Алькатрас

Would anyone notice If tonight I disappeared? Would anyone chase me And say the words that I need to hear? That I'm no burden Not so worthless Bent so much that I just might break All-consuming So confusing The questions that keep me awake       Я шел по безлюдным улицам Оулу, засунув руки в карманы и даже не пытаясь скрыться от задувающего под небрежно накинутую куртку ветра. В голове всё ещё стоял тонкой пеленой алкогольный туман, но я чувствовал, как свежий ночной воздух потихоньку разгоняет его остатки, и я начинаю трезветь.       Я слышал гулкое шарканье своих монстров, следующих за мной по пятам, но пока не решающихся приблизиться, и ощущал, как из темных переулков на меня смотрят единственные поздние прохожие — яркий гнев и нечеловеческая слепая ярость. Я чувствовал, как они подбираются ближе, дышат мне в лицо пылающим огнем и раздирают мою кожу, желая заполнить меня изнутри и бежать по венам обжигающей лавой. Я вдыхал их глубже, понимая, что лёгкие распирает от невыносимой температуры, и я казался себе драконом, резко выдыхающим через ноздри жгучее пламя. С каждым шагом я ощущал, как неведомая мне ранее злость захватывает меня с головы до ног, наполняет мое тело энергией, заставляя адреналин на космической скорости нестись по организму.       Я автоматически переставлял ноги, не задумываясь над тем, куда иду. Я просто знал. Знал, куда идти. Меня тянуло к Мики. Я ощущал эту тошнотворную связь с ним, верёвку, которая непостижимым образом притягивала меня обратно, сматываясь заново в один большой клубок. Это было смутно похоже на ту нить, которую я ощущал на своем запястье, незримо тянущую меня назад к Нико каждый раз, когда я пытался уйти. Только та нить была тонкой и невесомой. Она, словно, серебряная струна натягивалась и расслаблялась, позволяя мне свободно дышать, наполняя опустевшую грудь живительным кислородом. Эта нить сжимала мое горло, как тугой ошейник, заставляя бежать от повелевающего нами хозяина. Прочь, за многие километры, сквозь года и пространства.       Я не понимал, почему не ощущал ее раньше. Мики давно накинул на нас всех эту петлю, затянув для верности потуже, а мы были слишком трусливы, слабы и сломлены, чтобы попробовать избавиться от нее самостоятельно. Он вел, мы шли, быстро привыкнув к нехватке воздуха, который нам отмерялся по глоткам, и не подозревали, что есть другая жизнь, где люди не считают каждый свой вдох и выдох, боясь даже мечтать о том, чтобы урвать себе больше кислорода.       До этого памятного дня, думаю, я в полной мере не осознавал, что такое свобода. По представлению Мики, а значит, и нашему собственному, свобода заключалась в обманчивом ощущении себя королями ночных улиц, бесполезным прожиганием жизни и выветриванием своей молодости вместе с остатками отвратительного алкоголя. Я никогда не был по-настоящему свободным. У меня никогда не было своего мнения и своего личного выбора. Лишь застилающая глаза иллюзия, подкреплённая диким ужасом.       Сейчас, первый раз в жизни, я не ощущал этого страха. Шел вперёд, сжимая ладони в кулаки, и понимал, что петля больше не сдавливает шею до фантомных синяков. Меня больше ничто не пугало и не останавливало, и я как никогда ясно осознал, что все в мире, которым управлял Мики, было иллюзорным. Даже мой собственный страх.       Я, не замедляя шаг, свернул в один из переулков и резко выдохнул, заметив впереди очертания знакомого разрушенного здания. Я слишком хорошо помнил это место. Территория для жертвоприношений, поле боя и пристанище для больных и мертвых детей Приюта, которые всего лишь хотели поиграть, лишая жизни другого.       Это место до сих пор являлось мне в кошмарах и заставляло мурашки бежать по коже. Я так часто и долго прятался здесь, пытаясь смыть свои грехи очередной бутылкой вонючего пива и мечтая избежать наказания. Сейчас я сам был тем, кто собирался вершить правосудие, и знал, что на этот раз никому не удастся выйти сухим из воды. Ни Мики, ни мне, ни его трусливым последователям, если они окажутся с ним рядом. Сейчас я был уверен, что снесу все и всех на своем пути, любого, кто помешает мне выполнить задуманное. Я не сомневался, что смогу сломать шею даже Марку, если он вдруг посмеет влезть в это дело. Гнев захватил меня окончательно и бесповоротно, и я уже почти не соображал, шагая все быстрее и нетерпеливо вглядываясь в увеличивающиеся с каждой секундой двигающиеся точки. Мики я узнал сразу. Он сидел прямо на земле, облокотившись о старое бревно и закинув на него одну руку. В другой держал банку с каким-то пойлом, то и дело к ней прикладываясь, и громко ржал над чем-то, что пока не достигало моих ушей. Я передернулся, с отвращением думая о том, что этот голос узнал бы везде, среди тысяч других. Мне казалось, что он теперь будет преследовать меня вечно, бить по барабанным перепонкам и застревать в мозговых извилинах. Его голосом разговаривали плетущиеся за мной демоны, и я слышал его отзвуки в своих собственных голосовых связках, надеясь, что больше никто не видит сходства. Если честно, сейчас я сам уже слабо улавливал разницу.       С каждым пройденным метром грань, ранее удерживающая меня на плаву и не позволяющая нырнуть в омут с головой, резко стиралась, будто кто-то водил ластиком перед моими глазами. Картинка впереди стала ясной и четкой. Я отчётливо видел выведенную на первый план, поросшую травой поляну, освещённую единственным тусклым фонарем; несколько бревен, у которых полулежали в стельку пьяные Сато и Элви и, скривившуюся в гадкой усмешке, рожу Мики.       Я больше не замечал ничего. Все остальное изображение вне поля моего зрения расплывалось, теряло резкость по краям и покрывалось черными квадратами. Меня это и не интересовало. Я видел лишь яркий кусок земли и двуногое нечто, неделю назад потерявшее остатки человеческого облика.       