Несоответствия

Да, он на многое был готов, чтоб быть отосланным из этого дома. Очень на многое – за ужином он дерзил дяде без конца, но тот только смеялся да дразнил в ответ. Финдекано пока не понимал, что же такого надо сделать, чтобы он начал кричать как на одного из своих же сыновей, вот хотя бы как на Кано – может, тоже куда-нибудь запустить какую-то ящерицу? Но ящерица-то принадлежала вовсе Тьелкормо. Тому самому Тьелкормо, с которым он подрался после ужина. Им поручили отнести посуду в кухню – и слава валар, что оба они водрузили эти груды на столешницу прежде, чем сцепиться. То есть не груды, конечно, как сказать – стопки тарелок? Так вот, Тьелкормо построил из них целую башню – и так и понёс, это были тарелки с росписью, может, в его, Финдекано, честь, только ему было всё равно. А Финдекано сдаться перед ним не смог – и удерживал в руках одновременно соусник, кастрюлю, нож, лопатку… Соусник потом всё-таки, чуть подпрыгивая, слетел со стола и грянулся об пол, и вот тогда они остановились, и тогда же на пороге воздвигся дядя Феанаро. Позор позору рознь. Если его изгонят с формулировкой «твой сын недостаточно воспитан», отец это переживёт. Удивится, конечно, очень сильно, и разозлится тоже, но переживёт. Может, вообще решит, что не Феанаро его судить, с его-то сыновьями и их манерами. А вот если он покинет дом дяди потому только, что в первый же день подрался с его сыном… Рукава все были в остатках соуса – брусничного, похожего на кровь. И пол в кухне, вообще-то, был не очень чистый – иначе как объяснить, что тут и там на одежде Финдекано были теперь липкие пятна. И ещё Тьелкормо его, вообще-то, поцарапал, и синяки останутся, а он-то что – всего-то укусил. Думал, дурная привычка осталась в детстве, где ей и место, но нет – устоять не смог. Да отец вовсе теперь с ним не станет разговаривать. Три месяца. Оглушительно долго, когда тебя отсылают в дядин дом, потому что ты для такого достаточно взрослый, но ещё дольше – когда твой отец знать тебя не хочет. Да всё должно было пойти совсем не так! Финдекано же всё спланировал – дерзость дяде, ледяное презрение, «вон из-за стола». Он же и был, почти сразу, выведен из себя, так почему на Финдекано это не распространяется? Так вот, когда они оказались вдвоём в кухне и освободили руки, Тьелкормо просто-напросто его толкнул и сказал что-то вроде: «А ну не смей говорить такие вещи о нашей семье, даже если ты специально». – Это ты мне велишь не сметь? – возмутился Финдекано, и косточки от маслин запрыгали по верхнему из блюдец, которые он нёс. – А ты что, главный тут? Честно – он думал, Тьелкормо выдохнет, как уже делал сегодня, и отстанет. Но тот сказал: – Извинись. Даже если отцу вдруг всё равно, мне… – Да с чего мне извиняться, если сам дядя извинений не потребовал? Им как будто владела вот эта, шальная часть, которая и дома могла выступить – только дома-то он старался её приглушить. А здесь всё кончилось катанием по полу и… – Нашли чем заниматься на ночь глядя. Тьелкормо, быстро со мной. А ты, племянник, иди-ка в комнату пока и приведи себя в порядок. Это же было у отца – голос такой, будто не верит, что ему не подчинятся. Финдекано наклонил голову. Тьелкормо взвился: – Но отец, он же… – Меня не интересуют сейчас твои оправдания. Вперёд. Тьелкормо выдохнул сквозь зубы, пнул осколок соусницы и всё-таки вышел из кухни вслед за отцом. Финдекано остался наблюдать разгром – мелькнула мысль убрать, но ведь ему велели вовсе не то… Три месяца. С разочарованным отцом – к концу-то лета, может быть, он отойдёт, другие дела, другие заботы – или здесь, в доме, где он с самого начала разрушал имущество. На кухню заглянула леди Нерданель, покачала головой и спросила: – Хочешь, я отведу тебя умыться? Наверное, спутала с кем-то из своих младших. – Благодарю, я… – Не бойся, иди к себе, – она кивнула ему ободряюще, и от этого сделалось ещё стыднее, – здесь приберут. Интересно, кого они заставят – Кано или Майтимо? Почему не велеть всё тут исправить ему самому и Тьелко? – Простите, я могу… – Шшшш, всё-всё, перестань, – нет, явно она переобщалась с кем-то маленьким, – иди, мой хороший. Сам Финдекано вот это недоразумение – косы растрёпаны, лента где-то потерялась, на щеке пятно, – никаким бы хорошим не назвал. У него было время наглядеться в зеркало – и собрать вещи, которые он, в общем-то, не разбирал даже, и подумать. И заново подумать. Когда в дверь постучали, коротко и уверенно, он сидел в самом дальнем углу кровати, у стены, и встать, не потеряв достоинство, уже не успел бы. – Да? Вошёл, конечно, дядя Феанаро – хотя Финдекано совсем чуть-чуть надеялся, что Майтимо… Но, видимо, Майтимо не сдалось возиться с теми, кто только что подрался с его братом. – Светлого вечера, – сказал дядя, и каждый шаг его будто точку ставил, будто заканчивал мелодию. Отец иногда тоже двигался вот так. Кто из них у кого учился? – Позволь, я сяду? Надо было поздороваться в ответ! Надо было, но он уже