Вечный май

На сравнительно небольшом пятачке у главного входа в школу с утра было не протолкнуться: школьники всех мыслимых возрастов собрались на традиционную линейку. По изрытому выбоинами серому пыльному асфальту, расчерченному белой краской в стремлении упорядочить поток учеников, шуршали подошвы блестящих черных сандалий, парадных ботинок, стучали каблуки - родители и их дети под чутким руководством своих первых классных руководителей строились в длинные шеренги, шумно переговариваясь. Из больших колонок, вытащенных завхозом Джирайей Санниновичем на видавшее виды потрескавшееся бетонное крыльцо, доносились звуки старой песни нулевых, призванной, видимо, создать настроение: «а записки с голубками все летят ко мне из детства, беспокоят мою память, никуда от них не деться, я своих подружек школьных иногда еще встречаю…». Получалось: половина молодых родителей узнавала песню своей юности и тайком смахивала с глаз ностальгические слезы. Организатор школьных мероприятий, Ибики Джоунинович, поглядывая на наручные часы, поспешно настраивал стоявший в центре крыльца микрофон с нелепой ядовито-зеленой насадкой, и вместе с песней из колонок по округе разносились скрипы и шорохи. До начала линейки оставалось совсем немного: каких-то пара минут. Когда часовая стрелка замерла на отметке «девять», Ибики Джоунинович громко прочистил горло, наклоняясь к микрофону, и шумные разговоры сникли. - Дорогие ученики и уважаемые родители! Добро пожаловать на праздник! Еще совсем по-летнему теплый ветерок колыхал тополиный пух белых бантов первоклассниц, стоявших в первом ряду собравшихся на линейку школьников. За огромными букетами всех мастей прятались детские восторженно-потерянные сонные лица, а обтянутые белыми плотными колготками и широкими, будто не по возрасту, брючинами черных штанов коленки тряслись от волнения. Взгляды новоиспеченных школьников, таких забавно-серьезных сейчас, были устремлены на крыльцо школы, где с минуты на минуту должен был появиться сам директор. Гордые родители, стоявшие за спинами детей, изредка перешептывались и то и дело поправляли пиджаки и косички своих отпрысков. Сияющие и с написанной на лицах безмерной любовью, рядом с каждой группкой первоклашек возвышались их первые учительницы. Волнение и торжественность момента повисли в воздухе плотным маревом. На противоположной стороне площадки развернулась до комичного обратная картина. Одиннадцатый “В” в полном составе и в обновленном статусе этаких королей школы, самых старших, взирал на происходящее с ленным превосходством и отстраненностью. Впрочем, лишь до того момента, как протяжный скрип входной двери не нарушил тишину и не приковал всеобщее внимание к высокой фигуре, возникшей затем на школьном крыльце. Энергичным быстрым шагом Хаширама Буцумович пересек площадку и встал ровно в центре, оглядывая всех присутствующих с гордостью. Одетый в отглаженный светлый костюм и зеленую рубашку, с высоким хвостом на затылке, он выглядел отдохнувшим и полным сил. Открытая широкая улыбка, будто обращенная лично к каждому, расцвела на его загорелом лице, а сердце его исполнилось приятным волнением. Несколько сотен пар глаз ответно устремились к нему, что казалось, ничуть его не смутило. Хаширама развел руки в стороны, украдкой и медленно обернувшись себе за спину, кивнул и отступил на шаг назад. - Я очень рад видеть вас всех сегодня, - его голос, сильный и спокойный, мгновенно заставил всех вокруг умолкнуть, - в этот замечательный день. Пока директор говорил, одиннадцатый “В”, словно по команде, расслабился снова. Не пристало старшим глазеть восхищенно на какого-то там директора с его речью, когда у каждого найдутся дела поважнее. Вот, например, Саске Учиха, стоявший в первом ряду, как и положено старосте класса, засунул руки в карманы дорогих брюк: все, что ему сейчас интересно, это касаться пальцами гладкой поверхности новенького телефона, который ему не терпелось достать и как бы невзначай продемонстрировать одноклассникам с самого утра. Саске не слушал директора, он эти проникновенные речи уже выучил за десять лет, так что даже рассматривание облупленного крыльца