Сожжённые крылья

Он был словно в грозовой туче. Вокруг была темнота, и только короткие вспышки освещали бесконечное пространство вокруг. Сережа не знал, сколько он уже находился в этом месте. Сказать по правде, он даже не помнил, как оказался здесь. Всё, что было в его памяти, потихоньку ускользало и растворялось в окружающей пустоте, а сам Сережа становился всё слабее. Порой ему казалось, что он всегда находился в этом странном месте, а всё, что еще оставалось у него в памяти — всего лишь фантазии. Иногда он чувствовал чей-то пристальный взгляд, направленный на себя. Неожиданный озноб охватывал всё его существо, и Сережа мечтал куда-нибудь спрятаться, исчезнуть на время. Проблема была в том, что вокруг не было ничего. Он начал забывать своё детство. Подростковые воспоминания также выветрились из его сознания, и Сережа всё чаще задавался вопросом — кто же он? Он начал забывать и своё имя. Периодически в памяти всплывал чей-то голос, знакомый и родной, зовущий его, но Сережа никак не мог вспомнить, кто же это был. Вспышки, сверкающие то тут, то там, были единственным источником света, и Сережа наблюдал за ними, просто потому что здесь больше не на что было смотреть. Сначала он метался в неизвестности из страха, затем замер и стал наблюдать за молниями от отчаяния, но совсем скоро просто потерял необходимость что-то делать. Он просто существовал, постепенно теряя свою личность и превращаясь в тень, растворяясь в окружающей обстановке. Иногда до него стали долетать какие-то странные импульсы — колебания воздуха. Он ничего не слышал и не видел ничего необычного, колебания становились сильнее, и тогда ему стало интересно, что всё это означает. Потерявший своё имя и свою личность, ставший бесплотным духом, почти что тенью, он скользил в невесомости в том направлении, откуда чувствовал долетающие до него импульсы. Постепенно его взору открылось плотное скопление энергии, сверкающий и переливающийся разными цветами. Это было удивительно. Он подплыл ближе, чтобы рассмотреть получше. Внезапно сгусток стал пульсировать, всполохи стали приобретать преимущественно оранжевый цвет — цвет пламени. Почему он это знал? Откуда? Он не успел ничего сделать, как сгусток внезапно подплыл к нему и поглотил. — Наконец-то! Ты еще не распался на мельчайшие частицы! — голос был знакомый. Сережа открыл глаза и увидел перед собой пламя. Оно танцевало прямо перед ним и порой его сияние становилось нестерпимо ярким. — Что ты такое? — спросил Сережа. — Шизофрения, — буркнуло нечто. — А что это? Собеседник ответил не сразу. Сереже показалось, что он услышал вздох. — Я твой друг, — наконец последовал ответ, — в определенном смысле. — Друг? Я ничего не помню… Как тебя зовут? — Сережа всматривался в пульсирующее пламя. — У меня нет имени. В этом мире они не нужны. Но когда мы познакомились, ты назвал меня Птицей. — Птицей… А разве птицы разговаривают? — по-детски спросил Сережа. Собеседник снова вздохнул. Создавалось впечатление, что он разочаровывается в Сереже. — Я — разговариваю. Нам пора, Птенчик. — Куда? — Домой. Туда, где тебя ждут, где в тебе нуждаются. — Нуждаются? А ты? — Сережа тщетно всматривался в пламя, оно оставалось неизменным. Но он был готов поклясться, что слышал в его голосе беспокойство и… какую-то грусть? — И я нуждаюсь, Птенчик. Сережа отвёл взгляд. Он не помнил ничего о том, что говорило ему это странное существо — Птица, не помнил ни самого Птицу, ни дом, ни тех, «кто в нём нуждается». Но находиться там, где он был, Сереже не нравилось. А пламя грело, голос звал его… — Я согласен, — ответил Сережа. Пламя вспыхнуло ярче. — Тогда… прости меня, Птенчик. И Сережу поглотил огонь.

