоже лишился родителей из-за Особенных. И если тот, кого ты хочешь наказать, причастен ко всем пожарам, произошедшим чуть больше десяти лет назад, Чан изменит своё мнение на твой счёт.       — Зато я своё мнение не изменю никогда — вот, что важно, — ворчит Минхо, вдавливая педаль газа в пол. — Спорим, он при первой же возможности попытается схватить меня?       — Спорим, — хмыкает Джисон в ответ, хватаясь за кожаное сидение, чтобы не вылететь из него на повороте. — Спорим, я уговорю вас обоих пойти на сотрудничество?       — Спорим. На желание, — уверенно соглашается Минхо. Потому что знает, что Крис никогда не согласится на это.       Машина съезжает на второстепенную дорогу, чуть сбавляя скорость, и Минхо ищет глазами уже знакомое здание, возле которого он умудрился незаметно установить камеры, как только узнал о его существовании. Он паркует машину рядом со входом и отстёгивает ремень, уверенными шагами направляясь ко входной двери и морально настраивая себя, чтобы не разнести весь офис к чертям, а Джисон выбегает за ним, не отставая ни на секунду.       Набрав в лёгкие больше свежего воздуха, Минхо открывает скрипящую дверь, встречая перед собой Кристофера. Повернув голову в сторону клетки и увидев в ней Хёнджина, Минхо вдруг одолевают сомнения, что он сможет сдержать себя: его руки воспламеняются от злости, а в глазах не остаётся ни капли человеческого. Хёнджин забит в угол, а всё его тело и глаза не реагируют ни на что, кроме внутренних сигналов. А это значит лишь одно: сердце вот-вот откажет. Если бы Минхо не знал, что происходит у его друга внутри, он бы, возможно, реагировал бы чуть мягче, однако он видит Хёнджина, доведённого до такого состояния, в первый раз. Он мгновенно подбегает к решётке, зовя Хёнджина по имени, но танцор не реагирует.       — Открывай, — рычит Минхо, медленно приближаясь к Кристоферу, хватая его за ворот и прожигая его. — Открывай, блять, пока не убил!       Кристофер застывает на месте, не веря своим глазам. Перед ним стоит огненный Особенный, Кристофер понимает это моментально, стоит их взглядам пересечься. Именно такие Особенные убили его родителей, именно из-за них Чан оказался здесь, именно их он больше всего другого мечтает уничтожить. На языке чувствуется металлический приступ, а виски начинают пульсировать от желания уничтожить стоящего перед ним Особенного, испепелить и не оставить ничего от него.       — Я бы не спешил с угрозами, — спокойно произносит Кристофер, доставая шокер из кармана и приставляя его к чужой шее. — Хорошая работа, Джисон, ты поймал их.       — Спокойнее, Минхо. И ты, начальник, убери эту дрянь, — цокает Джисон, подходя к подозрительно застывшему на месте Чану и вынимая у него из рук ключи от клетки. — Нам всем нужно успокоиться. И поговорить.       Кристофер опускает взгляд с Минхо на Джисона, расслабленного, держащего ситуацию под контролем сейчас лучше, чем кто-либо другой, и кивает, безмолвно разрешая открыть клетку. Раз уж его сотрудник верит в собственные слова, он тоже будет верить, но не до конца.       Джисон благодарит ответным кивком и подмигивает, разворачиваясь лицом к Минхо и специально медленно раскрывая замок, чтобы дать время успокоиться разбушевавшемуся сердцу Особенного. Наконец, дверь в клетку открывается, и Минхо забегает туда настолько быстро, что не сразу замечает, как Джисон закрывает её обратно, а когда это всё же происходит — сделать что-либо уже поздно.       — Вот видишь, Чан даже не попытался поймать тебя, — усмехается Джисон и невинно хлопает ресницами, наслаждаясь секундами смятения на лице врага. — Это сделал я.       Минхо злится, злится даже больше чем раньше, однако бежать к двери и пытаться её выломать нет смысла, а вот для Хёнджина каждая секунда может стать последней, поэтому он, не раздумывая ни секунды, падает на колени рядом с танцором и аккуратно берёт за напряжённые ладони, чувствуя, как ток врывается в его тело.       — Хёнджин, посмотри на меня. Это я, Минхо, — шепчет особенно тихо, ловя на себе взгляд, полный тревоги. Хёнджин сейчас даже своё отражение не узнал бы, не то что друзей. — Тихо. Дыши ровно. Вдох, — Минхо набирает в лёгкие воздух, показывая пример, и выдыхает, — выдох. Вдох, выдох…       Хёнджин дышит, начиная ощущать кончиками пальцев тепло чужой кожи, а на глазах его скапливаются слёзы от каждого сделанного с огромным трудом вдоха. Он кивает, показывая, что он узнал, что он в порядке и приходит в себя, а Минхо прижимает его за плечи к себе, чтобы забрать мелкую дрожь уставшего тела.       — Тихо… всё в порядке, — продолжает Минхо, чувствуя, как Хёнджин неосознанно пронизывает его током, однако не позволяет себе подать виду, что больно до ужаса. Ведь только так Хёнджину удастся помочь, забрав у него его силу. — Я пришёл за тобой и без тебя не уйду, — глубокий вдох, чтобы хоть немного унять боль. — Что он сделал? Почему ты мокрый?       Ответа Минхо не получает, лишь многочисленные мотки головой и всхлипы на ухо.       — Я допрашивал подозреваемого, — признаётся Крис и голос его звучит искренне.       — Я тоже допрашивал Джисона, найди на его теле хоть царапину, ублюдок! — шикает Минхо, поглаживая Хёнджина по голове, но тот отстраняется.              — Минхо, не нужно, — тихо говорит Хёнджин и закусывает и без того измученные губы. — Не нужно говорить так.       — Нет, Хёнджин, я обязан, — Минхо медленно встаёт, поворачиваясь к полицейским. — Пугая Особенных с силой электричества, вы вынуждаете их производить его больше и делаете только хуже. Хёнджин был на грани, чтобы не убить тебя, ублюдок, но вместо этого он сдержал ток в себе и убивал себя. Если бы я не успел, его сердце бы не выдержало, — Минхо взглядом прожигает Чана. — Кто из нас убийца?       — Я не виноват, что он такой чувствительный, — отвечает Чан, всемы силами пытаясь скрыть сожаления, и ставит руки на бока, готовясь принять вызов. — Рано или поздно он бы все равно успокоился.       — Ты глухой? Это электрический ток. Его можно успокоить, только отдав излишек, — Минхо оттягивает ворот рубашки, показывая след от ожога, только что полученного от Хёнджина, больше напоминающий красную молнию, чем настоящую травму. — Ты бы умер, если бы он не сдержался.       — И что теперь? Мне его благодарить? — повышает голос Чан и делает шаг вперёд, но Джисон останавливает его. — Ты чёртов Особенный, знай своё место!       Сквозь одежду чувствуется, как сердце начальника бьётся горячо, а в его голосе Джисон давно не слышал столько боли. Однако и Минхо Джисон понимает. Волноваться за своих друзей — это в стиле маленького детдомовского мальчика. Раньше он разбивал носы за оскорбления кого-либо из своих, а сейчас, когда в его руках такая сила, сдержаться, должно быть, в разы труднее.       — Джисон, выпусти нас. Нам здесь делать нечего, — шипит Минхо, сжимая ладони в кулак. — Иначе я спалю это место к чертям.       — Хён, я думаю, тебе стоит выслушать меня, — говорит Джисон Чану, а затем оборачивается к Минхо и взглядом просит терпения.       Джисон отводит Кристофера в противоположный конец офиса, усаживая на стул и даже дыханием стараясь успокоить. Он видит, что с начальником что-то не так, что он шокирован. Даже взгляд Чана, всегда уверенный и полный жажды мести, стал спокойным и пустым.       — Я понимаю, что это неожиданно для тебя. Но этот человек знает, кто стоит на верхушке Особенных и руководит всеми большими преступлениями. Скорее всего, твою семью как раз эта верхушка и уничтожила. И Минхо тоже хочет свергнуть эту верхушку, — Джисон видит, что ему удаётся заинтересовать Чана, и поэтому продолжает. — Он меня не трогал, я в полном порядке. И он готов к работе с людьми.       — Но зачем это ему? Он ведь сам Особенный, — спрашивает с отвращением Крис, смотря в сторону Минхо, который прижимает к своей груди Хёнджина.       — Я знаю этого человека с детства, так вышло. И он всё детство твердил, что его родителей убили Особенные. Они сожгли его дом так же, как и твой. Какого ему теперь иметь огненную особенность, как думаешь?       — Я не понимаю, — мотает головой Чан, оборачиваясь обратно к Джисону. — Он совершил столько преступлений в одиночку. Зачем ему наша помощь?       — Фотография с записи видеонаблюдения. Он боится, что верхушка увидит её, — Джисон пододвигает доску к Чану и указывает на фотографию Феликса. — За ним ведётся охота. И Минхо хочет, чтобы мы её удалили. Потому что, кто бы ни стоял у них на верхушке, Минхо его до чёртиков боится, поверь мне, — Чан сводит брови к переносице в попытках понять и разобраться во всём, а затем кивает. — Добрым Особенным нужна наша помощь, пусть они этого и не признают до конца. С нами у Айвы больше возможностей. И ты найдёшь человека, который убил твоих родителей, и отомстишь. Ты ведь хочешь этого?       — Больше всего на свете.       — Так… может, стоит подыграть им? — Джисон меняет интонацию на более мягкую, касаясь ладонью колена начальника. — Мы узнаем уйму слабых мест Особенных и сможем бороться с ними эффективнее. Ты только представь, сколько ценной информации мы получим…       — Хорошо, — недоверчиво соглашается Крис, обдумав и взвесив в голове все «за» и «против». — Но если они перейдут черту, я за себя не отвечаю.       Это сотрудничество действительно полезно для обеих сторон.       