Несоответствия

– Ты мой, – сказал Тьелко Хуану, – мой, моя собака, и даже если нам придётся жить в лесу… Хуан колотил хвостом по бокам так яростно, что было ясно: он и лесу будет рад. Хуан всему рад. Мама, конечно, всё-таки расстроится, но Тьелкормо напишет ей записку – безграмотную, очевидно, просто отвратительную. Все запятые не в том месте, а уж о точке с запятой и говорить нечего. Возможно, стоит понаставить запятых в самом низу и приписать «расставь сама, пожалуйста». Вот перед «пожалуйста» нужно или нет? Или это после? Когда отец кричал, Тьелкормо вовсе ничего не мог расслышать, и иногда даже начинал кричать в ответ, лишь бы отец так поразился бы, что замолчал. А сегодня было так – Кано уже почти прочитал, уже закатил глаза, чтобы сказать какое-нибудь «сколько раз я говорил», но тут вошёл отец. Они даже не в общей занимались – нет, у Кано, потому что тот не хотел ходить с места на место и расплёскивать вдохновение или как-то так, «уж лучше ты ко мне вторгайся» – и вот только Кано собрался на него ругаться, а Тьелкормо собрался терпеть, чтобы не высунуть язык, как к ним вошёл отец. – Не здесь думал вас застать, – сказал спокойно, – но занимаетесь, это хорошо. Что это, Кано? Дай-ка посмотрю. – О, нет, отец, дай я сначала сам, – попросил Кано, глазом не моргнув, хоть и прочёл всё прямо только что, – я, знаешь ли, долго этого ждал. – Что, Тьелкормо не делает задания? – Конечно делает, – как же у Кано получается так ловко врать? А впрочем, ловко – это пока речь идёт не о нём самом. Тьелкормо посмотрел на брата и мысленно пообещал теперь всегда вовремя говорить, что у него щека в чернилах. Вовремя – это прямо сразу, как увидел. И принести ему каких-нибудь… – Не припомню, чтоб ты так медленно читал. – Прости, задумался, – Кано читал его жалкий текст снова, снова и снова, – песню из головы никак не выгнать. – Ты занимаешься с братом или сочиняешь? – Пытаюсь заниматься, – сказал Кано, – но сам знаешь, работа иногда… И тут отец забрал у него лист и начал читать сам – молча. О, ну конечно, он пришёл не просто так. Отец давно заметил, что грамотность у него, Тьелко, хромает, и некоторое время диктовал ему лично, и даже разбирал ошибки – все до одной, и не ругал при этом. Тьелко не мог понять, нравится ему всё это или нет, но правила честно учил – просто зачем их применять, когда сочинение проверяет Кано, а Кано отлично знает, что если Тьелко постарается, он напишет более правильно, так что зачем сейчас… – но отцу было этого не объяснить. Вообще-то худшее, что отец мог сделать, ну кроме накричать или обидеться – это заставить учить наизусть какой-нибудь отрывок про поход, или заставить переписывать тот же отрывок, а знаки в нём сам расставляй – что-то такое. Тратить вечер на буквы с точками всегда было обидно, но так зато он не тратил на них утро и день, а отец приходил совсем не всегда. Ну в самом худшем случае – он оставался с Тьелко и сам следил, и снова объяснял. Но вот сегодня. Сегодня у Тьелко появился Хуан, и отец выяснил это только после того, как всё прочёл. Один к одному. – Я даже проверять не хочу, – сказал отец, протягивая лист обратно Кано, – тут проще выписать предложения, где нет ошибок, чем те, где… – Но мысль-то, – сказал Кано, – мысль-то, смотри, он развивает, вон литота… Ладно. Ладно. На самом-то деле всё дело ещё и в том, что Тьелко обещал отцу, вот честно обещал выучить про ту часть пути, где через болота, и всё откладывал на последний день, потому что он правда мог выучить за день, он уже делал так, а потом оказалось, что в последний вечер в голову ничего не впихивается. Отец спросил, сколько у Тьелко было времени, и Тьелко честно ему ответил, что две недели, и отец сказал, что за две недели кто-то мог бы и выучить часть пути своего же народа, и Тьелко сказал: «Да», потому что ну что ещё он мог сказать? И вот тогда отец решил, что Тьелко всё равно. А уж потом было это сочинение. А ещё потом, за ужином, отец сказал: – Не знаю уж, какая может быть собака у ребёнка, который и за собственным-то временем уследить не может. Мама отложила вилку – и это значило, что они с отцом поссорятся, но вовсе не значило при этом, что