Откуда исходит жестокость?
Люди живут на голубой планете среди бескрайнего неизведанного космоса уже далеко не одно тысячелетие, но всё ещё не могут найти очаг чёрной инфекции. Жестокость, зверство, бесчувствие, жажда убивать и мстить… Почему в мире, молящем о развитии, царит скрытая с первого взгляда анархия? Люди умирают каждый чёртов день, насильники убивают детей, политики закрывают глаза на бедность, желая лишь нацелить ракету на вражескую страну поточнее.
Все хотят мира, поэтому каждый чёртов день готовятся к войне.
Быть может, есть в мире человек, который знает, откуда появилась жестокость. Нет. Каждый из нас знает, где она зародилась, но никто не хочет произносить вслух. Мы можем увидеть это место, когда посреди темноты что-то промелькнёт справа. Еле заметно, в самом уголке глаза. В чёрном углу комнаты, под письменным столом или под кроватью. Или за приоткрытой дверью, где слышится звон от падения столовых приборов, в тот момент, когда вы дома одни. Там зарождается жестокость.
Там, куда никто не осмеливается поворачиваться.
— Проходите.
Члены Танпопо входят в особняк, протаскивая за собой наспех собранные сумки и чемоданы. Каждый знал, что смерть идёт по пятам. Каждый был предупреждён.
Но никто не смел оборачиваться, чтобы проверить, а не стоит ли смерть на пороге квартиры.
Раскрывать своё убежище, единственное безопасное место, где за последние пять лет не ступала нога человека, опасно. И Минхо прекрасно это понимает. Однако другого выхода нет — их раскрыли. И если не спрятаться вместе, то всех перебьют по отдельности, как мошек.
Полиции заявлять о пропаже Суджин никто не стал, даже Чан, потерявший себя после услышанных новостей. На следующий день после произошедшего дома у жертвы не осталось ни крови, ни бардака, ни самого тела. Ожидаемо. Кто-то действует скрытно, хочет сломать изнутри. Минхо пропажа Суджин удивила не сильно, он даже ожидал этого, поэтому поехал с Джисоном, как только услышал её имя, а вот на Чане не было лица. И без того тёмные синяки под глазами теперь видны издалека, а взгляд опущен в пол, не в силах оглядеть даже новое место обитания. Минхо понимает Чана. Понимает, потому что терять тех, кого должен был защищать от опасности, — до жути больно.
— Есть свободная комната в конце коридора и диван в гостиной, — спокойно произносит Минхо, не смея менять тон на серьёзный. Ведь это и его вина тоже: он не предупредил, что такой вариант возможен. — Джисон, ты будешь со мной в одной комнате. Ещё один человек может разместиться с Сынмином, его комната на втором этаже.
— Ничего себе, какой домище… — на выдохе произносит Чонин, оглядывая открывшиеся его взгляду гостиную, кухню и широкий коридор.
Дом у Минхо действительно большой. Сразу на входе открывается вид на гостиную, кроваво-красная одеяние которой больше напоминает царские хоромы, и на кухню, необычно светлую, но пустующую: лишь стакан с недопитой водой говорит о том, что на неё вообще заходят. Чанбин замечает большой стол посередине, духовку и плиту, обещая себе, что видит эту кухню в плачевно-пустом состоянии первый и последний раз. Оформлением дома занимались настоящие мастера своего дела, их труд сильно ударил по карману настоящего владельца. Минхо снимает этот дом. Иметь своё жильё, являясь Особенным со своим бизнесом, — идея не из лучших. Выследят и растопчут.
— Ты уверен, что это необходимо? — с нескрываемым презрением спрашивает Чан.
— Суджин скорее всего уже мертва. Но если она ничего не рассказала, то шанс есть. Но он очень мал, — Минхо обводит всех взглядом, понимающе кивая. — Я знаю, что терять друзей ужасно, вам хочется побыть наедине с собой и погоревать. Но если Суджин поймали, то вы в опасности. А я не могу быть уверен в том, что вы ничего не расскажите о нас Крапиве, если она вас поймает. Поэтому будет лучше, если я буду всех вас держать на виду.
— Мы работаем вместе, но это не значит, что мы доверяем друг другу. Откуда мы можем знать, что это сделал не кто-то из нас? Это ведь тоже может быть ловушкой.
— Есть варианты получше? — спрашивает Минхо, задыхаясь от возмущения, а затем подходит, тыча пальцем в грудь. — Я тоже не рад тому, что в моём доме будет жить убийца. И если ты не помнишь, Айва никого не убивала. А вот ты — да. Так что молча иди в свободную комнату и не выходи оттуда лишний раз. Так всем будет спокойнее, — говорит Минхо и в ту же секунду замолкает, жалея, что дал волю эмоциям.
Напряжение витает в воздухе, и без того превышая норму. Чан кивает и, не проронив ни слова, плетётся с небольшой сумкой с наспех собранными вещами в сторону приоткрытой двери в конце коридора.
