Алькатрас

      Я слышал звуки. Они тонули в шуме моих мозговых помех, затихали и усиливались вновь, принося с собой тупую головную боль. В висках стучало, а веки словно налились жгучим свинцом и весили тонну. Я пытался вновь провалиться в темноту, мне было хорошо нигде в далёком пространстве вселенной, но звуки становились ярче, захлёстывая меня холодными волнами и заставляя приближаться к берегу. Я не ощущал своего тела, мне казалось, что я в коконе, смотанный по рукам и ногам, парализованный и обездвиженный. Меня почему-то не пугало это чувство. Мне казалось, если я пошевелюсь, весь мой мир расколется вдребезги, будто хрустальная статуя, и тогда случится что-то непоправимое. Захват Вселенной, Апокалипсис, мой собственный Конец Света. Атомная бомба упадет на мою голову и разнесет в клочья всё, чем я являюсь.       Мне казалось, я слышу тиканье часов, мерно отсчитывающих минуты до нанесения смертельного удара. Я боялся взглянуть на таймер и увидеть застывшие там в нетерпении нули. Хотелось ещё продлить это ощущение неизвестности. Притвориться, что все в порядке.       Я начинал ощущать неведанную тревогу, коварно подкрадывающуюся из углов подземелья и медленно расползающуюся по кончикам пальцев, ногам, рукам, груди, концентрирующуюся в сердце, заставляя его биться быстрее. Тиканье усилилось, словно желая поскорее добежать до конца отсчёта и завершить свою миссию. К горлу подкатила тошнота, в висках застучало быстрее, а таймер, словно издеваясь, ринулся вперёд, отбивая свой ритм в такт моего сердца.       Рядом что-то застучало, послышался мерный цокот, и я почувствовал, как мою левую руку пронзило чем-то острым, а далекий голос произнёс: — Тахикардия. Пульс 140. По-моему, он приходит в себя. Я дала ему успокоительное.       Я с трудом концентрировался на этих словах, но цеплялся за них, словно за своё последнее спасение. Я чувствовал, что моё время благостного неведения вышло, и я должен поддаться жестокой силе, неумолимо тянущей меня вперёд… к раздражающим звукам, ненавистному тиканью и моему собственному Апокалипсису.       Веки дрожали, и отказывались подчиняться, когда я попытался подняться, решив, что пути назад нет. Я уже не мог трусливо сбежать в уютную пустоту моего забвения.       Собрав по крупицам все имеющиеся у меня силы, я с трудом открыл глаза, тут же прищурившись от резанувшего по белкам света.       Кто-то потянул мои веки вверх, целясь мне в глаза фонариком, и я попытался поднять руку, чтобы оттолкнуть от себя настырного незнакомца. Рука плохо слушалась и, казалось, жила отдельной от меня жизнью. На середине пути она вдруг застыла, отказываясь подниматься дальше, и я, с усилием переведя на неё взгляд, заметил бесцветный провод, выходящий из вены на моём запястье и тянущийся к стоящей рядом со мной капельнице. Мутные капли равномерно срывались с кончика стеклянной бутылки и, проплыв по узкой трубе, заезжали в вену через катетер, примотанный к моей руке.       Я проследил взглядом, как ещё одна капля сорвалась со своего места и, нырнув в трубку, быстро оказалась на месте назначения. — Господин Моиланен, Вы меня слышите?       Хозяин фонарика звал меня по имени, пытаясь привлечь моё внимание, и я нехотя повернул голову налево. Позвонки обиженно захрустели, и я сдавленно застонал. Шея не хотела поворачиваться из-за длительного нахождения в одном положении, и у меня было чувство, будто я пытаюсь двигать каменное изваяние. — Как Вы себя чувствуете?       Голос не унимался, и мне захотелось вновь потерять сознание просто на зло ему, чтобы не слышать его снова. — Я сейчас позову доктора, — сообщил голос, и я вновь с усилием поднял веки.       Послышался стук закрывающейся двери, и я успел увидеть лишь, как взметнулась копна белокурых волос от потока воздуха, и я остался один.       Доктора… она позовет доктора. Зачем? Мозг не хотел соображать, и жутко хотелось воды. Наверное, не стоило вчера так напиваться. В горле сильно пересохло, в глазах помутнело, а желудок снова скрутило. Я не мог вспомнить где я успел вчера так набухаться, но чувствовал себя, как при тяжелом похмелье. Надеюсь, хоть вечеринка удалась на славу.       Я аккуратно повернул голову и осмотрел помещение. Комната была мне незнакома: белые стены, украшенные плакатами и разного размера картинами, большой телевизор, висящий на стене прямо передо мной. С правой стороны огромное окно, прикрытое светлыми жалюзи, через которые в комнату пробивался солнечный свет. Портили интерьер лишь стоящая рядом с моей кроватью капельница и неизвестный мне аппарат, каждую секунду издававший противный писк.       Я закрыл глаза и глубоко вздохнул. Я ничего не понимал. Судя по виду помещения, в котором я находился, это была больничная палата, а белокурая девушка с высоким голосом являлась медсестрой. Я не помнил, как оказался в больнице. Наверное, накануне мы здорово выпили, и воспоминания о случившемся просто стёрлись из моей памяти. Но я не помнил и сами обстоятельства предыдущего вечера. Где я находился, с кем, кто вызвал помощь, и как я очутился здесь. Голову словно окутывало туманом. Я помнил лишь жуткую, взрывающую мозги музыку и чей-то голос. Он что-то говорил, срываясь на безудержный хохот, но слова тонули в скрежете металлической симфонии. Наверное, это было неважно.       Я открыл глаза и попытался приподнять руку. На этот раз дело пошло быстрее. Рука хоть и ощутимо дрожала, но легче поддавалась моему приказу, словно заново смазанная шестерёнка. Я поднёс ладонь к лицу и заметил светлый напульсник надетый на безымянный палец. Пройдясь взглядом по запястью и ниже к локтю, я заметил тёмно-синие пятна, расползающиеся в разные стороны, будто неаккуратный художник небрежно разлил темную краску на белоснежный холст.       В голове неприятно загудело. Я уже видел такие синяки на Йоэле, да и чего скрывать, в зеркале собственной ванной комнаты. Тогда я, морщась, пытался натянуть рукава своей любимой толстовки как можно ниже, чтобы мама не задавала неудобных вопросов. Я старался создать для неё уютный маленький мирок под вакуумным куполом, улучшенную реальность, в которой ее сын прилежно посещает занятия, не ввязывается в дурные компании и играет в гостиной по вечерам ее любимые песни на стареньком фортепиано. Я действительно не ввязывался в дурные компании. Это они насильно ввязали меня в их игру, заставив принять правила и неукоснимо следовать им на протяжении нескольких лет. Одним из правил было делать дома вид, что всё в порядке, скрывая от матери яркие рисунки на моём теле, словно картинки в детской раскраске. Получалось идеально. Мама радовалась моим успехам в колледже, хвасталась мной перед знакомыми и коллегами, и строила планы на моё блестящее будущее, упорно не замечая, что я сижу на воскресном ужине в свитере с горлом, когда за окном +25.       Она интересовалась моими успехами и рассеяно взлохмачивала мои, чуть отросшие ниже нужной длины волосы, сообщая, что утром вновь уезжает из города. Думаю, ей нравилось жить в том мире, который я для неё создал, и она упорно не хотела сталкиваться с суровой реальностью. В этом мире Нико Моиланен был её гордостью, и я принимал и эти правила, горько смеясь над чрезмерным количеством правил в моей неправильной жизни.       Сейчас я смотрел на такие знакомые отметины и во мне начинала биться крохотным молоточком ещё едва заметная паника. Я уже отвык видеть на себе синяки, отвык наблюдать, как они постепенно меняют цвет, от тёмно-синих в первый день, до зелёно-жёлтых в последние. Я отвык ощущать тревогу, медленно разливающуюся сейчас по всему телу. Я не помнил, откуда взялись эти синяки, и это выводило меня из себя, заставляя терять равновесие. Я ненавидел недосказанность, и сейчас чувствовал, будто упускаю что-то важное. Что-то, что было способно перевернуть всё с ног на голову. Мысли таяли в беспросветном тумане, окутывающим мои воспоминания. Я пытался ухватить за хвост хотя бы одну из них, но одновременно боялся сделать это. Я был уверен, что правда мне не понравится.       