Мики обратил на меня внимание первым. Попытался приподняться, неуклюже рухнув обратно, и противно загоготал, салютуя своим пойлом. — Какие люди, Хокка. Я ж говорил, что ещё приползешь обратно, — он оскалился, отпивая из бутылки, расплескав при этом жидкость на футболку и штаны. — Бери бухло и давай побазарим. Там в ящике должно было ещё что-то остаться, если Сато все не выхлебал. Он у нас нервный какой-то последнее время.       Он вновь заржал, посмотрев на Сато, который, прикрыв глаза, пытался сдержать рвущиеся наружу позывы. — Не знаю, что на него так повлияло. Наверное, расстроился, бедняга, что я не дал ему поразвлечься с нашей игрушкой как следует.       К этому моменту я уже почти ничего не слышал вокруг. Уши закладывало, сердце отбивало бешеный ритм, а разум отказывался функционировать. Ярость управляла моим телом. Именно она заставила мои руки крепко сжать ворот куртки Мики и, резко тряхнув его, поднять с насиженного места. Он заорал, от неожиданности разжав ладонь, и бутылка темного пива покатилась по примятой его задницей траве, выплескивая все свое содержимое до последней капли.       Я занёс кулак и со всей силы заехал ему по роже, наблюдая, как из сломанного носа ручейком побежала горячая кровь. Мики визжал, пытаясь перехватить мои запястья, но затуманенный алкоголем мозг не мог координировать свои движения, и он просто цеплялся пальцами в мою куртку, беспрестанно матерясь и зовя на помощь. Я наносил удар за ударом, с садистским удовольствием отмечал, как стирается ещё одна грань, теперь уже та, что некогда отделяла его глаза от носа и от рта. С каждым соприкосновением моих костяшек с его кожей он терял последние очертания того нечто, что когда-то давно принадлежало роду человеческому.       Меня никто не пытался остановить. Никто не бросился ему на помощь и не вцепился в мой кулак в стремлении удержать меня на краю и дать Мики хотя бы один иллюзорный шанс на спасение. Я уронил его на землю и продолжал бить. Пинал его снова и снова, слушая его мерзкий ор, и мечтал проломить ему череп и выбить все зубы, чтобы он орал ещё громче, умоляя меня о быстрой смерти.       Он жил всю эту неделю. Смоктал вонючее пойло и имел дешёвых шлюх в смердящих туалетах ночных клубов. Он смел просыпаться по утрам, затягиваясь удушающим дымом, и катался по городу на своей тачке, подпевая дикому року из колонок. Он смел дышать и ржать над тупыми шутками Марка, в то время как Нико загибался на больничной койке от выворачивающей наизнанку боли. В то время как Нико шарахался от любого движения, крепко сжимая зубы и задыхаясь от нахлынувшей паники. Он наплевал на него, уничтожил все, что было им, и имел наглость существовать на этой планете. Он забрал у меня все, что мне было дорого, и швырнул в грязь, растерев ботинком. Я сходил с ума от ярости, сжирающей меня, и бил везде, где мог достать. Проходился по ребрам, ощущая как они трескаются и рассыпаются в пыль, бил по спине, слыша, как хрустит его позвоночник, изгибаясь под невероятным углом. Я рассекал кулаки о его кости, оставляя на костяшках синяки и кровоподтеки, и бил еще сильнее, радуясь тому как болят барабанные перепонки от его крика. Мне было мало. Я несколько раз ударил его головой о землю, заметив, как по волосам побежала тонкой струйкой кровь, и пнул его между ног, отмечая, что ор мгновенно стал громче. Я уже не мог остановиться. Гнев поглощал меня, засасывая в темную глотку, и я не сопротивлялся, чувствуя, как по виску бежит пот. Я наступал ботинком на его член, надавливая все сильнее, ощущая, как напрягается мое горло от визгов Мики. Мне казалось, что ещё немного, и он выплюнет свои связки и откусит язык, или сам разможжит себе голову о промерзшую землю, только бы вырубиться и прекратить изматывающую его агонию. Я хотел, чтобы она продлилась подольше. Хотел, чтобы он испытал на себе все круги Ада, через которые заставил пройти Нико, и лишь тогда перестал дышать. Я давил как можно сильней, заставляя Мики извиваться и визжать. А после, подняв ногу, вновь ударил его по ребрам, надеясь, что они пробьют ему лёгкие, и я буду наблюдать, как он захлебывается своей собственной кровью в перемешку с открывшейся рвотой. Он пытался улизнуть, пытался свернуться клубком, желая защититься от меня, и это разозлило меня ещё больше. Он стремился увернуться, смягчить удар, уберечь себя от боли, которой ежедневно подвергал своих жертв. Которой с наслаждением отдал на растерзание Нико, слушая его душераздирающие вопли, не давая ему шанса избежать побоев. Я бил его снова и снова, ощущая, как ноги начинают неметь и перестают слушаться. Мики тихо скулил, не пытаясь дать отпор, и я впервые в жизни почувствовал, что совсем его не боюсь. Я и сам не понимал, почему его присутствие всегда пугало нас до усрачки. Почему мы так боялись пойти против него, отстоять свою правду, ослушаться его приказов и сделать это с ним раньше. Выбить из него всю дурь, заставить его забыть свое имя и булькающе хрипеть, глотая сопли и терпкую кровь. Мы были никем и ничем. Тем, во что он нас превратил. Теперь я понимал, что он сам никогда не был ни сильным, ни смелым, ни безбашенным предводителем, которым старался казаться. Лишь испуганное насекомое, прячущиеся за спинами других, заставляющее их выполнять всю грязную работу. Сейчас я видел его настоящее лицо: изуродованное, мерзкое, с искаженными, чужими чертами. Истинная сущность лицемерного Дориана Грея. Я нашел его портрет, сдёрнул закрывающее его покрывало и явил миру того, кем он всегда являлся: урода, чудовище, гадкого внутри и теперь такого же омерзительного снаружи. В конечном итоге все встало на свои места. Мы все показали свое истинное обличие так или иначе. Мики всегда хотел быть на вершине, победителей здесь не было, только проигравшие. Все, потерявшие что-то ценное в этой войне, устроенной не нами. Он был таким жалким. Ничтожная пародия на умелого охотника, которым всегда пытался казаться. Мелкий человечишка, умеющий только разрушать чужие жизни ради забавы, ни привнесший и толики хорошего в