Годжо Сатору можно было бы описать как человека, с которым вам наверняка не захотелось бы работать. Годжо Сатору – это… Сёко щурит глаза сквозь солнцезащитные очки на белый солнечный диск, прикрытый тонкими штрихами облаков. – Итак, кто для тебя Годжо Сатору, Гето Сугуру? «Если Годжо Сатору позовёт тебя драться во дворе Техникума, ты согласишься. Ты примешь вызов, потому что следовать за ним – первое и единственное, что тебе когда-либо было известно наверняка; потому что это было первым, что он сказал тебе в пятнадцать лет, когда столкнулся с человеком, который осмелился бросить вызов его положению среди шаманов. Ведь этим человеком был ты. Годжо Сатору поделится с тобой мнением о том, что кто-то конкретный должен умереть, а потом покажет тебе брызги крови этого «кого-то» на своих щеках, будто бы играя в «покажи и расскажи», а ты просто сотрёшь её с его кожи своими пальцами. А потом он замолкнет. Это не «покажи и расскажи», это воспоминание. Он запечатлевает твоё прикосновение в своей памяти, как ты впитываешь в себя чужую кровь. Или, может быть, всё совсем наоборот. А, может быть, всё это вовсе не имеет значения. Размазывать кровь по щекам – не нежно и совсем не мягко, и ты тоже не нежный и отнюдь не мягкий плюшевый мишка. Но иногда Годжо Сатору заставляет тебя задумываться о том, что такое нежность сама по себе. Потому что нежность – это боль, боль – это осторожность, а осторожность – это открытость, и каким-то странным образом ты всё ещё умудряешься совмещать в себе всё это. И это сбивает тебя с толку, потому что это простое слово никогда не несло в себе десяток значений. Не до Сатору. Годжо Сатору часто будет задавать каверзные вопросы людям, стоящим у власти. Тебе не придётся колебаться, потому что ты никогда не сомневался перед тем, как убить. Ведь это и есть ваша работа – просто профессионально приукрашенная проклятыми техниками и красивыми спецэффектами. Как красный, синий и пурпурный. Так что? Кто для тебя Годжо Сатору? Что ж, Годжо Сатору силён и кажется, будто бы он готов поставить на кон свою жизнь. Но на самом деле это никогда не было так – он всегда находит обходные пути, независимо от того, выше ли он этого или нет. Это заставляет тебя задаться рядом вопросов: чего он хочет, кто он, откуда, как сюда попал? Как так вышло, что ты занял место рядом с ним? И как у тебя получается идти в ногу с человеком, который просто парит над натянутым канатом, не касаясь его стопами, тогда как ты находишься ровно под ним? Годжо Сатору заставляет тебя задаваться рядом вопросов: кто ты, где твоё место, почему ты из раза в раз ловишь на себя взгляд сильнейшего из ныне живущих магов с другого конца двора или почему он хочет поделиться с тобой сигаретами. И спорить в данном случае бесполезно, потому что Годжо Сатору делает всё, что ему заблагорассудится, а ты всё равно будешь спрашивать самого себя почему, что, где и как ты, чёрт возьми, оказался на том конце вопроса, заданного Сёко, который следует оставить звёздам». – Что ты имеешь в виду? – Просто спрашиваю. Он всё ещё твой лучший друг?
***
iv. (пятнадцать)
– Годжо! Годжо Сатору! Иди сюда, прекрати бегать с проклятым— Беловолосый мальчик с длинными, жилистыми и неуклюже большими для него конечностями всем весом своего тела врезается в девушку с тёмными волосами длиной до подбородка. Нечто среднее между косой и изогнутым кинжалом взлетает в воздух и приземляется с металлическим лязгом и глухим хлопком на каменные ступени. Смех мальчика скачет в тонах, явно ломаясь, и он задыхается в нём из-за нехватки кислорода. Лицо девушки багровеет, когда она стирает с лица песчинки гравия и смотрит на свои пальцы. – Я же предупреждал, что собираюсь подшутить над тобой. – Белые волосы косыми штрихами падают на глаза, и он быстрым, резковатым движением убирает их в сторону и вскакивает на ноги. – Это была не шутка, – категорично говорит девушка, принимая протянутую ей руку с искривлёнными в отвращении губами. На мгновение кажется, что мальчишка собирается грубо возразить – на его лице появляется совершенно по-детски возмущённое выражение, и он сначала открывает рот, но затем, будто передумав, захлопывает его, громко щёлкнув зубами, и поворачивает голову к приближающемуся к ним Сугуру. Подойдя ближе, Гето чувствует, как у него предательски перехватывает дыхание – он буквально не может оторвать взгляда от светловолосого парня. Ярко-бирюзовые океанские воды, взбивающие песок и измельчающие камни, пенистые гребни волн, выбрасывающие их на берег; ослепительно белые ресницы и пойманный на них солнечный свет. Сугуру не уверен, кажутся ли эти глаза ему проницательными или же жуткими. Или ни то, ни другое. Мальчишка усмехается, кривя лицо в совсем несимпатичной гримасе. – Кто это? – Он тычет пальцем Сугуру в грудь, обращаясь к девушке, пристально смотрящей на Сугуру. – Новенький, – коротко отвечает она, не отрывая от него взгляда. – Ха-а-а? – до неприличия громко тянет мальчишка. – Ещё один? У нас ведь уже было пополнение? – Он твоя замена. – Сёко ухмыляется, наконец отводя от него взгляд. – Не смешно. – Нет, я серьёзно, тебя заменяют. Они решили, что твои глаза не стоят того. – Сё-ко, – тянет мальчишка, явно собираясь спорить. Сугуру не хочет вдаваться в подробности этого разговора, потому что девушка – Сёко – снова смотрит на него, вопросительно изогнув бровь. – Итак, – говорит она и смотрит на него, изогнув бровь, – я слышала, ты управляешь проклятьями. – Типа того. Беловолосый мальчишка затыкается на полуслове и усмехается уголком рта. – Кого волнуют проклятые техники, когда мы можем просто пойти поиграть в новую игрушку? – Я Йери Сёко. – Продолжая игнорировать его, она кивает Сугуру. – Гето Сугуру. – Он отзеркаливает её жест. – Ещё раз, если начальство посмеет встать на моём пути— – Годжо Сатору. – Сёко хватает мальчишку за затылок, насильно склоняя его голову в вежливом кивке. – ... вот я и подумал, что наконец-то— – Ну, значит, неправильно подумал, – вздыхает Сёко, закатывая глаза. – Я играл уже, – буднично сообщает Сугуру. Мальчишка – Годжо – тут же затыкается, замирает на месте, перестаёт размахивать своими конечностями, а затем бросается к Сугуру. Подаётся к нему всем телом так, что эти два широко распахнутых океана оказываются слишком близко к его лицу, глядя с навязчивым вопросом. – Ты был там? – Он быстро хлопает белыми ресницами, вскидывая брови. – Какие там игры? Они расширили свой ассортимент? Он снова тычет пальцем Сугуру в грудь, но на этот раз находится ближе, поэтому Сугуру шлёпает его по руке и отстраняется. В ответ на это Годжо хмурится и тоже отступает. Сёко дёргает его за рубашку, заставляя сделать ещё шаг назад, пока расстояние не возвращается к приличному. Эти глаза вызывают беспокойство, закручивающееся в животе Сугуру тугим узлом, но он предпочитает игнорировать его, отвечая мальчишке сердитым взглядом. В воздухе пахнет бергамотом и чем-то ещё приторно-сладким от цветущих во дворе деревьев. Из-за этого и без того беспокойному желудку становится ещё хуже. Действуя по инерции, Сугуру тоже делает шаг назад от Годжо и переводит взгляд на усыпанные белыми и розовыми бутонами деревья, старательно избегая льдистых требовательных глаз, взгляд которых не отрывался от него с тех пор, как Годжо увидел его. – Там много классических игр. Я какое-то время играл в Donkey Kong Country 2— – Мы уходим, сейчас же, – перебивает Годжо, теперь уже дёргая Сёко. Его взгляд наконец-то отрывается от Сугуру, но он внезапно для самого себя понимает, что чувствует разочарование. Оно болтается где-то между его лёгкими, колышась от каждого вдоха и выдоха. Годжо. Годжо Сатору. Тот, о ком они говорили полушёпотом, тот, чьё имя с самого рождения знает каждый шаман. Годжо, беловолосый мальчишка с глазами, похожими на центр урагана, тот, кто носит странную брошь в форме ягнёнка, прикреплённую к его униформе, тот, к чьей торчащей из-под пиджака футболке приклеена мультяшная наклейка. Тот, кто хватает Йери за воротник её пиджака, таща её в игровой центр, в котором он так мечтал побывать. Тот, у кого те самые глаза. Но не те, что напоминали об океане и морской пене, а те, о которых шепчутся старейшины: шесть глаз. Сугуру хочется рассмеяться – и вот этого мальчишку все они боятся? И проклятья, и шаманы? Он улыбается, радуясь, что Годжо и Сёко не обращают на него внимания, споря и дёргая друг друга за одежду. Его? Йери взвизгивает, а Годжо смеётся. Снова этот ломкий звучный смех. Тот, который звучит как скрежет металла о металл, тот, который колется как колючая проволока, трещит, как разрезаемая ею хлопчатобумажная ткань. В конце концов Годжо удаётся убедить Сёко пойти поиграть с ним, и он нетерпеливо тянет её прочь со двора. На полпути он отпускает полу её пиджака и резко поворачивается, снова встречаясь взглядом с Сугуру. – Ты идёшь? – И этот вопрос звучит как вызов. Как борьба. Совершенно не думая, даже не попытавшись задуматься о том, чего же кто-то там боится, Сугуру следует за Годжо Сатору.***