Хлопнула дверь, и в комнату зашла уже знакомая мне медсестра. За ней следовал высокий мужчина в белом халате. В одной руке он держал толстую папку с какими-то бумагами, а пальцами другой руки поправлял на носу очки в светлой оправе. «Доктор Халонен» было написано на бейдже, приколотом к его форме. Значит, я и правда был в больнице. Мозг отказывался до конца принимать эту информацию.       Что такого должно было произойти, чтобы я загремел в больницу? Последний раз я был под присмотром врачей в 10 лет, когда слёг с сильнейшей ангиной, и мама, побоявшись осложнений, настояла на моей госпитализации. С того момента я ни разу не обращался к врачу, даже когда компашка Мики однажды избила меня так, что я потерял сознание прямо в детском парке возле поросшей травой качели для малышей. Пришёл в себя я тогда через пару часов, когда уже совсем стемнело. Еле нащупав непослушной рукой свой телефон, я включил фонарик и с усилием поднявшись на колени, побросал разбросанные по земле вещи в сумку. Я помнил, что начал накрапывать мелкий дождь, а я не в силах был подняться на ноги, поэтому заставлял себя ползти на коленях до главных ворот парка, волоча за собой по грязи и лужам свою настрадавшуюся сумку.       Даже тогда, еле добравшись до дома, я решил не обращаться в больницу, а просто молча стоял, разглядывая своё тело с татуировками от ботинок Мики в зеркале своей спальни и беззвучно плакал. Тогда я пообещал себе, что это будут последние слёзы, которые я пролил из-за этого ублюдка и нарушил данное себе обещание лишь единожды — показав слабину перед Йоэлем.       Йоэль… в мозгу что-то щёлкнуло, будто активировался невидимый шифр на сейфе с запечатанными мною воспоминаниями. Будто его имя было ключом к желанной разгадке. Сконцентрироваться на этих мыслях я не успел. Доктор Халонен опустился на стул возле моей кровати и делано-бодрым тоном произнёс: — Как Вы себя чувствуете, Нико? Я ведь могу называть Вас по имени?»       От его голоса веяло наигранностью, искусственным оптимизмом и напускной добродушностью. Казалось, он тщательно взвешивает каждую эмоцию, каждое слово, по граммам отмеряет едва заметную полуулыбку, поселившеюся в уголках рта, и тщательно фиксирует в своём мозговом журнале мою реакцию на его присутствие. Меня напрягало то, как внимательно он смотрит, цепляясь пальцами за папку, лежащую у него на коленях, словно ища в ней спасение. От его отеческого, смешанного с жалостью и едва уловимым сожалением взгляда мне становилось не по себе, и еле ощутимая паника уже начинала разматывать свои кольца и поднимать голову, шипя и высовывая раздвоенный знак, капая ядом и готовясь к броску.       Я открыл рот, чтобы ответить, но не смог издать ни звука. Голосовые связки словно онемели, а горло напряглось и отдало дикой болью, будто я часами кричал не переставая. Я закашлялся, и медсестра заботливо протянула стакан с водой, помогая мне приподняться и сделать несколько глотков. Доктор Халонен подождал, пока я передам стакан обратно и предпринял ещё одну попытку добиться от меня хоть какого-то ответа. — Вы помните, как оказались вчера ночью на Хаарстола у заброшенного здания автопарка?»       Я уставился на доктора Халонена, пытаясь понять, о чём он говорит. Хаарстола находилась в 3 километрах от моего дома, и мне бы даже в голову не пришло нарушить обещание данное Йоонасу и поехать одному ночью так далеко.       Может быть, я был не один?       Да, я абсолютно точно был не один. Ощущение чужого присутствия так ясно вспыхнуло картинкой в затуманенном мозгу, что я поморщился. Это ощущение мне определённо не нравилось. Это не было похоже на чувство безопасности и уюта, которое присутствовало у меня рядом с парнями. Это не смахивало на ощущение комфорта и полной защищённости рядом с Йоэлем.       Йоэль… Его имя так привычно ощущалось на языке. Я пробовал его на вкус снова и снова и понимал, что что-то изменилось. Оно больше не отдавало трепетом и терпкой сладостью, так явно возникающими раньше. Скорее невообразимой горечью и металлическим привкусом, который проявляется, когда слизываешь с раненного пальца выступившую капельку крови. Меня мутило его именем, и я старательно сглатывал подкативший к горлу ком, стараясь дышать как можно глубже. — Нико, Вы меня слышите?       Я вздрогнул и перевёл взгляд на доктора Халонена. Он пристально смотрел мне в глаза, выстукивая на твёрдой обложке своей папки понятный лишь ему одному ритм. Ритм, который сейчас идеально совпадал с бешеным перестуком моего сердца. Я медленно кивнул в знак подтверждения. В мозгу занозой засела ещё не до конца оформившаяся мысль, которая требовала сиюминутного опровержения. Я боялся услышать правду, но ещё больше нуждался в ней. Я уже знал, что стоит мне задать этот вопрос, и назад в спасительное неведение дороги уже не будет.       Минута, пока я потянулся к папке и ручке, лежащих на коленях у доктора Халонена, ощущалась как последний вдох перед прыжком с обрыва. Словно со стороны, я наблюдал, как мужчина передаёт мне листок бумаги и ручку, как мучительно долго я вывожу витиеватые буквы, нажимая в некоторых местах достаточно сильно, чтобы чернила перешли на обратную сторону листа. Казалось, я нарочно оттягивал время в попытке насладиться последними незначительными моментами своей жизни. Я просто знал, что, как только задам интересующие меня вопросы и получу на них ответ, невидимая сила пинком сбросит меня с края прямо в пропасть, заставляя опускаться всё ниже и ниже в бесплодных попытках ухватиться за поросшие травой виднеющиеся выступы. Я был готов упасть и, если придётся, расшибиться в лепёшку, плавно расползаясь кровавым месивом по промозглой, покрытой осенними листьями, траве. Я бежал слишком долго. Носился по безлюдным ночным улицам от шайки Мики, проверяя на прочность свои ноги. Бежал от поджидающей нас за углом опасности и мрачных монстров, всегда готовых воткнуть в жертву свои острые клыки. Я устал бежать и знал, что пора остановиться. Я должен был принять реальность, даже если её осознание убьёт меня. Пришло время посмотреть в лицо своим страхам.       Я неспешно передал бумажное послание доктору Халонену, и он, поправив съезжающие с носа очки на место, перевел взгляд на моё сообщение. Спустя несколько секунд он сдержанно произнёс: — Нет, Нико. Скорая забрала только Вас. Медики осмотрели территорию, где Вас обнаружили, но других людей найдено не было.       Я с облегчением выдохнул. Ребята были в порядке.       До этой секунды я не замечал, как сильно стиснул зубы в ожидании ответа, и сейчас, немного расслабившись, почувствовал, как отдаёт ноющей тупой болью нижняя челюсть. Я был уверен, что парни не бросили бы меня без сознания и абсолютно беспомощного одного дожидаться приезда медиков.       Доктор Халонен, прокашлявшись, обратил внимание на следующий вопрос. — Вызов в скорую поступил в 4.30 утра с вашего мобильного телефона. Человек, вызвавший медиков, предпочёл сохранить свою анонимность, и сообщил, что на Хаарстола 4 у старого автопарка находится парень без сознания. Он описал диспетчеру ваше состояние, которое наш сотрудник оценил как критическое, и в 4.45 на место прибыла дежурная бригада.       Мужчина замолчал и посмотрел на меня поверх очков в ожидании моего ответа. Но что я мог ему сказать? Мозг упорно не хотел выдавать истинную информацию, так что первой догадкой, пришедшей мне в голову, было то, что шайка Мики, несмотря на нашу предосторожность, всё же как-то вышла на нас. Произошла стычка, в результате которой я получил множественные травмы. Кто-то из парней вызвал скорую с моего телефона, чтобы не палиться самим, и где-то переждали, пока медики заберут меня, чтобы не попасть им на глаза. Разумный ход. Помнится, мы поступили также в отношении Йоэля во время драки с бандой Мики в июле. Ребятам ни к чему было светиться сейчас. Это могло вызвать ненужные вопросы. Тем более, что Йоэль и так находился под колпаком у полиции после того инцидента.       