***
Итачи обвел класс взглядом, и то, что он увидел, ему не особенно понравилось. Первое, что бросилось в глаза сразу, - раздраженное выражение лица младшего брата, который всеми силами избегал встречаться со старшим взглядами, адресовав все свое ярко выраженное недовольство ни в чем не повинному учебнику по истории, который лежал перед ним на полупустой парте. Саске явно старался взять себя в руки, и пока это ему удавалось, хотя масла в огонь его раздражения подливало не только присутствие Итачи, но и заинтересованные взгляды, которые бросали на него самого одноклассники. Парень стоически терпел чужое любопытство, но кончики его ушей отчаянно краснели, а костяшки пальцев, вцепившихся в корешки учебника, напротив, становились практически прозрачно-белыми. Он, конечно, подозревал, что его присутствие в школе может не слишком обрадовать младшего брата, но чтобы настолько… Итачи оперся обеими руками о столешницу, переминаясь с ноги на ногу с таким видом, будто собирался подвергнуть заинтригованных учеников серьезной экзекуции, но на деле же просто собираясь с мыслями, чтобы начать урок. Итачи еще не доводилось преподавать в школе. Его педагогическая практика, обусловленная необходимостью получить допуск к написанию кандидатской в аспирантуре, ограничилась несколькими коллоквиумами по истории, которые он благополучно провел со студентами вечернего отделения своего факультета - взрослыми и замотивированными людьми, получавшими второе, а то и третье высшее образование, авторитет в среде которых ему завоевывать не пришлось: достаточно было только его слова, чтобы многоопытные студенты мгновенно оставили шутки и болтовню за дверью лектория. Ему не приходилось увещевать, уговаривать, угрожать или повышать тон. Они с готовностью и охотой слушали его сами. Но с подростками точно не будет так просто - это Итачи осознавал с самого начала, сразу отказавшись от иллюзий относительно условий своей новой работы. Он прагматично представлял, что ему придется потратить не один месяц на то, чтобы внушить им интерес к своему предмету, естественный и глубокий, не говоря уже о том, чтобы стать для них авторитетной и значимой фигурой, что и будет в конечном итоге его преподавательской победой. Они будут испытывать его на прочность, доводить сознательно или бесцельно, он день за днем должен будет доказывать этим детям, что он стоит их уважения и внимания. Преподавание никогда не было благодарной работой - об этом он слышал от старших более опытных коллег, коих у него было бессчетное множество, поэтому Итачи постарался осознать и просчитать все возможные риски перед тем, как предложить Хашираме Буцумовичу свою кандидатуру на роль учителя истории. Итачи был готов к трудностям, считая, что его цель оправдывает любые средства. Все это ради Саске. И если ради Саске и его благополучия потребуется терпеть срывы уроков, вздорные характеры попавших в плен гормонов подростков, сложный коллектив коллег, тонны бумажной работы, коэффициент полезности которой в итоге не превысит нуля, переработки, неприязнь самого Саске да и бог весть что еще - он это сделает. Ведь для того и нужны старшие братья. Итачи старался не фантазировать о том, каким может быть его первый день в школе. Он никогда не отличался стремлением надумывать худшего или беспочвенно надеяться на случайное лучшее, предпочитая исключительно практический подход - лучше один раз увидеть. И сейчас, глядя в лица детей вверенного ему класса, он невольно задумывался о том, что, вероятно, от этой самой минуты зависит львиная доля его дальнейшего успеха. На широком учительском столе прямо перед ним лежал раскрытый классный журнал со столбиком фамилий учеников одиннадцатого “В”. Итачи опустил взгляд к списку, игнорируя усилившиеся шепотки учеников, и заговорил: - Предлагаю для начала познакомиться. Он еле слышно прочистил горло, готовясь было приняться за первого в классном списке ученика, как его уха коснулось острое: - Я бы с таким познакомилась. И желательно поближе. По рядам учеников прокатились сдавленные смешки. Итачи инстинктивно поднял голову вверх. Кое-кто не мог сдержать расползавшихся по губам улыбок; длинноногая блондинка, сидевшая на первой парте среднего ряда, тихонько смеялась в кулак - стоило Итачи посмотреть на нее, она отрицательно покачала головой, давая понять, что автором реплики выступил кто-то