Они никогда не проводили время наедине друг с другом. На самом деле, Сугуру просто боится находиться рядом с этим беловолосым вундеркиндом, чей рот оказался громче, чем его несовершенная техника. Что-то о красном, синем и космосе? Что-то о космосе? Это и есть бесконечность, о которой он постоянно говорит? Это то, о чём говорит Масамичи? (На самом деле, он не этого боится. Он—) Сугуру вздыхает. Такая техника, как «космос», звучит слишком ненадёжно и, честно говоря, даже глупо. Он всегда такой несносный. И громкий. И невольно заражает этим всех вокруг себя. (а ещё милый – на грани зубной боли, почти как пчела в пыльце, балерина в снежном шаре, каждый из которых спрятался внутри его глаз; только вот снежный шар может треснуть и истечь глицерином, а он—) Что ещё хуже – Годжо Сатору отказывается оставлять Сугуру в покое. Именно так он совершенствует искусство отчуждённости или же просто старается держать всё, что ему хотелось бы высказать этому парню, при себе. По крайней мере, до тех пор, пока его не спровоцировать, Гето Сугуру вполне успешно удаётся сохранять хладнокровие. Но Годжо Сатору, по всей видимости, поставил себе цель сделать всё, что в его силах, чтобы вывести его из себя. Докапываться до всех подряд во время занятий, прерывать его тренировки, отрывать от чтения или попыток научиться чему-то новому. Независимо от того, по какому поводу или в какой ситуации, долговязый идиот с паучьими конечностями прилипает к нему намертво, пытаясь спросить его обо всём и сразу или рассказать ему сразу всё, что есть в бесконечности. – Почему мы должны идти вместе? – спрашивает Сугуру, слишком чётко проговаривая каждый звук, чтобы как следует выразить всё своё недовольство, колющее губы и язык. Масамичи вскидывает брови. – Не я решаю. – Кто же тогда? – Кто-то другой. – Мужчина пожимает плечами. Если Сугуру позволит себе издать хотя бы один звук, даже отдалённо напоминающий недовольный стон, это станет очередной победой Годжо. Поэтому он просто поджимает губы, слегка кланяется и покидает двор. Какое-то время он бесцельно слоняется среди густых зарослей кустарника и деревьев – зелени гуще воды, – пока не выходит на дорожку, ведущую к одному из его любимых храмов. Солнце проникает сквозь плотную листву, стекает по ней жидким мёдом на землю. Когда Сугуру поднимает голову, его свет рассыпается на сотни солнечных зайчиков разного спектра. Через бликующий на солнце пруд перекинут аккуратный мостик. Лилии в нём цветут круглый год. – Эй. Сугуру дёргается и переводит взгляд на Годжо, появившегося перед ним буквально из ниоткуда. Сугуру хочется быть чуть более раздражённым, чем он есть на самом деле. – Ты следил за мной? – Может быть, – усмехается Годжо, слегка пожав плечами. Сугуру морщится. – Ты меня не заметил, да? Верно? Я был очень тихим? – Энергия расходится волнами от Годжо, отражается от деревьев, резонирует на воде, бликует и рассеивается, подобно солнечным лучам. У Сугуру появляется внезапное желание повалить его на землю. – Я подкрался к тебе незаметно? – всё ещё продолжает откровенно насмехаться Годжо, склонив голову набок, будто бы большой игривый пёс. – Что тебе надо от меня? Сугуру уже готов пойти в противоположном направлении, снова направиться во внутренний двор и просто запереться в своей комнате в общаге, но Годжо просто молча подходит к нему так, будто бы он из себя ничего не представляет, и встаёт перед ним. Поднимает руку и прижимает её к груди Сугуру. Гето отпихивает её от себя точно так же, как в первый день их знакомства – будто бы это что-то мелкое и назойливое, но совершенно обычное; как от рутины, из лап которой им так и не удалось выбраться, но в которую они никогда и не попадали по-настоящему. Он хмурится, потому что прикосновение руки Годжо похоже на касание нагретой на солнце одежды к обнажённой коже, а не на ожидаемый холодный кубик льда. На его губах играет лукавая улыбка. – Сёко занята, – заявляет Годжо, глядя на Сугуру своими огромными льдистыми глазами, от которых беспорядочно отражается солнечный свет, бликуя, будто на гранях бриллианта. - И? – усмехается он. – Не могу её отвлекать. – Поэтому отвлекаешь меня. – Верно. – Кивает Годжо и, прежде чем Сугуру успевает что-либо ответить, добавляет: – Так ты думаешь, что они посылают нас с тобой, чтобы мы о чём-то не узнали? – Он отстраняется, но запах бергамота остаётся на месте. Сугуру наблюдает за тем, как Годжо с хрустом разламывает сухую веточку подошвой своего потёртого, грязного и местами порванного конверса. Затем делает шаг в сторону и огибает ствол дерева. – Возможно. На самом деле, Сугуру действительно думал о чём-то подобном: старейшины явно хотели, чтобы Годжо находился как можно дальше от Техникума. Единственная причина, по которой их поставили в пару, была связана с чем-то, о чём они не должны были знать. По всей видимости, старейшины не могли позволить себе допустить появление любопытного Годжо на секретном собрании. То есть, по сути, Сугуру просто выступает для него нянькой. Или, может быть, даже не нянькой. Может быть, он просто нужен, чтобы перетянуть на себя внимание Годжо. – Слишком много разговоров для взрослых, которые боятся пятнадцатилетнего ребёнка, – сухо добавляет Сатору, во второй раз оборачиваясь вокруг дерева. Сугуру фыркает в ответ на это, и Годжо тут же поворачивает голову в его сторону, перестав кружиться вокруг дерева. Его глаза блестят и кажутся даже немного прозрачными в ослепительном свете летнего солнца. Лёгкая улыбка тянет уголки его губ вверх. Если бы они были чуть больше, тёмно-каштановыми и немного более робкими или невинными, Сугуру мог бы описать эти глаза как глаза лани. На самом же деле они были совершенно антонимичны им. Они всё ещё большие, пронзающие душу. На их поверхности плещется что-то жестокое, отражается, как солнце в глубоких океанских водах, – оно живое, как будущее, держащее заряженный пистолет твёрдой рукой. Всего секунду, на крошечное, совершенно незначительное мгновение Сугуру подумывает о том, чтобы спросить его о шести глазах, но всё же решает сдержаться, чувствуя себя грубым и назойливым даже от того, что просто думает об этом. Поэтому вместо этого он просто решает пошутить. – Ну, у тебя ведь и правда шесть глаз. Нельзя допустить, чтобы ты смотрел на них ими. – Я не паук, – возмущённо говорит Годжо, пожимая плечами, и переводит взгляд на лужицы солнечного света у ног Сугуру. Через мгновение он снова обхватывает ствол дерева рукой и принимается кружиться. – Нет? Разве? Тогда почему у тебя такие тонкие конечности? – Сугуру кивком указывает на его острые колени и локти. Годжо отпускает ствол дерева и смеётся своим неприятным ломким мальчишеским смехом, натягивая рукава футболки на локти. (На самом деле, не такой уж он и неприятный). – Эй, может быть, для тебя я и похож на паука, но, по крайней мере, мои единственные друзья – не проклятья. Сугуру закатывает глаза, встретившись взглядом с Годжо. Чужое лицо искажается в кривлянии – гримаса такая же, как и его смех. Одновременно выглядит и раздражённо, и нелепо. – Попытка не засчитана. Они всё равно будут более приятной компанией, чем ты, – легко парирует Сугуру. – Как так? – Они тихие. – Значит, я слишком много болтаю? – Годжо хватается за дерево, снова кружась вокруг него. – Слишком много. Скорее всего, это всё игра солнечного света, но внезапно уши Годжо становятся розовыми-розовыми. Сугуру чувствует, как что-то незнакомое изнутри упирается ему в грудную клетку. Годжо отпускает дерево и медленно подходит к нему, перекатываясь с пятки на носок и обратно – намеренно слегка неуклюжей походкой. Он подходит к нему (да, его уши определённо розовые; глаз не шесть, но под взглядом двух льдистых океанов Сугуру всё равно начинает чувствовать, что задыхается) и дёргает его за запястье. Ладонь Годжо на ощупь оказывается тёплой, как медовое лето – сухое и сияющее солнечным светом. Всего за мгновение лицо Сугуру заливает ярким румянцем, который быстро переходит и на шею, будто бы растекающийся по небосводу кроваво-красный закат. Он выдёргивает руку из хватки Годжо. Подальше от его глаз. Годжо хихикает. Он – протоплазма, центр, окруженный блестящими каплями солнечного света и тошнотворно-сладкого летнего воздуха. Годжо говорит, но Сугуру едва слышит его слова, будучи слишком захваченным в том послесвечении, которое исходит от того места, где на его запястье смыкались чужие пальцы. В ушах звенит, лицо предательски горит румянцем под гнетущим солнцем и не менее давящим прикосновением. Он с чем-то соглашается, автоматически отвечает на вопрос. Тепло разливается по его плечам, когда Годжо кладёт свою костлявую руку на одно из них и тянет его прочь от его любимого храма. На обратном пути в Техникум Годжо дёргает его за волосы, играет с ними, свёрнутыми в больше не тугой пучок, а Сугуру методично пытается отбиваться. Но каждый раз, будто бы забывая о предыдущем, руки Годжо всё равно возвращаются, путаясь в чёрных прядях. Сугуру не против. После нескольких первых поползновений, он перестаёт отталкивать Годжо от себя.///