Я закрыл глаза. Посвящать докторов в сложившуюся ситуацию не входило в мои планы, и я понимал, что снова придётся солгать. Я был практически на 100% уверен, что к случившемуся со мной приложил руку Мики, а это значило, что долбанутый ублюдок охренел в край, и так просто уже от нас не отцепится. — Подержи папку, Грета, — раздался сбоку мужской голос, и я услышал, как скрипнул стул, когда доктор Халонен встал и чуть отодвинул его в сторону. «Держите его крепче. Он вырывается, тварь.»       Я так явно услышал этот голос, что от него по телу прошла дрожь. Я резко распахнул глаза и посмотрел на доктора. Он, как ни в чём не бывало, набирал в шприц какое-то лекарство из недавно открытой ампулы. Сама ампула лежала на прикроватном столике, распиленная фокусником Халоненом надвое. К сожалению, второго действия в этом фокусе не будет. Жертва навсегда останется распиленная пополам без малейшей возможности когда-либо быть собранной заново.       Внезапно из кармана доктора донеслась громкая мелодия. Сначала я даже не понял, откуда исходит звук. Она казалась настолько чужеродной, так не подходящей ни этой светлой комнате, ни этому седому, статному человеку. Грубая, жёсткая, хлёстко ударяющая по ушам и заставляющая сердце сжиматься. Такая знакомая и неизвестная одновременно. Поднимающая в душе нечто мрачное, от чего нет спасения. Я не знал слов. Помнил только смесь чьих-то голосов. Они срывались и не попадали в ноты, пытались перекричать музыку и слиться с ней.       Я вдруг ощутил это. Страх. Дикий ужас, заполняющий каждую клеточку моего организма. Пронизывающий тысячами иголок каждый миллиметр моего тела. Мне казалось, я не могу дышать. Не могу сделать вдох и насытить кислородом сухие лёгкие. Не могу вытолкнуть воздух обратно, словно где-то во мне сломался вечно работающий насос. Я чувствовал, будто я парализован. Словно меня держит невидимая сила, придавливает меня к кровати, мешая пошевелиться, сковывает мои руки фантомными наручниками и забирается под одеяло, водя по моему телу мерзкими щупальцами. Я с силой стиснул зубы и машинально обхватил рукой правое запястье. Прикосновение отдалось ноющей болью, которой я не ощущал до этого. Я провёл пальцами по едва ощутимым царапинам и взглянул на оба запястья. Вокруг них виднелись явственные отметины от чьей-то хватки, будто кто-то в агонии сжимал мои руки с неконтролируемой силой, пытаясь либо удержать меня от каких-то действий, либо удержаться на краю самому.       Я снова вспомнил о Йоэле. Эти воспоминания накрыли меня так ярко, что у меня сбилось дыхание.       Неужели он снова пострадал? Я помнил, как он тогда хватался за мои руки, словно за последнее спасение. Цеплялся за мои запястья, сжимал их до хруста в костях, только бы не провалиться в едкую черноту. Он гнал меня прочь, но держал меня с отчаянием приговоренного к смертной казни, и я был с ним до конца, будто исполняя его последнюю волю.       Я боялся, что снова произошло что-то подобное, что заставило бы кого-то из ребят ненарочно причинять мне боль, лишь бы оставаться на грани самому. Мне было всё равно, насколько сильную боль парни заставили бы меня испытать, я боялся, что на этот раз моих усилий было не достаточно. Кто-то из них мог пострадать. Мне пришлось глубоко вздохнуть и напомнить себе слова доктора Халонена. Больше никого не нашли. Я был один.       Я вновь провёл пальцами по саднящим запястьям. В мозгу медленно зажигалась красная кнопка, сигнализирующая о ложности моих мыслей. Я не чувствовал связи с парнями, не чувствовал их присутствия у себя за спиной в момент стычки. Разум будто отказывался принимать мой поток размышлений и ненавязчиво подталкивал меня в нужную сторону. Но я был слеп, ориентировался, пользуясь ощущениями вместо надёжного компаса, и брёл наугад, беспомощно шаря руками перед собой, в попытке отыскать нужную дверь. — У Вас новая мелодия на вызове? Если честно, я немного испугалась. Слишком громкая, и слов не разобрать. Один визг, — Грета улыбнулась, поворачиваясь к доктору лицом. — Да, всё никак не могу привыкнуть. Сын поставил. Сказал, что это сейчас популярно, и нужно следовать молодёжным веяниям, — мужчина усмехнулся, отклоняя вызов. — Ничего срочного, перезвоню позже.       Он убрал телефон обратно в карман халата и добавил: — Пожалуй, попрошу поменять на что-нибудь более спокойное. В конце-концов, моя обязанность — лечить пациентов, а не доводить их до больничной койки.       Он едва заметно улыбнулся и повернулся ко мне, держа в руке шприц с какой-то жидкостью. Из той самой пострадавшей ампулы. Я перевёл на него взгляд и кивком указал на шприц, всё ещё потирая раненое запястье. — Это обезболивающее. Предыдущую дозу вы получили пару часов назад, и её действие скоро закончится. На вашем месте я бы не отказывался.       Он присоединил шприц к катетеру, вливая мне в вену лекарство, а затем отошёл от моей кровати, громко перебирая предметы на моём прикроватном столике.       Тревога всё нарастала, но я не мог понять её смысла, рассеяно проводя взглядом вдоль по комнате. Я ощущал нечто темное. Будто надо мной кружила стая ворон, пытаясь отхватить от меня кусок, и я почему-то знал, что им это удалось.       Я что-то потерял тогда в этой стычке, но не понимал, что…       Или кого… — Ну что ж ты, Грета. Аккуратней надо быть.       Я взглянул на доктора, склонившегося вместе с медсестрой у столика. — Простите, доктор Халонен. Она просто выскользнула у меня из рук. Не знаю, как это произошло.       Я наблюдал, как они собирают разлетевшиеся листы, аккуратно складывают их в стопку, засовывая обратно. — А это что? , — я скосил глаза, увидев увесистую пачку, отлетевшую под стул, и несколько тоненьких трубочек рядом с ней. — Простите. После предыдущей смены забыла выложить. Я на нервах последнее время. Я буду внимательней… — Девушка всё говорила и говорила, но я уже не слышал. В мозгу начинала биться явно ощутимая паника. Эти сигареты… я уже видел эту пачку.       Он вытащил сигарету и затянулся, салютуя Марку своим пивом и наблюдая за нами в зеркало заднего вида. Противный дым поплыл по салону, а Мики кинул цветастую пачку между сидениями и потянулся к магнитоле. По ушам резанул оглушительный грохот, сменяющийся металлическим скрежетом и убийственными звуками электрогитары.       Я хотел выйти. Хотел открыть дверь и просто вывалиться на дорогу на полном ходу. Мне было всё равно, если меня переедет следующая за нами машина. Я просто не мог больше здесь находиться.       Я уставился перед собой, чувствуя, как сердце начинает стучать всё быстрее, грозя переломать ещё парочку рёбер в дополнение к уже сломанным.       Я не мог понять, что происходит. Эта картинка так чётко всплыла перед глазами и тут же заняла место в моём мозгу, идеально туда вписавшись, словно единственно верный пазл. Это пугало меня до одури. Как кадр из кошмарного фильма, который вдруг оказался правдой.       Я попытался успокоиться, сконцентрировавшись на дыхании. Вот так. Вдох, выдох. Ничего сложного. Мне казалось, что я задыхаюсь, воздух перестал выполнять свою функцию, бессмысленным течением проносясь назад и вперёд по моим сдувшимся лёгким, и на секунду я испугался, что сейчас отключусь, поддавшись этому давно забытому чувству.       Это началось во времена преследований шайкой Мики. Первая паническая атака дала мне под дых у дверей моего дома, когда я, еле унеся ноги от обдолбанной выпивкой и наркотой компании, дрожащими руками пытался вставить ключ в замок. Первое ощущение было, будто весь воздух выкачали, и я на секунду замер, надеясь, что лёгкие смогут функционировать и без него. Надежда не оправдалась, и я закашлялся, начав глотать ничтожные пузыри кислорода, давясь ими, пытаясь оставаться на грани сознания. Мне казалась, я умираю. Пульс зашкаливал, а в голове раздавался дикий гул, ударяясь о барабанные перепонки. Еле ввалившись в дом, я захлопнул дверь и рухнул прямо на ковёр в прихожей, скрутившись на полу и поджав под себя ноги. Я не хотел умирать. Я знал, что помощь не придёт. До меня никому нет дела. В тот момент я был один во всём мире, в целой Галактике и целой Вселенной. Я просто лежал, окутываемый темнотой, и слушал тиканье настенных часов, чувствуя, как постепенно моё сердце начинает подстраиваться под их убаюкивающий ритм. Я не умер.       