всё позабыл и всё испортил, поэтому только кивнул и всё-таки сказал: – Светлого вечера и вам! – Скажи-ка, Финдекано, – Феанаро сел на кровать очень медленно и осторожно, будто та могла с топотом сбежать по лестнице, – тебе и впрямь не нравится под нашим кровом? Это было насмешкой – но насмешкой не звучало. Дядя как будто протягивал руку, и неясно было – чтобы помочь подняться или чтобы отстранить. – Финдекано? Любой ответ хорош, просто скажи. Любой ответ хорош. Глаза у дяди тёмные, как озеро глубокой ночью в середине лета. – Я… – начал Финдекано, пытаясь ещё держаться, но тут заметил ещё одну ленту – та растрепалась и вымазалась в соусе, и так теперь и свисала из волос. – Я… извините за всё это за ужином и после, и я так говорю не потому, что… (не потому, что если вы скажете отцу, что я устроил – он во мне разочаруется) – Я просто, я… Отец сказал бы: «Поговорим позже, когда ты успокоишься». Или: «Потрудись сформулировать ясней». Или: «Нет и не может быть никаких просто». Дядя сказал: – Я попрошу Ноло тебя забрать, если ты этого и хочешь, но прежде умойся. Ты что же думаешь – это была первая детская драка в моей жизни? – Я не… – Финдекано хотел сказать: «Я не ребёнок», но он повёл себя ребёнком, и поэтому… – Но вы ведь были злы на Тьелкормо! – Тьелкормо вздумал полезть к гостю первым вечером, когда видно, что гость и так устал. Иди, там есть вода, я подожду. Очень хотелось не выходить никогда – умываться и умываться, даже когда вода уже стекала с лица такой же чистой, как и была; и переплести косы, и вот потом ещё можно отстирать хотя бы самые липкие пятна от рубашки… Такого Финьо себе не позволил. Вышел быстро. – Ну? – дядя спрашивал сердито, но не зло, и снова вот с этой насмешкой, как будто всё могло ещё быть в порядке. Будто дразня кого-то, можно его же и подбадривать. – Выдохнул? Пойдём-ка, что-то покажу. О, «что-то» могло оказаться чем угодно. До каких-нибудь самых неудобных покоев для провинившихся и «ты теперь спишь здесь» до отражения Финдекано – разве похоже это на разумного эльда? Да откуда такие ужасы. Отец бы никогда… отец бы никогда, а дядя – да, иначе почему его сыновья так его боятся. Вообще-то, может быть, они его боялись огорчить. Может быть. Но… – А когда вы расскажете отцу? – Он что же, спать не сможет не узнав, что ты подрался? – дядя стоял у двери, ждал. – Первая драка, что ли? Есть с чем поздравлять? – Поздравлять? Но ведь я… – Конечно, лучше выяснять словами, а не этим вот, – дядя кивнул на его заляпанные, мокрые рукава; Финдекано поспешно спрятал руки за спину, будто это могло чему-нибудь помочь. – Но если кто-то вдруг ошибся с непривычки, то небо, знаешь ли, не обрушится. Пойдём. Мазь не нужна? Ну, были синяки. Он ненавидел синяки – такие неопрятные – и ужасно легко их получал, даже во дворце. Царапины были. Стоит ли их смазывать? – Дай посмотрю, – дядя вдруг развернулся, взял его за подбородок и аккуратно повернул голову туда и сюда, – вдруг ты у нас герой и терпишь? – Нет, я… спасибо, – о, только локоть ссаженный, оказывается, так и горел огнём, но об этом Финьо сообщать не собирался – если только что вспомнил, это не считается. Дядя нахмурился – будто по озеру пробежала рябь и тут же сгладилась. – Что-то болит, не слышу, что, – сказал, всё так же хмурясь, – ну-ка не дури. А интересно, у него с моими так же? Он – это отец, конечно. – Ну? Финдекано сказал: «Простите» и закатал рукав – как-то он так удачно приземлился сначала на пол этим локтем, а потом проехался по осколкам… Дядя вздохнул. Ещё днём Финдекано был уверен, что этими руками можно только встряхивать за плечи и подталкивать в спину, и совсем неясно, как ими же можно создавать шедевры, но нет – пальцы у дяди оказались даже чутче, чем у Майтимо. Он промыл рану раз и два, и наложил мазь, которая, в ополовиненном горшочке, уже была у него с собой, в бездонных карманах фартука, и забинтовал накрепко. Мазь ледяная. – Ну вот, завтра пройдёт, – дядя ещё зачем-то и подул на рану, как, опять же, делают с маленькими, и почему… – Пойдём-ка всё-таки. Да не смотри так, не в леса тебя веду и даже не мириться с Тьелко. Это был самый, самый дурацкий момент, чтобы заплакать. Слёзы – как синяки, появляются, когда совсем не ждёшь, и тоже никак не убрать, и вот теперь дядя подумает… – Ну и дела, – так вот от кого Майтимо научился это говорить, – сказал же ему: нечего тебе здесь делать с утра, устанешь раньше чем уснёшь. Погоди-ка всё-таки. Дядя ушёл стремительно и легко – никаких больше чеканных шагов, нет, вымелся за дверь как лист древесный. Вот никогда бы Финдекано не подумал, что Феанаро вовсе может быть таким. К тому моменту, как дядя вернулся, Финьо как раз успел выпутать липкую ленту из волос. – Держи-ка вот, – дядя протягивал кружку кремового цвета. – Молоко с мёдом. Оно вообще для младших, но ты за ужином так ничего в себя и не впихнул. – Спасибо, я не… – И попробуй мне начать ныть, что оно с пенками. Пенок в молоке никаких не было.