— Он в порядке? — шёпотом спрашивает Минхо у Джисона, как только фигура Кристофера исчезает, а тот лишь жмёт плечами.
— Он и без твоих слов себя винил, — спокойно отвечает Джисон. — Теперь смотри, как бы на одного трупа больше не стало, — и чуть улыбается, заглядывая в полные сожаления глаза.
Минхо смотрит на него в ответ пару секунд.
«Даже Чан вызывает у меня больше доверия, чем ты… кто ты такой, Хан Джисон? Почему не боишься смерти, словно знаешь, что она не достигнет тебя? Может, это ты всё устроил?» — спрашивает Минхо про себя у карих глаз напротив, но ответа в них не находит. Он поворачивается в сторону застывшей на месте оставшейся команды Танпопо и, набирая в лёгкие побольше воздуха, с тянущим чувством стыда смотрит каждому в глаза.
— А вы как, ребят?
— Нашего друга поймали и вероятность того, что мы увидим Суджин живой ещё хотя бы раз — крайне мала, — тараторит Чанбин, поджимая губы. —
Всё в порядке.
— Чанбин, я понимаю, что вы чувствуете…
— Правда? — грустно усмехается Чанбин. — Поэтому ты решил отправить Чана одного в комнату и сказал вдогонку, что так всем будет спокойнее? У него тоже есть чувства, Минхо. Он тоже волнуется. Пусть он и выглядит жестоким, ты не знаешь, что у него в голове.
— Я понимаю вас, потому что у меня тоже
всё в порядке. Из-за Чана Хёнджину в лучшем случае осталось жить шесть месяцев. И поверь, если бы я не понимал, как вам страшно, я бы ни за что не открыл эти двери перед вами, — жар проносится по телу, но Минхо избавляется от него с выдохом. — Джисон, пойдём. Нам всем сейчас нужно успокоиться. Кто из вас двоих к Сынмину?
Чанбин смотрит вопросительно на Чонина, позволяя самому младшему в коллективе самостоятельно сделать выбор, а Чонин, не привыкший к роскоши и праву на выбор, поджимает губы и в ожидании покачивается из стороны в сторону.
— Я не оставлю тебя спать около входной двери в одиночестве. С Сынмином будет безопаснее, — наконец произносит Чанбин, а Чонин кивает.
Младший единственный, кто изо всех сил старается сохранить положительный настрой. Без его способности видеть во всём только хорошее, он бы не продержался долго. У Чонина была тяжёлая жизнь. И Чанбину действительно жаль, что она не становится лучше.
— Отлично, — одобряет Минхо, кивая Чонину. — Идём, я покажу тебе, где его комната.
— Спасибо, хён! — Чонин хватает сумки и, моргая обоими глазами в знак благодарности, плетётся к лестнице за Минхо и Джисоном.
Чанбин остаётся один.
Единственная вещь, которую Чанбин ненавидит всей своей душой, — одиночество. Особенно в такие минуты, как эта. Когда близкую подругу похитили, когда начальник не говорит ни слова и закрывается в комнате, когда в доме, где теперь придётся жить, все друг друга боятся. Чанбин не боится никого, однако остаться в одиночестве ему страшно до ужаса. Ведь только в полной давящей тишине обычно приходит осознание, что дела идут хуже некуда.
Чанбин рос в большой семье. Братья и сёстры, родители и бабушки с дедушками живут в одном доме. И когда Чанбин переехал в большой город, где всем друг на друга плевать, привыкнуть к холоду и тишине вокруг было очень трудно. Всегда казалось, что кто-то зовёт. Приходилось включать музыку или телевизор на первом попавшемся канале, чтобы убрать ощущение пустоты. Один раз, смотря кулинарное шоу, Чанбин решил попробовать испечь пирог. И теперь всякий раз, когда чувствует себя одиноко, он готовит по привычке большими порциями и раздаёт еду знакомым. Сначала это были одногруппники, потом Танпопо, а теперь он планирует познакомиться и с кухне Айвы.
Суджин была первой, кто попробовал его кексы.
А теперь её нет.
— Надеюсь, тебе сейчас хорошо… — шепчет Чанбин.
Оглядываясь вокруг, он понимает, что остался один в гостиной и теперь может спокойно разбирать свои вещи. Он подносит сумку к большому деревянному шкафу и, раскрывая его, находит несколько свободных полок. Вещей он взял с собой немного.
— Должно влезть… — вслух заключает Чанбин и открывает сумку, где лежит аккуратно сложенная одежда. — А куда можно положить обувь.?
— Помочь? — слышится шёпот рядом.
Чанбин оборачивается и видит Феликса, сидящего на диване с поджатыми к груди ногами. С пушистыми растрёпанными волосами он выглядит как облако, а бледная кожа, покрытая веснушками, напоминает кофейную пенку. И правда. Чанбин набирает полные лёгкие воздуха и чувствует еле заметный запах сладкого кофе, доносящийся от Особенного.