школы сейчас казалось ему занятием более увлекательным. Меж тем дверь снова тихо скрипнула, и в проеме показался сначала заместитель директора Тобирама Буцумович, одетый в темный костюм, а следом за ним… Шорох тихих и недовольных голосов пронесся над одиннадцатым “В” как подхваченные ветром листья. Первым среагировал Наруто, уставившись на того-кто-гордо-шествовал-следом-за-замдиректора. Лицо парня мгновенно исказила гримаса негодования. Он сложил руки на груди, поджал губы и громко прошептал, обращаясь в пустоту: - Какого фига, он же уволился!.. Отличница Хината, стоявшая неподалеку от Саске, повернулась в его сторону и робко, сочувственно, улыбнулась, а потом спрятала взгляд. Слегка ссутулившись и чувствуя себя неловко из-за этой новой блузки, которая слишком уж обтягивает, она на самом деле боялась привлечь внимание Наруто. Хотя втайне и желала этого больше всего. Впрочем, внимание Наруто сейчас было обращено целиком и полностью только к одной персоне. Это Мадара Таджимович Учиха, учитель химии, завуч и просто ужасный человек. Собственной, мать его, персоной. Наруто, особо не скрываясь, громко вздохнул и шепнул замершему рядом Кибе: - Нам не жить, даёптвоё, если этот чертила вернулся. Я все завалю! Какого вообще?.. Киба, спрятавший кулаки в карманах растянутой и совсем не парадной толстовки, широко зевнул. На уроках Мадары Таджимовича он предпочитал тихо отсиживаться, но чувства лучшего друга прекрасно понимал. Как и подавляющее большинство учеников школы, которым приходилось посещать в прошлом году ставшую притчей во языцех учиховскую химию. Киба слегка поморщился, точно при неприятном воспоминании. Ответить что-нибудь другу он не успел - мозг еще не проснулся после бессонной ночи. Одна из сук в их питомнике решила ощениться прямо сегодня ночью, так что пришлось помогать матери и бабушке почти до рассвета. За него ответила Сакура, не больно, но выразительно пихнув Наруто локтем под бок: - Не зли его с первого дня, а. Не начинай. Тебе прошлого раза не хватило? - она нахмурилась и попыталась уловить снова речь директора, которую уже, кажется, совсем никто из ее одноклассников толком и не слушал. Хотя, если уж по-честному, и ее возвращение Мадары Таджимовича напрягло. Химия - ее профильный предмет, и Сакура надеялась готовиться к и без того сложному экзамену в менее нервной и угнетающей обстановке. Все-таки от этого зависело ее будущее - поступление в университет, а затем и карьера. - Нет, ну а что? Как будто тебе будет легко, блин, - Наруто, точно прочел ее мысли, продолжил недовольно ворчать, все еще кидая на Ужасного Учиху сердитые взгляды. Вдруг сзади ему прилетел легкий шлепок по затылку - Кушина, единственная мама, затесавшаяся сегодня в ряды старшеклассников, угрожающе зашептала сыну в ухо: - Прекрати немедленно! Только первое сентября, а ты уже… - Ну мам! - он тихо взвился и надулся как маленький ребенок. - И не мамкай мне, - прошипела Кушина, выразительно посмотрев на парня. Мало того, что с ним мама, как с каким-то первоклассником, так еще и позорит его при всех! А ему уже семнадцать! Но делать нечего, Кушина Узумаки - председательница родительского комитета, и у нее в школе сегодня дела. Приходилось ее сыну потерпеть. Так Наруто и разглядывал Учиху, как будто дырку в нем прожечь хотел. Это, конечно, не осталось незамеченным, и в какой-то момент их взгляды пересеклись. Мадаре, в сущности, было глубоко наплевать на все происходящее, но несносный Узумаки - это конечно та еще заноза в... Учитывая произошедшее в прошлом году, Мадара до последнего надеялся, что нарушителя его спокойствия исключат или переведут в одну из других сотен школ города, но судьба, совершенно очевидно, не намеревалась делать ему таких подарков. Мадара быстро закатил глаза и предпочел переключить внимание на нечто более приятное - да вот хотя бы на Хашираму, который вдохновленным соловьем разливался перед первоклассниками. Те смотрели на него с восхищением и затаив дыхание. Мадара усмехнулся. Нет у Хаширамы более преданных фанатов, чем юные умы. За этим всегда забавно наблюдать. Шикамару, которого как будто возвращение Великого и Ужасного