Чуть позже Сугуру наблюдает за тем, как Годжо нависает над Сёко или небрежно обнимает тут же начавшего ругаться Масамичи за плечи. Сугуру хочется поговорить с Сёко или хотя бы с кем-то ещё, но он в очередной раз оставляет всё как есть.***
Солнце садится, корпуса средней школы пустеют. Они изгоняют первого проклятого духа. Точнее, Годжо изгоняет. Сугуру честно собирается помочь, но останавливается. И пристально наблюдает. Океанская голубизна глаз Годжо разбивается о что-то, что он считает насилием. Насилием, которое, как ему показалось, он видел в них на днях. Обмякшее тело проклятья лежит в луже пурпурной крови. – Вот так. Ты больше не будешь доставать школьников, верно? – Годжо пинает изуродованное тело ногой – нервный и неукротимый, на его губах расплывается ухмылка. – Это отвратительно. Нам обязательно самим убираться? – спрашивает Сугуру, пока Годжо всё ещё продолжает любоваться своей работой так, будто бы она – музейный экспонат. – Так, ладно. Не я его убил, так что и уборка тоже не на мне. – Не будь таким грубым, по-моему, вышло неплохо. – Прекрати. – Прекратить что? – Годжо пожимает плечами и перестаёт пинать мёртвое тело проклятья мыском ботинка. Вместо этого он поворачивается к Сугуру – в его глазах плещется ярость, из-за чего они почти что сверкают. У Сугуру перехватывает дыхание. – Прекратить что? – повторяет Годжо. Насилие затихает, и его рука снова тянет Гето за запястье. Сугуру высвобождает руку из слабой хватки Годжо. – Ничего. Просто. Давай пойдём дальше. Мы ведь ещё не закончили.///
Годжо медленно шагает вдоль ограды территории средней школы, высокая трава скользяще касается его лодыжек. Затем он резко останавливается, отшатываясь назад. – Эй, можешь найти мне палку? – А? – Палку, дай мне палку. Сугуру наклоняется, роется в траве и находит Годжо тонкую, наполовину сломанную палку. Он протягивает её ему, глядя на когда-то белые рукава его рубашки, влажные от пурпурной крови, брызги которой, похожие на капли черничного сока, кажется, осели и на его щеках. Годжо тычет пальцем в землю, и Сугуру заглядывает ему через плечо. На земле сидит рогатый жук. Сугуру отступает на шаг назад, утыкаясь спиной в заросли какого-то шипастого куста. – Фу, не трогай его— Лунный свет, отражающийся в льдистых глазах, встречается с его собственным. Годжо улыбается по-мальчишески глупо и искренне – даже в какой-то степени очаровательно. Сугуру смотрит, в очередной раз потерявшись в ночном небе. И он всё ещё смотрит, когда Годжо берёт палку, размахивая ею перед собой, а затем поднимает рогатого монстра с её помощью. Он ползет, покачиваясь, по тонкой палочке к толстому листу какого-то дерева, куда Годжо его услужливо подсаживает, с улыбкой наблюдая за тем, как жук ковыляет к центру листа. – Если он упадёт, не наступай на него. – Подмигивает Годжо, указывая на тротуар. Сугуру недоуменно моргает, глядя на, по-видимому, вполне довольного жизнью жука. – Не буду, – говорит он, хотя и не уверен до конца, действительно ли Годжо был серьёзен, когда просил об этом. – Мы ещё не закончили. – Годжо всё ещё дико улыбается, наконец сосредотачиваясь на задании. Они переходят к правому корпусу – закат целует белые волосы, окрашивая их в розовый. На лунные глаза находит тень восторга от убийства. Нет, не убийства. Не насилия. Чего-то совсем другого. – Боишься? – Его глаза сверкают. – Нет, идиот. – Усмехается Сугуру. – Тогда почему твои глаза так похожи на луну? – Похожи на луну? «Разве ты не о своих глазах говоришь?» – Да… – Годжо делает паузу. – Такие большие… Как будто тебе страшно. Сугуру похлопывает себя по бедру, затем чешет его, чувствуя себя так, будто по нему ползёт этот проклятый жук. – Просто заткнись. Если я доберусь до проклятья раньше тебя, то завтра ты кормишь меня ужином. Пора тебе заплатить за все те разы, когда ты этого не делал. – Хорошо-хорошо, – тянет Годжо. – Как скажешь, Су-гу-ру. От звука своего имени, произнесённого Годжо, Гето чувствует, как по его спине, предплечьям и бёдрам бегут мурашки.***
Сатору громко жует своих желейных мишек, ничуть не стесняясь и сидя рядом с Сугуру, а потом неожиданно дёргается в его сторону и запихивает липкого медведя ему в рот. Химический ананас лопается у него на языке, когда он прокусывает мармелад. – Твои любимые, да? – Скорее, единственные, которые мне нравятся. – Угадал. – Ухмыляется Сатору. – Ты мог бы просто дать его мне. – Нет-нет, это было бы слишком скучно. Сёко смотрит на них через стол с весьма странным выражением на лице – смесью отвращения и недоверия. – Что? – в один голос спрашивают они. Она открывает рот, прикусывая нижнюю губу. Отвращение на её лице превращается в веселье, но недоверие всё ещё сохраняется. – Ничего, совсем ничего.***
v. (двадцать один)
Сквозь повязки, закрывающие его глаза, Сатору смотрит на Сугуру, свернувшегося калачиком на своей кровати. Мусорное ведро стоит справа. Волосы влажные от пота, прилипли к лицу и ровными росчерками перечёркивают кожу, которой касаются. – Привет, – выдыхает он. Сугуру вяло, с усилием переворачивается на спину, глядя на Сатору. – Привет. Не думал, что ты придёшь так рано. – Ну. Так вышло. Сугуру медленно моргает, глядя на него со своего места на кровати. Его лицо бледное, как солнечный свет ранним утром, льющийся через треснувшее окно. Сатору прочищает горло, глядя на открытое окно, но никак не на Сугуру. – Ты в порядке? Вопрос звучит довольно жалко. Он глупый. Любой мог бы бросить всего один взгляд на Сугуру, чтобы понять, что он совсем не в порядке. Но молчать трудно. Чертовски трудно не спросить это, когда Сатору знает, что Сугуру буквально живёт в страдании, а не заглядывает в него периодически, как это делают все остальные люди. Поэтому он всё равно спрашивает это, надеясь, что Сугуру сможет дать ему ответ, который не то чтобы имеет отношение к его здоровью, но очень даже связан с— Гето фыркает – горько, раздражённо. – Ладно, я знаю, что ответ отрицательный, – поспешно добавляет Сатору. Сугуру вздыхает, осторожно перекатываясь на бок подальше от Сатору. – Что это за бинты? – спрашивает Сугуру, уткнувшись лбом в прохладную стену. – Глаза чувствительны. – О чём ты? – Голос Сугуру звучит тихо и хрипло. – Ты пробовал поесть? – Сатору меняет тему. – Похоже, что я могу есть? – Сугуру стонет. Спазм сводит его тело судорогой. – Это не— – Сатору— – Позволь мне помочь, – выпаливает Сатору. Получается громче, чем он планировал, более отчаянно, чем он хотел бы показать. В комнате воцаряется тишина после этой внезапной вспышки. Сугуру всё ещё тяжело дышит ртом, пытаясь контролировать тошноту, и это единственный звук, который разрезает заполненное частицами пыли пространство комнаты. – Ты не можешь ничем мне помочь, – говорит Гето спустя пару секунд и устало вздыхает. – Я могу, – настаивает Сатору, прекрасно понимая, к чему всё идёт, но уже будучи не в силах остановиться. – Нет, не можешь. Ты не можешь мне помочь, Сатору. Не в этот раз. Что бы ты знал, бывают случаи, когда ты не можешь стать для кого-то спасительной благодатью. Что-то просто есть, и ты ничего не можешь сделать, чтобы изменить это. – Чёрт возьми, что это вообще должно значить? – Некоторые вещи просто есть. – Уточни. – Уточнить что? Ты хочешь понаблюдать за моим позором перед тобой? Поговорить о том, насколько я слаб? Сесть и обсудить всё, что меня беспокоит? Это то же самое, что говорить со стеной, которой плевать, что и откуда берётся. Так что нет уж, спасибо, побереги свои чувства. – Меня это не смущает, ты же знаешь, что это не— – Ох? – невесёлый смешок вырывается из горла Сугуру, приходясь ударом молотка по костям Сатору. – Может быть, это не смущает только тебя одного. – Сугуру— – Прекрати. – Сугуру— – Я же уже сказал, ты ничем не можешь помочь. – Ты даже не даёшь мне попробовать! – Сёко снова попросила тебя прийти ко мне, да? – хрипло выдыхает Сугуру. Сатору стискивает челюсти, скрипя зубами. – Нет, не в этот раз. В комнате снова воцаряется тишина. – Убирайся. Сатору подчиняется.///