Запихивая вещи, что находились в руках, в шкаф так быстро, как только получается, Чанбин осторожно улыбается, садится на край дивана, медленно подвигаясь ближе. Феликс не уходит и не прячется, позволяя сесть совсем рядом, только нервно ладонью бьёт по колену. Чанбин видит, что у Феликса явно последние дни были не самыми радостными, и поднимает пальцы к тёмным кругам под глазами на лице напротив.
— Как ты? — спрашивает Чанбин.
Феликс вздрагивает, но чужую руку не убирает, лишь смотрит, боясь произнести лишнее слово. Полицейский себя останавливает, не позволяя коснуться болезненно белой кожи. Когда он присматриваться к веснушкам, кажется, посиневшим от усталости, он замечает, как в районе шеи из-под белого лонгслива торчат фиолетовые следы, похожие больше на молнии, чем на раны. И выглядят они так, словно болят до ужаса.
— Само пройдёт, — опережает Феликс Чанбина, собирающегося начать расспрос.
Феликс вышел из комнаты, чтобы найти Минхо и сказать, что Хёнджин наконец уснул, но когда он увидел Чанбина, захотелось подойти. Он слышал его слова в сторону Минхо. И Феликс чувствует необходимость поблагодарить его за то, что спас в тот вечер. И за то, что не обиделся, когда Феликс назвал не своё имя. И за то,
что взгляд изменился. Феликс помнит, как испуганно смотрел Чанбин в их первую встречу. А теперь его глаза теплые, словно топлёный горький шоколад, словно Чанбин больше не видит в Феликсе неизвестного монстра, и от этого на душе так тепло. Хочется прислониться щекой к ладони, хлопающей по плечу, и уснуть.
«Сначала я должен сказать Минхо, что Хёнджин проснулся», — думает Феликс, потирая слипающиеся глаза и собираясь встать, но Чанбин осторожно касается его руки.
— Ему совсем плохо? — Чанбин спрашивает аккуратно, кивая в сторону двери, из которой Феликс только что вышел. Он чувствует Феликса, как-будто читает его мысли, как может только любящий старший брат. — Минхо сказал, что ему плохо, вот я и решил, что ты с ним был… Расскажи мне всё. Полегчает.
— Он умирает. Сердце может продержать ещё полгода, но тело, нервная система и иммунитет… они сдаются, — с опаской говорит Феликс и прерывисто вздыхает, словно готовясь заплакать. И если бы слёзы не закончились за столь долгие годы их пролития, Феликс заплакал бы. — Он с трудом дышит.
— Переживаешь, что не можешь ему помочь? — улавливает Чанбин, получая мелкие кивки в ответ и безнадёжно опущенный взгляд. — Так… я могу чем-то помочь тебе?
Феликс поджимает губы, чувствуя, как сжимаются лёгкие от волнения.
— Тебе страшно, — Чанбин треплет пушистые волосы. — Бояться — это нормально. Все боятся.
— Не все, — мотает головой Феликс. — Твоё сердце бьётся ровно.
Чанбин пальцами ищет пульс на шее, сравнивая с ритмом, который отбивает пальцами по колену Феликс.
«Он всё это время считал пульс. Поразительно…» — проносится в мыслях. Феликс дёргается, стоит Чанбину двинуться непривычно резко, чтобы спросить что-то, но вопрос мигом вылетает из головы.
— Эй, всё в порядке, я не трону тебя, — Чанбин мысленно бьёт себя по плечу, общая, что впредь будет мягче. Он видит, как Феликс напряжён, и от этого на душе неспокойно. — Какой твой любимый цвет?
— Зачем тебе?
— Чтобы ты отвлёкся.
— Мне достаточно быть рядом. Правда, — шепчет Феликс, заставляя щёки Чанбина покрыться румянцем от пробивающего изнутри смущения.
— Я же ничего не делаю…
Чанбин смотрит в большие карие глаза, полные неизведанной надеждой. Феликс сжимает в предвкушении ответа подушку, лежащую рядом, и почти не дышит, словно какое бы слово Чанбин не сказал, оно обязательно будет подорожником для его души. Чанбин первый человек в его жизни, который спас его, даже зная о его способности. И Чанбин выглядит мягким, добрым, как зефир. А его слова льются, как горячий кофе с молоком, создавая идеальное сочетание. Чанбин не похож на того, кто видел смерть. Он скорее видел жизнь.
Такую жизнь, о которой Феликс не смеет мечтать.
— Ты кажешься добрым, — поясняет Феликс и вновь замолкает, прислушиваясь к чужому дыханию.