совсем не тронуло, в этот момент буквально умирал со скуки. Рассматривая облака, которых еще и так мало сегодня, он лениво жевал откуда-то взявшуюся травинку и мечтал поскорее оказаться дома, а потом встретиться с Темари, его девушкой. Уже два года они вместе, и все серьезно, а еще у нее сегодня первый день в университете, и она обещала рассказать как оно. Уж точно поинтереснее директорских напутствий новичкам будет. Рядом, справа по борту, зашелестела упаковка, и Чоджи закинул в рот “фруттелу”, жестом предлагая Шикамару штучку. Тот не отказался. У Чоджи всегда находилось что-нибудь съестное, и если бы это помогло скоротать бесполезно растрачиваемое на этом празднике жизни время, то Шикамару с радостью умял бы всю пачку. Казалось, только один Рок Ли, выпрямившись по струнке, с неподдельной гордостью смотрел на очарованных директором первоклашек. “Сила юности”, как говорит его дорогой учитель физкультуры, Гай Даевич, молодое поколение, которое взрастет и расцветет. Гай Даевич в этом году разрешил помогать ему с уроками у самых младших, так что Рока распирало от гордости при одном взгляде на будущих подопечных. - ...в долгий и непростой путь. Но мы пройдем его с вами вместе, рука об руку, поможем вам с уверенностью вступить во взрослую жизнь. У Рока Ли выступила предательская слезинка в углу глаза, но он стоически преодолевал, не желая разрушать общую важность момента. Впрочем, преодолевал не только он один в этот момент. Ино Яманака вот тоже, но по причине совсем не такой возвышенной. Новые туфли на высоком каблуке, невероятно модные и невероятно же неудобные, беспощадно стискивали пальцы и вгрызались в пятки. Красота, конечно, требует жертв, но сейчас девушке уже хотелось, чтобы все это мучение под прикрытием последней в ее жизни линейки поскорее закончилось. Сил придавали только завистливые взгляды девчонок из параллели, и Ино расправила плечи, словно ненавязчиво демонстрируя идеально севшую в груди и не менее модную куртку-бомбер как в американских фильмах. Между прочим, из самых настоящих Штатов заказана, и ей пришлось все лето подрабатывать в магазине родителей, чтобы ее купить. Рядом с ней с видом весьма философским застыл Сай, плотно сжавший губы в молчании и, казалось, вообще никак не относившийся ко всему происходящему. Во всякой случае, он мог с точностью сказать, что появление в рядах учителей Мадары Учихи его нисколько не тронуло, как и вся праздничность мероприятия, повторявшегося в деталях из года в год. Но и не прийти он не мог - хоть даже и полюбоваться цирком, в который стабильно превращают линейку его любимые одноклассники. Но сегодня обходилось, кажется, почти без представления - так, мелкие дрязги и неуверенные перешептывания, ничего по-настоящему достойного внимания. Скосив взгляд на Ино, Сай только в непонимании вскинул брови. И зачем эти туфли, если так в них неудобно? Один только Шино, в привычных темных очках и с накинутым на голову капюшоном толстовки, стоял и копался в статье на википедии, кое-как прогружавшейся на его кнопочной «нокии». Он вчера нашел во дворе какого-то доселе невиданного жука с золотой спинкой, так что все его внимание сосредоточилось на поиске информации в интернете, который еще и безбожно тупил. При всем уважении к Хашираме Буцумовичу, в добрый путь с легкой руки директора они каждый год первого сентября отправлялись, а вот новый для себя вид жука Шино встречал совсем не так часто. Словом, приоритеты были определены мгновенно. Хаширама прервал свою речь, крепко сжимая микрофон и с гордой радостью обозревая стоявших напротив него учеников. Как радостно ему было видеть сегодня пытливые глаза первоклашек, азартные - школьников среднего звена и умудренные опытом - выпускников. Несмотря на то, что для последних традиционная школьная линейка была уже давно не в новь, они все равно собрались сегодня в родной школе, и разве не это показатель особенных нежных чувств, которые разделял и он сам? Однако предаваться чувствам времени у него не было: следовало сосредоточиться на порядке мероприятия, согласно которому следом за директором слово предоставлялось его верному бессменному заместителю - Тобираме. Уступив серьезному и чуть хмурому брату место перед микрофоном, Хаширама легко похлопал в ладоши, призывая учеников поприветствовать говорящего. Ученики вторили его хлопкам, и Хаширама деликатно отступил назад, заняв свое место в ряду коллег. Тобирама коротко поздоровался и заговорил: - Перед тем, как вы войдете в школьную жизнь - кто-то впервые, а кто-то по многолетней традиции - я прошу вашего безраздельного внимания к некоторым организационным вопросам… И если речь директора ученики встречали с искренним (пусть и разной степени яркости) энтузиазмом, то вступительное слово его заместителя выбило из доброй половины детей и подростков тягостные вздохи. Впрочем, внезапные проблемы с дыханием в эту самую минуту случились не только у школьников. Мадара едва удержал себя от того, чтобы в почти явственном отвращении скривить лицо, когда перед ним раздалась широкая стянутая пиджаком спина Тобирамы. Будучи, по мнению Мадары, образцово-показательным душнилой, Тобирама был способен любому мало-мальски радостному событию придать неповторимый шарм унылой бюрократической волокиты. Несмотря на то, что сам он не слишком жаловал такие сборища (что в них толку, если каждый год одно и то же, и всем известно, что будет дальше?), Мадаре все-таки казалось, что допускать Тобираму к микрофону с получасовой занудной речью, по меньшей мере, глупо. Свое собственное занудство и демонстративное закатывание глаз, к слову, Мадара оправдывал куда охотнее, непрестанно думая о том, что у него были дела и поважнее, чем битый час торчать на крыльце школы без дела. Видимо, выглядел он в попытках мысленно рационализировать свое знаменитое вечно дурное настроение весьма угрожающе - иначе почему стоял практически в гордом одиночестве (окончательно гордым оно стало бы лишь в том случае, если бы на крыльце было чуть больше места)? Именно из-за того, что узкая бетонная площадка, вместившая две большие колонки, микрофон и весомый процент штата учителей, удобством не отличалась, преподавателям приходилось стоять друг к другу практически вплотную, и усиленный микрофоном голос Тобирамы нещадно бил каждому по барабанным перепонкам, вводя в нервное оцепенение. Кисаме, тренер по плаванию в старом школьном бассейне, давил полузакрытую ровную улыбку, старательно скрывая ощущение полнейшего дискомфорта и машинально щурясь от резкости звуков, когда Тобирама набирал в грудь воздуха, чтобы снова заговорить. Кисаме стоял с одной стороны плечом к плечу с Мадарой и ровно за спиной Тобирамы - достаточно близко, чтобы лучше собственных мыслей слышать голос одного и отчетливо видеть вящее недовольство на лице второго. По правде говоря, Кисаме просто не успел уйти в последний, самый везучий ряд учителей, который наблюдал за разворачивавшимися событиями из холла школы - он крутился на крыльце, помогая Ибики с налаживанием техники, а когда коллеги высыпали из здания вслед за директором, скрываться было уже поздно. Так он и замер, высокий и растерянный, в самой гуще событий. По другую сторону от него, едва ли не полностью спрятанный за Тобирамой и Хаширамой, стоял Итачи - скосив на старого друга взгляд, Кисаме даже чуть искреннее улыбнулся. «…- У нас, как вы все уже заметили, в этом году в штате пополнения, - неловко проговорила Конан Акацуковна, и все взгляды устремились к ней. Девушка кашлянула, подобралась и смело взглянула на коллег в ответ. Ее, что ли, вина, что у них три новеньких - и все Учихи? Понятное дело, все невольно задумались о том, не доставят ли они таких же проблем, как Мадара Таджимович, нагло развалившийся в единственном кресле учительской и демонстративно попивавший чай, пока все с опаской косились на него краем глаза и нервно ерзали на своих местах. Конан сделала жест в сторону Итачи, который мгновенно поднялся на ноги, точно ждал, пока ему предоставят слово. Высокий, собранный и серьезный, он очень слабо походил на преподавателя - по виду ему можно было дать едва ли больше девятнадцати, если бы только не рост и чуть сдвинутые с необычайной внимательностью к переносице брови. Итачи кивнул Конан и спокойно, уважительно и вкрадчиво заговорил: - Меня