мир, который поломал на части. В мою собственную Вселенную, которая взорвалась на атомы у меня перед глазами и перестала существовать, выкинув меня за свои пределы. Я ненавидел его. Ненавидел себя. Нас обоих за то, что мы натворили. Я не мог и не хотел этого отрицать. Нико ошибся, говоря, что мы не похожи, ведь я видел сейчас себя в нем. Я наносил ему раны снова и снова, упиваясь его страданиями, захлебываясь от восторга, слыша его крики, ликуя при виде его, заливающей все вокруг, крови. Я испытывал отвращение к своему внутреннему Я, к тому, кем я был, кем я стал. К тому, кем он меня сделал. Я бил его раз за разом, вымещая всю скопившуюся внутри злобу. Смотрел на стекающие по его лицу ручьи крови и видел себя. Того, кем был раньше. Бесхребетного мудака. Ничтожного отброса, бесполезного труса и жалкое существо. Я понимал, что уже ничего не исправить. Мы срослись как сиамские близнецы, и нас уже было не разъединить, как бы я ни старался. Я знал, что все вокруг понимают, какой я. Осознают в глубине души, насколько я конченый ублюдок, ничуть не лучше этого отморозка, а может даже и хуже. Они просто не могут сказать мне это в глаза, пытаются сделать вид, что ничего не происходит, ради нашей, уже не существующей, дружбы, ради того Йоэля, которого помнят, и которого давно нет. Мне хотелось заорать в голос. Так громко, чтобы мой крик долетел до каждого дома в Оулу, отпечатался эхом по всей Финляндии и разнёсся по всему миру. Неужели они не осознают, что, спасая мерзость, которая не заслуживала прощения, они убили того, кто был достоин в сотню раз больше прожить эту жизнь счастливо? Я не стоил и кончика ногтя Нико, а они, сделав выбор в мою пользу, просто лишили его шанса на спасение. Я все ещё помнил участливый взгляд Порко. Его успокаивающие слова и крепкие объятия. Ему стоило тогда вышвырнуть меня за порог своего дома, и ничего из этого бы не произошло. Он не должен был идти на поводу у своего сердца и цепляться в ошмётки того, кого раньше считал братом. Я сделал все, чтобы уничтожить того, кто в меня поверил. Первого человека, кто не испугался того, кем я являлся. Не отшатнулся, скривившись в омерзении от вида моей покореженной души, не оттолкнул протянутую мною руку. Я убил единственного человека, который сумел разглядеть что-то в моих глазах, того, кто пошел за мной, зная, что я понятия не имею, куда идти. Я всё-таки заорал и ещё несколько раз прошёлся кулаком по окрашенной в красное роже. Я не хотел быть им, не хотел носить его маску, делить с ним прошлое, терпеть испуганные взгляды, направленные в мою сторону, но предназначенные не мне. Или мне… Я и сам уже не мог понять, где заканчивается он и начинаюсь я. Я бы хотел выбить из себя его остатки, вытрясти его ледяную душу, которая заставила похолодеть мое сердце. Вылить его яд, отравляющий мой организм, и вымыть с мылом свои внутренности. Может тогда бы меня простили… Я закричал изо всех сил, ощущая, как отзываются болью связки. Он харкал красной пеной, стонал нашим общим голосом, истекал нашей общей кровью, и я чувствовал, как с каждой пролитой каплей мы оба становимся все слабее. Он едва мог дышать, неподвижно застыв и с трудом выпуская воздух из окровавленных лёгких. Меня затошнило, и я, поднявшись на ноги, сделал несколько резких вдохов, хватая необходимый кислород. Краем глаза я заметил, как Сато, согнувшись пополам, цепляется за бревно рукой, открыв рот и прощаясь с выпитым пойлом. Элви нигде не было видно, и мне вдруг безумно захотелось узнать, где были они в ту проклятую ночь. Трусливо сбежали, боясь стать соучастниками жестокого истязания, или так же склонялись над полом, уперевшись ослабевшей рукой о колонну, выблевывая дешёвый алкоголь и остатки своей совести? Сато поднял голову, вытирая рот трясущимися пальцами, и я посмотрел ему в глаза, пытаясь найти там ответ на незаданный вслух вопрос. Принимал ли он в этом участие? Или выступал сторонним наблюдателем, трясясь за свою поганую шкуру? Прятался где-то в темноте, запрокинув голову назад и закрывая уши руками, лишь бы не слышать оглушающие крики? Сделал ли он хоть что-нибудь, чтобы предотвратить тот кошмар, или тихо уполз в свою нору, молясь, чтобы его не заметили? Сато тяжело сглотнул, затравленно смотря на меня, и вцепился в бревно ещё крепче, стараясь сохранить равновесие. Он не знал, что от меня ожидать, и не мог себе позволить просто рухнуть обратно на землю, становясь лёгкой добычей. Я бы мог сейчас закончить все для них обоих: постепенно приходящего в себя и издающего надрывные хлюпающие звуки Мики и бледного, трясущегося от ужаса Сато. Сейчас я был их карой, их возмездием, их темной стороной, обращённой против них самих, их монстром, который не остановится ни перед чем, пока не утолит голод, и я видел в мутнеющих глазах Сато тот неподдельный, первобытный страх, который не появлялся там до этого. Он боялся меня, боялся того, кем я стал, того, что я уже сделал, и что намерен был совершить. Видел в моих глазах ту темноту, которая жила в душе Мики, и ту незримую нить, которая все ещё нас соединяла. Он видел во мне его. Смотрел на меня так, словно самая поганая часть Мики воскресла, отделилась от хозяина, обрела тело и стала жить своей жизнью, проливая чужую кровь и слизывая ее с испачканных пальцев, не в силах утолить жажду. Он смотрел так, словно не узнавал во мне меня, испуганно проходясь взглядом по моим спутанным волосам и покрытым потом, грязью и алой жидкостью рукам. Он смотрел на меня так, как совсем недавно смотрел Нико: боязливо, отчаянно и затравленно, следя за каждым моим движением, часто дыша и чуть приоткрыв рот, облизывая искусанные губы. Я почувствовал, как внутри все обрывается, а сердце сдавливают железные тиски. Я видел перед собой такие знакомые зелёные глаза, широко распахнутые от ужаса и подступающей истерики. Он сжимал зубы, крепко цепляясь за белое одеяло, и беззвучно умолял меня остановиться, не подходить, не трогать его. — Пожалуйста, не