Придя в себя тогда, я ещё долго лежал на холодном полу, обнимая потрёпанную сумку, и тихо всхлипывал. Я не мог подняться, организм отдал все силы на бесполезную борьбу, и я просто отключился, устав смотреть в темноту и отсчитывать одну за одной секунды.       Такие кратковременные приступы периодически стали охватывать моё тело и сознание, отбирая всю имеющуюся у меня энергию на никчёмное сопротивление. Каждый раз я снова думал, что умру, и с ужасом ждал следующий приступ. В конце-концов, я устал бороться, устал выживать и был готов принять свой конец, отдавшись судьбе на расправу. Приступ закончился, почти не начавшись. Я закрыл глаза и дышал. Вдох-выдох. Вдох выдох. Сердце билось ровно, и я не хотел выплюнуть свои легкие. Лишь спустя пару месяцев я узнал о существовании панических атак, которые стали моими вынужденными спутниками и мучителями. Врагами и друзьями, навещавшими меня так часто и без моего согласия.       Я думал, они покинули меня. Остались корчиться у мусорных баков в агонии, крича во всю глотку под проливным дождем. Я забыл о них, они отпустили меня. Может быть, нашли новую жертву. Я думал, с ними было покончено…       Сейчас же меня выворачивало наизнанку своим страхом; давно заброшенная, как старая игрушка, паника нетерпеливо скреблась в окно, проводя по стеклу отросшими когтями. Она пришла навестить меня снова. Ударить в весьма неподходящий момент, напомнить о своём существовании, натянув поводок на моём горле потуже. Я думал, я освободился от неё, а меня просто ненадолго отпустили погулять, ослабив верёвку, дав ложное ощущение свободы.       Сквозь панику я почувствовал, как к моему запястью прикоснулись чьи-то холодные руки, прижимающие меня к кровати, мешающие подняться. Я хотел встать, хотел заорать, но связки не слушались. Из горла вырвался резкий хрип, и я начал брыкаться, пытаясь освободиться. — Держи его, Грета, — крикнул кто-то рядом, фиксируя руки сильнее. Цепляясь в них железной хваткой. — Держите его.- Мики орал как бешеный, удерживая мои запястья, придавливая меня своим телом к земле. — Сегодня всё закончиться, сука. Передашь это Йоэлю. Кто-то с силой пнул меня по рёбрам, а затем ещё и ещё. Кулак Мики разбил мне нос, заставляя горячую кровь омывать моё лицо. Я сжимал зубы, не желая давать Мики то, что он хочет. Сучил ногами в попытках освободиться, но меня держали и не давали пошевелиться. — Грета, успокоительное! — Сегодня просто волшебный день, — протянул мне на ухо Мики, наклоняясь ниже. — А вот и мой торт.       Я пытался кричать, но голоса не было. Что-то с силой вонзилось мне в руку. Я дернулся в последний раз, а потом наступила тьма.

***

      Второй раз пробуждение далось тяжелее. Я уже знал, что меня ждет, и совершенно не хотел в эту реальность. Я хотел раствориться в своём неосознанном пространстве и свить в нём паутину, спокойно покачиваясь в этих упругих сетях. К сожалению, я помнил всё. Мозг не хотел меня щадить, безжалостно подбрасывая одну за другой тошнотворно-яркие картинки, чрезмерно наполненные звуками, которые отбивались эхом в моих перепонках и были оглушающе громкими. Почти нереальными, инопланетными, чужими… Образы накатывали с невероятной силой, топили меня под огромными волнами, заставляя идти ко дну, захлёбываясь воздухом.       Мне казалось, я снова не мог дышать, стонал в агонии и глотал живительные крохи кислорода, прижимая окровавленную руку к сломанным рёбрам, будто в попытке их починить.       Тебя уже невозможно починить, Нико. Невозможно склеить обратно без изъянов сломанную чашку. Трещины нельзя залечить и стереть без следа…       Я помнил, что меня ломали: выворачивали наизнанку и скручивали внутренности, сводили с ума, доводя до грани, но не давали умереть. Ему хотелось больше. Больше, чем моя смерть. Ужас, перемешанный с болью и приправленный моими криками, от которых, казалось, рушились стены.       Он жаждал этого — видеть безмерный страх в моем взгляде, отражаться кошмаром в моих глазах, упиваться отчаяниями и безысходностью, разлитыми в каждом сантиметре того проклятого здания. Я никогда прежде не испытывал ничего похожего на то, что ощущал тогда. Я никогда не думал, что ужас может быть настолько ощутимым, что страх перед неизбежным может заставлять кожу гореть, а мозг переставать работать. Я никогда не думал, что человек может так кричать…       Я зажмурился так сильно, как только мог, хотя глаза так и не смог открыть, как следует. Я не хотел осознавать происходящее. Если я подниму веки, реальность даст мне под дых, и это будет означать, что назад дороги нет. Мне придётся столкнуться с последствиями. Хотелось растянуть это мгновение. Сжать пальцами мягкое одеяло и притвориться, что я дома. Что это всё просто кошмарный бессмысленный сон, нелепая обработка мозгом моих переживаний. Сбой в матрице. Только и всего. Моё тело не чувствует никакой боли, я не хочу думать о том, что это всего лишь действие обезболивающих. Просто ничего из того, что я помню, не происходило. Господи, пожалуйста, пусть это будет лишь сон.       Я набрался смелости и приоткрыл глаза. Передо мной была всё та же светлая палата с жизнерадостными картинами на стенах, капельница всё так же чётко отмеряла положенную мне дозу лекарства, вот только за окном уже было темно. Интересно, всегда теперь будет так темно, или однажды наступит рассвет? — Вы проспали почти весь день, — знакомый голос раздался слева от меня, и я от неожиданности вздрогнул, повернув голову в его сторону.       Доктор Халонен сидел на стуле, придвинувшись почти вплотную к моей кровати. На его коленях лежала уже знакомая мне папка.       Нужно было подумать о чём-то… Хоть о чём-нибудь, лишь бы не пускать в голову те навязчивые мысли. Запереть свой разум на замок и слушать, как они отчаянно долбятся о крепкую преграду, разбивая костяшки, омывая своей кровью всё вокруг.       Кровь… там было много крови…       Я помнил ярко-красные пятна везде, куда падал мой взгляд. Реки тошнотворной жидкости, от которой безумно мутило. Я снова прикрыл глаза. Не думать. Это оказалось так сложно. Просто не думать…       Я шумно вздохнул и вновь с усилием распахнул глаза, возвращаясь взглядом к папке. Это могла быть моя больничная карта. И, судя по её толщине, простым испугом я не отделался. А может, это список покупок на месяц? Хотелось отдать предпочтение второму варианту. — Как Вы сейчас себя чувствуете?       Я продолжал сверлить взглядом его папку. Сил посмотреть ему в глаза у меня не было. Я не был уверен, что теперь смогу посмотреть в глаза хоть кому-то… — Нико… — он немного наклонился вперёд, и я резко отодвинулся назад.       Доктор устало вздохнул и принял исходное положение, а я вцепился пальцами в одеяло, пытаясь отдышаться.       Он наклонился ко мне, присев на корточки, и провёл пальцами по моему лицу. Я попытался отвернуться, но шея ныла и не слушалась. В глазах уже давно плыло, и я опустил веки, надеясь провалиться в долгожданное забытьё. Из-за сломанных рёбер было трудно дышать. Кислород, казалось, еле находил верный путь и поступал с опозданием, что заставляло меня кашлять. Я чувствовал, как во рту собирается кровавая вязкая слюна, и с усилием сглатывал её, кашляя ещё больше. В голове гудело и пульсировало, и я не знал, сколько я ещё продержусь в сознании.       Я хотел домой… Хотел открыть глаза и увидеть перед собой потолок своей спальни. Убеждать себя, что это вновь был только сон, и начать новый день без сотрясения мозга и сломанных рёбер. Увидеть перед собой улыбающуюся маму, а не презрительно ухмыляющихся врагов. Глотать вкусный чай, а не терпкую кровь.       