— Добрее Минхо? — Феликс не отвечает, лишь напряжённо выдыхает, позволяя Чанбину понять ответ невербально. — Минхо беспокоится о вас, это видно. Но я думаю, что он тот ещё упрямец, вечно сам себе на уме. Я тоже человек гордый, но когда у тебя по дому бегает куча ребятни, которая облепливает со всех сторон своими объятиями при каждом удобном случае, гордость куда-то пропадает.
Чанбин улыбается, вспоминая семью, а Феликс чуть приподнимает уголки губ, смотря, как улыбается Чанбин. Феликс тоже скучает по семье. По младшей сестре. Глядя на Чанбина, тело и душу пробивает семейным теплом, а тревога испаряется.
— Хочешь, рассажу тебе секрет?
Феликс смотрит вопросительно, а Чанбин придвигается ближе, быстро оглядываясь по сторонам, чтобы никто не подслушал, будто собираясь рассказать самую большую тайну в мире.
— Один парень спас меня в детстве, когда я гулял с младшими и показывал им не совсем хороший пример, ползая по деревьям. Я упал с одного и ударился головой о камень. И из ниоткуда появился он. И спас, — Чанбин не отводит взгляд ни на секунду от больших глаз, внимательно следящих за ним. — Кажется, с того момента я не думал ни о чём другом. Так сильно хотел найти его. Просто чтобы сказать спасибо.
Чанбин набирает полные лёгкие воздуха, понимая, что Феликс уже давно узнал его.
—
Спасибо.
Феликс замирает, кажется, прекращая дышать на пару секунд и останавливая ладонь, отбивающую пульс.
— Ты должен был забыть… — еле слышно произносит он.
— Да, я забыл, как выглядел тот парень. Но в его больших глазах трудно что-либо утаить, — усмехается Чанбин.
— Тебе нравится, — чуть улыбается Феликс в ответ. — Тебе нравится, когда я смотрю.
— И от больших глаз ничего не скроешь… — Чанбин мотает головой и в шутку разочарованно шикает.
Феликс улыбается ещё шире, а Чанбин опускает взгляд на его красивую улыбку. Кажется, он видит её впервые. Такую свободную, в ней нет места для смущения или для притворства.
— Хочешь пончик?
— А можно?
— Считай, что делаю тебе одолжение, — Минхо включает в своей комнате свет и пропускает внутрь Джисона.
Младший улыбается, видя просторную поглощённую мраком комнату с двуспальной кроватью посередине. Вдоль стен стоит несколько высоких деревянных шкафов, на одном из которых висит зеркало в пол, а напротив кровати находится стол. Джисон сразу подмечает отсутствие вещей на нём. В целом, комната довольно пуста с виду: пара картин на стене висят ровно, но они покрыты слоем пыли, на тумбочках нет даже будильника, а цветок на подоконнике уронил свои листья. Нетрудно понять, что хозяин комнаты редкий её гость. Джисон, нарочно задевая хозяина комнаты плечом, идёт вдоль стены, касаясь её ладонью, прямо к окну, откуда открывается вид на дорогу, по которой они ехали совсем недавно, и на ворота, закрытые на замок. Значит, если будет необходимо сбежать, придётся приложить немало усилий.
— Как ты можешь вести себя так, словно ничего не произошло? — раздражённый, но взволнованный голос льётся мёдом по ушам Джисона, отвлекая от построения выводов. — Неужели, ты совсем ничего не чувствуешь?
— А должен? — Джисон смотрит вопросительно, искренне не понимая. — Она умерла, ты же сам сказал. То что случилось уже не изменить верно?
— Какой же ты…
— А теперь скажи мне, что ты собрался со мной делать? — нагло спрашивает Джисон, усаживаясь на идеально заправленную кровать возле окна и сбивая красное покрывало к чертям. — Ты же не по собственному желанию соглашаешься спать со мной.
Минхо закрывает дверь за Джисоном, понимая, что нет смысла таить истинные намерения от того, кто только рад им. Медленными шагами он подходит к парню, по-хозяйски осматривающему то комнату, то её обладателя, и давит на него ответным взглядом. Опять у младшего это выражение лица. Нахальное, полное азарта и ожидания. Минхо наклоняется к нему, чтобы разглядеть получше, обжигает пальцами нежную кожу на шее Джисона, заставляя того чуть вздрогнуть от неожиданности, и ведёт от кадыка к подбородку, концентрируя всё внимание младшего на себе.
— Твою подругу похитили. Будь добр, прояви к ней уважение или хотя бы притворись, что тебе жаль. Это не игра, Джисон.
Джисон ухмыляется, ощущая старшего каждым сантиметром кожи.
— Я уверен, что в деревне с тобой что-то сделали, — наконец отвечает на поставленный вопрос Минхо. — Я тебе не доверяю, Джисон, и пока ты мне не расскажешь, что с тобой произошло, я не позволю тебе оставаться с кем-либо наедине здесь.
— Слишком предсказуемо, — разочарованно хмыкает Джисон, а губы его дёргаются от количества мурашек по телу. — Но с чего ты взял, что я тебе всё расскажу? Я не твой подчинённый, а ты не мой лидер. К тому же, я почти ничего не помню из детства, если твоя рыбья память тебя подводит.