зовут Учиха Итачи Фугакович, преподавать я буду историю нового времени. Уверен, коллеги, нам будет исключительно приятно работать вместе. Спасибо. После этих слов все собравшиеся в помещении как-то даже немного расслабились. Итачи сдобрил свое короткое, но говорящее представление такой улыбкой, что стало ясно: работать вместе с таким человеком бывает лишь исключительно приятно. Итачи уселся обратно на свой стул, обводя взглядом коллег и останавливая его на Кисаме, который поддерживающе ему кивнул.» В этой школе среди коллег приятелей у Кисаме было немного, поэтому он по-настоящему радовался приходу Итачи в штат. Наверное, единственное приятное последствие последнего учительского собрания, которое тогда из него все соки выпило - все твердили, что год будет тяжелый, что всем придется несладко, было душно, напряженно, и в итоге они засиделись совсем допоздна. Одна радость - после этого Итачи предложил посидеть скоротать остаток вечера в баре, чтобы отметить встречу. Сейчас же старый друг стоял, задавленный со всех сторон, чинно и смирно, будто и вовсе не испытывал никаких неудобств - что ж, типичный Итачи Учиха, каким его помнят все, кто с ним знаком. За спиной Итачи отстаивал свое право на хотя бы небольшой свободный участок пола учитель музыки и пения Ирука, зажатый в тисках между Дейдарой, учителем ИЗО, и Цунаде Годаймовной, профессором биологии, по собственному признанию уволившейся из медицинского института и устроившейся в школу для того, чтобы спокойно и без треволнений доработать до пенсии. Ирука всегда удивительным образом ладил с женщинами самого разного возраста, и с Цунаде Годаймовной у него сложились хорошие профессиональные взаимоотношения. Откровенно говоря, у Ируки она вызывала смешанные ощущения. С одной стороны, личность она была интригующая: Цунаде Годаймовне, по ее заверениям, было “около пятидесяти пяти”, однако выглядела она удивительным образом на тридцать с небольшим. Ирука даже сейчас стоял и косился в ее сторону, теряясь в догадках о том, в какую сумму могла бы обойтись столь высококачественная пластика… С другой стороны, ему было ее в каком-то смысле даже жалко: Цунаде Годаймовна, весьма закрытая и явно уставшая от жизни, совсем не заслуживала того, с чем сталкивалась в общеобразовательной школе. Особенно богатым на события был год минувший, который потряс не только почтенную профессоршу, но и вообще весь преподавательский состав школы. Даже Ируке, весьма далекому от драм и скандалов, существенно досталось тогда. И все из-за Мадары Таджимовича Учихи. Ирука тяжело вздохнул, стараясь отбросить подальше неприятные мысли о событиях прошлого учебного года и сосредоточиться на году новом, который, казалось, начинался совершенно безобидно. Но вот до конца абстрагироваться от своих горьких чувств у него не получалось, даже громкий командирский голос Тобирамы Буцумовича не помогал: по диагонали от него, буквально рядом, стоял прямой, грозный и нервный завуч, возвращения которого никто не хотел и не ждал. “... - К нам вернулся после летних каникул и Мадара Таджимович, - стараясь звучать отстраненно и непосредственно, проговорила Конан Акацуковна, и (Ирука мог бы поклясться) кто-то из его коллег шумно и судорожно выдохнул. Мадара Таджимович абсолютно бесстрастно изучал принесенные с собой бумаги и делал неторопливые глотки из чашки с чаем. Ни слова в ответ на реплику Конан он не сказал, не удостоил никого из деливших с ним учительскую и каплей вежливого внимания. Ирука не выдержал и бросил в нового-старого коллегу уничтожающий взгляд, которым, по всей видимости, надеялся проделать в нем дырку. Неужели он посмел спокойненько вернуться после того, как повел себя в прошлом году? Удивительно черствый и совершенно не предрасположенный к работе с детьми человек! Но хуже всего было то, что его дурные качества отразились на большей части детей его, Ируки, бывшего класса. Ирука, пусть уже и передал “вэшек” в руки коллег из старшего звена, все еще переживал за этих детей так, будто они были его собственными. Он прекрасно помнил, как все они росли, мог в подробностях и деталях преподнести биографию едва ли не каждого