Пора
Джисон срывается с места под крики гостей, сквозь всполошившуюся и направляющуюся к выходу толпу, чтобы найти Сынмина. Голос в громкоговорителе просит сохранять спокойствие, но олигархов, трясущихся за свою жизнь, это явно не волнует: все несутся к выходу, как сумасшедшие, позабыв о чести и достоинстве. Феликс хотел смешаться с толпой, чтобы выйти незамеченным, но теперь он понимает, что лучше уйти через окно. Ведь если охотники за его головой знают, что он здесь, значит, на всех выходах стоят их люди. В темноте Феликс несётся к противоположному углу помещения, замечая, как кто-то бежит за ним. Определённо за ним, ведь нет другой причины бежать в противоположную толпе сторону. Феликс ускоряется, открывая окно, что есть скорости, и выпрыгивает через него в колючие кусты розы: менять маршрут нет смысла, если в погоне за ним всего один человек. С одним он справится. — Идём, — Джисон ловит Сынмина под руку. Они целенаправленно идут к злополучной двери, за которой собраны как минимум пять миллиардов долларов и необходимая картина. Охрана ушла защищать золотые лица. С одной стороны, это хорошо, а с другой — есть проблема. Ключи. Двери без них не открываются. — Вот чёрт… — шипит Джисон, пиная со злостью дверь, и та со скрипом открывается. Парни переглядываются, облегчённо выдыхая и смеясь неожиданному успеху. Только вот Сынмин замечает упавшую игральную карту — очередной туз. — Джисон! Думаю, мы здесь не одни. Сынмин поднимает карту, и Джисон ловит её, присматриваясь и убеждаясь, что она всё ещё из той же колоды, что и предыдущие. Джисон мотает головой, отгоняя лишние мысли прочь. Сейчас их задача — закончить дело как можно скорее. И какие-то карты какого-то иллюзиониста, боящегося показаться лично, их волновать не должны. Джисон включает фонарик на телефоне и раскрывает дверь шире. — Внутри никого, — заглядывая за дверь, говорит он. — Картина на месте. Сынмин кивает, заходя внутрь первым, и поднимает её в воздух. — Тяжёлая… Джисон указывает в сторону чёрного выхода. — Справишься сам? Мне нужно сделать ещё кое-что, — просит Джисон, получая в ответ решительный кивок. Джисону жизненно необходимо ответить хотя бы на один вопрос, разрывающий тело и душу. И сердце подсказывает, что ответ находится прямо на сцене. Что ж, опасности и веселье только начинаются. В темноте разобрать что-либо получается плохо, однако, судя по удаляющимся голосам, возле сцены почти никого не осталось. Лишь на сцене виднелись силуэты девушек, сидящих на корточках. Джисон оглядывается по сторонам, чтобы убедиться, что за ним никто не следит, и направляется прямо к ним. А точнее, к открытому и оставленному без присмотра сейфу. Как глупо было оставлять своё изобретение без присмотра. Слишком глупо для профессиональных преступников. Девушкам явно не до какого-то работника, они даже не замечают, как Джисон достаёт из сейфа тяжёлый сосуд с жидкостью. Только вот Джисон замечает то, что заметить явно не должен был. Они сидят возле Суджин, вкалывая ей что-то прямо в шею и держа за ноги и за руки, сопротивляющиеся боли. Видимо, они выстрелили в неё, чтобы показать зрителям эликсир в действии. И тут в голове возвращается навязчивая мысль: Джисон может спасти её. Ценой неизвестного эликсира, ценой своего здоровья, но может. Суджин ведь человек, обычный человек, оказавшийся не в том месте не в то время. Джисон обязан её спасти. Он ведь, чёрт возьми, полицейский. Ведь она всё ещё член Танпопо, и она может рассказать всё, что знает, если Джисон заберёт её отсюда. Думай, Джисон, думай… эликсир жизни или некогда коллега, всегда готовая выслушать и поддержать? Эликсир жизни или жизнь друга? Эликсир жизни или… Джисон усмехается сам себе, закрывая сейф, и уходит, пока его ещё не заметили. Плохой он полицейский. Плевать ему на жизнь человека, будь то друг или даже родственник. Сочувствия никому не дождаться. Джисон собирается с мыслями, улыбаясь бунтующему сердцу, так внезапно захотевшему справедливости. Нужно проверить себя и команду. Ничего ли они не забыли? Джисон видел, как убегал Феликс, Чанбина и Чонина тоже в зале нет, значит, они ушли незамеченными. И Сынмина с картиной уже след простыл. Однако Джисон не видел, чтобы Минхо выходил из-за сцены, а никаким другим путём, кроме как мимо них с Сынмином, он пройти к обоим выходам не мог. И из-за сцены, как по заказу, слышится недовольный голос организатора, от которого у Джисона скоро кровь из ушей польётся. — Вот блядство… Шикая, Джисон незаметно бежит за сцену, чтобы проверить свои догадки. Минхо действительно попался. Трое охранников стерегут его, и уйти без применения силы невозможно. А организатор уже разговаривает по телефону с полицией, рассказывая о неизвестном преступнике. Время ограничено. Чертовски ограничено. Джисон должен помочь. А должен ли?«Как только закончите свою миссию — бегите. Если кто-то попался — не смейте ввязываться. Верьте в друг друга и бегите куда подальше, » — так говорил Минхо.