***

Он горел, объятый пламенем. Его крик отдавался в ушах. Сереже казалось, что он умрет — и это не пугало. Гораздо страшнее было то, что с ним происходило сейчас. Эта нечеловеческая боль, эта пытка, продолжающаяся… сколько? Час? День? Месяц? Или годы? Сережа содрогался всем своим существом. Он не чувствовал ни своих рук, ни ног, единственное, что было — это боль. — Вот и всё, Птенчик… Всё хорошо… Слышишь меня? Сережа распахнул глаза. Оказалось, он плакал, всё лицо было мокрым от слёз. В горле ужасно саднило от крика. — Прости, ты не заслуживал этого. Но по-другому нельзя. Как ты? — Птица гладил его по голове, как маленького. Сережа уткнулся ему в покрытую перьями грудь и вздрагивал от рыданий. Шорох перьев был до того знакомым и родным, что казался самым прекрасным звуком на свете. — Ты в безопасности, Птенчик. Ты почти дома. — Птица… — Сережа смог, наконец, слегка отдышаться, и поднял голову, заглядывая в янтарные глаза, — это ведь был ты… то пламя… — Да, — немного помолчав, ответил Птица, — мой истинный облик. Почти истинный. — Но ты сейчас такой, каким я всегда тебя помню. — Потому что хочешь видеть меня таким. Потому что привык. Скоро ты забудешь о том, что было там. Человеческое сознание не сможет это обработать, и ты забудешь. — А тебя? Тебя я тоже забуду? — ахнул Сережа и в испуге так сильно вцепился пальцами в плечи Птицы, что тот поморщился. — Нет. Меня в привычном виде не забудешь. — Ты спас меня… А что случилось? Ты хотел избавиться от меня? Или уйти сам? — Сережа словно снова стал восьмилетним мальчиком, когда имел привычку засыпать Птицу вопросами, и тот терпеливо объяснял ему. — Я… — на мгновение Птица замер, прикрывая глаза. Когтистая ладонь зарылась по привычке в медные волосы у Сережи на затылке, — уйти должен был я, Птенчик. — Я так и знал… Чувствовал. Несмотря ни на что, ты бы не причинил мне вред, — твердо произнес Сережа. Что-то больно кольнуло в груди, Птица поморщился. Он слишком долго был в человеческом теле полноправным хозяином, «очеловечился» до всех чувств. Теперь вот эти проклятые сантименты. — Спасибо тебе… Прости, что я тогда наговорил всего тебе той ночью… Ты имеешь право на счастье. А то, что мы в одном теле… Так уж получилось, — Сережа осторожно взял его когтистую ладонь обеими руками, медленно погладил. Птица прикрыл глаза. В памяти вспыхивали и гасли, словно лампочки на новогодней гирлянде, воспоминания. Вот маленький Сережа просит почитать ему на ночь. А вот он лежит под старой яблоней на траве и смотрит на ветви, откуда Птица достает ему яблоки — спелые и очень вкусные. — Мне жаль, что всё так у нас с тобой вышло… Ты был моим другом, ты меня защищал. А я просто… забыл тебя. И ты имел полное право обидеться, — произнёс Сережа, — давай попытаемся еще раз? Только надо договориться и объяснить всё Олегу с Игорем. Тело-то одно. Птица гладил его по голове, прислушиваясь. Они еще не вернулись в реальный мир, пребывая где-то на границе, там, где Птица был материальным, как и Сережа. — Не думай сейчас об этом, — сказал он наконец. Сережа улыбнулся, вглядываясь в такие знакомые и такие красивые черты. Птица очень похож на него, но при этом отличался какой-то нечеловеческой, порочной красотой. — Ты такой красивый, — прошептал Сережа. Птица усмехнулся, облизнувшись и потянув его к себе. Человек в его руках был таким хрупким, что при желании Птица мог бы переломать ему все кости без особых усилий. Но такого желания не было. Было другое. Птица распахнул крылья, укрывая ими Сережу, а сам подался вперед и поцеловал его в губы. Сережа замер, резко напрягшись в его руках, но тут же начиная расслабляться. Он прикрыл глаза и слабо улыбнулся. — Не боишься? — шепнул ему на ухо Птица. Он покачал головой. — Знаю, ты не навредишь. В ответ на это опрометчивое высказывание Птица несильно куснул его за раковину уха, прижимая Сережу к своей груди и медленно вместе с ним опускаясь на землю. Вдумчиво покрывая шею Сережи поцелуями, Птица стянул с него толстовку, подцепил когтями пряжку ремня на джинсах. Сережа заелозил под ним, обвил за шею руками, не давая отстраниться. — Какой бесстыжий, — шепнул на ухо Птица, — а что мы скажем Олегу? Это имя подействовало на Разумовского, как ведро ледяной воды на голову. Он вздрогнул, открыл глаза и тут же попытался отстраниться. — Нет-нет-нет, Птенчик. Сегодня ты мой. Сережа уперся ладонями ему в грудь и попытался уклониться от поцелуя. Но Птица одной рукой перехватил его запястья, другой осторожно взял за подбородок, заставляя смотреть в глаза, после чего легонько поцеловал его в уголок губ. — Не надо… — выдохнул Сережа, — ты прав, это… это измена… — Измена? Птенчик, ты слышал о самоудовлетворении? — Что? — Разумовский распахнул глаза и недоверчиво уставился на Птицу, — то, что ты делаешь, не имеет к этому никакого отношения! — Правда? Даже тот факт, что мы с тобой больше десяти лет в одном теле провели?  — усмехнулся тот в ответ. — Но сейчас ты существуешь отдельно! — возразил Сережа, — ты же испытываешь что-то к Игорю? Птица усмехнулся. — Что, Сереженька, тоже хочешь? — Нет! — возмутился Сережа, — как ты мог только… Договорить ему не дали — Птица припал к его губам, и сережино негодование задохнулось в зародыше. Больше Птица не давал ему ни минуты на то, чтобы возмутиться. Он стянул с него джинсы, а с тела самого Птицы начало исчезать оперение, оставляя тело обнаженным. Руки Птицы были везде — они сжимали, гладили, трогали всё, до чего могли дотянуться. Сережа таял от этих прикосновений, становился мягким и податливым. Птица незаметно убрал когти, скользнув по белым, разведенным бедрам. Сережа сдавленно охнул, почувствовав палец Птицы, оглаживающий нежный вход. Птица был на редкость терпелив и осторожен, он растягивал нежно, подготавливая тело, лежащее под ним. Когда пальцы исчезли, Сережа инстинктивно напрягся. — Не бойся, — шепнули ему на ухо, — я не причиню боли. И он поверил. Поверил, потому что никогда еще не Птица не был так заботлив и ласков, как сейчас. Он поцеловал, казалось, каждый дюйм сережиного тела, без привычной уже грубости гладил Сережину, зарывался пальцами в его волосы. Первое движение внутри было очень аккуратным, словно Птица боялся, как бы Сережа не рассыпался от его действий на мелкие кусочки. Постепенно увеличивая темп и одновременно с этим лаская Сережу, Птица оставался предельно сосредоточен, словно боялся, что если сорвется, может причинить ему вред. Сережа прикусил губу, чтобы не застонать, подмахивая бедрами и до боли вцепляясь пальцами в плечи Птицы. Перед глазами вспыхивали звезды. Птица гладил его по волосам и шептал на ухо что-то нежно, успокаивающе. Они лежали некоторое время в полной тишине. Птица укрывал его крыльями, как одеялом, а сам прижимался со спины. Сережа чувствовал кожей горячее дыхание Птицы, удовлетворенно вздохнул и закрыл глаза. Хотелось спать. Птица лежал, прислушиваясь к тихому дыханию Сережи. Тот откинул голову назад, доверчиво оставляя открытую шею. Вдруг Птица резко приподнялся на локте и замер. Что-то было не так. — Птенчик, просыпайся. Разумовский что-то простонал сквозь сон, вцепился пальцами в крыло и потянул на себя, укрываясь им с головой. — Сережа! По имени его Птица практически не называл, значит, действительно что-то случилось. Он распахнул глаза и уставился на Птицу. — Тебе нужно домой, — сказал Птица, мрачнея с каждой секундой. Его тело вновь покрывалось чёрным оперением. Сережа зябко поежился, когда Птица встал и осторожно поднял крылья. — Что произошло? — Сережа принялся натягивать одежду. — Я чувствую то, что чувствовать не должен. — А конкретнее? — Вытащив тебя, я был уверен, что разлом закрылся. Но он стал только шире. Если я не попытаюсь его закрыть, вся тёмная энергия моего мира окажется на Земле. Будет катастрофа, Сережа. — Давно ли ты думаешь о том, как спасти мир, вместо того, чтобы его уничтожить? — с улыбкой спросил Сережа, хотя слова Птицы взволновали и его. — Плевать мне на весь мир. Но там остался… кое-кто — неохотно отозвался Птица. Сережа пораженно замер. Кажется, Грому удалось сделать то, чего не мог добиться сам Сережа за все десять лет. — Приготовься… Как вернешься, постарайся сразу вылезти на берег, но далеко от озера не отходи, там уже ночь. Я сказал Игорю, он вместе с Олегом тебя встретят, — Птица несильно сжал его предплечья, — ты готов? — А ты… ты вернешься ведь? — растерянно спросил Разумовский. В янтарных глазах Птицы скользнула тень. — Птенчик. — Ты вернешься?! — Сережа вцепился в его запястья и с силой потянул на себя. — скажи мне, что всё будет хорошо! Птица подался вперед, на миг прижался горячими губами ко лбу Сережи, потом резко взмахнул крыльями. Сережа с ужасом смотрел на него. А очертания Птицы медленно таяли, словно зрение теряло чёткость. До Сережи долетел далекий плеск воды. Он всё еще видел Птицу — его жёлтые глаза горели маленькими огоньками, но затем пропали и они.