— Не волнуйся. Я узнал много способов, которые могут нам помочь вернуть твои воспоминания, — игнорирует Минхо, наклоняясь к покрасневшему уху. — Но сначала ты
должен рассказать мне то, что помнишь. Если не ответишь на все вопросы, я не буду ласков.
— Задавай, а не кидайся угрозами, — Джисон наклоняет голову на бок, касаясь волос Минхо своими, и шёпотом добавляет: — Если хочешь запугать, то старайся лучше.
Минхо дважды просить не нужно. Он отодвигается, но не слишком далеко, чтобы Джисон мог чувствовать его дыхание на коже.
— Почему ты ничего не чувствуешь? Почему ведёшь себя, как последний придурок,
когда убили твоего друга? Почему ты делаешь всё, чтобы выбесить меня сейчас? Жестокий, нахальный, бесчувственный, — Минхо проговаривает последние слова особенно чётко, чтобы до Джисона дошёл их смысл. — Ты как камень, валяющийся на дороге. Сколько бы по тебе ни проезжались, сколько бы аварий вокруг ты ни видел, ты не способен ни на что, кроме ублюдской улыбки, выцарапанной на тебе навечно.
Ты ничего не чувствуешь.
Джисон прерывисто выдыхает, открывая рот, чтобы ответить, но от возмущения, после услышанных грубых слов и от давящего взгляда, внутри всё замирает. Злость наполняет Джисона. Злость к Минхо, который говорит всё, что вздумается, злость на себя, потому что становится слишком слабым и не может произнести и слова, стоит Минхо выговориться. Казалось, что после того, как Минхо спас Джисона от Чхве Томаса в ресторане, он будет с ним мягче, однако Джисон ошибся: Минхо начал думать, что он сильнее, раз помог ему.
— Отвечай, — холодно приказывает Минхо, а Джисон ударяет по руке, касающейся его подбородка.
— Я не знаю, — сквозь зубы произносит Джисон, задыхаясь от переполняющих его эмоций, а затем берёт себя в руки и выдыхает, опустошая лёгкие полностью. Улыбка вновь появляется на его лице, но на этот раз чтобы позлить Особенного, возомнившего себя королём. — Я не знаю, Минхо. Что собираешься с этим делать?
— Врёшь ведь, — фыркает Минхо, касаясь чужой груди указательным пальцем и накаляя его так, чтобы Джисон почувствовал всю его силу. — Что я собираюсь с этим делать? Тебе показать, на что я способен?
Джисон хватает Минхо за руку, дёргая на себя и поваливая старшего спиной на кровать. Палец не успел прожечь его одежду, однако Джисон чувствует жгучий ожог, который приносит боли не на шутку много. И от этого контроль теряет разум полностью.
«Видимо, придётся установить некоторые правила для комнаты, с которыми этот дом не взлетит к чертям» — думает Джисон. Перекидывая ногу через тело Минхо, он не чувствует никакого сопротивления, видит лишь интерес в глазах напротив. Минхо никогда не подаётся эмоциям, никогда не причиняет боль, никогда не делает так, чтобы человеку с ним стало хуже. Но Джисон стал для него исключением. И Минхо обязательно за это заплатит.
— Ли Минхо, без моего согласия ты не можешь и пальцем касаться меня, усёк?
— А то что? — Минхо кладёт руки на бёдра младшему, не давя и не удерживая, но показывая, что здесь только один человек контролирует ситуацию.
— А то… — Джисон поджимает губы, не в силах придумать что-то стоящее. — А то…
Минхо закатывает глаза, поднимаясь и спихивая с себя Джисона, а затем сам нависает над ним, оставляя между лицами только пару сантиметров, чтобы Джисон услышал всё наверняка. Он рад, что смог вывести Джисона на эмоции настолько, что младший не смог связать банальной угрозы.
— Я не обижу тебя, пока ты придерживаешься
моих правил, — успокаивающе шепчет Минхо и смотрит Джисону, непривычно потерянному в эту секунду, в глаза, убеждаясь, что мысль дошла до него в целости и сохранности. — Сегодня вечером проведём обряд, чтобы ты вспомнил последний день, когда чувствовал. Мы узнаем, как ты потерял память, Хан Джисон.
Джисон дышит часто, всё ещё злясь на себя, злясь на Минхо и на обстоятельства вокруг, которые не дают право выбора. Либо остаться и подчиниться, либо уйти и обречь себя на смерть.
«А вдруг, я вспомню что-то действительно ужасное? Вдруг не смогу жить дальше? Вдруг окажусь причастным ко всему, что делает Крапива? Вдруг…» — проносится в мыслях.
— Но сейчас ты должен сказать мне всё, что помнишь сам. Говори сам, пока есть такая возможность.