Думай, Джисон, думай… Эликсир жизни или жизнь врага детства и шанс ослушаться его же приказа? Эликсир жизни или жизнь… Минхо. Джисон цокает, проклиная себя за заранее известное ему решение. Минхо замечает Джисона, внезапно поднёсшегося к организатору, и быстро мотает головой, чтобы Джисон уходил. Но Джисон лишь самодовольно оголяет оскал, замахиваясь тяжёлым сосудом с эликсиром и разбивая его о голову организатора, уже дозвонившегося до отделения полиции. Мужчина падает без сознания, а охранники, державшие руки Минхо, на миг теряют бдительность. И этого мига вполне достаточно. Минхо раскаляет кожу рук до предела, и охранники отдёргивают руки, испуганно махая ими в воздухе. Сжимая зубы, что есть силы, Минхо бросает осуждающий взгляд в сторону Джисона, а тот играет бровями, облокотившись о стену, и с интересом наблюдает за тем, как охранники наводят на Минхо пушки. Свою работу Джисон сделал. Больше он и пальцем не пошевелит, теперь он влюблённый зритель, ожидающий от своего кумира невероятных подвигов. Сладкое зрелище. Минхо вырубает неумелых охранников за пару ударов, заставляя столкнуться лбами друг с другом и упасть на пол. Однако охранники — люди не из слабых. Разумеется, они не отключились. Разумеется, Минхо мог бы разобраться с ними по-мужски, оставив от перекачанных тел лишь пепел. Разумеется, Джисон не убежал бы и продолжил с раздражающей ухмылкой наблюдать. И последнее никак нельзя было допустить, потому что полиция наверняка уже выехала и Джисона схватят, если он не покинет здание сейчас же. Ногой Минхо толкает в грудь одного из охранников, который начал подниматься, и бежит к Джисону, хватая его за запястье и силой утягивая в сторону выхода, в суетившуюся толпу. Джисон не смеет говорить о том, что ладони Минхо не успели остыть. С бешено бьющимся сердцем он молча бежит за Особенным, не обращая внимание на кожу, кажется, плавящуюся от горячего прикосновения. Сгорать, должно быть, нестерпимо больно, если только раскалённая кожа приносить столько мучений. Сквозь плотную толпу, переживающую и не собирающуюся замолкать ни на секунду, Минхо выбегает из здания, разворачивая Джисона лицом к себе и заглядывая в переполненные энергией глаза. Люди вокруг суетятся, а Джисон стоит, хлопает глазами, как невинный ребёнок. «Почти ангел,» — возмущённо думает Минхо. — Ты всегда такой непослушный? — в голове эта фраза явно звучала грубее, но… …этот счастливый взгляд. Минхо может лишь тяжело выдохнуть и, услышав приближающиеся сирены, вновь сорваться на бег. Джисон тоже не тормозит, еле успевая за Минхо и спотыкаясь почти на каждом шагу, а внутри чувствует невероятное сладкое чувство, распространяющееся с кислородом по каждой клеточке тела и ударяя в мозг. Минхо всё бежит, бежит, бежит… а Джисон держит его за руку, смотрит на подпрыгивающие потные волосы и обеспокоенный взгляд иногда поворачивающегося Минхо, и перебирает переплетающимися словно под дозой ногами. Минхо невыносимо сексуальный, когда сосредоточен. Наконец, забегая за какой-то обшарпанный дом, Минхо останавливается, прижимает Джисона к бетонной стене и выглядывает из-за угла, чтобы убедиться, что за ними нет погони. Дыхание у обоих сбито к чертям, а пульс оставляет желать лучшего. Джисон дышит с ноющей болью в лёгких от усталости, а Минхо, убедившись в безопасности, и вовсе