Хуан сможет остаться. – Нет, – сказал отец задумчиво, – наверное, Оромэ всё же ошибся. Майтимо мог бы помочь, но Майтимо уехал к дедушке, потому что был уже взрослым и мог приносить пользу и там тоже. Так что теперь Тьелко упорно собирался… Или можно тоже к дедушке. А потом Тьелко услышал голоса. Кано – ладно, Кано иногда ночью забывается и говорит сам с собой насчёт песен и вообще, у него ночь – лучшее время для работы. Но отец… – Нет, – сказал Кано, и тут только Тьелко понял, что и он, и отец стоят сейчас у его двери, с той стороны, – нет, отец, ты сейчас к нему не войдёшь. – Почему же это? – Потому что, – и по тому, как Кано сделал эту паузу, совсем не там, где стоило бы, совсем не там, где сделал бы, если бы это же предложение читал с листа, Тьелко понял, как ему сейчас неловко, – потому что всё, что ты сейчас можешь сказать, будет не тем. – Что? За ужином Тьелко, конечно, сдержаться не смог, и выбежал из-за стола в слезах и так в Хуана и уткнулся, хотя шерсть жалко. Хуан, наверно, никогда не огорчал хозяина. Ему не нужно знать точки – только запахи читать. И историю своего народа знать не нужно. За дверью отец настаивал: – Почему ты так решил? Ты что же, думаешь, что лучше меня понимаешь моего сына? – Иногда. Тьелко стоял за дверью, не дыша, и Хуан, умница, тоже молчал. – Объясни, – потребовал отец, и Кано сказал: – Через два года никто и не вспомнит, какие он ошибки делал. Впрочем, нет, я запомню их навек, потому что это невыносимо, но это специфическое… специфичное восприятие, ты же понимаешь. – Но не пойму пока, к чему ты ведёшь, потому что из главного русла речь твоя течёт в боковые. – Так послушай же дальше! – вспыхнул Кано. Тьелкормо думал – он так только про песни может спорить, ну или требовать, чтоб все оставили его в покое. – Послушай же. Ты хочешь, чтобы Тьелко был как ты, но он не будет как ты, как я не был как ты. Никто из нас не… – Кано снова запинается, – никто из нас с тобою не сравнится, но я знаю, что ты нас любишь не за это. – Что за чушь? – сказал отец. – Я никогда не сравнивал вас с собой. Просто любой разумный эльда… – Будет делать то, к чему душа лежит, особенно если эльда мало лет! – Распущенность, – согласился отец с чем-то совсем не тем, – вот я и говорю. Если все станут делать только то, что хочется… – Когда ты сам с ним занимался, он учил быстрее. – Он не смог выучить один отрывок за две недели. Заметь, я не просил наизусть. – Да потому что он не был уверен, проверишь ты или нет! – То есть ты меня уверяешь, что мои сыновья будут учиться, только если я стану нависать над ними днём и ночью? – Ты сам знаешь, что нет, – ответил Кано, – дай ему время. Ему пока ещё не нужно писать письма, и никто не погиб от детских ошибок. Хочешь отнять собаку – тогда и арфу мою забери, раз так. – Что? – не понять было – то ли отец ужасно рассердился, то ли и впрямь не понимал. – А арфа-то твоя откуда здесь взялась? – А для Тьелко собака – то же самое. – Никогда б не подумал, что ты вступишься за лень. – Никогда б не подумал, что ты ради того, чтоб Тьелко где-то там больше старался, будешь готов отнять у него самое главное. Вот в этот момент Тьелко осознал, что Кано тоже может быть любимым братом. – Да вы с ума все посходили? – спросил отец даже не зло, потому что, наверное, думал о другом. – Куда я её отниму? И это, кстати, пёс. Куда я его отниму? Чужой подарок? – Тогда зачем за ужином ты угрожал? – Чтоб кое-кто подумал об ответственности. – Он понял то, что ты на него зол, и ровно ничегошеньки про ответственность. – Ты специально меня злишь? – Я говорю как есть. – И ты считаешь, – проговорил отец задумчиво, – что я могу… что? Отобрать у Тьелко пса, вышвырнуть того вон, а Тьелко засадить за прописи? – Вообще-то даже мама так подумала. – Ну, мама склонна мне приписывать… Но вы-то, вы-то оба. – Тьелко знает, что для тебя его учёба важна, – сказал Кано очень тихо и очень твёрдо, – но он пока не понимает, зачем она ему самому. Переверни. – Что? – Не «раз не учишься, тебе нельзя собаку», а «раз есть собака, значит, и учиться можешь». Ему скучно. Не все любят сидеть за книжками. Мы просто… Тьелкормо слышал только «есть собака».