другой; ее соседка по парте, девушка с бледно-розовыми волосами, старательно строчила что-то в своей тетради, казалось, и вовсе отключившись от происходящего в кабинете; с последней парты первого ряда слышался хрипловатый шепоток - светловолосый парень с яркими голубыми глазами что-то бубнил на ухо своему нахально ухмылявшемуся другу, изредка бросая на Итачи веселые взгляды; полноватый парень, занимавший место за второй партой третьего ряда, застыл в движении, точно пойманный с поличным, прикрывая корешком учебника цветастую упаковку жевательных конфет; сидевший прямо за ним Саске стремительно багровел буквально на глазах, усиленно испепеляя взглядом книгу, которую так и не открыл. Похоже, повторять этого вслух и ему в лицо никто не собирался. Итачи принял совершенно непроницаемый безмятежный вид, с усилием возвращаясь взглядом к первой фамилии в списке под вновь прибавившее в громкости задорное фырканье. Такого он, пожалуй, не предвидел. Итачи до этого дня особенно не задумывался об этом аспекте преподавания, и никто никогда не предупреждал его о том, что молодой учитель старшего звена может оказаться под угрозой не только и не столько из-за своего возраста. Он не думал о себе как о ком-то, кто мог бы заинтересовать учеников...так. Однако, похоже, ему придется признать, что это может стать проблемой, если он поведет себя непрофессионально и станет поощрять подобные шутки хоть даже и молчанием. Итачи слишком дорожил этой должностью, которая позволяла ему быть ближе к брату, и потерять ее из-за неспособности разумно и уверенно противостоять детям… Однако Итачи счел верным проигнорировать этот выпад. Да и что вообще говорят в таких случаях? - Пойми, ведь я всего лишь навсего хотел тебе понравиться, тебе понравиться, тебе понравиться… - тихонько напел девичий голос с задних парт, и класс дружно вздрогнул от смеха. Итачи ощутил, как в горле пересыхает. Опыт более чем двух десятков выступлений перед крупной аудиторией уважаемых членов научного сообщества с защитой курсовых, дипломных, кандидатских, презентациями написанных им статей и проведенных исследований сейчас казался ему совершенно бесполезным, а ведь именно его Итачи и намеревался использовать в качестве своего основного козыря. Разве может быть что-то страшнее, вызывать большее нервное напряжение, чем неприкрытая наглость и оценивающие взгляды мастодонтов науки, не терпящих конкуренции и боящихся втайне уступить свои места и регалии молодому поколению многообещающих исследователей? Да - неприкрытая наглость и оценивающие взгляды семнадцатилетних девчонок, готовых к конкуренции и, кажется, не боящихся буквально ничего. Впервые в жизни Итачи понятия не имел, как ему поступить.***
После того, как прозвенел звонок, возвещавший о начале перемены, и ученики и ученицы одиннадцатого “В” засобирались прочь из его класса, то и дело посылая ему веселые и даже игривые взгляды, Итачи счел за лучшее отвлечь себя необходимой к тому же физической работой. Он двинулся в обход по классной комнате, встраиваясь в поток подростков, прощавшихся с ним до следующей недели, и принялся поднимать стулья, составляя их на столешницы парт. Ему хотелось позорно спрятаться от настигнувшего его казуса, с которым он справился лишь титаническим трудом - просто заставив себя проигнорировать скабрезности и продолжить вести занятие. Сегодня он оказался один на один с теми удивительными качествами человеческой натуры, с которыми до этого никогда не сталкивался, хотя и проучился несколько лет в университете с половозрелыми уже мужчинами и женщинами, которые уже имели определенный багаж романтических и сексуальных отношений. Все это казалось ему странным и даже отчасти пугающим - Итачи и не предполагал, что получит подобный концептуально новый опыт именно в школе и в первый же свой полноценный рабочий день. А ведь Тобирама Буцумович и Мадара Таджимович усиленно инструктировали его перед вступлением в должность, однако почему-то никто из них не уделил времени обсуждению теоретической возможности возникновения у Итачи таких проблем. Зато - и это он запомнил хорошо - они не раз акцентировали внимание на том, что немалая часть работы учителя это умение “поставить себя”. В чем, Итачи с легким раздражением признавал, он все-таки с треском провалился. Конечно, это не могло бы быть ему достаточным оправданием, но он просто