Я чувствовал, как он, смеясь, ерошит мои волосы, и от этих тошнотворных прикосновений хотелось блевать. Его пальцы пробегали по моим рукам и шее, заставляя мою кожу покрываться липким потом, а тело вздрагивать от отвращения. Он обещал, что худшее будет впереди, и у меня не было причин ему не верить. Я лежал на холодном полу и мечтал отключиться насовсем. Только бы не чувствовать всё это.       Почему я должен чувствовать всё это?       Я приоткрыл глаза и уставился перед собой. Сердце выскакивало из груди, отбивая кошмарно быстрый ритм, тело сковало диким ужасом, а мозг отказывался соображать. Я снова был там — лежал без движения на грязном полу, отчаянно прося помощи, которая никогда не придёт, глупо надеясь, что всё обойдётся. Я вновь ощущал давящую безысходность, заставляющую паниковать ещё больше, и как мантру повторять про себя ничего не значащие наивные слова: «Всё кончилось, тебя там уже нет».       Я знал, что ничего не кончилось. Чувствовал, что ничего уже не будет прежним. Мики слишком много забрал у меня в ту ночь, чтобы можно было в это просто поверить.       Я пытался сосредоточиться на чём-нибудь другом: считать каждый свой вдох и выдох, каждый раз путаясь в их количестве, и начинал заново, чтобы сбиться вновь. Доктор продолжал сидеть на своём месте, мучительно близко ко мне, даже не пытаясь отодвинуться или предпринять что-то ещё. Он лишь пристально наблюдал за моими бесплодными попытками сделать нормальный вдох, а его пальцы снова барабанили по той же папке, только усиливая пробирающую до костей тревогу. Я боялся того, что он может протянуть вперёд руку и коснуться меня. Я знал, что если он это сделает, я просто умру. Моя кожа просто расплавиться, и это ощущение сведёт меня с ума, сжигая внутренности дотла.       Он слишком близко… Почему он сидит настолько близко? Неужели он не видит, что делает мне больно?       Мужчина чуть привстал и отъехал на стуле назад на пару метров. По комнате пронесся противный скрежет, и всё затихло, пробирая изнутри оглушающей тишиной.       Я слышал лишь своё рваное дыхание и стук незваных мыслей по ту сторону черепа. Паника потихоньку отступала, и я разжал пальцы, чувствуя ноющую боль. Только что пережитое ощущение, казалось, вытянуло из меня все силы, и я устало выдохнул, откидываясь назад на подушку и с усилием поворачивая голову налево. Доктор Халонен не сводил с меня взгляд, внимательно наблюдая сквозь стёкла очков.       Меня словно облили ледяной водой. Почему он так смотрит? Он не должен был догадаться. Нет. Никто не должен знать.       Одна мысль всё же смогла пробиться сквозь барьер и теперь настойчиво колупала мозг, раздирая его до крови. Я выдал себя. Не смог справиться с накатившими эмоциями и выдал себя с головой. Он видел мою реакцию на такое простое движение и теперь в курсе того, что со мной произошло.       Взгляд голубых глаз неспешно перемещался по моему лицу и ниже, на побелевшие от напряжения пальцы, и я видел рождающееся в них осознание, крепнувшее с каждой молчаливой секундой. Захотелось прикрыться. Спрятаться с головой под одеялом и исчезнуть из этого мира. Только бы не выносить всё это. Я ощущал это невидимое клеймо, которое давало понять, кто я теперь и через что прошел. Взгляд доктора Халонена за секунды поменял не одну эмоцию и остановил свой выбор на двух, так ненавистных мне — жалости и сожалении. Он жалел меня. Наверное, прокручивал в голове, как это могло произойти, и от понимания всего этого начинало ещё больше мутить. Он видит во мне жертву. Абсолютно беспомощную, неспособную дать отпор.       Было невыносимо от мысли, что теперь этот взгляд будет моим верным спутником. Я буду ловить его на себе везде, а поднимая глаза, наблюдать такие же эмоции, какие сейчас присутствуют у доктора. Хотелось стать невидимым. Несуществующим. Перестать быть собой. Что угодно, лишь бы не быть загнанным зверьком в глазах окружающих. Существом, которое нуждается в жалости и особом отношении.       Я отвернулся, не желая больше выносить это ощущение, и закрыл глаза. Это не помогло. Мне казалось, я физически чувствую, как его взгляд ощупывает меня вдоль и поперек, изучает каждый мой жест. Хотелось закрыться, смыть с себя это ощущение, соскрести со своего тела каждую секунду его осознания и растворить мозг щелочью, чтобы больше не думать, не находиться в сознании. — Сегодня время посещений вышло, — я вздрогнул от неожиданности и распахнул глаза.       Доктор Халонен поднялся со стула и теперь смотрел на меня сверху вниз. Его вид никак не давал понять, что он догадался о чём-либо. Годы работы в больнице, видимо, закалили и его, и он научился держать лицо перед своими пациентами. То, что я наблюдал ранее, было минутной слабостью, от которой сейчас не осталось и следа. Я просто пациент, которых он перевидал сотни за время своей практики. Ещё один бедолага, которому не повезло. — Я не могу сегодня пустить к вам посетителей, но если вы хотите им что-то сообщить, то я могу передать, — он протянул мне лист бумаги и ручку. Я набрал в лёгкие воздух и, стараясь не думать, резко выхватил их. Руки тряслись, когда я быстро выводил стандартные несколько слов. Чернильные линии вышли неровные и смазанные, но на большее меня не хватило. Я положил бумагу и ручку на край кровати и задержал дыхание, наблюдая, как доктор подходит чуть ближе и тянет к ним руку.       Без паники. В этот раз ты не должен сорваться. Всего лишь какие-то доли секунды и он отступит, забирая послание. Я облегчённо выдохнул, когда он отошёл на пару шагов, и смотрел ему вслед, пока он не закрыл за собой дверь, снова оставляя меня в одиночестве.       В коридоре слышались взволнованные голоса и чьи-то лёгкие шаги, но мне было всё равно, что там происходит. Я был практически уверен, что сейчас мама допрашивает доктора, задавая тысячу вопросов о моем состоянии, и пытается упросить его увидеть меня хоть на секунду. Впервые в жизни я был рад, что законы госпиталя нельзя нарушать. Время для посещений закончилось, и это была единственная радостная новость за сегодняшний день. Я не был готов сейчас увидеть хоть кого-то из близких. Я ещё до конца не осознавал, что произошло. Воспринимал всё случившееся как перечень фактов о ком-то другом, не имеющим ко мне никакого отношения. Мозг отказывался ассоциировать меня с тем человеком, истекающим кровью на полу покинутого всеми здания, но моё тело жило своей отдельной от меня жизнью. Я думал, что это ощущение уже давно забыто и потеряно во времени. Я ненавидел этот липкий страх, змеёй ползущий от конечностей и устраивающий гнездо в сердце. Я ненавидел ощущение беспомощности, потери контроля. Ненавидел чувствовать себя бесправным узником своего собственного тела, без возможности просто вмешаться в происходящее и сказать панике «стоп». Я ненавидел доктора за то, что заставил меня снова испытать всё это в ярких красках, и злился на себя, что вновь поддался происходящему.       Незваные мысли уже практически выбили воображаемую дверь, и я понимал, что проиграю в этой войне. Я устал держать оборону и уже чувствовал, как они лезут во все открытые щели и ползут по комнате, подбираясь всё ближе. У меня больше не было сил им противостоять… Обезболивающее постепенно переставало действовать, и волны ноющей тупой боли начинали меня накрывать с головой.       Я закрыл глаза, надеясь провалиться в небытие до того, как захлебнусь под нарастающими волнами.       Завтра… пускай завтра. Лишь бы не сейчас.       Я уперся лбом в трескающуюся под весом тяжелых мыслей дверь и сполз вниз, опускаясь на колени. Скоро от меня не останется и следа. Меня просто раздавит массивным грузом, не оставляя ничего, но сейчас ещё есть время для передышки.       Шум в коридоре постепенно затихал, а сознание летело всё дальше в темноту. Я радостно расправил руки, сделал шаг вперёд и понесся в спасительный мрак.