ученика одиннадцатого “В”, всех их он нежно любил. Вот тринадцатилетняя Хината краснеет и белеет из-за двойки, когда Кибу ловят на списывании из ее тетрадки: бежит к Ируке и рыдает в три ручья, жалуясь на строгого Шикаку Кагевича, который не жалеет ни списывающего, ни добренькую отличницу, готовую всегда прийти на помощь; вот двенадцатилетний Шино на олимпиаде по естествознанию берет первое место и приносит Ируке в кабинет с гордостью свою грамоту; вот четырнадцатилетняя Сакура плачет в углу из-за Саске, который опять ее обидел, а Ирука аккуратно капает в пластиковый стакан с водой “валерьянку”, подавая девочке платок; вот семнадцатилетний Наруто, который… Ирука с силой сжал челюсти, стараясь вернуть себе стремительно исчезающее самообладание. Да, эти дети были сложными, у всех них были свои яркие характеры и таланты, и беда каждого из них неизменно становилась бедой и самого Ируки. Конечно, он всей душой за них болел! Конечно, Мадара Таджимович мгновенно едва ли не статус личного врага в его глазах приобрел! Ирука прекрасно понимал, что прошлогодний инцидент стал результатом затяжного конфликта Наруто с учителем химии, но разве же этот треклятый Учиха не взрослый человек, который должен вести себя мудрее подростка? Разве не он тот, кто должен был разрешить проблему до того, как она приобретет такие масштабы? Глядя в лицо этому совершенно невыносимому человеку, сидевшему в мягком продавленном кресле и преспокойно попивавшему чай, Ирука полагал, что директору не следовало принимать Мадару Таджимовича обратно в коллектив. Да и не он один так считал - подавляющее большинство присутствовавших на собрании пребывали из-за возвращения Учихи в школу в напряжении не меньшем, чем сам Ирука. А вот Мадаре Таджимовичу, видимо, абсолютно никакого дела не было до того, что откуда-то слева на него гневно взирал один из его коллег, борясь с желанием встать и во всеуслышание высказаться по его поводу. Да разве он хоть раз показал за все это время, что его тревожит мнение окружающих?.. Казалось, что его совсем, совсем ничего в этом мире не способно затронуть. Ирука насилу проглотил недовольство, заставляя себя опустить взгляд к блокноту для заметок, который он приносил с собой на каждое школьное собрание. Сегодня он сделал в блокноте всего две пометки: “кабинет музыки на первом этаже, проверить ф-но” и “репертуар советских бардов: посмотреть, поискать что-то подходящее”. К счастью, в начале этого учебного года Ируке было чем заняться, чтобы отвлечься от окутавшего его праведного гнева пополам с глубокой обидой.” Ирука не удержался и бросил взгляд в затылок Мадары, отчетливо видный из-за массивной спины Кисаме. Стоит, не шелохнется. Если бы можно было взглядом испепелять, то Ирука костьми бы лег, но овладел этим навыком в совершенстве. Хорошего во всем этом было только то, что в этом году классное руководство одиннадцатым “В” отдали Какаши. “Уж он-то наверняка не даст этих детей в обиду”, - твердо подумал Ирука, находя взглядом профиль старшего коллеги и тепло ему улыбаясь. Какаши Сакумович Хатаке, многоуважаемый и моложавый ветеран боевых войск, а ныне скромный учитель ОБЖ, с опаской взирал на стоявший в полном составе у самого крыльца одиннадцатый “В”, который в этом году официально переходил под его опеку. Распоряжение об этом директор отдал еще в конце мая, но именно на состоявшемся три дня назад собрании Какаши обзавелся таки тяжелым журналом в мягкой темно-зеленой обложке, подписанным его инициалами и заполненным данными всех двадцати знакомых ему по среднему звену учеников класса. Какаши, пожалуй, не мог сказать, что был особенно рад своему новому назначению. Его вполне устраивала его предыдущая одиночная ставка учителя, он ценил свою работу, но не считал себя готовым к таким подвигам, как особенный контроль над целым выпускным классом. Да еще и, мягко говоря, непростым. Впрочем, об этом он изо всех сил старался не думать, предпочитая все-таки не слишком напрягаться и поискать в сложившейся ситуации плюсы. А они определенно были. Например, несмотря на сложную репутацию, класс Какаши все-таки достался в наследство от Ируки. А это