Отражение пламени

Рэнгоку приходит в себя с трудом. Не болит у него наверное… Да нет, в нем сейчас болит всё. Каждая жилочка, каждая косточка, кожа и даже мысли. Кажется, словно при каждой попытке хоть как-то собраться с духом голова раскалывается болью. И болит горло. Так, словно столп пламени поджог себя изнутри… Ах да. Он же так по сути и сделал!.. Выжег все свои силы в попытке убить врага и защитить детей. Дети! Хашира дернулся, силясь вскочить на ноги и рвануть на поиски компании Камадо… Но всё, что смог — это еще раз конвульсивно дрогнуть и, открыв глаза, исторгнуть тихий, хриплый, какой-то сухой стон-выдох. Какая-то пещера или скорее землянка. Потолок низкий и каменный, а вот стены и пол очевидно земляные. А Кеджиро замирает. Потому что смог открыть оба глаза. И только сейчас заметил, что рядом сидит демон. Спокойно сидит, скрестив ноги и опираясь о стену спиной, не сводя с очнувшегося охотника на демонов какого-то странного не читаемого взгляда размеченных номером глаз. — Не дергайся. Твои раны исцелились, но тебе нужно поесть. Твоя техника дыхания, ты же умер бы даже если б я и не пробил твоё тело, — продолжает говорить Аказа. Тихо и как-то безрадостно. Впрочем, он удивлен. Лежащий перед ним новообращенный демон несмотря на явно ужасный голод смотрит на него без капли тупой демонической дури, которую так часто можно было видеть у свежеиспеченных голодных демонов. Нет, взгляд золотистых глаз с вытянувшимся в линию зрачком совершенно точно осмыслен. Кеджиро все же дергается, заставляя себя сесть и опереться о ближайшую стену, прижимая ладони ко рту. Это чувство нельзя сравнить с человеческим голодом. А ведь он уже голодал, нередко во время миссий случалось несколько дней держаться на одной лишь воде. И то если удавалось эту воду достать. Но сейчас! Сейчас было в разы хуже. Во много раз. Потому что этот голод туманил рассудок, разрывал нутро и опалял жаждой не только рот и глотку, но и казалось бы сам разум. Осознание же ситуации и вовсе заставило скорчиться, обхватывая собственные колени руками и вжимаясь в них подбородком. Демон. Он теперь демон. И судя по всему — ему осталось недолго до того момента, как жажда возьмет над ним верх, навсегда превращая в монстра. Он не такой, как Незуко Камадо. Она редчайшее исключение, демон, которого он, Кёджиро, пожалуй, действительно признал. И он, похоже, не такой. Мысли путались, когда взгляд зарыскал по пещере. Катану он найти не надеялся, цветок глицинии тоже. Но мысль о том, что нужно срочно прекратить свою жизнь оказалась достаточно четкой. Ему не о чем жалеть — он спас тех людей в поезде, и тот паренек Танджиро с его друзьями и сестрой тоже наверняка уцелели. Так или иначе, а он спас их. И то, что это был его последний бой… То так тому и быть… Аказа, наблюдавший за каждой переменой эмоций на лице уже бывшего охотника на демонов, фыркнул, извлекая откуда-то из-за своей спины алый клинок. — Это ищешь? Мечтаешь меня прикончить за то, что я сделал, да? — его слова звучат хлестко. Он нарочно вызывает злость на себя. Потому что он не идиот. Он понял это смиренное выражение недавнего противника. И понял правильно. Это было не смирение с новым состоянием. Это было желание смерти. И то, как заблестели почти не изменившиеся янтарные глаза при виде родного клинка лишь подтвердило его догадки. Третий широко оскалился. Ну же, злись на меня! Ненавидь! Не смей мириться. — Не вернешь? — спокойно спросил Ренгоку, понимая, что смысла требовать катану нет. Зачем демону ее возвращать? — Верну. Когда ты наберешься сил, и мы сможем сразиться вновь, — самодовольно оскалился Аказа и прошелся ладонями по идеально отполированному клинку. — Я не собираюсь жить так. — Знаю. Но у тебя нет выбора, Кёджиро, — ухмыльнулся Аказа и мысленно признал, что у него тоже нет выбора. Очень скоро Мудзан узнает о его проступке и тогда придется приложить все возможные силы, чтобы остаться жить. Потому что он мало того, что не нашел голубую паучью лилию, так еще и против воли обратил в демона столпа пламени, очевидно зря потратив существенную часть крови Кибуцуджи. Тот, кого раньше звали Хакуджи, не хочет умирать. И не хочет, чтобы умирал один глупый и отчаянный хашира пламени. И он ни в коем разе не мыслитель. Он не такой, как мастер промывать мозги Доума. Или та же Даки. Он в конце концов боец. Не более и не менее. А потому он срывается с места, хватая новообращенного за шею и легко отводя в сторону обе руки. Так легко вздернуть на ноги, прижать к стене тошнотворно-слабое дрожащее от голода тело. И заглянуть в полыхнувшие яростью глаза. И Ренгоку дергается, силится вырваться несмотря на слабость, туман в голове и дичайший голод. Всё, что нужно — это дотянуться до катаны и отрубить себе голову! Это должно быть не сложно. Но сейчас, в подвешенном состоянии, упираясь макушкой в потолок и глядя в размеченные номером глаза демона, хашира чувствует злость. Искреннюю злость на монстра, который лишил его возможности умереть как человек. Тогда его тело отправили бы родным, чтобы те смогли его оплакать и похоронить. Теперь же от него останется лишь грязная изорванная одежда с пеплом. И, возможно катана. Это, конечно, если до его останков доберутся свои. Но мысли попросту выносит прочь, когда демон, прижав его своим телом к стене, вспорол клыками собственное запястье и притиснул его ко рту Кёжджиро. Эта кровь другая. Она пахнет иначе. И она тёплая. Слюна наполняет рот, и он едва ли успевает ее сглатывать, но все равно крепко стискивает зубы, закусывая губы изнутри. Чужая кровь пятнает кожу вокруг рта, а от ее запаха в глазах и вовсе темнеет. — Пей, Кёджиро, мне надоело смотреть на твои страдания. Это скучно. Охотник на демонов дергается, весь сжимается, понимая, что мало того, что ударить — вырваться не способен, а этот слишком ласковый для творящегося кошмара голос попросту с ума сводит. Сейчас он ведет себя совершенно не так, как во время их боя. Он кажется почти заботливым и отчасти почему-то напуганным. И это удивление от осознания заставляет хашира вздрогнуть слегка расслабляясь и теряя остатки контроля. Аказа удивленно замирает, чувствуя как его уже зажившую ладонь вылизывает от крови горячий язык. Он рад, что наконец достучался до уже бывшего врага. А еще демон гонит от себя мысль о том, что готов без конца распарывать себе запястье и не только, лишь бы подольше растянуть это странное ощущение. У него, пожалуй, сейчас впервые за долгое время совершенно нет слов.