Джисон с улыбкой на лице хлопает Чана по колену и, вставая со стула, идёт к клетке. Осталось только убедить Минхо. Открывая клетку, Джисон многозначно смотрит на Минхо, пока тот внутри помогает Хёнджину подняться с пола и выпускает его вперёд. Однако сам Минхо выйти не успевает, врезаясь в Джисона, преградившего ему путь к выходу.       И тяжёлый вздох, из последних сил выпущенный из лёгких, расслабиться уже не помогает.       — Соглашаешься на сотрудничество и я удаляю фото Феликса с сайта, — Джисон уверен лишь в одном на все сто процентов — добившись от Минхо обещания, можно даже не волноваться, что он его нарушит. Минхо — человек слова. — К тому же, мы, как люди, поможем вам убедить других людей в том, что Особенные не монстры. И лаборатории частично находятся под нашим контролем.       — Как же было хорошо, пока я не видел тебя эти семь лет, — шикает Минхо, а про себя думает, что, возможно, предложение Джисона не так уж и плохо. Хотя бы потому что с желанием младшего везде засунуть свой нос, ему вряд ли удастся выжить в войне Особенных, а это значит, что Минхо наконец утолит свою жажду, услышав последние удары его сердца. — Ненавижу.       — Я знаю. Это потому что я прав, — щурится Джисон, понимая, что вновь выиграл спор. — Ты должен мне желание. Или даже два?       — Одного хватит. Я соглашусь на сотрудничество, только если он встанет на колени перед Хёнджином и извинится, — заявляет Минхо достаточно громко, чтобы Чан, находящийся на противоположной стороне офиса услышал.       Кристофер выгибает бровь, видя, как Минхо смотрит на него. Работать вместе будет явно тяжело. Но раз уж решение принято и всё зависит лишь от того, извинится ли он, Чан сделает это. Отчасти потому что сам чувствует себя виноватым, когда замечает, как Хёнджин уговаривает Минхо забрать слова обратно и защищает того человека, который его чуть не убил. А Чану защита какого-то Особенного не нужна. Он сам в состоянии ответить за свои действия.       Уверено поднимаясь с места, Чан подходит к смятенному Хёнджину почти вплотную, стараясь на замечать самодовольный взгляд Минхо сбоку и удивлённый взгляд Джисона, который уж точно не ожидал извинений со стороны начальника. Но Кристофер настроен довольно серьёзно. Он смотрит Хёнджину прямо в глаза и, не разрывая зрительный контакт, встаёт перед ним на колени.       — Извини, — спокойно говорит Чан. — Я просто волновался за своего сотрудника и не смог проконтролировать свои эмоции.       Хёнджин молчит. Он не хотел услышать извинений, потому что понимает, что значит не уметь контролировать себя.       А вот Минхо одобрительно мычит, принимая извинения за своего друга, и Крис поднимается с колен, всё ещё смотря на Хёнджина, уверенно избегающего зрительного контакта, и даже не глядя в сторону Минхо.       — Раз мы во всём разобрались, то встретимся завтра. Здесь же. В обед, — говорит Чан, вытирая колени от грязи и наконец отводя взгляд от танцора. — Обсудим план действий и познакомимся ближе, чтобы знать и понимать друг друга, раз уж теперь мы будем одной командой. Я не спал двое суток. Уверен, всем нам нужно переварить полученную информацию.       — Согласен. Но встретимся не здесь. Терпеть не могу ваш душный офис. Встретимся в моём, — Минхо протягивает визитку. — Я предупрежу администраторов, чтобы они встретили вас на входе.       — Спортклуб? Ты директор того огромного спортклуба в центре Сеула? Серьёзно? — смеётся Джисон, забирая визитку.       Наверное, его голова тоже изрядно устала за эти долгие дни. Он почти не спал и ничего не ел, а на ногах стоял лишь благодаря сарказму и приятному чувству победителя внутри. Им он уж точно насытился на ближайшее время.       — Да. Какие-то проблемы? — Минхо ловит довольный взгляд Джисона. — фотомодель Хан Джисон.       — Совершенно никаких, господин Ли Минхо, — язвит в ответ Джисон. — Увидимся завтра.       Минхо раздражительно ухмыляется и, беря Хёнджина под руку, уходит из офиса. Даже стены внутри старого здания теперь будут выводить его из себя до конца дней.       Чан смотрит на улыбающееся лицо Джисона, пытаясь понять, что же такого произошло, что Айва отпустила своего врага живым и в добавок ко всему согласилась на сотрудничество. Однако на лице Крис ответа не находит.       — Как тебе удалось провернуть это?       — Я не оставил ему выбора, ударив по голове ножкой от стула, — ухмыляется Джисон. — Думаю, он только рад избавиться от такого заложника, как я.       Чан забирает визитку из рук Джисона, рассматривая номер телефона и понимая, что именно с него Джисон звонил ему.       — Вы были друзьями раньше?       — О да, начальник. Лучшими. Продолжение следует…