Ну, по крайней мере, на час, сорок пять минут и двадцать семь секунд. Погоняв в голове произошедшее сначала раз, потом два, три и ещё шесть напоследок, Сатору возвращается в спальню Сугуру. На этот раз он ничего не пытается сказать – просто молча переступает порог и встаёт рядом с тумбой под телевизор, на экране которого прыгает яркая картинка какого-то мультика. Он делает глубокий вдох и подходит к Сугуру с его стороны кровати. – Иди ко мне, – шепчет Сатору так, чтобы не перебить звуки телевизора, но и так, чтобы Гето мог его расслышать. – Что тебе нужно? Я же сказал тебе уйти, Сатору. – Сядь. Сугуру хмурится, но всё равно подчиняется, осторожно приподнимаясь на постели и глядя туда, где под бинтами прячутся льдистые глаза, когда Сатору протягивает к нему руку. – Что ты делаешь? Но на этот раз Сатору не собирается отвечать на его вопросы. – Иди за мной. – Он берёт Сугуру за руку и тянет его прочь из комнаты. До ванной комнаты он добирается, не пытаясь возражать. Там Сатору набирает в ванну горячую, почти что кипяток, воду и сыплет туда немного эвкалиптовой соли. – Что ты делаешь? – Залезай. Сугуру поднимает брови. – Не волнуйся насчет одежды. Можешь оставить её, если хочешь. Сугуру уже было открывает рот, чтобы ответить, но в последний момент передумывает и вместо этого просто стягивает с себя свою пропитанную потом футболку и штаны, оставляя только боксеры. После этого он переступает бортик ванной, а Сатору берёт шампунь с полки и тоже раздевается, точно так же оставляя на себе только бельё, прежде чем забирается в ванную, игриво подмигнув поморщившемуся Сугуру. Сев позади Гето, Сатору притягивает его к своей груди и медленно тянет их вниз, чтобы вода достигла уровня груди. – Что это значит? – бормочет Сугуру. – Ничего. Просто ванна. – А то я не догадался, – хмыкает Сугуру. – Просто расслабься, – фыркает Сатору, проводя руками по жёстким прядям чужих волос и спускаясь поглаживаниями на плечи. Затем он берёт небольшой ковшик, стоящий на бортике ванной, наполняет его водой и осторожно выливает её на смоляную макушку. Волосы тут же впитывают в себя влагу, а остатки её быстрыми струйками стекают по спине, очерчивая острый разворот лопаток и выступающие позвонки. Сатору вспенивает в ладонях шампунь и распределяет его по волосам Сугуру, стараясь лишний раз не концентрироваться на тепле его кожи на своей собственной. Поэтому на какое-то время он сосредотачивается исключительно на том, чтобы как следует помассировать кожу чужой головы, и получает в ответ на это тихий стон, который тут же прокатывается электрическим импульсом по его нервным окончаниям. – Приятно, – бормочет Сугуру в полудрёме, разморенный лаской и горячей водой. – На то и был расчёт, – отзывается Сатору, перебирая в мыльных пальцах мокрые пряди. Начинает с висков, снова массируя у самых корней, затем за ушами, где легко прощупывается изгиб кости и кожа особенно мягкая. Не следуя никакой определённой последовательности, но просто желая подарить Сугуру долгожданное облегчение, Сатору чувствует, как он расслабляется. Чувствует, как ватное тепло расползается по чужому телу, от рук перекидываясь на грудь, а тихие стоны отдаются вибрацией в его собственной грудной клетке. Так что в конце концов он так втягивается, что импровизированный массаж приобретает устойчивый ритм. Сатору всё ещё продолжает перебирать волосы Сугуру, с которых уже давно пора было бы смыть мыльную пену, но он намеренно оттягивает этот момент. Ещё рано. Потому что так у него есть возможность подрагивающими ладонями спуститься на шею, массируя напряжённые мышцы. Сдвинув тёмные скользкие пряди в сторону, Сатору указательным и большим пальцем трёт и сжимает кожу на чужом загривке, спускаясь таким манером ниже, пока не достигает плавного изгиба плеча. Примерно в тот же момент Сугуру стонет. Громко. Кожа под пальцами Сатору мягкая и упругая. Он трижды сглатывает, тяжело вздыхая, и останавливается здесь, продолжая массировать напряжённые мышцы чужих плеч. Сатору думает о том, что на сидящем между его ног Сугуру нет ничего, кроме мокрых боксеров, но заставляет себя поймать эту мысль ещё на полпути и сосредоточиться на ощущении мягкой кожи под кончиками своих пальцев. Но не то чтобы она, скользкая и блестящая от мыльной пены, нагретая водой и паром, могла отвлечь его от желания переместить руки куда-нибудь ещё. Поэтому Сатору просто продолжает тщательно массировать плечи и шею Сугуру до тех пор, пока тот не расслабляется полностью, опускаясь в воде ещё ниже – почти как закатное солнце на горизонте. Сатору чувствует, как предательски нагревается его собственное тело, как внутри него всё вскипает и с шипением испаряется, затуманивая разум и делая мысли бессвязными. Всё, что ему хочется, – это проследить руками каждый изгиб сильного тела, запомнить, как расслабляются мышцы под его пальцами, узнать, в каких из них концентрируется больше всего напряжения, запомнить красоту их сокращения при малейшем движении. Сатору облизывает губы, ощущая на языке привкус пены. Мог ли он обвести губами изящные очертания широкого разворота плеч Сугуру? Ослабить напряжение в нём, прочерчивая языком свою собственную карту каждой ямки и изгиба? Сатору резко выдыхает, а затем легко отстраняется от Сугуру, стараясь сохранять между ними безопасную дистанцию, в то время как его пальцы всё ещё продолжают массировать его плечи. Сугуру снова тихо стонет, и Сатору решает, что пришло время наконец смыть пену. – Закрой глаза, – мягко просит он, поднимая ковшик над головой Гето и смывая с его волос остатки шампуня. Хлопья пены оседают на воде, стекают белыми дорожками по спине Сугуру, стирая с неё отпечатки пальцев Сатору так, будто бы их и вовсе никогда не было. Сатору возвращается к массажу с прежней нежностью, с нажимом лаская каждый изгиб, очерчивая каждую впадинку или выступ – Сугуру продолжает тихо одобрительно постанывать, и от этих звуков кровь приливает к голове Годжо, окрашивает его уши в алый, заставляет его тело нагреваться иначе, чем от тёплой воды в ванне и мыльной пены. Ему хотелось бы запомнить навсегда каково это – лелеять Сугуру вот так, касаться его волос, перебирая жёсткие пряди в пальцах; запомнить, как вода блестит и стекает с его плеч по спине, оставляя после себя слабо пузырящиеся мыльные следы вдоль линии позвоночника. – Твоя очередь, – внезапно говорит Сугуру. – Пока вода ещё не остыла. – Он перехватывает Сатору за запястье, не давая ему больше трогать его волосы. – Что? – переспрашивает Сатору, пытаясь собраться с мыслями. – Ты набрал ванну, и я тоже хочу проявить заботу. – Но это было для тебя. – Забей, Сатору, – говорит Сугуру, всё ещё следуя своей глупой привычке обращаться как будто к стене, а не к самому Годжо; его голос отдаётся эхом от стеклянных дверей душевой. – Повернись. – Сугуру разворачивается лицом к Сатору, и тот замечает искреннюю лёгкую улыбку на чужих губах. Гето больше не выглядит как призрак самого себя – к лицу вернулся цвет из-за горячей воды и пара. Мокрые волосы штрихами перечёркивают плечи и грудь на уровне ключиц. – Повернись, кому говорю, – мягко повторяет он, толкая коленку Сатору костяшками пальцев под водой. Но даже этого простого прикосновения достаточно, чтобы разум Годжо снова предательски поплыл. – Сними бинты. И держи глаза закрытыми, если свет для них слишком яркий. Сатору подчиняется. С неохотой, но всё же делает так, как ему велит Сугуру, и первым делом чувствует его руки на своих плечах – тут же распахнув глаза, он дёргается, отстраняясь. – Что ты делаешь? Сугуру смеётся. В воде лопается пузырь. – Мне казалось, ты собирался помыть мне волосы? – Так и есть. Сугуру кладёт ладонь между его лопаток, легко потирая кожу. – Расслабься, Сатору. Сатору снова поворачивается к нему спиной и позволяет Сугуру провести кончиками пальцев по его плечам, а затем вылить содержимое ковшика на волосы. Вода тёплая, но руки Гето теплее. Прикосновение воды лёгкие и даже в какой-то степени нежные – она струится по его волосам, впитываясь в белые пряди, но руки Сугуру мягче и заботливее. Сатору не уверен, нравится ли ему это, или, может быть, ему это слишком нравится – и в этом определённо есть проблема. Поэтому он держит глаза закрытыми и сосредотачивается на том, чтобы успокоить своё сбивающее дыхание. Но в какой-то момент, действуя скорее подсознательно, чем осознанно, Сатору прислоняется спиной к груди Сугуру и понимает это только тогда, когда отделяет тепло его тела от тепла воды ванной. Примерно тогда же у него возникает желание устроить парное утопление прямо в этой ванне. Но вместо этого он просто ложится на грудь Сугуру, сидя у него между ног и почти до самого подбородка уйдя под воду. Гето же скользит ладонями по его предплечьям к ладоням и перебирает пальцы своими, легко оглаживая между ними, но не касаясь мест, где кожа туго обтягивает кости. – Друзья принимают ванну вместе? – Сатору звучит сонно, когда задаёт этот вопрос, чувствуя, как его собственный голос отдаётся вибрацией в груди Сугуру. Точно так же, как это было наоборот совсем недавно. А ещё он чувствует, как Сугуру согласно мычит, усмехаясь, и этот звук в очередной раз вибрирует по направлению линии его позвоночника. Параллельно с этим он всё ещё продолжает перебирать его пальцы, почти переплетая их со своими. Но Сатору хотел бы, чтобы Сугуру переплёл их. Поэтому сгибает пальцы, надеясь, что Гето поймёт; подталкивает своей ладонью его, надеясь, что его подушечки пальцев достаточно красноречиво упираются в тыльную сторону его ладони. И Сугуру понимает, беря Сатору за руку и переплетая их пальцы. – Хм, не знаю. – Ну, мы же друзья. – Да. – И мы купаемся вместе. – Верно. – Так значит, всё-таки друзья моются вместе? В ответ на это Сугуру смеётся всё тем же своим до невозможности нежным смехом. – Конечно, Сатору. Друзья моются вместе. А потом сжимает его руку в своей.***