надо, пожалуйста, — его бледные и покрытые трещинами губы еле двигались, грудь часто вздымалась и опускалась, и он прерывисто хватал ртом воздух, уже не в состоянии справиться с захватившей его паникой. Нико опустил голову, спрятав зелёные глаза за длинной челкой, а после издал жалобный всхлип, который враз выбил весь воздух из моих лёгких. Мне хотелось заорать, упасть перед ним на колени и, хватаясь за его одежду испачканными в солёной крови пальцами, молить о прощении, которого не заслуживал. Нико все рыдал, отчаянно всхлипывая, едва держась на трясущихся ногах, а я не мог выдавить из себя ни звука, закрывая лицо ладонями, размазывая нашу общую с Мики кровь по векам, носу и пересохшим губам, в шаге от того, чтобы закончить кошмарный ритуал и принять свою сущность, впиваясь зубами в окровавленные пальцы и высасывая его кровь до капли. Мики уже выполнил свою часть обряда. Он беспрестанно стонал, рефлекторно облизывая остатки разбитых губ, глотая алую жидкость, вытекшую из моих повреждённых костяшек. Я понимал, что дороги назад не будет. Гнев снова закипал в венах, заставляя кожу чесаться от нетерпения, но я не мог дать ему выход. Не сейчас. Не тогда, когда Нико сотрясается в рыданиях в паре метров от меня, умоляя пощадить его. Не тогда, когда его голос дрожит и срывается на еле разборчивый шепот, заставляя часть моей слабой душенки, которая не досталась Мики, сворачиваться в комок и задыхаться от слез. — Пожалуйста, Нико, не плачь. Пожалуйста… Я несмело протянул вперёд руку, делая один осторожный шаг навстречу. Я не хотел, чтобы он вновь ощущал себя жертвой, но это были именно те роли, к которым мы снова возвращались. Проклятый бег по кругу. Я хотел его успокоить, хотел дать ему понять, что я — это не совсем Мики. Во мне ещё есть то, что он когда-то разглядел и дал увидеть мне самому. Я безумно хотел, чтобы он снова нашел это нечто, не давая промозглой черноте расползаться отравой по каждой клеточке. Я хотел, чтобы он снова меня спас. Нико резко поднял голову, услышав треск под моими ногами и не переставая шептать одни и те же слова, как мантру, вновь посмотрел в мои глаза. Я, будто, налетел на стену. Замер, держа ладонь перед собой, разглядывая такие чужие черты, пытаясь найти хоть каплю знакомой зелени в волнующихся голубых водах. Сато продолжал всхлипывать, дрожа и заикаясь. Сквозь шум в ушах я едва смог различить несколько фраз, повторяемых раз за разом: -Пожалуйста. Я этого не делал. Я не хотел. Пожалуйста, не надо. Перед глазами помутнело. Его тут не было. Никогда не было. Я так хотел все исправить. Хотел отмотать время назад. Хотел показать ему, что могу быть другим, удержаться на краю, зацепиться за корявый уступ и висеть на кончиках пальцев, хватаясь за его веру в меня. Его тут не было… Я молча смотрел, как Сато выхаркивает свою истерику, давясь надрывным кашлем, и просто не мог сделать то же самое с ним. Не мог ударить его, не мог вымазать руки и в его крови тоже. Он был редкостным ублюдком, но я был таким же. Мне просто повезло вырваться из этого окружения раньше. Просто у меня был тот, кто протянул мне руку в трудный момент. У меня был тот, кто помог… Я чувствовал, что он не был к этому причастен. Смотрел на его трясущиеся руки и побелевшие губы и знал, что он мне не нужен. Ещё одна жертва этого урода. Как и все мы… — Иди, — я услышал свой голос словно издалека. Хриплый и низкий. Чужой, абсолютно незнакомый. Я чувствовал, как постепенно скидываю кожу, меняю внешность, становлюсь кем-то другим. Или, наконец, стал тем, кем всегда являлся. Я не хотел, чтобы он видел, что произойдет… Моя окончательная трансформация. Потеря себя и принятие своей сущности. Мне не нужны были свидетели. Сато сделал неуверенный шаг назад, споткнулся о высохшую ветку и едва не упал, тихо застонав и схватившись за бревно покрепче. Он, не мигая и не отрывая взгляд, смотрел в мою сторону, будто боялся, что если потеряет меня из виду хоть на секунду, я изменю свое решение и резко нападу, превращая его в изуродованную копию Мики, умывающегося своей кровью и пытающегося нащупать еле двигающимися пальцами разорванные губы, осколки зубов и выбитый глаз. Я не шевелился, ожидая, когда он, наконец, уйдет. Меня тяготило его присутствие, волновало мое неожиданное помутнение, и я опасался повтора. Пожалуйста, Нико, пожалуйста… Ты хотел, чтобы я ушел из твоей жизни, и я это сделал. Я тебя больше не потревожу. Меня больше не будет рядом. Во всех смыслах. Я переступлю черту, за которую опасно заходить, и назад не вернусь. Это дорога в один конец, и я уже взял билет. Нико, я слышу гудок поезда, и проводник объявляет о посадке. Я должен уехать. Не заставляй меня разжать пальцы, отпустить удерживающую меня хлипкую опору и бежать вслед за тобой, умоляя поверить в меня снова. Я так привык, что твоя вера приносит исцеление от любого недуга, меняет жизнь и воскрешает мертвых. Но меня уже не воскресить. Нико, не дай мне вновь ощутить ложную надежду на спасение… Он, наконец, развернулся и медленно побрел прочь, постоянно оборачиваясь и все быстрее перебирая ногами. Он уходил. Навсегда оставляя меня в этом мраке, поскальзываясь и запинаясь, натягивая все ещё существующую между нами нить, истончая ее до предела. Я чувствовал, что она вот-вот порвется, закончит свое существование, не выдержит больше этого груза и лопнет, откидывая меня назад. Перетрется, как трос, удерживающий меня над пропастью, и я упаду в вечный мрак, видя перед собой постепенно темнеющее синее небо, пока оно окончательно не станет точкой, потонувшей в зловещей темноте. Ты скоро будешь свободно дышать, Нико. Заново учиться жить, познавать этот мир. Я верю, что ты получишь все, что заслуживаешь. Все, что было у тебя так несправедливо отнято. Я ощущал, как в глазах скапливаются слезы, но, не найдя выхода, застывают ледяными каплями, впитываясь в кожу, проникая в сердце. Тьма захватывала меня, шире раскрывая пасть, желая поскорее