***

      На этот раз меня просто вырвало из блаженной темноты. По всему телу разливалась невероятная боль, фиксируемая в каждой клеточке, и я застонал, открывая глаза. Боль была везде. От неё кожа горела огнём, рёбра врезались в легкие, затрудняя дыхание, а голова неимоверно кружилась. Я попытался приподняться на подушке, но низ прострелило дикой вспышкой, и я захватил воздух ртом, тут же закашлявшись. Сцепив зубы, я с усилием перевернулся на левый бок и застыл в таком положении, надеясь, что это ощущение притихнет. Сначала я даже не понял, что именно могло вызвать такую яркую боль, и вновь прикрыл глаза, рвано дыша через рот и отсчитывая секунды.       Я понял, что возведённой мной преграды больше нет, когда чётко услышал в голове мерзкий голос:       «Поднимайте его. Проспит всё веселье. »       Я прикрыл глаза, стараясь абстрагироваться от нежеланных воспоминаний. Захотелось умыться или, ещё лучше, принять душ. Смыть с себя ту ночь и наблюдать, как её остатки стекают в слив.       Я упёрся руками в кровать и задержал дыхание. Плечи заныли, и я прикусил губы, принимая сидячее положение. Низ вновь прострелило болью, и я застонал, заставляя себя двигать ногами, в попытке как можно быстрее нащупать пол. Наконец, ступни коснулись холодной поверхности, и я глубоко вздохнул, готовясь к финальному рывку.       Встать оказалось сложнее, чем я думал. Ноги меня не слушались, и я чуть не завалился обратно, в последнюю секунду зацепившись руками о прикроватный стол. Путь в ванную комнату я помнил смутно. Я шёл очень медленно, хватаясь за стену и периодически опираясь на неё, пытаясь восстановить дыхание. Я чувствовал невероятную слабость и каждый новый шаг лишь забирал последние имеющиеся у меня запасы энергии. Голова нещадно кружилась, и я едва не врезался в тумбочку у заветной двери. Пройденные пара метров, казалась, заняли вечность и ощущались не менее, чем героическим поступком.       Я упёрся руками в выкрашенную в белый цвет поверхность и прислонился к ней лбом. Сил на дальнейшие действия не было, но я уже не мог бросить всё. Я толкнул дверь и завалился в крохотное помещение.       У входа пристроилась раковина с прибитым над ней зеркалом. Я сделал шаг вперёд и посмотрел себе в глаза, упираясь руками о светлый кафель. Было странно снова встретится с Нико из прошлого. Я уже и забыл, как он выглядел. Стёртые из памяти синяки на скулах и под глазами, разбитый нос и губы. Было больно.       Я закрыл глаза и тряхнул головой, проведя ногтями по гладкой поверхности. Мысли, образы, звуки. Всё вдруг закрутилось со страшной силой, и я прикусил язык, задерживая дыхание.       Первый удар я получил в лицо. Кулак Мики разбил мне бровь и задел переносицу. По лицу побежали струйки крови, вымазывая глаз, щеку и губы.       Я открыл глаза и провёл рукой по рёбрам, делая рваные вдохи. Отражение скривилось от боли и издало резкий короткий стон.       Следующие удары пришлись в живот. Я закашлялся и на секунду согнулся, пытаясь вдохнуть. Отдышаться мне не дали. Мики резко схватил меня за волосы, дёргая голову вверх, и ударил снова, разбив мне губу. Во рту собралась кровавая слюна. Притянув моё лицо ближе, он выплюнул: — Очень жду, когда ты будешь рыдать, как сука, и ползать передо мной на коленях, срывая глотку. Хотя твоя глотка нам сегодня ещё пригодится, — я собрал всю скопившуюся во рту слюну и плюнул в лицо Мики, с удовольствием наблюдая, как красная жижа стекает по его перекосившейся роже.       Я издал всхлип, прижимая руку к лицу. Я не думал, что будет так. Не ожидал, что это просто большая подстава, когда в тщетных попытках раз за разом набирал номер Йоэля и слышал в ответ лишь пустоту. Мики сказал, что он у них, и времени придумать другой план просто не было. Мозг тогда почти не соображал, мысли путались. Я слышал пьяные вопли под окном и разглагольствования Мики о том, что они сделают с Йоэлем, если я не поеду с ними. «Дерьмовое благородство» как сказал Марк.       Я сжал кулаки, оставляя на ладонях следы от ногтей. Я не хотел больше вспоминать. Не хотел больше погружаться в эту тёмную пропасть, но она затягивала всё сильней и сильней, подкидывала новые картинки, приправленные блевотными звуками. Другой Нико всхлипывал по ту сторону зеркала, согнувшись пополам, и пытался ухватить за край исчезающее равновесие. — Отпусти его, Марк, — раздался издалека голос Мики. — Хватит с него, иначе мне не останется десерт.       Марк резко разжал руки, и я мешком рухнул на пол. Ноги совсем не держали, и я ощущал дикую дрожь во всем теле. Больше всего на свете я сейчас хотел вырубиться. Мики никогда не доставляло удовольствия играть с бессознательной игрушкой. На меня накатила невероятная слабость, и на несколько мгновений мир вокруг померк. Наверное, я всё же отключился. Очнулся я от того, что в лицо мне плеснули вонючей жидкостью. Еле подняв вспухшие веки и сфокусировав взгляд, я понял, что это Элви только что облил меня остатками пива из своей банки. — Решил прикинуться мёртвым бревном и преждевременно выйти из игры, оставив меня без сладкого, — сказал Мики, гадко ухмыляясь. — Сейчас ты мне покажешь, что умеешь делать ртом. Я уверен, сделаешь лучше, чем все мои бывшие вместе взятые, — я закрыл глаза и закашлялся. Меня затошнило как никогда прежде. Я не смогу. Лучше пусть он убьёт меня сразу, потому что то, что он собирается со мной делать, будет убивать меня мучительно. — Подними его, — скомандовал Мики, вставая. Чьи-то руки потянули меня за кофту, заставляя встать на колени.       Я знал, что должен сопротивляться. Резко подскочивший адреналин в крови притупил боль, и я рванулся вперёд, пытаясь встать на ноги. Меня тут же схватили за плечи и надавили на них, заставляя опуститься. Я замахал руками и вцепился в ноги Мики, надавливая в его кожу ногтями изо всех сил. Мики заорал и наотмашь ударил меня по лицу. Я потерял равновесие и начал заваливаться назад, но меня подхватил Марк. Я начал брыкаться и сучить ногами, не девая Мики ко мне подойти. Пару раз попал ему по лодыжкам и коленям и уже мало контролировал себя. В груди разрастался животный ужас, я практически был на грани от захватившей меня истерики, в секунде от того, чтобы сорваться на крик, звать на помощь. Я хотел, чтобы меня кто-то услышал, спас меня, вырвал из этого мгновения, в котором меня держали, не давали двигаться, вырваться, освободиться.       