опирается рукой о стену, второй хватаясь за бок и нагибаясь, чтобы отдышаться, почти касаясь лба младшего. Джисон кашляет от уличной пыли во рту, а Минхо взволнованно поднимает взгляд, чтобы проверить, в порядке ли его «спаситель». Джисон перестаёт кашлять, натыкаясь на оленьи глаза, смотрящие так жалобно, что не верится в их реальность. И опять на душе появляется давящее чувство, словно что-то должно произойти прямо сейчас. Джисон бегает по мыслям, выбирая, что бы сказать такого, чтобы Минхо улыбнулся, засмеялся или легонько ударил в плечо, однако тысяча слов проносится в голове, а на устах не отражается ни одного. Джисон устал от этого. Устал терять дар речи всякий раз, когда Минхо рядом. Минхо усмехается, а Джисон быстро отводит взгляд в сторону, стараясь избавиться от странного желания расхохотаться в ответ. Но у обоих из груди вырывается смех, стоит их взглядом вновь пересечься. Плечи Джисона быстро поднимаются и опускаются от сбившегося дыхания, и он улыбается из последних сил, а Минхо нависает над ним, не оставляя иного выбора, кроме как смотреть в горящие глаза. Смотреть и смеяться до выступивших в уголках глаз слёз. Они смогли. Они, мать его, смогли. — Придурок, — шепчет сквозь смех Минхо, устало роняя голову на плечо Джисона. А Джисону от этого лишь смешнее становится, и из лёгких кроме смеха и сухого кашля ничего не выходит. Он с трудом выдыхает, через гордость поднимая руки и обнимая Минхо так искренне, чтобы тот ощутил всё, что Джисон не может понять и принять в себе, всё, что Джисон не может выразить словами. И от объятий дыхание останавливается. Джисон не обнимал никого слишком давно, если вообще обнимал хоть когда-нибудь. Минхо продолжает мелко смеяться, притягивая Джисона к себе за талию и заставляя его задыхаться от ладоней, обхватывающих его, от горячего дыхания и смеха прямо на ухо. Джисон ненавидит то, что его ноги подкашиваются, ненавидит, что не может оттолкнуть. Джисон ненавидит свой смех, вырывающийся из лёгких и не дающий право на слова. — Почему именно племянники? — выдыхая, спрашивает Джисон, ударяя Минхо легонько по плечу. — Ты сделал фото? — и Джисон по интонации понимает, какая широкая улыбка появилась на лице хитрого кота. — Ненавижу тебя, — и вновь смеётся. — Ненавижу. Минхо поднимает голову с плеча, чтобы посмотреть в чёрные счастливые глаза ещё раз, чтобы убедиться, что они ему не померещились. Сейчас, задыхаясь от побега, с трясущимися от встревоженности и восторга руками, с дрожащими от волнения ресницами, Джисон действительно до безумия красив. А Джисон смотрит в глаза Минхо, которые, кажется, пылают пуще прежнего от увиденного счастья. — Тебе ведь тоже чувствуешь это? — сквозь смех спрашивает Джисон, ладонью оглаживая широкие плечи. Минхо многое хотел бы сказать. Но ни одна фраза не кажется идеальной. Почти ни одна. — Если я запрещу тебе улыбаться, то обещаешь улыбаться так вечно? Джисон затихает, останавливая взгляд на чужих глазах, глубоких и в эту секунду таких искренних. И смех куда-то медленно пропадает. Лишь тяжёлое прерывистое дыхание и бьющиеся в унисон сердца. Джисон слишком слаб в такие моменты, потому что мысли становятся громче. И ему не нравится то, что они говорят. Хочется заткнуть их раз и навсегда. Он красивыйОн смотрит на тебя так, как не смотрел никто
Он восхищается?