Сидя со скрещенными ногами на кровати, Сугуру чистит апельсин, сбрасывая кожуру на тарелку перед собой. Он отрывает от неё кусочки резкими, сильными движениями, подцепляя короткими ногтями; апельсин то и дело брызжет соком, и Гето каждый раз на это серьёзно морщится. Закончив чистить фрукт, он собирает кожуру в кучку, не обращая внимания на то, как светло-оранжевая полупрозрачная жидкость стекает по его рукам, а между пальцев из-за неё влажно хлюпает. Он не аккуратен. Сатору выдыхает воздух, который неосознанно всё это время задерживал, пока Сугуру чистил апельсин. Он вырывается из его груди резко и слишком быстро, оседая на каплях апельсинового сока. Сугуру погружает палец в мясистую мякоть апельсина ровно по центру – в место, где он легко распадается на дольки. Приложив усилие, он небрежно делит его на них. Капли сока попадают на одеяло и снова скатываются по его руке. Апельсин лежит на тарелке между ними, кровоточа соком в тех местах, где тонкая оболочка надорвалась, обнажив липкие волокна. Он разделён пополам, истекает на их глазах, пока Сугуру отрывает от него дольку и закидывает её в рот. Она лопается у него во рту. Маленькая капля сока стекает с уголка его губ, но он не обращает на неё внимания, довольно простонав от сладости, растекающейся по языку. Сатору смотрит, как она стекает по чужому подбородку, и с сожалением отводит взгляд, когда Сугуру стирает её запястьем. Сатору быстро облизывает губы. Запах апельсина разливается по комнате. Годжо прикусывает зубами слизистую на внутренней стороне своей нижней губы. – Хочешь? – спрашивает Сугуру, с трудом проглатывая слишком большую дольку. – Чёрт, он почти развалился, ахах. – Тебя не будет снова тошнить? – Не сегодня, Сатору. Не сегодня. Сегодня хороший день. – Сугуру ухмыляется и подмигивает ему, закидывая в рот ещё одну дольку апельсина. Солнечный свет, льющийся из открытого окна, путается в его распущенных волосах, оседает отпечатками солнечных зайчиков на его руках и шее. Да, и правда. Сегодня хороший день. – Ну так что, – невнятно добавляет Сугуру, продолжая жевать, – будешь вторую половину? У Сатору пересыхает в горле. Апельсин, лежащий на тарелке, выглядит настолько аппетитно, что это выглядит с его стороны почти как мольба быть съеденным. – Конечно. – Сатору пожимает плечами, неловко кашлянув. Сугуру снова улыбается ему. Годжо перемещается на кровати, устраиваясь в ворохе подушек так, чтобы тарелка с апельсином оказалась между ними. Сугуру подталкивает тарелку к Сатору. Она упирается ему в бедро. – Бери. – Гето снова улыбается; солнце скользит подушечками прозрачных пальцев по острой линии его челюсти, превращает радужку из тёмно-карей в почти золотисто-медовую. Сатору послушно берёт дольку – пальцы скользят по соку, мясистая мякоть хлюпает во рту. Он облизывает губы и встречается взглядом с неотрывно смотрящим на него Сугуру. Солнечный свет касается его губ в поцелуе. Сатору чувствует, как солнце впивается ногтями ему в спину, толкая его вперед. «Я хочу узнать, какое оно на вкус». Сатору хочет прикусить нижнюю губу Сугуру, почувствовать солнце у себя на языке, почувствовать, как оно открывается миру в момент рассвета и прячется от него на закате. – Чёрт, – бормочет он, не чувствуя стыда и даже не попытавшись подумать, к чему вообще он это. На лице Сугуру отражается веселье – он щурится на яркий солнечный свет, и тень от его ресниц падает ему на скулы. Не думая ни о чём, кроме вот этого солнца, сидящего перед ним, Сатору зажимает между пальцами ещё одну дольку апельсина и придвигается ближе к Гето. Осторожно и медленно, терпеливо подождав, пока он разомкнёт губы, Сатору кладёт её ему в рот. Большой и указательный пальцы задевают его нижнюю губу, и Сугуру смыкает губы вокруг них. Они мягкие и влажные, скользят по коже, и от этого ощущения из груди Годжо вырывается тихий стон – Сугуру отзывается ему, выдыхая через рот; грудь приподнимается и тяжело опускается, а тёплое дыхание оседает на его пальцах. Сугуру держит апельсин и пальцы Сатору в своём рту ещё немного, а затем осторожно прокусывает дольку. Тонкая оболочка лопается, сок растекается по его языку и чужой коже. Сатору ещё раз тихо стонет, чувствуя, как тепло предательски быстро растекается по его рукам и бёдрам. Но всё же убирает пальцы и тем самым даёт Сугуру возможность прожевать. Его скулы вспыхивают розовым и золотым. Затем Гето, повторяя за ним, тоже берёт дольку апельсина и, мягко улыбаясь, подносит её к губам Сатору – так же медленно, как и солнце, растекающееся по комнате. Годжо перехватывает его запястье. Глаза Сугуру удивлённо расширяются. – Эй… – начинает он, но Сатору только качает головой. Его ладони, скользкие от выступившего от волнения пота, перемешенного с апельсиновым соком, дрожат, но одной из них он всё ещё сжимает запястье Сугуру. Тепла, исходящего от его кожи, достаточно, чтобы свести его с ума. – Подожди. Подожди, – выдыхает Сатору. – Я не хочу ждать. – Сугуру тяжело сглатывает, глядя на Годжо широко распахнутыми тёмными глазами. Для Сатору этот взгляд – пытка, пока Гето высвобождает своё запястье из его хватки и откладывает апельсин обратно на тарелку. Затем снова поднимает руку, осторожно касаясь линии челюсти Сатору, а подушечка большого пальца мягко скользит по щеке. – Ты ведь тоже не хочешь этого. Годжо резко выдыхает, снова хватая его за руку, прижимая её ближе к своему лицу, и сокращает последнее расстояние между ними. Он в нескольких сантиметрах от губ Сугуру, чувствует его горячее дыхание на своей коже, и чувствует, что не может дышать от перехватившего горло трепета и волнения. – Я никогда— – Я тоже. – Я хочу этого. – Я тоже. – Хочешь? – Да. Сугуру подаётся вперёд первым, обхватывая нижнюю губу Сатору своими губами и легко посасывая её. Затем на мгновение отстраняется, встречаясь с ним взглядом, и снова целует его. На языке у него вкус апельсина и солнечного света; на языке у него вкус давно знакомого им звёздного света, то появляющегося, то исчезающего с их неба. И оказывается, что эта смесь может быть слаще любой сладости из тех, что Сатору доводилось пробовать в своей жизни. Они целуются медленно, долго и чертовски сладко. Сугуру очерчивает круги на щеке Сатору – ничего отчаянного, они просто пробуют друг друга на вкус, учатся чувствовать друг друга. Сатору путается пальцами в волосах Сугуру, улыбаясь прямо в поцелуй, когда они неловко сталкиваются зубами. Гето смеётся ему в ответ. А потом снова целует его. Сатору мечтает об этих поцелуях в течение следующих нескольких дней.***
Небо красное – и на красном ещё сотни других оттенков, слишком замысловатых, чтобы быть просто оранжевыми или малиновыми. Сатору замечает, что Сугуру кусает свою нижнюю губу, будучи слишком погружённым в свои мысли. Может быть, он думает о том, что небо слишком легко и уязвимо, и прямо сейчас оно на их глазах истекает кровью. Может быть, он задаётся вопросом насчёт того, а разрываются ли облака во время кровавого восхода, потому что солнце слишком большое, чтобы они могли его сдержать, или же они делают это потому, что больше не хотят быть вместе как единое целое. Но, скорее всего, вовсе не об этом. – Как думаешь, сколько у нас времени? Или он размышляет о существовании. Когда-то он уже говорил, что небо и глаза Сатору заставляют его думать об этом, но с тех пор прошло слишком много времени, за которое Сугуру ни разу не возвращался к этой мысли. – Ну, самое большое – час, а потом солнце сядет. И около пяти часов до завтрашнего дня. Сугуру хочет шлёпнуть его по руке, но она замирает в нескольких сантиметрах от Сатору. Бесконечность останавливает его на полпути. Сатору в последнее время забывает её инактивировать. Сугуру выглядит обиженным. Совсем немного. Моргнёшь – и эмоции будто бы и не было. Но это не значит, что ничего не происходит. Всего на секунду лицо Сугуру искажается от боли, и он морщится. А затем отстраняется и шмыгает носом. С возрастом мысли и слова Сугуру становятся всё смелее. Иногда они жалят больнее, чем раньше. Сатору по-прежнему видит в нём простого парня, с которым познакомился в пятнадцать. На языке лопаются малиной голубые жевательные конфеты. – Почему ты её активировал? – спрашивает Сугуру, и его голос имеет тот же оттенок красного, что и небо. Непримиримый, кровавый, непреклонный. – Она всегда активирована. – Малина оседает на языке Сатору. Сугуру усмехается – возмущенный и раздражённый. – Если ты не хочешь, чтобы я прикасался к тебе, ты можешь просто сказать об этом. Но не нужно поступать вот так… Не делай так. – Он кивает на то место, где его руку оттолкнула пустота, и ещё какое-то время пристально смотрит на неё. Будто обвиняет её во всём, что причиняет ему боль. – Причина не в этом, – бормочет Сатору, но делает это слишком поздно – в ушах Сугуру наушники, а всё его внимание обращается на книгу, лежащую у него на коленях.***