— Не собираюсь я с тобой откровенничать!
— Это не просьба, Хан Джисон, — предупреждает Минхо, прикладывая руки к чужой голове и массируя у висков. — Вспоминай.
— Что за детский сад! — шикает Джисон, подскакивая, что есть сил, но Минхо прижимает его к кровати, не позволяя вырваться.
Смотря прямо в глаза, Минхо не оставляет Джисону ни шанса на победу в этой схватке. Младший брыкается пару секунд, не в силах принять поражение, а затем отворачивается от него и качает головой, давая понять, что не помнит ничего, что было бы полезно для них. Минхо кивает, одним взглядом говоря:
«Хороший мальчик». Он треплет его по волосам, чувствуя, как тело под ним становится совсем беспомощным. Минхо касается холодной щеки, нежно хлопая по ней пару раз.
— Вот так. Без улыбки твоё лицо лучше. Хан Джисон. Если ты думаешь, что я хоть на секунду забыл о том, что ты говорил обо мне и о моей семье, то ты ошибаешься. И за всё рано или поздно придётся заплатить. Но даже в детстве в тебе было сочувствия больше, пусть ты никогда и не проявлял его в мою сторону… А теперь ты стал диким. Но не переживай, я приручу тебя.
Джисон усмехается, возвращая белоснежный оскал на место. Минхо раззадорил его не на шутку. Он касается чужой щеки в ответ, но в разы грубее, сжимая подбородок до покраснения, чтобы отомстить.
— Ты слабак, Ли Минхо. Посмотри на себя. Весь такой правильный, рубашка застёгнута, галстук затянут… — Джисон говорит с каждым словом тише, — А на деле ты никогда не сможешь победить меня. Что в детстве. Что сейчас. И я искренне надеюсь, что ты и правда зол на меня чертовски сильно, потому что иначе и прихлопну тебя, как муху, и даже жалеть не буду.
Минхо же дышит ровно, спотыкаясь иногда о взгляд Джисона. Младший чувствует, как в солнечном сплетении скребут кошки от произнесённых слов. И ощущая их когти, разрывающие душу, Джисон лишь хочет сказать ещё больше, чтобы эти кошки поняли, что нет смысла скрести в душе, которой не существует.
— Да я тебя могу сжечь прямо здесь, — говорит Минхо серьёзно, опуская взгляд на сумасшедшую улыбку.
— Так вперёд, — Джисон притягивает старшего за подбородок ближе, шепча прямо в губы: — Ты никогда не убьёшь меня. Потому что в моей голове может находиться секрет, который поможет нам победить.
Джисон прав. Каким бы ужасным человеком не казался Минхо Джисон, он никогда не позволит себе столь заманчивого предложения, как его убийство.
Вдруг раздаётся грохот, прерывающий равную схватку.
— Что это? — спрашивает Джисон у Минхо, словно только что не было никаких угроз.
Минхо затаивает дыхание, прислушиваясь к громким голосам, раздающимся с первого этажа, быстро вскакивает с кровати и несётся к двери. Джисон поднимается и идёт следом, подбегая к лестнице и останавливаясь за спиной Минхо. Почему-то за ней кажется безопаснее всего. Да и Минхо, жестом показавший Джисону оставаться на месте и не ходить вниз, будто бы совсем не против защитить его.
Враги. Джисон любит это нежное, тёплое и невероятно близкое ему слово, но Минхо единственный, кто действительно заслуживает его. Все, с кем Джисон пытался воевать, либо быстро сдавались, либо пытались подружиться, либо находили соперника послабее, что всегда выводило Джисона из себя. Ведь истинная вражда, как истинная любовь. Она бывает лишь раз и длится всю жизнь. И враг, подобно любимому человеку, никогда не позволит своему врагу уйти на сторону повоевать с кем-то ещё. Вражда — это личное, интимное, что не должен ощущать никто, кроме вас и вашего оппонента.
— Они боятся меня! — кричит Чан. — Почему они боятся? Почему всем будет спокойнее, если я буду жить один в комнате? Почему Феликс прячется, стоит мне появиться? Почему Хёнджин не выходит из комнаты?
— Успокойся, Крис, — спокойно просит Чанбин.
— Суджин убили Особенные! Мою семью убили Особенные! Так почему все боятся меня?!
Тот, кто всю жизнь хотел стать героем, в итоге становится злодеем. Минхо знакомо это чувство. Когда ещё вечером он проклинал Особенных за то, что они сделали с его семьёй, а на утро проснулся в горящей постели. Тогда он не хотел верить, что стал монстром. Тогда он боялся сам себя. И чувство, что все вокруг обвиняют тебя, боятся и в любую секунду готовы сдать полиции, запереть за решёткой, не даёт покоя.
Делая глубокий вдох, Минхо спускается с лестницы, и голоса снизу в одно мгновение затихают.