Нет, это он восхитителен
Почему я вообще думаю об этом?Перестань делать это, Ли Минхо
Перестань
Это невыносимо
Я сейчас задохнусь Никто не понимает точно, Джисон ли притягивает Минхо к своим губам, или Минхо сам накрывает их, как обезумевший. Однако именно Минхо переплетает языки, страстно сминает губы, не беспокоясь о нежности, но все равно пронося табун мурашек по телу Джисона. Словно Минхо рождён, чтобы целоваться с непослушным Хан Джисоном, чьи ноги с трудом держат тело, дёргаясь и порываясь упасть, если ещё хоть одна мурашка потревожит их. Джисон и не помнит, когда в последний раз его тело так реагировало на кого-то. Так, что от дрожи дыхание прерывает. Минхо отрывается, а Джисон тянется, чтобы укусить за пухлую нижнюю губу и придать и без того запоминающемуся поцелую краску, но Минхо не позволяет, уворачиваясь от клыков и целуя в верхнюю губу. Джисон недовольно выдыхает, а Минхо расплывается в улыбке. И спустя мгновение оба вновь смущённо смеются и жмутся друг к другу, пряча лица между шеей и плечом друг друга. — Конечно, ты обещаешь… — шепчет Минхо, хлопая от неловкости рукой по своему бедру. — Ты ведь никогда меня не слушаешь. — Стесняешься? — язвит Джисон и с интересом отрывается от тёплого тела, смотря за тем, как горящие глаза стараются убежать от него. — Я хотя бы не дрожу от какого-то поцелуя, как кленовый лист, — тянет Минхо, опуская взгляд на ширинку Джисона. — Уверен, я знаю причину этой дрожи, — и игриво поднимает бровь. Джисону нечего ответить. Его застали врасплох. Но дело в том, что он никогда и не пытался что-либо скрыть. Его бы воля — Минхо лежал бы привязанный к кровати прямо в этой же одежде, с запахом огня на коже и бурей в сердце. «Или это всё адреналин, ударивший в голову так не вовремя?» — И не мечтай, мальчик, — Джисон бьёт легонько пальцем по носу Минхо, как однажды сделал с ним старший. Минхо морщит нос, но быстро возвращает привычное идеальное выражение лица и непоколебимо наклоняется к уху. — Тебя ведь это драйвит? — Минхо шепчет так томно, как только может, и находит тонкие пальцы, сжимая их в руках. — Драйвит, когда мы работаем вместе? Джисон усмехается. В этой игре Минхо точно его не выиграть. Джисон долго не думает, сразу впивается в плечи старшего, не позволяя вырваться из мёртвой хватки, и обжигает дыханием чужое ухо, прежде чем с удовольствием насладиться пыткой. — М-м-м… Мин-Минхо-… — Джисон наигранно стонет, прижимаясь к Минхо, не щадя ни голоса, ни своего босса, вмиг напрягшегося. — Меня так драйвит. Минхо с трудом отрывается, отпихивая Джисона обратно к стене, а тот расплывается в улыбке, замечая румянец на обычно бледных щеках. — Думаю, я знаю причину твоего смущения, — передразнивает Джисон, нарочито медленно опуская взгляд на ширинку и поднимая обратно. — Невыносимый, — шикает Минхо и разворачивается, направляясь в одному ему известном направлении. — Но даже с моей невыносимостью, тебе придётся терпеть меня, если хочешь выиграть. Сынмин выбегает через чёрный выход, не встречая ни одного сотрудника на пути. Конечно, это радует, но и подозрений вызывает уйму. Машина Чана стоит заведённая и ждёт ценного груза, поэтому Сынмин, собираясь с мыслями и не обращая внимания на все несостыковки, бежит к уже открывающейся двери. Аккуратно занося картину, Сынмин запрыгивает в машину сам и захлопывает за собой двери. Чанбин и Чонин уже на месте. — Едем? — Чан оглядывается, слыша, как захлопнулись двери на заднем сидении. Чанбин судорожно осматривается по сторонам, понимая, что кого-то явно не хватает. — Феликс, — шепчет он и