спасовал перед возникшей буквально из ниоткуда проблемой, которую попросту не смог спрогнозировать, к решению которой не был готов. Итачи никогда не задумывался о своей внешности как о привлекательной - она, скорее, была чем-то, с чем он жил всю свою жизнь как с призом, полученным в генетической лотерее, для участия в которой не требуется сделать буквально ничего выдающегося, на результаты которой невозможно повлиять. Это случайная удача, которую нельзя было считать своим достижением по праву. Ему говорили о том, что считают его красивым - и это определение было, с его точки зрения, лишено объективности - однако никогда раньше это не приносило ему больших проблем, чем ненастойчивое и весьма краткосрочное внимание сокурсниц, которые очень быстро понимали, что никакие отношения, кроме приятельских, его не интересуют. У Итачи были свои цели и стремления, лежавшие далеко за пределами такого рода социальных взаимодействий. И ему всегда казалось, что остальное подождет. Спортом он занимался исключительно ради поддержания здоровья, развития иммунитета, чаще - чтобы переменить деятельность и проветрить голову, но вовсе не затем, чтобы кого-то впечатлить, как большинство его сверстников. Следил за собой из неприязни к неопрятности и тяготения к порядку; прилично одевался, потому что располагал достаточными средствами и должен был соответствовать своему статусу, вращаясь в кругах влиятельных снобов, вертевших научный мир и готовых линчевать и за нечто меньшее, чем пренебрежение к любым существующим в их тесном сообществе традициям. Словом, внешний вид Итачи был последним, что он мог бы отнести к списку своих заслуг и поводов для гордости. Мать говорила ему вполне открыто, что Итачи, будучи умным, даже гениальным, и многогранно талантливым, кое в чем все-таки не смыслил решительно ничего. Он снисходительно улыбался материнским наставлениям, считая их чем-то несущественным, но сегодня, кажется, понял, что она имела в виду. И это не на шутку его встревожило. Когда Итачи водрузил последний стул на парту, в классе было уже пусто, а в школьном коридоре - тихо. Начался следующий урок, и Итачи малодушно ощутил облегчение - у него появилось время обдумать сложившуюся ситуацию в одиночестве и не занимая себя пустыми делами, которые помогли бы от нее спрятаться. Он прошел к учительскому столу, складывая свои конспекты в тонкую стопку и тяжело вздыхая. Если так продолжится, ему будет, мягко говоря, сложно выполнять свои обязанности без нареканий со стороны начальства. Заигрывать с терпением Тобирамы Буцумовича и уж тем более Мадары Таджимовича, который никогда не страдал от излишней снисходительности даже по отношению к своей родне, казалось затеей рискованной. Впрочем, риска в этом было не больше, чем в возможных слухах об особом отношении старшеклассниц к новому молодому историку. И эти слухи - Итачи не раз сталкивался с таким в университете - легко трансформируются в зависимости от настроения и степени испорченности их разносчиков. Эту проблему следовало решить как можно скорее, чтобы Итачи не пришлось отвлекаться от своей основной цели пребывания в школе. Саске. Он должен позаботиться о Саске. Итачи снял со спинки стула пиджак, набрасывая его себе на плечи и стаскивая стопку бумаг со стола с внезапной даже для самого себя небрежностью. Он просто выбит из колеи, вот и все, но это совсем не надолго, это точно пройдет. И он сможет хладнокровно рассудить, как ему действовать дальше, чтобы избежать любых последствий случившегося. И, конечно, всегда остается шанс, что ему просто повезет: к следующей неделе дети наверняка успокоятся, наигравшись с ним сегодня, и ему не нужно будет отвлекаться ни на что… лишнее. Такой вариант развития событий Итачи тоже вполне устраивал, если честно, вообще являлся для него наиболее удобным. Итачи похлопал себя по карманам брюк в поисках ключей от кабинета, затем проверил пиджак, и, не обнаружив искомого при себе, бросил взгляд на письменный стол. В эту же самую секунду его глаза в удивлении расширились, и похолодевшие пальцы едва не выронили собранные конспекты на пол: рядом с потертой тонкой связкой ключей на столе лежала небольшая записка, помеченная его именем. А под именем обнаружилось несколько говорящих строк: «Имя твое — птица в руке, Имя твое — льдинка на языке, Одно единственное движенье губ, Имя твое — пять букв.»