Спустя какое-то время Сугуру спрашивает его ещё раз. «Сколько у нас времени, Сатору?» Сатору хочет сказать «вечность». Он, чёрт возьми, искренне хочет этого. Но не может заставить себя солгать. Сугуру это бы не понравилось. – Я не знаю. Сугуру устало вздыхает. Он всё ещё смотрит на этот мир теми же глазами пятнадцатилетнего подростка, но теперь в них гораздо больше тоски, и она куда глубже, чем та, что проступает через кожу и отражается на лице. – Значит, не так уж и много, да? – Я этого не говорил. – У тебя больше времени, чем у меня, – печально говорит Сугуру, и на его лице на короткий миг отражается нечто похожее на страх, прежде чем оно снова кривится в усталой гримасе. В горле Сатору образуется кислый комок. Он думает о лавандово-розовых феях, мыльной пене, Donkey Kong Country 2, проклятье в форме радужного дракона, колючих осколках разбитой джазовой пластинки – и резко выдыхает. – Неправда, – говорит он строго. Сугуру поворачивается к нему. Под его глазами налитые фиолетовым синяки, а волосы собраны в небрежный пучок. – Почему? Потому что ты сильнейший? – с откровенной издёвкой спрашивает Сугуру. Но она слабая и явно ненамеренная – Сатору уверен, что Гето хотел бы, чтобы эта фраза прозвучала менее ядовито, потому что его голос всё ещё звучит достаточно нежно, когда он говорит с ним. И в нём по-прежнему неизменно отражается слабый лунный свет той ночи на лесной поляне. «Лунные глаза. У тебя лунные глаза. В них нет страха, они ничего не боятся – они грустные». Когда Сатору не отвечает, Сугуру тихо фыркает. – Ты прекрасно знаешь, насколько эта позиция шаткая. – Как ты и говорил. – Я? – усмехается Сугуру. – Теперь только я, да? – Нет, но— – Что «но», Сатору? – Но, чёрт возьми, что нам остаётся делать? – Что угодно, спланировать что-нибудь. А не просто… ждать. – Ты думаешь, я просто жду? – Иногда. – Сугуру, временами ты такой—***
Жадные прикосновения, люди, наблюдение за тем, как они толкаются, натягивая на себя одежду, – всё это оставляет в груди Сугуру кратер, слишком огромный, чтобы его можно было заполнить. По крайней мере, ему так казалось, потому что он слишком долго наблюдал за ними издалека и чётко уверился, что в его случае подобное чудо невозможно. Пустота внутри него всё ещё остаётся такой же бесконечной и безграничной, такой же неприкосновенной и рваной – как зияющая рана, а он сам, к своему стыду, банально не способен перетянуть нитками это кровавое месиво. Его ладони на лице Годжо – большие пальцы скользят по щекам, будто бы в восхищении архитектурой павшей древней цивилизации, в восхищении фарфоровой античной скульптурой, Афинами, лежащими в руинах. Сатору кажется именно таким со стороны, но каждый раз, когда Сугуру его касается, он понимает, что видит только верхушку необъятного айсберга. И он стоит на ней, глядя себе под ноги – прекрасный, из золота и серебра, одновременно и земной, и небесный, луна и солнце, восходящие и заходящие за горизонт на фоне святилищ и храмов. Прикасаться к Сатору, когда он инактивирует свою бесконечность, – как слушать хор, отражающий эхом от стен зала театра, и он отдаётся резонансом в каждом из чувств Сугуру по отношению к нему. У Сатору перехватывает дыхание, когда Сугуру проводит подушечкой большого пальца по его нижней губе – как будто надеясь поймать его дыхание в ладонь и задержать его в ней, как светлячка. От него пахнет чем-то сладким, длинные ресницы отбрасывают тени на скулы, а тихое дыхание растекается между ними, как жидкий мёд. Сугуру надавливает сильнее – кожа под его пальцем влажная и скользкая от слюны, податливо проминается. Он хочет измазать эти губы в пурпурный. Увидеть, а не почувствовать. – Чёрт возьми, – выдыхает Сатору, и в животе Сугуру тут же скручивается что-то тугое и горячее. Он видит, как трепещут белёсые ресницы, очерчивает ещё раз линию губ, иногда задерживаясь и проталкивая палец глубже в рот, цепляя кончики зубов и чувствуя на своей коже скользкую влагу. Даже такой минимальный контакт заставляет самообладание каждого из них дать трещину. Сугуру проталкивает большой палец в рот Сатору, и тот, глядя на него широко распахнутыми глазами, послушно смыкает губы, плотно обхватывая его и рефлекторно втягивая глубже. Тело Сугуру прошибает тысячами искр. Свет в комнате тускло-зелёный, из-за чего кожа отливает странным сероватым, но даже несмотря на это, Сатору всё ещё великолепен. Сугуру медленно вытягивает палец из его рта и снова прижимает подушечку к нижней губе. А потом толкает Сатору к ближайшей к ним стене и обхватывает его лицо руками – зрачки Сатору медленно расширяются и тут же, стоит ему моргнуть, сужаются, как у кота. – У тебя в глазах звёзды, – бормочет Сугуру. Сатору резко выдыхает. – Сугуру— – Хм? Всё его тело горит, воспламеняется буквально изнутри – по нервной системе электрическими импульсами растекается мёд, опаляя и заполняя собой всё его нутро. Сугуру хочет чего-то, но не может понять, чего именно. Он не знает, что именно хочет услышать или куда ему стоит деть свои руки, но он хочет чего-то и думает, что это «что-то» очень похоже на поцелуй. Поэтому он перемещает руку на заднюю сторону шеи Сатору, гладит его по волосам и медленно сокращает расстояние между их лицами. Сатору смотрит на него широко распахнутыми глазами, хаотично скользя взглядом по лицу Сугуру. Между их лицами остаётся всего несколько десятков миллиметров – дыхание Годжо оседает на его губах карамельными конфетами. – Могу я— Сатору согласно кивает и сразу же подаётся вперёд, прижимаясь к губам Сугуру в поцелуе – но это всё ещё не самое уверенное движение, поэтому поцелуй выходит до боли нежным и даже в какой-то степени трепетным. Поэтому Сугуру перехватывает инициативу – целует Сатору напористее, сильнее, и в этот раз тот позволяет ему это, принимая ведомую позицию. Сугуру сглатывает чужой слабый стон, на вкус всё ещё напоминающий карамельные конфеты, и этого достаточно, чтобы низ живота опалило новой волной жара. На мгновение он открывает глаза и видит перед собой сомкнутые веки Сатору, его чуть нахмуренный лоб. Сугуру чувствует, как в его груди предательски сжимается сердце. Их языки толкаются навстречу друг другу, как волны в штормовом океане – на вкус как сахар, морская соль и влажный тёплый песок, покрытый сотнями мелких ракушек. Сугуру всё ещё горит и разгорается с каждой секундой всё сильнее, его дрожащие руки путаются в волосах Сатору – тот всё ещё довольно постанывает ему в рот, и это те самые звуки, которые, кажется, вот-вот могут довести Гето до крайности, переступив через которую он уже не сможет вернуться обратно. Поэтому он разрывает поцелуй, наблюдая за тем, как Сатору недоуменно моргает – растерянные и широко распахнутые глаза буквально молят о большем. Этого достаточно, чтобы Сугуру потянул его за собой к кровати. К кровати, на которой в последнее время он спит слишком редко, предпочитая засыпать на диване вместе с Сатору, беспорядочно и неудобно путаясь с ним конечностями. Теперь же он движется целеустремлённо и уверенно, точно зная, куда бы он хотел положить свои руки – даже не осознавая этого наверняка и действуя на чистых инстинктах. Сатору послушно опускается спиной на постель, и Сугуру нависает над ним. Кладёт ладонь на его пах, и твёрдый член тут же приветливо тычется ему в руку. Сатору в ответ на это стонет и следует примеру Гето, просовывая руку между ними и прижимая ладонь к его ширинке. Сугуру предательски трясет. Зелёный тусклый свет, едва способный осветить комнату, оказывается не в силах приглушить золотые сверкающие небеса, расстилающиеся перед ним. – Чего ты хочешь? Что ты хочешь, чтобы я сделал? – спрашивает Сугуру, с нажимом оглаживая ладонью пах Сатору сквозь ткань штанов и тут же прижимаясь к его губам в череде быстрых, но крепких поцелуев. – Что для тебя приятно? – Ах, – крупно вздрогнув, Сатору тихо стонет, – всё, что ты сделаешь, будет приятно. – А чего бы тебе хотелось? Хм? – ещё раз спрашивает Сугуру, не прекращая ласкать член Сатору и чувствуя, как он подёргивается, возбуждённый и затянутый в мешающую ткань, чувствуя, как Годжо инстинктивно вздёргивает бёдра вверх, желая получить больше от этих прикосновений. Им обоим снова приходится кусать губы в попытках не застонать. А потом Сатору приподнимается, обхватывая Сугуру за шею, целует его и тянет на себя. Они оба тонут в этом зеленоватом сиропе, заполняющем комнату, складываются в абсолютно завершённый паззл – пальцы Сатору запутываются в волосах Гето, а сам Сугуру оглаживает его лоб и скулы, пока они всё ещё целуются и трутся друг о друга бёдрами. – Значит, дело не только в алкоголе, – говорит Сатору, слегка отстранившись. Его губы вишнево-алые. – Нет, с чего бы это? – Сугуру качает головой. – Ты всегда так себя чувствуешь? – Рядом с тобой? – спрашивает Сугуру, снова толкаясь бёдрами навстречу Сатору и выбивая из него тем самым тихий стон. – Боже, да, рядом с тобой – всегда. Сатору тянет его за волосы, и они снова целуются. Скользит пальцами по лицу, путается в чёрных жёстких прядях – они крадут друг у друга воздух из лёгких, но всё равно не желают отстраняться ни на секунду. – Позволь мне сделать тебе приятно, – говорит Сугуру в перерыве между тем, как язык Сатору в очередной раз толкается в его рот. Его кожа пылает, и, вероятно, у Сатору тоже. На щеках горит румянец, зрачки до предела расширены, а белые волосы растрёпаны и хаотичными росчерками спадают на лоб. Он