выбегает из машины. Кристофер кивает, слыша лишь сбившееся дыхание оставшихся членов команды, и вжимает педаль в пол, выезжая с территории ресторана так быстро, как только получается. Чанбин и не рассчитывает, что Чан будет его ждать, ведь теперь Минхо у них главный, а значит, что и слушаться нужно Минхо, который повторял ни один раз, после завершения дела каждый сам за себя. Но раз уж каждый волен бежать так, как считает правильным и нужным — Чанбин побежит за Феликсом. Осталось только понять, куда именно он побежал… вроде, в сторону окна, а окно — прямо напротив кустарников роз. Феликс бежит, не оборачиваясь назад, потому что слышит шуршание листьев где-то сбоку, словно кто-то нарочно заводит его глубже в сад, чтобы там расправиться. Шипы роз рвут не только одежду, но и кожу, уродуя и пронзая, словно специально не позволяя бежать, однако это не имеет значения, когда в любую секунду можешь оказаться убитым. Феликс может спасти себя. Достаточно лишь одного касания, чтобы сердце любого существа остановилось навсегда. И Феликс достаточно силён, чтобы справиться далеко не с одним человеком. Но Феликс чертовски слаб, чтобы решиться на убийство. Поэтому он бежит, безжалостно разрезая ветвями кустарников свою кожу. Бежит, пока не выбегает на тропинку, по которой определённо днём беззаботно гуляют студенты, сидят на лавочках и разговаривают обо всём. Однако ночью, когда ни один фонарь не освещает узкие тропинки, это место больше походит на ад. Феликс не различает цветов, лишь чёрное небо, серые кусты и тротуар, белый свет далёкой луны и цвет крови, стекающей по его рукам от многочисленных царапин. — Птичка в клетке, — слышится голос откуда-то из кустов и пронзительный смех. — Бежать некуда. Феликс оглядывается по сторонам, но никого не видит. Он срывается на бег и бежит вдоль тропинки, сам не понимая, от кого и куда, пока не спотыкается о свою же ногу и не падает на землю, сдирая кожу на коленях и локтях. — Феликс! — кричит Чанбин, выбежавший из кустов, видя, как Феликс отползает в сторону, словно отбиваясь от кого-то ногами. Чанбин подбегает так быстро, как только может, падая на колени и прощаясь с дорогой тканью брюк и целой кожей. — Уходи! Уходи-уходи-уходи! — шепчет Феликс, будто кричит, что есть силы, ведь голоса у него явно на большее уже не хватает. Чанбин чувствует, как ногой Феликс бьёт его в живот. Больно до жути, хоть удар не такой уж и сильный. Феликс не убьёт его. «Не убьёт же?» — на секунду сомневается старший. Чанбин находит почерневшие холодные ладони Феликса и берёт их в свои, чувствуя, как Феликс медленно успокаивается, сосредотачивается на знакомых глазах. Феликс тяжело дышит, но приходит в себя, как только различает в темноте лицо Чанбина, изрезанное шипами роз. Он тут же отдёргивает руки, испуганно смотря на него. На человека, которому плевать на своё здоровье. Феликс отползает ещё дальше, чтобы случайно не убить, но не произносит ни слова, прислушиваясь к неестественному шуршанию листьев. Чанбин следует его примеру и затихает. — Тик-так, время идёт… — слышится шёпот отовсюду. — Вот и пролетели долгие года… Чанбин поворачивается к Феликсу спиной, закрывая его, а тот тихо произносит: «Уходи… я справлюсь». Только вот, разумеется, Чанбин не уйдёт. — Тик-так, и скоро этот день придёт… — голос звучит чётче, а из кустов выходит чёрный силуэт. — Когда мы умрём навсегда… Чанбин встаёт с колен, чтобы незнакомец не обольщался тем, что смотрит свысока, но его лицо всё ещё выше. — А ты ещё кто такой? — спрашивает мужчина, старше и больше, я определённо сильнее. — Шёл