насытиться. Мои монстры выглядывали из-за кустов, и я слышал яростное урчание их желудков. Их и своего собственного. Мики приоткрыл оставшийся глаз, демонстрируя кровавый белок, и сипло произнес, растянув распухшие губы в жуткой ухмылке: — Он был милым развлечением. Просто забавной игрушкой, которую ты у меня украл, чтобы самому пользоваться ею. Но ты ведь и не пользовался им как надо. Поставил на полку пылиться. Никого не подпускал и сам не играл. Ты идиот, Йоэль. Игрушки созданы для забавы. Ты так и не понял? — Он булькающе засмеялся, с силой закашляв, а я смотрел на него, ощущая, как перед глазами все плывет от ярости. Он ещё смеет открывать свой поганый рот. Смеет говорить что-то о Нико, осквернять его имя и мою память о нем своими грязными словами. Смеет называть его игрушкой и пиздеть про какое-то там развлечение. Я сжал кулаки, чувствуя прилив небывалой ярости. Накидываясь на Мики снова, я уже вообще не отдавал отсчёт тому, что делаю. Пользоваться. Ты не пользовался им, Йоэль… Эти слова застряли в мозгу, не в силах найти выход, и пробегали жирной строкой перед глазами. Я тряс Мики за плечи, ударяя башкой о землю, позволяя запоздалой крови выливаться на примятую траву, бил его по бокам и животу, заставляя блевать желчью и алой кровью, и с силой сжимал его запястья, ощущая как ломаются кости и раздуваются вены. Он был всего лишь развлечением… Я орал и захлебывался кашлем, желая выдрать из головы эти слова, выкорчевать их вместе со всеми воспоминаниями и оставить здесь умирать под хриплые стоны Мики. Я хотел, чтобы это оказалось лишь кошмарным сном. Я замахнулся ещё раз, с опозданием понимая, что нога прошлась по воздуху, не задев раскуроченную плоть, и попытался пнуть его снова, ощущая как меня что-то тянет за плечи, не давая вырваться, с силой впиваясь в ткань куртки. Я закричал, попытавшись увернуться, и заехал нападавшему локтем в живот. Он сдавленно застонал, но не отпустил меня, перехватывая мои руки, прижимая меня спиной к своей груди. Я продолжал брыкаться, стараясь освободиться, орал, пинался и попытался укусить того, кто меня атаковал, но он лишь крепче прижимал меня к себе, что-то тихо шепча мне на ухо. Спустя вечность, я почувствовал, как силы начали покидать меня, а конечности налились невероятной тяжестью. Я повис в руках незнакомца и сквозь дикий шум в голове услышал, как он повторяет вновь и вновь голосом Томми одну и ту же фразу: — Все кончилось. Все хорошо. Все будет хорошо. Успокойся. Мне было очень холодно. Казалось, что меня засунули в бочку с ледяной водой и закрыли сверху крышкой, оставив на улице при диком морозе. Тело бесконтрольно тряслось, а зубы стучали друг о друга. Томми продолжал прижимать меня к себе, не ослабляя хватку ни на секунду. Я чувствовал спиной теплую ткань его кофты, но не мог согреться ни на грамм, съеживаясь все сильнее и повиснув в его объятиях, полностью перенеся свой вес на него. — Он убил его? Убил? Йоонас, он мертв? , — я слышал, как Олли кричит, повышая голос до невероятных пределов. Ещё чуть-чуть и его воспринимать смогли бы только летучие мыши. Я даже никогда не подозревал, что он способен был выдать нечто подобное. Он зажимал рот рукой, сдерживая рвотные позывы, так же, как до него это делал Сато, а я смотрел на неподвижного Мики, не понимая, почему Олли так переживает, и думал, что этому психу мало досталось. Парни забрали у меня возможность увидеть, как он издаст последний вздох, а его глаза навсегда померкнут, задувая и мою боль. Я хотел знать, что последнее, что он видел в своей жизни, был я. Что мой потемневший от ярости взгляд навечно запечатлится на его сетчатке, и будет преследовать его даже после смерти. Я хотел насладиться этим моментом, смотря на него сверху вниз и наблюдая, как покинувшая его тело кровь запекается на его лице и шее, впитывается в одежду и засыхает неровными пятнами. Я не осуществил, что хотел. Этот урод умудрился и здесь устроить мне подлянку и умереть по-своему. Я видел, как Йоонас осторожно подошёл к Мики и, присев перед ним на корточки, протянул ладонь к его лицу, проверяя дыхание. Его рука мелко-мелко тряслась, и немного крови со сломанного носа Мики попало на его бледную кожу, заставив Йоонаса резко отдернуть руку. — Я не знаю. Не знаю. Не могу понять, дышит ли он. Я боюсь его трогать. Не хочу к нему прикасаться, — Порко продолжал сбивчиво шептать, вытирая нос рукавом куртки и не отводя взгляд от изуродованного лица Мики. — Надо уходить, — Олли упёрся руками в колени и снова повторил, смотря себе под ноги: — Надо уходить. Нас кто-нибудь мог видеть. Его могли увидеть, — он перевел на меня взгляд и запустил пальцы в волосы. Его руки дрожали, а кожа побледнела и покрылась мелкими бисеринками пота. Ещё чуть-чуть и он заистерит на полную. Я не был уверен, что выдержу ещё одну истерику, причиной которой снова был я, поэтому закрыл глаза, тяжело сглатывая, чувствуя, как желудок сводит от обжигающего холода. — Его скоро найдут. Найдут и будут искать того, кто это сделал. Тут на пожизненное хватит, Йоонас, и нам заодно. Мы соучастники всего этого пиздеца. — Никто ничего не узнает. Прекрати истерику, Олли, — я слышал, как Йоонас поднялся с земли и сделал пару шагов вперёд. — Мы сейчас поедем ко мне и сделаем вид, что всю ночь никуда не выходили. Здесь люди почти не ходят, а ночью тут вообще делать нечего. Никому ни слова и нас не поймают. Мы все чисты перед законом. — Да ты посмотри на него. Он весь в его кровищи, дерьмищи и… — Олли не закончил, прервавшись на полуслове, а затем я услышал знакомые булькающие звуки, с которыми все съеденное Олли покидало свое насиженное место. — Все будет хорошо. Все будет нормально, — я приоткрыл глаза, наблюдая, как Йоонас придерживает Олли за плечи, тихо шепча ему в ухо те же слова, которыми пару часов назад успокаивал меня. Мы все говорили друг другу одно и то же: бессмысленные, такие далёкие и кажущиеся невыполнимыми фразы, туманящие разум и