прекрасен. – Ох… хорошо. – Сатору быстро кивает. Получив разрешение, Сугуру немедленно стягивает с него спортивки, а следом за ними и боксеры. Член Сатору – покрасневший, влажный и налитый кровью – ложится ему на живот. – Сядь. Сатору подчиняется, придвигаясь к краю кровати. Сугуру опускается перед ним на колени, осторожно обхватывает ствол ладонью и несколько раз медленно надрачивает, получая в ответ громкие, дрожащие стоны даже уже от такой минимальной ласки. Это служит толчком к тому, чтобы наклониться и тут же обхватить головку чужого члена губами; кончик языка упирается в щель уретры, и из груди Сатору вырывается ещё один протяжный стон. – Будь таким громким, насколько захочешь, ладно, Сатору? Я хочу, чтобы тебе было хорошо. Сатору снова стонет, а Сугуру снова берёт в рот, втягивает щёки и медленно опускается по члену ниже – до тех пор, пока головка не упирается в заднюю стенку горла. Это касание вызывает рефлекторный спазм, и он отстраняется, чтобы затем снова обхватить ствол губами и снова насадиться, в скором времени устанавливая мучительно медленный темп. Он пробует Сатору на вкус, изучает его, чувствуя, как на языке солёным оседает предэякулят. – Хочешь быстрее? Сатору кивает и тихо всхлипывает. Сугуру молча подчиняется, послушно ускоряя движения головой. Бёдра Сатору дрожат, и Гето обхватывает их, не давая самостоятельно толкаться. На глаза ожидаемо наворачиваются слёзы, он не может нормально дышать, член Сатору то и дело давит на заднюю стенку его горла головкой, а его собственный требовательно и почти болезненно пульсирует, обтянутый бельём и штанами. Но он всё ещё упорно продолжает сосать – слюна собирается в уголках губ, хлюпая, стекает по подбородку и к основанию чужого члена. Стоны и всхлипы Сатору становятся громче, когда Сугуру ещё немного ускоряется, тяжело дыша через нос. Без всякого предупреждения, только всхлипнув немного громче, Сатору кончает Сугуру в рот – солёная горячая сперма оседает на задней стенке его горла, и он сглатывает её сразу же, как только чувствует, чтобы не спровоцировать рвотный рефлекс. Но всё ещё не отстраняется, медленно скользя губами по пока всё ещё твёрдому члену – бёдра Сатору дрожат, и он успокаивающе гладит его по ним. Годжо, измученный и удовлетворённый, откидывается на кровать, в то время как Сугуру отстраняется и вытирает рот и подбородок подолом своей футболки, а затем им же стирает остатки слюны и с чужой кожи. Сатору смотрит на потолочный вентилятор расфокусированным взглядом, а потом усмехается и спрашивает: – Так мы всё ещё друзья, или как? Сугуру фыркает. – Разве друзья сосут друг другу? – хрипло спрашивает Сатору. В его голосе звёзды и смех. – Ну, они могли бы… Определённо могли бы. – Сугуру вторит ему точно таким же негромким смешком.***
Годжо Сатору засыпает в постели Сугуру вместо своего привычного дивана. Жажда тепла была такой сильной, что его отсутствие казалось смертельным. Огонь касался его стоп. Нет, дело не только в этом. Годжо Сатору засыпает в постели Сугуру, обняв его за плечи. Жар чужого тела опаляет, и в конце концов он высовывает ногу из-под одеяла, чтобы не разбудить Сугуру своими копошениями в попытках устроиться максимально комфортно. Сатору не боится смерти. Это тоже не та причина, по которой он остался в кровати Сугуру. Огонь касается его стоп. Пока ещё далёкая, но уже ощутимая угроза наступает на пятки.///
Сугуру спокойно курит – дым облачками вырывается из его рта, растекаясь по пустынной улице и будто бы намеренно окружая Сатору. – Хочешь, сходим в твою любимую кондитерскую? Которая в Синдзюку, – спрашивает Сугуру, раздавливая окурок подошвой ботинка. Надежда хмурит его брови, ностальгия очерчивает плечи, дневной свет купает в сиянии. Сатору кивает. Игнорирует постоянно не сходящие с лица Сугуру синяки под его глазами. Игнорирует то, как его губы изгибаются в улыбке, но даже в этом сквозит невыразимая ложь. Сатору игнорирует то, как Сугуру протягивает руку, совсем немного, чтобы обхватить указательным пальцем его палец, а затем отстраняется, убирая ладонь в карман брюк.///
Сегодня солнце садится позже обычного. Как будто бы оно ждёт, что что-то будет высказано или сделано, но интерлюдия оказывается излишней. Концерт остаётся без аплодисментов. Между ними, сидящими на пляже с золотистым песком, лежит упаковка с мармеладом в форме вишни. Кроваво-красные пятна сока остаются у них на губах и языке. Сугуру время от времени сталкивается ногами с босыми стопами Сатору. Тихие океанские волны разбиваются о песок, приглушённым шелестом лаская слух и то и дело задевая кончики пальцев ног. Прилив нарастает, и они перемещают свой плед выше по берегу. Сатору краем глаза наблюдает за Сугуру – тот весь день избегал прямого зрительного контакта, предпочитая вглядываться в горизонт и позволять его очарованию захватывать его. Наверняка восхищаясь тем, как он обхватывает эту круглую планету эфемерными объятиями. Сатору хотел бы сымитировать эту тонкую эфемерность, но он всё ещё не способен на это. Бесконечность окружает его, но его собственные ладони не отзываются эхом анонимности, они не воспевают сладость сахарных облаков и не могут сравниться с линией горизонта – как навязчивая колыбельная. Он был уже слишком взрослым, когда ему сказали, что колыбельные – это песни, посвященные маленьким временным смертям. Ему никогда не говорили, что колыбельные – это одна из форм прощания. Хотя Сатору всё ещё наплевать на любые объяснения и песни. Ни жёсткость его ладоней, ни нежность горизонта не представляют для него никакого интереса. Но, кажется, это очаровывает Сугуру, а сам Сатору просто завидует его способности быть деликатным. Со своей привычной грубостью – никакой сдержанности или трепета – он тянется к руке Сугуру, копошащей в упаковке с вишнёвыми мармеладками. Он берёт её в свою – мягкая кожа и грубые песчинки на ней. К чёрту деликатность. Слабая улыбка появляется на губах Сугуру. Он наконец-то отрывается от горизонта и смотрит на Сатору. – Хм? Сатору не уверен, что ему стоит делать. Куда деть руки, как переплести пальцы. Способен ли он на это? Можно ли его научить? Хочет ли он, чтобы кто-то его учил? Или это происходит естественно? Но прямо сейчас он изо всех сил сжимает пальцы Сугуру, и это вызывает у него менее чем заслуженный смешок. Сугуру переворачивает ладонь, но Сатору не ослабляет хватки. Их руки скользят параллельно друг другу, крепко сцепленные. Гето переплетает их пальцы, и Сатору чувствует, как тепло внутри него тут же взрывается фейерверком, разбиваясь на тысячи искр; волны снова приближаются слишком близко к их ногам. Он расслабляет руку, и Сугуру наконец сжимает её в своей. Тепло вибрирует в нём, опаляет изнутри; Сатору понимает, что ладони Гето на самом деле не такие уж и мягкие. Не нежные, как хлопок, не вылепленные богами и не принадлежащие античной скульптуре. Они не произведение искусства, которым можно было бы восхищаться. Они немного липкие, мозолистые, грубые. Песчинки на его коже трутся о точно такие же на его собственной и мешают им касаться друг друга по-настоящему. Ещё совсем недавно Сатору был бы уже раздражён, если бы этот простой контакт не оказался таким же ошеломляющим, каким он себе его представлял. Но мягкость, оказывается, заключается не в том, как ощущается кожа или как он смотрит на него. Дело не в том, как горизонт сливается с океаном в поцелуе или как атмосфера голубым шаром обхватывает Землю. Мягкость – это то, что ранит сердце, ставит его на самый жёсткий режим стирки и на выходе сушит под нестерпимым жаром. Мягкость – это когда сердцу тепло независимо от того, кажется ли брошенное полотенце слов и действий грубым или грязным на ощупь. Держать Сугуру за руку всегда будет мягко. Независимо от того, тошнит ли его, растекаются ли по полу маслянистые лужи страха, вращаются ли на его ладонях сгустки проклятой энергии, независимо от ужаса, который проявляется как нечто вроде ярости самого Бога, который был закован в цепи и хочет выпустить свой гнев, развязав войну между смертными. Независимо от отсутствия мягкости в руках Сугуру или его собственных, он всегда будет той нежностью, за которой Сатору готов броситься в погоню несмотря ни на что. Той мягкостью, которую он хочет воссоздать в себе.///
– Почему мы здесь? – Я хотел посмотреть с тобой вместе на что-то красивое. – Становится холодно, солнце почти зашло. Не хочешь уйти? – Ещё немного, Сатору? – Конечно. Мы можем остаться ещё ненадолго.///
Ладонь Сугуру теплеет в руке Сатору, когда ночь сменяет собой солнце.***
vi. (двадцать два и двадцать три)
Огромная очередь шумной змеёй вываливается из стеклянных входных дверей любимой кондитерской Сатору. Как правило, наплыв людей в Синдзюку регулируется праздниками и постоянным потоком транспорта, от и до заполненного как туристами, так и местными жителями. Сегодня же здесь немного больше народу, чем обычно. Слишком жарко и душно. Тепло, исходящее от людей, липнет к ладоням Сатору, когда он вытаскивает телефон, чтобы написать Мегуми.«Буду поздно».