Я завыл, продолжая всхлипывать. Уже не пытался себя контролировать и сорвался на рыдания. Вцепился руками в раковину, сжимая её так крепко, что мне казалось, я слышу треск крошащейся керамики. Преграды в сознании больше не было. Её обломки сносила лавина вновь захлёстывающих меня эмоций, и я не знал куда себя от них деть. Отражение билось в истерике, издавая горестные всхлипы, но ему так же не удавалось скрыться от неуёмных воспоминаний. — Ты замечательный подарок, — протянул мне на ухо Мики, расстегивая свой ремень. — Бьюсь об заклад, Йоэль его ещё даже не распаковывал.       Я захрипел, ударяя кулаком по отражению, заставляя Другого Нико разбиться на множество осколков, тем самым усиливая его немой крик в десятки раз. По зеркалу потекла кровь, заставляя отражения в агонии захлебываться алой жидкостью. Хотелось потерять сознание, умереть от открывшегося кровотечения, расколоться на тысячу кусков, просто исчезнуть. Я обессилено рухнул на пол, заходясь в рыданиях и водя окровавленными пальцами по белоснежному кафелю.       Один. Я был совсем один. Он добился, чего хотел. Ржал в голос, перехватывая мои руки, и получал удовольствие от моих криков. Я орал, срывая связки. Выключался и приходил в себя от собственных воплей. Барабанные перепонки лопались, а горло невыносимо жгло.       Меня должны были спасти. Должны. Хоть кто-нибудь. Так почему никого не было? Почему его не было?       Я привстал, опираясь на колени, и пополз в сторону душевой кабины. По полу вслед за мной тянулись размазанные красные следы, которые тут же разбавлялись бесцветными потоками моих слёз. Едва нащупав рукой дверцу, я резко потянул её в сторону, слыша недовольный грохот. Дверца сопротивлялась такому резкому вторжению и не хотела поддаваться. Я раскрыл рот в немом крике, в отчаянии дергая её снова. Я хотел внутрь. Первый раз в жизни мне было настолько необходимо как можно быстрее оказаться под горячими струйками воды, не оставить никаких внешних следов, стереть невидимую грязь и его прикосновения, утопить все свои ощущения в обжигающем водопаде. Вновь всхлипнув и чувствуя, что если я не попаду туда в ближайшие секунды, истерика снова накроет меня с головой, и тогда я просто умру здесь, рядом со спасительной влагой. Снова один, на таком же холодном полу, вновь измазанный моей кровью.       Я со всей силы дёрнул дверь и она, наконец, поддалась, позволяя мне кое-как заползти внутрь и сжаться в комок в самом углу душевой. Я прикрыл глаза и открутил кран, ощущая, как горячая влага струится вниз по моим спутанным волосам и перемазанной в крови больничной рубашке, которая теперь неприятно липла к телу, вызывая неконтролируемую дрожь. Мне было холодно под этими обжигающими струями, зубы стучали друг о друга, и я обхватил себя руками в попытках согреться.       Нужно было снять с себя одежду и как следует вымыться, но я не мог заставить себя пошевелить даже пальцем. Я откинул голову назад, прижимаясь затылком к стене.       Мерзко, противно, блевотно.       Я помнил, как меня выворачивало наизнанку желчью и не успевшим перевариться ужином. Сознание просто выключалось, а всё происходящее уже не имело никакого значения. Я уже был не в силах сопротивляться, и мне казалось, что я не здесь. Это не со мной, это кто-то другой одиноко умирает на грязном полу всеми забытого здания.       За мной никто не пришёл, не спас. Ни те, кто обещал помочь, ни тот, кто клялся на крови. Я до последнего не терял едва живущую надежду, корчившуюся рядом со мной на полу. Смотрел ей в глаза, цеплялся за неё ослабевшими пальцами, но Мики враз уничтожил её, наступил на неё ботинком, размазывая её внутренности по холодному бетону. Я слышал хлюпающие звуки, с которыми кровь уносилась из её тела, и чувствовал вытекающую из неё жизнь. Для нас обоих тогда всё было кончено.       Я кое-как дотянулся до мочалки и геля, сбив при этом ещё несколько баночек, которые, упав на дно кабины, покатились куда-то в угол. Сделав глубокий вдох, я медленно потянул край больничной рубашки вверх. На секунду душевая кабина исчезла из вида, и перед глазами вновь появился мрак, пронизывающей ледяным ветром заброшки.       Дыхание перехватило. Хотелось выбраться оттуда. Я ведь уже не там. Не там…       Я запутался в одежде, дёргая ноющими руками в разные стороны. Тревога снова выглядывала из-за угла, наблюдая ненасытным взглядом, и точила когти, мечтая насадить меня на их остриё. Когда я уже почувствовал её дыхание совсем близко, её горячие слюни, льющиеся ручьём на моё истерзанное тело, я, наконец, смог найти дорогу из липнувшей ко мне ткани и, комкая, отбросил её в сторону, подбирая под себя ноги.       По телу продолжала разливаться огромными волнами боль. Ныла каждая клеточка, пронизывая меня насквозь. Я беспомощно смотрел на проплывающую мимо мочалку, представляя себе, как поднимаю десятитонную руку и хватаю её, но время шло, а я всё также наблюдал как она всплывает и тонет, попадая под льющуюся из насадки воду.       Я боялся сделать это. Боялся поднести губку к своему разукрашенному телу и позволить им соприкоснуться. Я ещё не видел в полной мере рисунки на моей коже, оставленные Мики с такой любовью. Он всегда разрисовывал своих жертв с вдохновением, присущим лишь истинным художникам, и использовал краску, неделями не сходившую с холстов. Он был истинным мастером своего дела, способным заставлять своих моделей кричать от восторга, а последователей оживлённо аплодировать, мечтая однажды превзойти своего учителя.       Впрочем, не все его ученики были готовы пойти по его стопам…       Я зажмурился, тряся головой. Нет, сейчас совсем не время о нем думать. Только не сейчас, не здесь. Не на полу больничной душевой кабины.       Я набрал в легкие воздух и потянулся за гелем. Схватить его удалось не с первого раза. Ослабевшие и мокрые пальцы не слушались, и я захрипел от безысходности, пытаясь дотянуться до, так сейчас необходимого, лекарства. Я не знал, что мне сейчас нужно больше: обезбол, долбанный гель или полнейшая амнезия.       Уловив, наконец, бутылочку, и с силой прокрутив крышку, я отчаянно подумал, что хотел бы сейчас вернуть те моменты полнейшего беспамятства, когда все воспоминания надежно спрятаны в самый дальний закоулок разума, и правда не причиняет боли. Хотя бы ещё немного побыть в полнейшем неведении, думая, что всё, как и прежде, закончилось тем же.       Я закрыл лицо руками, вымазанными во фруктовом геле для душа, убеждая себя, что глаза сейчас пекут из-за него. Что это он щипает нос, заставляя меня всхлипывать всё сильней. Что это он вызывает саднящую боль, сравнимую с ударами от ботинок Мики. Что это он разъедает кожу, оставляя ссадины и кровоподтёки…       Я завыл, как раненое животное, попавшее в капкан, и прикусил пальцы, чувствуя, как слёзы снова находят выход. Он растоптал меня, унизил, забрал всё, что было мной, и растащил по кускам, вымазав мою душу в дерьме.       