заставляющие глаза слезиться от их сладкой лживости. В них так хотелось верить, до боли прижимать их к своему сердцу и глупо лелеять, надеясь, что они сбудутся. Какая жестокая вещь — надежда, передающаяся как смертельная зараза по воздуху, через прикосновения и от теплого взгляда глаза в глаза. Какая необходимая и ненужная одновременно. Медленно уничтожающая, дарящая обманное ощущение спокойствия и уверенности. как паук, заманивающий в свою паутину и медленно пожирающий жертву, пока она не успела очухаться. Я уже ни на что не надеялся и ни во что не верил. Очистил организм от этого яда, излечился от этой болезни, но сейчас, глядя на медленно приходящего в себя Олли, понял, что потерял все же больше, чем те, кто все ещё находился в опасных сетях. Они продолжали жить, на что-то надеялись, думали, что все ещё можно исправить, я же хотел просто упасть под ноги Томми и тихо подохнуть, не переживая больше ни о чем. Я не понимал, зачем они вообще сейчас пришли. Почему не дали мне возможность закончить начатое? Зачем Йоонас выдернул всех из уютных постелей и погнался вслед за мной?. Какая им вообще разница, убил я или не убил этого ублюдка? Нужно было просто забить на меня, и уже утром все проблемы решились бы сами, как по щелчку пальцев. Как мог Порко потянуть парней сегодня за собой? Неужели он действительно считает, что моя несчастная шкура стоит хоть одной слезинки Олли? Матела глубоко дышал, прижав ладонь к лицу и уставившись в одну точку позади Йоонаса. Порко медленно обернулся и, достав телефон из кармана, глухо прошептал: — Пять двадцать. Нужно убираться. Скоро светать начнет. Доедем до меня, там решим, что делать. Томми, тащи его в машину, — я почувствовал, как Лалли разжал руки и, не успев подхватить меня, позволил осесть на землю. Я больно стукнулся коленями и ощутил, как в ладони впилось что-то острое. Сил держаться не было и я едва не зарылся носом во взбитую своими же ботинками, грязь. Сверху послышался неразборчивый мат и я сипло застонал, не желая, чтобы меня поднимали. Я просто больше не мог ничего. Ни идти, ни дышать, ни существовать. — Это ты… Ты виноват… Слова были настолько тихими, что в первое мгновение мне показалось, что я ослышался. Я все ещё лежал на перемешанной с кровью и потом земле, закрыв глаза и заставляя себя дышать. Выходило хреново, и я раз за разом пропускал вдох, выдувая из лёгких с трудом добытый кислород и ощущая себя воздушным шариком, в котором пробили дырку и теперь наблюдают, как быстро он сдуется и задохнётся. — Он спасал тебя. Продался за тебя. Сверху не доносилось ни звука, и я успел подумать, что спутал свое дыхание с мерзким эхом прошлого. Позволил дуновению ветра закружить похороненные во мне воспоминания вместе с опавшими осенними листьями и оживить в памяти только что погребённых призраков. — Твою мать. Йоонас, он жив? Как он может быть жив? — краем уха я услышал, как Олли кричит, вновь срываясь на визг, но тихий шепот Преисподней для меня сейчас был громче любого пронзительного звука. — Я сделал это из-за тебя… Я медленно поднял голову, неотрывно смотря, как едва движутся перемолотые в фарш губы Мики, наблюдая за тем, как слова черной жижей вытекают из его рта, находя свой путь сквозь крошево расколотых зубов, и ядовитыми змеями ползут в мою сторону, добираясь до израненных ладоней, впитываясь в кожу и жаля в самое сердце. — Хотел, чтобы ты понял, как это, когда у тебя забирают твою собственность, желанный приз, который ты так хотел получить. Я выманил его из дома. Сказал, что ты у нас. Он повелся, как самый настоящий кретин… Он давился словами, хрипел, с силой втягивал в себя кислород, захлебывался собственной кровью, беспорядочно шаря трясущимися пальцами по мокрой траве. Время для меня будто замедлилось. Я, не мигая, смотрел в залитый кровью белок Мики, чувствуя, как рыхлая земля засасывает меня все глубже, закидывает грязевыми комьями и забивает травой лёгкие, не давая сделать вдох. Мне это просто кажется. Наверное, я все же умер. Замёрз в руках Томми или скончался ещё до прихода ребят, придавленный чувством вины и вскрытый своей совестью. Скорее всего, меня утащили в Ад мои же демоны, дорвавшиеся, наконец, до сытной пищи, вогнали мне в ладони осколки стекла, как напоминание о прошлых грехах, и подвесили рядом с Мики, чтобы я вечно помнил, как однажды свернул не туда, продав душу этому никчемышу за ощущение иллюзорной свободы. — Я не прощаю предателей, Йоэль. Не прощаю трусов и тех, кто идёт против меня. Неужели ты думал, что я прощу это тебе? Он вновь закашлялся, издавая жуткие булькающие звуки. А затем, еле вдохнув, прошептал: — Он просто думал, что защищает тебя… Подумай, какой ценой ты спас свою задницу, Хокка… Обменял его жизнь на свою… Теперь живи с этим, если сможешь… Я тупо смотрел, как он отчаянно пытается сделать вдох, выдувая носом алые пузыри, и не мог пошевелиться. Рядом что-то кричали Олли и Йоонас, краем глаза я видел их мельтешащие туда-сюда ноги в белых кроссовках, но все мое внимание было приковано к желто-красной ниточке слюны, тянущейся изо рта Мики, грозящей оборваться в любой момент. Мозг пытался обработать услышанные фразы, но они остановились где-то на полпути, не желая грузиться. Нет, это не правда. Просто дикая ложь, как и все, что говорил Мики. Он часто проворачивал этот трюк: манипулировал людьми, чтобы потешить свое самолюбие и достичь собственных целей, играл окружающими, словно марионетками в погоне за собственным развлечением. Даже сейчас, на пороге смертельного обрыва он оставался верен себе. Шипел и плевался отравой, заливая ею все вокруг. Ядовитая змея, желающая напоследок больнее ужалить, чтобы жертва откусила себе язык в ужасной агонии, только бы не кричать от боли, а после, пустила пулю в висок, сжимая, мокрыми от слабости, руками спасительный пистолет. В тот момент я понял, что смог бы не задумываясь выстрелить себе в голову, лишь бы больше не слышать ни одного слова Мики. Он