Сообщение тут же помечается прочитанным – этот ребёнок постепенно и довольно ловко приспосабливается ко всему, чего не хватает Сатору как двадцатидвухлетнему родителю сироты из семьи, чья родословная острее бритвенного лезвия, опаснее любого проклятого оружия. Но хорошие отношения с кланом Зенин, помимо самого Мегуми, – последний из его приоритетов. Что уж там говорить, Сатору откровенно плевать не только на них, но и на свой клан в том числе. Он смотрит в окно, смешивая людей в пёстрый водоворот – они забавно перебегают от магазинов и палаток с уличной едой, будто бы в какой-то негласной гонке или – ещё лучше – как на арене цирка. В кондитерской пахнет сахаром, и эта сладость раздражает его обонятельные рецепторы, предлагая ему тем самым хоть немного комфорта в такую жару. – Сатору? У Годжо перехватывает дыхание где-то на вдохе. Во рту растекается что-то липкое и тёплое. Он не отзывается сразу же – даёт возможность этому голосу скользнуть по его плечам, заглянуть под повязку на глазах. Игнорировать его должно было бы быть легче, учитывая, что он так легко разрезает старую рану, но как иронично, что ожидание оказывается всего лишь ожиданием. Бесконечность вибрирует, как высоковольтные провода, готовые перегореть, покалывает его тело электричеством. Сатору сглатывает. Думает о том, что нужно купить Мегуми кекс с матчей. Выдох. – Сугуру, – спокойно приветствует Сатору, не двигаясь со своего места в очереди. Он едва-едва переступил порог кондитерской, простояв всё это время в очереди на улице. Сугуру держит в руках два бумажных пакета, выход ему преграждает Сатору, а ребёнок перед ним дёргает мать за рубашку. – Сладости? – Сатору приподнимает скрытую за повязкой бровь, надеясь, что страдания в его голосе достаточно, чтобы передать хоть толику его искренности. Он тщательно прячет свои горящие пурпурным чувства за стеной бесконечности. Он красив. Красив в своей белой рубашке и с наполовину собранными в небрежный пучок волосами. Его кожа поблескивает на солнце, первые несколько пуговиц расстёгнуты. Он выглядит лучше, чем когда Сатору видел его в последний раз. Живая кожа, румянец на щеках, персиковые отсветы солнечного света на скулах, висках, губах – как палитра художника, который рисовал закат, Сугуру воплощает в себе картину. Незаконченный портрет великого мастера. Сугуру издаёт тихий смешок; Сатору, оказывается, скучает по тому чувству, с которым его дыхание оседало на его губах, когда он вот так усмехался. – Да, Юки и девочкам они нравятся, – он говорит так, будто Сатору должен знать, о ком он вообще, как будто они старые друзья, собравшиеся наверстать упущенное после недели разлуки. Недели вместо года. – Но тебе – нет, – заканчивает Сатору. Он цепляется за реальность, которая ему не принадлежит, за детали, которым не суждено рассыпаться в его эгоистичных намерениях. – Немного всё же нравятся. – Улыбка Сугуру слегка дрогнула. Мятные леденцы. Ананасовые мармеладные мишки. Батончики тёмного шоколада с морской солью и карамелью. Иногда голубые жевательные конфеты со вкусом малины. Сатору слышит в своей голове голос Сёко. «Ты никогда не спрашивал об этом, Сатору». Он думал, что в этом не было необходимости. Сугуру переступает с левой ноги на правую. Сатору всё ещё рад видеть, что он цел и невредим, а не напоминает собой кусок головоломки, которая рассыпается на глазах, или тёмную ночь, которая готова расколоться на лавандовый восход. «Как твои дела?» Этот вопрос жжёт ему кончик языка. «Я скучаю по тебе». Эти слова, липкие от слюны, царапают зубы. Сатору прикусывает внутреннюю сторону щеки. Смыкает на эгоизме зубы – лужа крови растекается по языку, пропитывая любые его слова ржавчиной. – Как Сёко? – осторожно пробует Сугуру, и Сатору делает всё возможное, чтобы скрыть улыбку, щекочущую его губы. «У меня всё в порядке». – Хорошо. Лицензированный врач. – А ты? – Преподаю. – Учишь мальчишку из клана Зенин? – Не только его. – Они позволили тебе взять на себя такую ответственность? – дразнится Сугуру, перекладывая оба пакета в одну руку и отступая в сторону, чтобы пропустить одного из покупателей. Сатору отодвигается от двери, а потом снова встаёт в очередь. – Да, как видишь. – Усмехается он. – Я не скучаю по всему этому. «Я знаю». Голос Сёко в ушах Сатору почти оглушает. «В этот раз ты уж точно не мог помочь ему, Сатору». «На этот раз он не хотел, чтобы ты ему помогал». – С чего бы ты должен это делать? – Сатору легко пожимает плечами. Сугуру сжимает челюсти, и это заметно. Сдержанный и будто бы выплавленный из стали – в его глазах мелькает что-то, что кажется Сатору совершенно незнакомым и даже жёстким. Мягкость исчезает у него на глазах. Он не думал, что мягкое масло так легко может снова застыть. – Юки ждёт меня снаружи, я— – Да, – перебивает его Сатору. Выражение… неприятия снова пробегает по лицу Сугуру. – Увидимся ещё? – Сугуру пытается ухватится пальцами за открытую воду. Зачерпывает её, пока она просто скользит по его рукам, повторяя их форму, но только для того, чтобы затем выплеснуться обратно. Это была просто ванна, поцелуй, кровать, дверной косяк, сигарета, игра… Предполагалось, что это будет всего лишь одна игра. Одна единственная партия в Donkey Kong Country 2 в новом игровом центре, и никаких пахнущих бананами и сладкой розовой сахарной ватой губ после вечернего свидания. Его пальцы не должны были обхватывывать джойстик, он не должен был ощущать соль чужой кожи, за которой обязательно следовал взрыв ежевики на языке. Сугуру не должен был говорить ему, что он принадлежит небу, а затем просто оставлять это небо без границ. – Увидимся, Сугуру. Сугуру проходит мимо него, и Сатору отчаянно цепляется за запах эвкалипта и чего-то ещё, что напоминает ему шоколадную глазурь. «Это не похоже на то, что ты когда-либо спрашивал». Голос Сёко насмешкой звучит в духоте кондитерской. «Ты никогда не пытался позвонить ему или хотя бы просто написать сообщение». «Он не хотел, чтобы ты его опекал». «Ты отпустил его, Сатору». – Здравствуйте, что будете заказывать? – Девушка за прилавком широко улыбается. По её виску скатывается бисеринка пота, позади жужжит вентилятор, гоня воздух по направлению к Сатору. В него примешивается запах её шампуня и сахарного тростника. – Кекс с зелёным чаем матча. – Что-нибудь ещё? Сатору качает головой. Его тошнит от запаха сладостей и послевкусия, которое Сугуру своим появлением и этим коротким диалогом оставил у него на языке. «Я думал, он вернётся, Сёко».***
Наступает момент, когда Годжо Сатору остаётся один. Страх склоняется перед ним в поклоне, но он молча уступает ему в этой борьбе. На этот раз он не подбирает то, что сломалось, не пытается выудить осколки из чужих волос или достать их из кожи и красного дерева паркета. Он оставляет их такими же острыми, торчащими вертикально, как они и воткнулись, чтобы каждый мог наступить и порезать ногу. Он вспоминает, как впервые попросил Сугуру сбежать. Им было по восемнадцать и это было глупо, но тогда мысль о побеге звенела, как победный колокол, который потом просто разломился на части. Это была одна из его лучших идей за всё время, оставленная, чтобы собирать на себе пыль и плесень. Он был зависим от бога, смотрящего на него в ответ. Эгоистичен. А теперь этого бога больше нет.***
Однажды ночью, поддавшись импульсу, Сугуру звонит Сатору. После встречи с ним образы его острой линии подбородка и отчуждённый тон слишком сильно закоротили его нервные окончания. Он, чёрт возьми, отказывался признавать свою обречённость так просто. Годжо снимает трубку после двух гудков. – Ты не сменил номер? – в динамике раздаётся хриплый голос Сатору. – Конечно же нет. – А я думал, что сменишь. – Почему? Наступает пауза. Сугуру слушает его дыхание и думает о телефонных звонках, когда они были на разных заданиях, о телефонных звонках, когда Сатору стоял под его окном, о телефонных звонках, когда его голос эхом отдавался от кафельных стен ванной комнаты. – Почему ты позвонил? – Сатору разрезает тишину с безжалостной силой и остротой на кончике языка. – А ты почему не позвонил? – вопросом на вопрос отвечает Сугуру, выдохнув. – Ты был тем, кто ушёл. – Это какое-то негласное правило? – Правило? – Да, правило. – Правило, которое гласит, что я не могу позвонить? – Да. – Ну, нет. – Хорошо, тогда почему же ты этого не сделал? – Сугуру повторяет свой вопрос. – Сугуру, ты бросил меня, – ещё раз говорит Сатору. – Не значит ли это, что я вполне справедливо мог предположить, что раз ты сделал это, то явно не хочешь меня слышать? Сама возможность этого разговора кажется сказочной, иллюзорной в его тусклой, залитой лунным светом комнате. Звуки города хлещут по оконному стеклу, а потом внезапно затихают – как неисправный кран, из которого то вырывается потоком вода, то не вытекает и капли. – Я ушёл не из-за тебя. – Усмехается Сугуру. – Тогда почему ты мне ничего не сказал? – Ты не пошёл бы меня искать. – Ты не можешь вот так просто продолжать меня обвинять, – огрызается Сатору. – Да, думаю, не могу.///
– Не хочешь попробовать ещё раз? – снова спрашивает Сугуру, растянувшись поперёк кровати. Часы показывают полночь, в динамике раздаётся тихое дыхание Сатору. Он смеётся в ответ на вопрос.///
– Значит, теперь ты часть их маленькой системы, а? – Сугуру дразнится. Часы всё ещё показывают полночь. Развалившись на кровати, он сбрасывает ногой второе одеяло на пол. – Не совсем так. – Нет? Мастер Годжо Сатору не лучший преподаватель в Токийском магическом техникуме? – Сугуру, – со смехом перебивает его Сатору. – Вовсе нет. – Не думал, что когда-нибудь застану момент, как ты встаёшь в очередь за первое место. – Я не стою в очереди, какого чёрта, – смеётся Сатору. Сугуру готов игнорировать любые звуки ночного города, потому что смех Сатору – лучший звук в этом мире.///
– Я скучаю по тебе. Часы на тумбочке снова показывают полночь. Сатору не уверен, почему он сказал это, почему он вообще волнуется, почему всё ещё продолжает отвечать в любое время, когда бы Сугуру ему не позвонил. – Я тоже по тебе скучаю, – Сугуру вздыхает в динамик. – Правда? На несколько секунд воцаряется тишина. Сатору цепляется за тусклый лунный свет как за последнее доказательство реальности. – Честно говоря, Сатору, больше всего на свете, – усмехается Сугуру.