Почему я? За что? Что я сделал не так в этой жизни, чтобы заслужить такое? Сломанная игрушка, втоптанная в грязь ради забавы, перемешанная с мочой и блевотиной. Йоэль сказал, у него нет ответа на этот вопрос.       Просто так получилось. Ничего не бывает просто так. Ничего…       Я зарыдал с новой силой, хватая мочалку, и, почти не глядя, выдавил на неё гель, отбрасывая бутылку в сторону. — Рассказать тебе, как долго я представлял эту встречу? — Мики вытянул из кармана пачку сигарет и, прикурив, затянулся. — Всё думал, что я сделаю, когда вас, наконец, найду. У меня было время всё обдумать и распланировать. Когда лежишь на больничной койке, появляется время обдумать ситуацию. Мои новые зубы стоили, как тачка твоего белобрысого товарища, — Мики прищурился и затянулся снова. — Я хотел, чтобы Йоэль заплатил мне за это. Мои страдания дорого стоят.       Он одним глотком осушил остатки пива и кинул банку о стену. Раздался громкий треск, и тара, отскочив от стены, упала на пол. — Я всё не мог вас выследить. Вы, словно крысы, прятались по своим норам, заметая следы, никуда не высовываясь. После девяти отбой. Будто послушные дети соблюдали комендантский час. А время всё шло. — Он с катушек слетал, — весело хрюкнул Марк. — Мозг нам ебал каждый день, как вас сцапать. Ну, я и предложил заявиться к тебе в гости. Хотел сначала вынести тебе окна. Знали же, когда твоей матери дома нет. Она вообще дома бывает или бросила тебя нахрен? — он мерзко заржал и залпом допил пиво. — Я подумал почему бы и нет?       Мики бросил сигарету на пол и затушил её кроссовком. — Только Марк у нас всегда идёт напролом, а я хотел поизящней. Разбитые окна могли привлечь внимание, а это в мои планы не входило, — он сделал шаг вперёд, пристально глядя мне в глаза. — Я знал, как тебя выманить. Он ведь дорог тебе? — голос Мики сорвался на хриплый шёпот, и я вцепился руками в свою кофту, лишь бы не выдать себя. Мне было страшно. Мики сделал ещё пару шагов ко мне, остановившись в полуметре. Его глаза азартно блестели. Это была игра. Долгожданная и желанная. Сегодня я был призом. Я всегда им был.       Я в остервенении завозил губкой по телу, раздирая и без того поврежденную кожу, снимая слой за слоем, надеясь добраться до чистого, незапятнанного пальцами Мики участка. Омывал открытые раны по очереди: холодными слезами и обжигающей водой.       Болело всё, чего я касался. Жгло огнём и кровоточило.       Я хотел отмыться от этой мерзости, смыть с себя его запах и прикосновения, вернуть себе себя прежнего, вымыть мозг и сердце… Добиться кристальной чистоты, вытерев каждую чужеродную частичку.       Я скулил от боли, упорно проводя вновь и вновь по телу разрывающей кожу мочалкой, и был уже не в силах остановиться. Меня тошнило от самого себя, выворачивало наизнанку при мысли, как меня касался этот ублюдок, мутило воспоминаниями о каждой секунде происходившего тогда. В один момент я повернул голову в сторону, и меня просто вырвало едкой желчью. Желудок уже давно был пуст и охотно расстался с единственным, что в нём оставалось. Я закашлялся, чувствуя следующие за этим бесполезные позывы, и отбросил мочалку, опираясь обеими руками о пол душевой. Тело сотрясали рыдания и захлебывающийся кашель.       Ты ведь знаешь ответ сейчас, Нико…       Знаешь почему это ты…       Знаешь почему это произошло с тобой… — Сначала я хотел отомстить Йоэлю напрямую. Кулаками научить его, как себя вести. Указать его место. Псина укусила хозяина, псину нужно усыпить. Но затем я понял, как можно причинить ему боль пострашнее. Смерть быстра и милосердна. Она ничему не учит. Если бы я его просто убил, большого наслаждения я бы не получил. А я хочу, чтобы он страдал. Око за око, знаешь…       Я упал на пол, сворачиваясь в клубок, и беззвучно заорал, закрывая лицо ладонями. Использованная кукла, сломанная игрушка. Просто вещь, которую можно украсть и испортить, чтобы отомстить другому человеку. А я не человек… Просто пешка в чужой игре. Маленькая, ничего не значащая фигурка, которую в любой момент можно убрать из партии. Хуже, чем мусор… Меня просто выкинули как ненужный хлам. Оставили истекать кровью у Богом забытых гаражей. Моя жизнь в этой ситуации ничего не значила. Мною просто воспользовались, чтобы сделать больно своему врагу…       Я лежал, слушая, как течет из крана вода, и чувствовал горячие струи на моём теле, сбегающие вниз к сливу. Сил плакать уже не было. Я просто лежал, водя непослушными пальцами по полу душевой, и смотрел в одну точку. Я хотел остаться тут. Вечно наблюдать за тем, как капли сменяют друг друга, не останавливаясь ни на секунду. Я был выжат, измотан до предела и сломан. Меня выламывало изнутри, и я метал о целебном обезболивающем. Новая порция будет только утром. Наверное, им нравится наблюдать, как пациенты страдают.       Я глубоко вдохнул, приподнявшись на одной руке, и выключил воду. Нужно было вернуться в палату, но у меня не было сил ни встать, ни натянуть на себя одежду. Впрочем, натягивать всё равно было нечего. Больничная рубашка насквозь пропиталась водой, брошенная в угол душевой, а сменной одежды у меня еще не было.       Я с трудом поднялся, сняв с крючка полотенце, и обмотал его вокруг тела. Открыв дверцу, я почти выпал из кабинки, хватаясь за стену рукой.       Дорогу назад я почти не помнил. Каждый шаг был сложнее предыдущего, и я еле передвигал ноги, уговаривая себя продержаться ещё немного. Краем глаза я заметил размазанную по полу кровь и разбросанные осколки зеркала. Завтра придётся объясняться, но сейчас я просто не мог об этом думать.       Еле преодолев расстояние до двери, я схватился за ручку, давая себе секунду передышки. Множество крошечных Нико делали то же самое. Цеплялись за дверь, в попытке оставаться в вертикальном положении. Они смотрели на меня в ответ, рвано дыша и щурясь от боли. Меня тяготила эта компания, но, по крайней мере, я сейчас был не один. Я даже не попрощался с ними, когда покинул ванную комнату. Я был уверен, что и они не прощались.       До кровати я снова добирался по стенке, считая шаги. Это помогало. Я знал, что от двери до койки их будет десять. Несправедливо огромное количество.       На кровать я упал как подкошенный, тяжело дыша и чувствуя, как тело покрывается липким потом. Я протянул руку и наощупь накинул на себя одеяло. Мне было жарко, но я не хотел вновь лицезреть щедрые дары Мики на своей коже. У меня больше не оставалось сил ни на что. Последний процент своей энергии я истратил, чтобы закрыть глаза и провалиться в тревожное небытиё.       В эту ночь я так и не увидел снов. Наверное, это и к лучшему.