бы ты отсюда, пока профессионал делает свою работу. Чанбин делает шаг вперёд, полностью закрывая Феликса от пронзающего взгляда своим телом. Ведь человек смотрит лишь на Феликса, Чанбин для него — букашка, не имеющая совершенно никакого значения. — Я, конечно, не очень хороший собеседник, — кашляя, чтобы привлечь внимание, начинает Чанбин и незаметно заводит руку за спину под пиджак, чтобы взять своё единственное оружие. — Но для начала хочу выяснить, что здесь происходит. Незнакомец быстро переводит взгляд на Чанбина, словно отрубая ему голову, и усмехается. — Ты хоть представляешь, кого сейчас защищаешь? За твоей спиной находится человек, способный убить многотысячную армию, как ни в чём не бывало. За твоей спиной — опаснейший убийца. — Правда? — наигранно удивляется Чанбин. — А знаешь, кто стоит перед тобой? — И кто же? — раздражённо спрашивает и переступает с ноги на ногу. — Человек, осмелившийся защитить того, кто способен убить целую армию, — Чанбин разминает плечи. — И где это видано, чтобы убийца бегал от жертвы, милый? Особенного эта фраза задела: Чанбин понял по глазам, сверкнувших кровавым блеском. Феликс сзади утих, а его движения, судя по шелесту листьев, стали осознанными. Тогда Чанбин резко достаёт из-за спины перцовый баллончик, закрыв глаза и резко распылив его прямо перед лицом незнакомца. — Бежим! — кричит Чанбин, кидая баллончик в спину скорчившемуся мужчине, и рывком поднимает Феликса за руку. Теперь они бегут в противоположную сторону, в сторону дороги, чтобы скрыться в толпе. Однако слышится выстрел, а Чанбин не сразу понимает, откуда взялась жгучая боль в боку, немного ниже сердца. Ноги несут вперед ещё пару метров, позволяя выбежать на тротуар, но Чанбин виснет на Феликсе, сгибаясь от действительно ужасной боли. — Сюда, Ликси! — зовёт Сынмин из остановившейся на проезжей части машины, а Чанбина подхватывает потоком воздуха, помогая затащить в машину. — Быстрее! — Феликс прыгает следом, захлопывая за собой дверь, и Чан вжимает газ в пол, на всей скорости уезжая подальше от проклятого ресторана. Феликса трясёт. Как только Чанбина кладут на сиденье, Феликс падает на содранные колени рядом с ним. Руки отказываются слушать мозг, а перед глазами лишь мрак. И крики умирающей семьи эхом отдаются в голове, пока Чанбин смотрит прямо в глаза. — Жить, хён… — еле произносит Феликс, чувствуя, как по щеке сползает горячая слеза. — Нам нужно жить. У Чанбина всё тело в мелких царапинах, колени разбиты и пуля в теле. От осознания, по чьей вине такой светлый человек, не способный на насилие и злость, умирает, Феликс перестаёт дышать. Он понимает, что не достоин жить. Лучше бы он просто умер, а не подвергал смерти ещё одного человека, доброго человека, не желавшего ему ни капли зла. Лучше бы он лежал с пулей внутри, а не Чанбин. Руки дрожат, а глаза не могут найти точное место ранения. Всё плывёт, и машина подскакивает на ямах, вовсе сбивая настрой. Чанбин смотрит на Феликса, видя, как он плачет, хотя у самого кожа изранена, видя, как дрожат его губы, а брови сводятся к переносице от безысходности. Из последних сил поднимая руку к бледному лицу, Чанбин касается холодной щеки и улыбается. Кажется, теперь он точно отдал долг за спасение своей жизни в детстве. И Феликса разрывает изнутри окончательно. Если он не может увидеть место ранения, то вылечит каждую ссадину. И неважно, какой будет цена. Он наваливается на Чанбина всем телом, обнимая за шею, а сердцем прижимаясь к окровавленной рубашке, чтобы наверняка. — Феликс… — хрипит Чанбин, чувствуя, как