лжет. Лжет. Нико бы так не сделал. Никогда и ни за что. Он бы не подставился ради меня. Зачем? Зачем ему идти на верную смерть ради меня? Зачем ему покидать безопасный дом, зная, что он может вообще не вернуться обратно? Он ведь мог просто позвонить. Позвонить… Я выдохнул, забыв вдохнуть, и почувствовал, как перед глазами все плывет. Меня настигло страшное осознание, заглушая вокруг все звуки, и я ощутил, как что-то подорвало меня с земли, закружив в ужасном водовороте, подкидывая мне одну картинку за другой, перематывая в быстром темпе все события, произошедшие за эту неделю. Я видел десятки лиц, мелькающие перед глазами, бесконечный коридор, с темной, ведущей в никуда, полосой и знакомую белую дверь, изученную за семь дней до тончайших мелочей. Я снова был по ту сторону, на расстоянии вытянутой руки, но был не в состоянии открыть ее и заглянуть внутрь. Я заорал, рванувшись вперёд, но что-то крепко удерживало меня на месте, не давая двигаться, а потом потянуло назад, прочь от этих светлых стен. Перед глазами вновь завертелись на огромной скорости яркие картинки, и я зажмурился, схватившись руками за голову, мечтая, чтобы все прекратилось. Мечтая проснуться в своей постели неделей раньше и иметь возможность все исправить. Побежать вслед за удаляющимся Нико и, схватив его в охапку, больше никогда не отпускать. Забаррикадировать все двери, занавесить все окна и уснуть поздно ночью, уткнувшись носом ему в волосы, снова деля одну песню на двоих. Я видел его тогда. Видел, как он в панике раз за разом набирает знакомый номер трясущимися пальцами, слушая, как за окном раздается знакомый сигнал. Я наблюдал, как безостановочно двигаются его губы, но не слышал слов, лишь шум начинающегося дождя, бьющего ему в окна. Я ощущал, как намокает моя футболка, пропитываясь дождевыми каплями, и пытался заорать, предупредить его, дать о себе знать, привлечь его внимание… Но голоса не было, лишь шепот усиливающегося ветра… Он на секунду поднял голову, мазнув взглядом по тому месту, где я стоял, но посмотрел сквозь меня, прижимая телефонную трубку крепче к уху. Я ничего не мог. Я не мог его остановить, не мог занять его место, отдавая себя на растерзание едко ухмыляющемуся Мики, не мог проломить череп этому психу… Я мог просто стоять, прокусывая до крови губы, беспощадно наблюдая, как Нико делает один шаг за другим, сжимая в руках свой телефон, хватаясь за него, как за последнюю надежду. Я знал, что ее тут не было. Его надежда обитала в освещённом тусклыми лампочками гараже за несколько миль от него, ковыряясь в покореженном байке перемазанными в масле руками, и подпевала крутящейся в голове песне Linkin Park. Я думал, что из нас всех я первый потерял надежду и веру в лучшее… Я давился сухими всхлипами, не в состоянии пролить хоть одну слезу. Я снова был вынужден смотреть, как он уходит, как его вырывают из моей жизни, захлопывая за ним ещё одну дверь. Я перевел взгляд на свои измазанные в крови руки, наблюдая, как дождь смывает с пальцев засохшие отметины. Это я его убил. Я закрыл за ним эту дверь. Это мои ладони подталкивали его в спину, заставляя идти быстрее. Я открестился от него, нарушив данное обещание, скормил его самому страшному кошмару. Я сделал это с ним. Я. Не Мики. Чем я тогда лучше него? Я ощутил, как чьи-то руки вновь тянут меня прочь, волокут все быстрее от такого знакомого дома на самом углу улицы. Я хотел остаться там. Хотел упасть мешком на холодное крыльцо и свернуться калачиком, прижимая ладони к светлому бетону. Хотел поселиться в том заброшенном доме, где больше никогда не загорится свет, потому что хозяева навсегда покинули это место. Хотел вдыхать тот особый воздух, который окутывал это жилище и, прикрыв глаза, представлять, как парень в жёлтой куртке неспешно поднимается по ступенькам, присаживаясь рядом со мной, и мягко проводит рукой по моим волосам. Я хотел прожить свою жизнь в том закольцованном моменте. В Собственном Неверленде, сжавшимся до размеров маленького крыльца, и слушать, как машут крыльями феи, освежая лицо лёгким дуновением ветра. Я чувствовал, как меня жалят толпы маленьких ос, заставляя мурашки бежать по коже, а ноги отказывать. У меня никогда не было аллергии на насекомых, но сейчас я ощущал, как опухает горло, не пропуская воздух, тело и мозг парализует, затягивая меня все дальше в витающую надо мной черную дыру. Я пытался открыть глаза, мысленно сфотографировать осиротевший мрачный дом, сберечь его в своей памяти, пририсовать застывшую фигуру в темном окне второго этажа, но изображение исчезало, ускользало, превращаясь в застывшую точку на горизонте. — Выключи лампу, — это все, что я услышал перед тем, как точка растворилась в пространстве, погрузив меня в кромешную тьму. *** Я чувствовал себя словно в бреду. Бродил по нескончаемому больничному коридору, запутываясь в хитросплетенных поворотах, и никак не мог найти выход. Босые ступни заледенели, и я едва заставлял себя переставлять ноги. Вокруг не было ни души, ни единого звука, кроме моего тяжёлого дыхания и учащенного сердцебиения, эхом отскакивающего от светлых стен. Я проводил пальцами по кое-где облупившейся штукатурке и одну за одной толкал массивные коричневые двери. Они все были одинаковые, словно близнецы, идентичные до последней линии, и за каждой из них было пусто. Я обводил беглым взглядом погруженные во мрак помещения и двигался дальше, оставляя двери нараспашку, позволяя ярким лампам над моей головой проникать внутрь. Мне казалось, я обошел все здание раз триста. Ноги ужасно болели, и я все чаще облокачивался о стены, переводя дыхание и всматриваясь в надоевшую коричневую поверхность. Я искал ее. Знакомую белую дверь со светлой ручкой. Я помнил, что оставил там нечто важное, что-то, что не отпускало, не давало покинуть эту ловушку, притягивало и пугало одновременно. Я напрягал мозг, перебирая мысли, но, чем больше прикладывал усилий, тем быстрее они разбегались, мутнели и