значит, что дети в нем с чувством локтя, но при этом с вполне развитой индивидуальностью. В этом Какаши уже убедился, встречаясь с ними на уроках ОБЖ. В прошлом году, например, он принес на занятие учебный манекен по имени Тоби, на котором ученики уже около десятилетия отрабатывали навыки первой помощи: первым “спасать утонувшего” вызвался Наруто, впрочем, быстро эту идею отвергнув, когда оказалось, что ему придется делать Тоби искусственное дыхание рот в рот. Его дружные одноклассники, очевидно, ведомые не чем иным, как тем самым чувством локтя, в один голос загнобили парня за нерешительность, взяли его на “слабо”, и ему все-таки пришлось привести Тоби в чувство. А уж на их развитую индивидуальность Какаши вдоволь насмотрелся после лобызаний Наруто с пластиковым страдальцем, когда вполне четко объяснил технологию осуществления непрямого массажа сердца, а следующие же добровольцы-спасатели в лице Ино, Шино и Кибы использовали для оживления манекена творческий подход и в итоге сломали Тоби в общей сложности около пяти ребер. Хотя в целом помимо скоропостижной и безвременной кончины Тоби винить одиннадцатый “В” Какаши было не в чем. Сейчас он смотрел на этих детей даже с какой-то трогательной нежностью: хоть они и изо всех сил старались показаться взрослее, он-то прекрасно видел, что внутри они остались почти такими же, какими эта школа увидела их впервые. Более того, до него у них были потрясающие наставники: после Ируки в средней школе детей вел Индра Хагоромович, который и научил их учиться, предъявляя к ним высокие требования, вынуждая искать решения для самых сложных, почти безнадежных проблем. В общем, одиннадцатый “В” определенно подавал надежды. Ну, или, думая так, Какаши просто пытался себя успокоить. Как бы он ни старался абстрагироваться от этих мыслей, все-таки были у него весомые поводы для беспокойства. Точнее, один весомый повод, чье тяжелое напряженное дыхание Какаши буквально ощущал спиной, хотя они стояли довольно далеко друг от друга. “- ...и последний наш новый коллега, друзья - Учиха Обито Камуевич, благодаря которому наш физмат наконец-то обретет своего учителя физики, - Конан Акацуковна впервые за все собрание позволила себе улыбнуться. А вот Какаши было не до улыбок, в отличие от его коллег, которые живо бросились пожимать довольному и веселому Обито руки, стоило ему только произнести короткую приветственную речь и своим задорным смехом расположить к себе практически всех присутствующих в мгновение ока. Более того, если бы Какаши не носил маску, окружающие, очевидно, заметили бы отпечатавшийся в каждой черте его лица неподдельный ужас. Последний, кого Какаши ожидал увидеть здесь, это Обито Учиха. Только не после... Какаши ощутил, как потеют его ладони, плотно прижатые к легкой ткани летних штанов. Жизнь, как ни жестоко, богата странными совпадениями, но конкретно это, думал он, было за гранью добра и зла. Как вообще получилось, что именно тот, перед кем Какаши был бесконечно виноватым, оказался теперь его коллегой, с которым ему предстоит видеться и работать бок о бок каждый день? Обито, казалось, его даже не замечал, хотя Какаши и было известно, что Обито не относился к числу людей невнимательных, забывчивых и уступчивых. Это смущало и напрягало его еще больше, так, что сердце буквально стучало в ушах, заглушая звуки чужих голосов. Какаши редко паниковал, но в этой душной и тесной учительской он ощущал себя точно слон в собачьей будке - ему хотелось подорваться с места и убежать, невзирая на то, как к этому отнесется его коллектив. Хотя, разумеется, он и старался сохранять самообладание, ничем не выдав своих переживаний. Да и разве он не взрослый человек, которому полагается вести себя сдержанно и взвешенно? Как ни старался, он совершенно не мог унять явного беспокойства, приводившего его в тревожное замешательство и не желавшего сдавать свои позиции. Какаши никак не мог заставить себя перестать поедать взглядом лицо бывшего лучшего друга, на котором уродливым заметным шрамом отпечаталась его, Какаши, самая ужасная в жизни ошибка. Не было никаких сомнений в том, что эта отметина на щеке осталась у Обито