Пока хаос охватывает сердца присутствующих, Минхо сжимает руки в кулак и осматривает людей, которые доверились и пошли за ним. Непозволительно оставлять их в таком состоянии.
— Суджин ещё не убили. Она будет жива, пока не расскажет о нас. И тот факт, что на нас ещё не напали, значит лишь одно: она молчит, — произносит Минхо, стараясь изо всех сил успокоить. — Хёнджин не выходит из комнаты, потому что любой стресс может убить его сейчас. Ты живёшь один, чтобы часто с ним не пересекаться.
Чан стоит посреди гостиной на трясущихся ногах и со слезам на глазах. Паника охватила его сознание и сбежать от неё получится ещё не скоро. Минхо смотрит на Феликса, безмолвно намекая о помощи, но тот прячется за Чанбином и мотает головой. И тогда Минхо присматривается к Чану поближе: у него в руках карманный нож. Чистый, а значит, никому навредить полицейский ещё не успел.
— Так… это он меня боится? — дрожащим голосом спрашивает Чан.
— Это я боюсь, что ты убьёшь его, пусть и неосознанно, — Минхо останавливается в двух метрах от Чана.
Кристофер мотает головой, которая явно полна сейчас других мыслей.
— Ему оставался год до того, как вы поймали его. Теперь ему осталось шесть месяцев, — осторожно шепчет Феликс. — Максимум.
Слышится звон упавшего на пол ножа. Чан замирает, а его глаза останавливаются в одной точке, пытаясь осмыслить услышанное.
— Я убил его? — хриплым голосом спрашивает он.
— Нет, не ты. Его Особенность. Но ты чуть ускорил процесс, — отвечает Минхо и подходит ближе, чтобы забрать нож, взволнованно смотря на потерянный взгляд Кристофера. — Идём в мой кабинет. Все. Успокоимся, поговорим и обсудим завтрашний день.
— Вы идите, — Чан шмыгает носом, так и не поднимая взгляд. — Мне нужно забрать кое-что из комнаты.
Минхо машет рукой Чанбину и Феликсу, выводя их из-за спины Чана, и они поднимаются по лестнице вверх к Джисону, слушающему разговор со второго этажа. Он понятия не имел, что Чан настолько сильно переживает.
— Второй этаж, дверь слева, — говорит Минхо.
Чан кивает, и Минхо уходит.
«Это поведение ему не свойственно» — давит чувство, застрявшее где-то посередине горла. За все года, что Минхо следил за Танпопо, Чан никогда не проявлял слабость. Он хоронил своих сотрудников, но дело никогда не доходило до истерик. Что-то должно было его задеть настолько, что он схватил нож.
Минхо проходит в свой кабинет, попутно стучась в дверь к Сынмину, и садится за своё рабочее место, дожидаясь, пока все пройдут внутрь и найдут свободные места. В голове он быстро накидывает план, о котором думал весь прошедший день. Он ещё не идеально проработан, но знание своего ближайшего будущего должно всех успокоить. Будет чем занять мысли, вместо скорби, как бы печально это ни звучало. Сынмин заходит последним, и, как только он садится, Минхо начинает.
— Мы с вами должны сохранять спокойствие. И вместе с этим ускоряться. Поэтому приходите в чувства и слушайте наш с вами план на пятничный вечер, — Минхо включает слайд, на котором изображена старая картина японского художника. — В эту пятницу пройдёт аукцион, где будут выставлены разные вещи. Нас с вами интересует эта.
На картине изображена девушка, склонившаяся над ребёнком, укрывая его от приближающихся сзади солдат. И вокруг ребёнка растут прекрасные цветы, когда город вокруг покрывают лишь кусты с шипами.
— На картине изображён Особенный. Его мать защищает его от войск, пришедших его убить, — поясняет Минхо. — Украдём картину, чтобы на выходных устроить масштабное выступление для жителей Сеула, которое будет транслироваться онлайн по всему миру.
— Мы правда устроим выступление? — переспрашивает Чанбин.
— Ну, мы позаимствуем пару минут у одной попсовой группы. Не думаю, что их гонорар от этого станет меньше, так что всё в порядке, — Минхо переключает слайд, открывая схему здания, в котором пройдёт аукцион. — Я уже внесён в список гостей. Чанбин, ты можешь притвориться моим охранником. Сынмин, тебя мы переоденем в девушку.
— Класс, — сквозь зубы отвечает будущая королева красоты аукциона.
— Остальные — притворитесь официантами. Форму достаньте на месте. Чанбин и Чонин — разыграйте сценку и привлеките к себе внимание. Феликс — усыпи пару гостей, если понадобится. Сынмин и Джисон — с вас кража картины. Ну и с Чана, если он сможет. Я выключу свет в здании. Обычно этим занимается Хёнджин, но сейчас ему лучше отдыхать, — Минхо разводит руки в стороны. — Всем всё понятно?
— А обязательно притворяться девушкой? — недовольно спрашивает Сынмин.