дрожь в теле младшего увеличивается, а тонкие руки холоднеют и крепче сжимают его. — Зачем побежал за мной? — сквозь слёзы спрашивает Феликс, а его кожа сияет, покрываясь белыми пятами. И веснушки на лице превращаются в звёздное небо, освещая своим сиянием машину. Повисает тишина. Никто не смеет говорить, пока Феликс лечит, потому что одна неправильная мысль, ненужное слово — и процесс может обернуться вспять. — Он ведь мог убить тебя, понимаешь? Я мог спутать тебя с ним и убить… Я мог убить тебя… — как в бреду повторяет он. Чанбин чувствует, как его тело наполняется приятным холодом. А пушистые волосы у Феликса пахнут невыносимо приятно. Настолько, что Чанбин поднимает онемевшие руки, обнимая Особенного в ответ и зарываясь в них, чтобы чувствовать Феликса больше. — Я побежал, потому что знал, что ты сам с ним не справишься, — шепчет Чанбин, чувствуя, как горячие слёзы сквозь окровавленную рубашку касаются его кожи. — Он думает, что ты можешь армию убить, а ты… — Я могу… — Нет, ты и муху пальцем не тронешь, — сквозь отходящую боль смеётся Чанбин. — Ты — это жизнь, Феликс. Смерть тебя не достойна. Феликс слушает, сжав зубы, а слёзы почему-то лишь быстрее льются из глаз. — Живи, хён… — хнычет он. Хнычет, хотя понимает, что смерть уже отошла от Чанбина и спряталась за углом в ожидании другого дня. — Сегодня мы должны жить… — Сегодня мы должны жить, а завтра, — Чанбин чувствует, как затягивается последняя рана на его теле. — А завтра сделай вид, что действительно можешь убить их всех, чтобы они от страха убежали. Феликс шмыгает, чувствуя, как Чанбин носом зарывается в волосы, и согревает тёплым дыханием. Почти все силы Феликса потрачены на спасение его жизни. Немного тепла лишним не будет. — Кто это был, Феликс? — подал голос Сынмин. — Я не знаю, но он сказал… — вздох. — Сказал, что мне немного осталось. — Ублюдок… — шикнул Чан, сам от себя не ожидая. Говорят, что даже злейшие враги могут стать лучшими друзьями, если у них появится общий соперник. Однако когда этот соперник — смерть, даже лучшие друзья могут не справиться. И теперь, увидев, против кого именно они сражаются, Кристофер наконец понимает, что до этого дня он убивал ни в чём невинных людей. Невинных по сравнению с теми, кто их ждёт впереди. — Ну, мне терять нечего, — заключает Чонин. И все сосредотачиваются на его ещё детском дрожащем голосе. — Сегодня я понял, почему Джисону это так нравится… — Чонин смотрит на Сынмина. — Я никогда ещё жизнью так не дорожил, как сегодня. — Ты ж мой мелкий! — гордо пищит Сынмин, притягивая Чонина к себе и сжимая в кольце объятий. — Мы с тобой обязательно справимся, всех победим и будем жить счастливо! Я вырастил героя! Мой ребёнок! Моё золотце! — Сынмин накидывается с поцелуями, а Чонин пытается отбиться, но, признаться честно, он больше делает вид, чем действительно сопротивляется. — Айве тоже терять нечего, — шепчет Феликс. Слишком много слёз уже пролито. — Хёнджин вот-вот умрёт, Минхо за свою семью хоть весь мир перевернёт и убийцу найдёт. У меня нет никого, кроме вас. А Сынмин… Сынмин, ты как? Сынмин смотрит на Феликса, на Чанбина и Чонина и улыбается. Он никогда не задумывался об этом всерьёз, но теперь точно знает ответ. — Я люблю жизнь, но без вас, ребята, мне здесь будет скучно. Может, найду ещё пару игр на телефон, но таких хороших друзей, — Сынмин подмигивает Чонину, чьи щёки покрылись румянцем. — Таких друзей мне никем больше не заменить. — Значит, идём до конца, — кивает Чанбин, сжимая утихшего Феликса крепче. — И вместе, — соглашается Чан. Продолжение следует…