именно с того самого дня, после которого они так больше и не увиделись. Не поговорили. Обито так и не обвинил его, а Какаши так и не попросил прощения. Время застыло для них на несколько лет, подвесив в воздухе почти осязаемый знак вопроса. А теперь Какаши со священным ужасом осознавал, что ему не нужны были чужие обвинения для того, чтобы вполне заслуженно ощущать себя самым дурным человеком на свете. Голова гудела, полнясь мыслями, и Какаши ощущал себя до холодящего ужаса беспомощным. Какаши обыкновенно всеми силами старался держаться как можно дальше от любых разборок в школе, чего бы они ни касались, редко когда кто-либо мог заподозрить его в причастности к какому-либо громкому и вопиющему событию, но теперь он отчетливо ощущал: ему больше не удастся избегать сложностей - их сегодня принес с собой человек, который, как Какаши казалось еще вчера, навсегда исчез из его жизни много лет назад. Обито с добродушной улыбкой обвел своих новоиспеченных коллег взглядом, но его глаза мгновенно потухли, стоило им с Какаши лишь соприкоснуться взглядами.” Какаши буквально силой заставил себя не вертеться и не смотреть по сторонам - не бередить свою и чужую старую рану, но что-то внутри точно умоляло его отыскать взглядом знакомое лицо, чтобы… Чтобы - что? Вновь испытать горькое и всеобъемлющее ощущение нескончаемой вины? Боли? Страха? Он должен взять себя в руки. Хотя бы потому, что он на работе, на нем лежит большая ответственность, он не имеет права на нерациональные действия, мысли и чувства. Он обязательно еще позволит себе минутку слабости, когда для этого выдастся более подходящее время. Желательно - как можно дальше от школы и Обито Учихи. А сейчас нужно сосредоточиться на том, что происходит на линейке, не так ли? -... а теперь перед тем, как наши дорогие ученики проследуют со своими классными руководителями в кабинеты, - микрофон снова оказался в руках Хаширамы, и школьники на площадке перед крыльцом существенно оживились, - я попрошу Наруто Узумаки, одиннадцатый “В”, выйти вперед. И, конечно, приглашаю нашу Моэги Казамацури, первый “А”. Хаширама, вернув микрофон на стойку, повернулся лицом к своей секретарше. Конан незамедлительно протянула директору внушительных размеров начищенный до блеска старомодный колокольчик, перевязанный красной атласной лентой. Поблагодарив Конан, Хаширама спустился со ступеней, где его уже ожидал несколько растерявшийся, но светящийся от гордости Наруто. За спиной парня неловко с ноги на ногу переминалась совершенно потерянная семилетняя Моэги. Хаширама тепло улыбнулся девочке, склонившись к ней и с чувством погладив ту по макушке. - Вы с Эбису Коноховичем репетировали, да? - участливо спросил мужчина, глядя на Моэги со смешинками в глазах и протягивая ей колокольчик, - Держи, это тебе. Чур только не ронять! Помнишь, что надо сделать? Моэги приняла из его рук инструмент и все так же растерянно кивнула в ответ на его вопросы. По рядам родителей первоклашек прокатилась волна умиленных возгласов и вздохов. Хаширама распрямился, жестом подзывая к себе поближе Наруто и легким, почти приятельским жестом хлопая парня по плечу: - Не подкачай, Наруто, вся школа смотрит все-таки, - подмигнув ему, директор обернулся к крыльцу и отыскал взглядом Ибики. Ибики мгновенно крутанул что-то на стареньком звуковом пульте, и колонки разразились пронзительным традиционным старым школьным вальсом, возвещавшим о начале финального торжественного события линейки. Наруто широко и довольно улыбнулся, продемонстрировал матери оттопыренный вверх большой палец, затем с аккуратностью подхватывая маленькую Моэги на руки и усаживая ее себе на плечо. Девочка неловко качнулась на широком плече, но все же удержалась, тут же обхватила маленькой взмокшей от волнения ручкой шею Наруто, вторую, крепко державшую колокольчик, поднимая так высоко, как только могла. - Давай! - весело скомандовал Наруто и с совсем несвойственной себе вышколенной размеренностью зашагал вдоль рядов школьников. Рука Моэги с колокольчиком легко покачивалась в воздухе из стороны в сторону; колокольчик упоительно звенел, знаменуя начало нового учебного года.