— Ну, раз всем всё понятно, то давайте обсудим, что мы хотим заказать на ужин, — улыбается Минхо, игнорируя вопрос, и озадачено складывает руки в замок.
Ты приносишь смерть
Ты бесполезен
Ты жалок
Убийца
Предатель
Все умирают по твоей вине
Это ты не смог защитить её
Ещё и Хёнджина убиваешь
Лишь когда обувь Минхо исчезает с лестницы, Чан прерывисто выдыхает и подходит к стене маленькими шагами. Потому что ноги совсем не держат. Потому что пелена слёз мешает видеть перед собой дальше, чем на метр. Потому что голова кружится, не желая воспринимать действительность. Хватаясь за стены, на ватных ногах Кристофер идёт к кухонным шкафчикам, открывая один за другим в поисках чего-нибудь, хотя бы немного напоминающего аптечку. Нужны таблетки. Успокоительное. Снотворное.
Хоть что-нибудь, чтобы мозг перестал думать.
Мысли с каждой минутой становятся всё грубее, словно режут ножами по душе, по разуму. Чан хотел спасать людей,
так почему стал убийцей? Мысли
мучают, мучают, мучают, избивая изнутри, и Крис, не в силах продолжить поиски, на дрожащих ногах подходит к раковине, закрывая водосток и открывая воду. Холодая толстая струя воды бьётся о раковину и покрывает всё вокруг брызгами. Чан тянется к ней, чтобы смочить руки, чтобы умыть лицо и успокоиться, но это не помогает.
Вода приближается к краям раковины, и Чан закрывает кран, делая глубокий вдох и пытаясь с этим вдохом избавиться от упрекающих в смертях голосов. А затем опускает лицо в воду целиком, чувствуя, как голова немного остывает. Но стоит воде попасть в уши, мысли становятся громче и отчётливей. Сбежать от них не получается.
В конце концов, даже Винсент Ван Гог был сумасшедшим. Он покончил с собой, быть может, из-за мыслей? В него дети кидались камнями, а люди смеялись над его картинами, не желая видеть их и их автора. Винсент жил один. Наедине с мыслями. И после каждого полученного камня в спину, после каждого обжигающего слова в свой адрес, после обмана, после разговоров с врачами, они, должно быть, также уничтожали его изнутри. Великий художник покончил с собой, не получив славы при жизни, потому что разум спустя тысячи ножевых ранений от мыслей уже не мог справиться.
Может, Кристоферу суждено умереть так же? Кислорода уже не хватает, чтобы продолжать находиться в воде, но руки не позволяют отдалиться от раковины. Потому что с каждой мыслью желание жить улетучивается. Конечно, рефлексы и остатки здравого смысла не позволят утонуть в раковине. Это невозможно. Но Крис читал статью, в которой говорилось, что на границе жизни и смерти можно почувствовать облегчение.
Вместо облегчения он чувствует, как кто-то хватает его за плечи и силой вытаскивает из воды, возвращая из омута в реальность. Тогда Чан опускается на пол, набирая полные лёгкие воздуха, и дрожащими ладонями зарывается в волосы, понимая, что вся прожитая им жизнь была обманом.
— Я убийца… — шепчет он, поджимая колени. — Я… я ведь хотел… — но из-за слёз и сбившегося дыхания с трудом получается говорить. — Почему все боятся?
— Посмотри на меня, — Хёнджин поднимает голову Чана с колен и убирает от неё чужие руки. Большими пальцами он убирает воду, перемешанную со слезами, с глаз, делая взгляд старшего чище. — Я не боюсь тебя.
— Уходи, — Чан мотает головой. — Уходи, просто уходи.
Но Хёнджин пропускает эти слова мимо ушей, обнимая Кристофера и прижимая к себе. Феликс всегда так делает, чтобы успокоить. И судя по тому, как Чан выдохнул, ему тоже это помогает.
— Почему ты просто не уйдёшь? — шепчет Чан. — Ты ведь скоро умрёшь.
Хёнджин отрывается, осматривая его с ног до головы и видя, как стекают капли крови по его ладони. Тогда Хёнджин закатывает рукав его свитера, чтобы увидеть, откуда течёт кровь. Один или два пореза по коже, не слишком глубоких. Кристофер не дурак. И не самоубийца.
— Что-то тут не так… — шепчет Хёнджин, пробуя алую кровь на вкус. — Невозможно…
— Уходи, — продолжает шептать Чан сквозь слёзы. — Не делай из меня убийцу.
— С кем ты разговариваешь, Кристофер? — Хёнджин заглядывает прямо в глаза, но те смотрят в пустоту. Чан не отвечает, словно не видит никого перед собой. — Вот чёрт…
Хёнджин замечает краем глаза, как вытекает кровь на втором запястье, и закатывает рукав, выпуская на свободу спрятанный под ним…
…туз пики.
Продолжение следует…