исчезали. Сил больше не оставалось. Я останавливался через каждые пару метров, подняв голову и наблюдая, как постепенно тускнеют горящие лампы, и ощущал, как в груди разрастается накопившаяся тревога. Я не выберусь отсюда. Я не имел понятия, как долго ещё продержусь, пока организм не откажет, и я просто упаду лицом в пол, не в силах подняться. Я должен найти хоть кого-то. Я глубоко вдохнул и толкнул ближайшую дверь, схватившись рукой о косяк и застыв на месте. В кресле у окна сидел хмурый Олли, сложив руки на груди и смотря мне прямо в глаза. Я попытался перешагнуть порог, но пальцы наткнулись на неведомую преграду, и я дернулся как от удара током, зашипев сквозь зубы. Олли чуть пошевелился, не сводя с меня взгляд, постукивая ногой по полу, но ничего не сказал. Я открыл рот, чтобы позвать его, но губы лишь слабо дернулись, и я опустил голову, проводя ногтями по двери. Он не слышит меня, что бы я сейчас ни делал, я не смогу до него достучаться. Это иллюзия, Хокка. Лишь иллюзия. Я оттолкнулся от стены и, кинув последний взгляд на Олли, пошел дальше, заметив, как в конце коридора полностью потухли несколько ламп. Я должен был спешить. Найти что-то, что не имело названия, но казалось безумно необходимым. Я не был уверен сколько времени прошло. Шел, спотыкаясь на каждом шагу, автоматически открывая двадцатую, тридцатую, сороковую дверь. Вокруг становилось все темнее, и я застывал у распахнутой двери подольше, в попытках разглядеть какие-то очертания. В очередной раз толкнув еле слушающимися пальцами шершавую поверхность, я прищурился, заметив в кресле неподвижно сидящего Томми. Он дремал, свесив голову на плечо, и я вдохнул поглубже, стараясь напрячь голосовые связки и издать хоть какой-то звук. Получилось лишь сипло выдохнуть, и я от злости ударил кулаком по стене, надеясь, что Томми услышит хотя бы это. Он не проснулся, только еле дернулись уголки его губ, и он вновь затих. Я матюкнулся сквозь зубы, крепче сжимая кулак и мечтая выломать эту долбанную преграду нахрен. Что со мной не так? Что не так с этим проклятым местом? Я заставил себя отвернуться от мирно спящего Томми и прикрыл глаза, заметив, как погасло ещё с десяток ламп. Ещё немного и все будет кончено. Ещё немного и тьма сожрёт меня целиком. Я устал от этого квеста. От всех затянувшихся игр в моей жизни. Я понятия не имел, что должен был найти, но знал, что оно тащит меня вперёд, подпитывает кислородом, не давая рухнуть на кафель и задохнуться. Я сделал ещё несколько неспешных шагов, ощущая, как гаснут одна за одной оставшиеся лампы. Сзади повеяло ледяным холодом, и я ускорился, еле удерживаясь, чтобы не обернуться. Я знал, что не должен оборачиваться. Каким-то образом чувствовал, что если сделаю это, скользкая, покрытая струпьями рука схватит меня за горло, утаскивая за собой. Оно выжидало момент, когда я совершу ошибку, оступлюсь, и тогда мне уже никто не поможет. «Тебе и так уже никто не поможет. Убийцам не помогают». Я прикусил губу, ощутив холодное дуновение воздуха у своего уха. Оно говорило со мной. Шептало моим внутренним голосом, дотрагиваясь до кончиков волос и смеялось скрипом открываемых мною дверей. «Ты убийца, Йоэль. Убийца»… Я закрывал уши, в панике ломясь в очередную дверь. Оно лжет. Пытается запутать меня, сбить с пути, заставить обернуться. Я подскальзывался, цепляясь одной ногой за другую и продолжал плестись, нервно шаря пальцами по стене в поисках дверной ручки. «Ты убийца, Йоэль». Я беззвучно закричал, толкая очередную дверь, и застыл на месте, разглядывая свою перемазанную в крови руку и красный след от ладони на выкрашенной в белый поверхности. Он был там. Лежал на больничной койке, вцепившись в одеяло, и смотрел на меня. Я едва мог узнать его. Спутанные светлые волосы, перепачканные в грязи и блевоте. Выбитый глаз и сломанный нос, вымазанные запекшейся кровью. Покрытое синюшно-черными отметинами лицо, еле вздымающаяся пробитая грудь и порванные губы. Я в неверии смотрел, как он крепче сжимает одеяло поломанными пальцами, и не мог произнести ни слова. Этого просто не может быть. Просто не может. Он откинул покрывало, спуская с кровати одну сломанную ногу, затем другую. Из открытых ран торчали выпирающие острые кости, при движении задевали соседнюю ногу, царапая кожу до крови. Его губы безостановочно двигались, растягиваясь в жуткой ухмылке, и я отступил назад, замечая, как над головой тухнет последняя зажженная лампа. Он тянул ко мне изуродованные руки, цеплялся размозженными пальцами за открытое горло, из которого вырывались тихие хрипы, звучащие в пустоте коридора оглушительно громко. «Убил…уничтожил всех. Ты .Ты виноват…» Я дернулся, стукнувшись виском о косяк, когда он резко схватил меня за горло, выдавливая кадык, и потащил внутрь, капая кровавой слизью на мою футболку. Я бился у себя в голове, орал до хрипоты и срывал голос, но не мог выдавить ни звука. Тело не слушалось, жило какой-то своей жизнью, покорно плелось следом за ним, запинаясь о порог и болтаясь, как тряпичная кукла. Внутри было ещё холодней, меня трясло крупной дрожью, и зуб на зуб не попадал от гуляющего по комнате ледяного ветра. Он резко отпустил меня, из-за чего я не удержал равновесие и рухнул на пол, выкашливая бронхи и цепляясь пальцами за мрачную пустоту. " Ты убил их… Теперь смотри… Смотри…» Я медленно поднял голову, глядя в отражении огромного зеркала на такие чужие и знакомые глаза одновременно. Мики смотрел на меня в ответ, проводя пальцами по моим губам, носу и волосам, чуть прищурившись и приоткрыв рот. Йоэль подошёл сзади, опустившись на корточки рядом со мной, и провел окровавленным пальцем по зеркалу, оставляя на моих запястьях алые пятна. Я чувствовал, как они отдают режущей болью, саднят и пекут, будто в огне. По рукам текла теплая кровь, забиваясь в линии на ладонях, окрашивая их в красный и спускаясь ниже, срываясь с кончиков пальцев мелкими каплями. Он взял мою ладонь, вложив что-то внутрь и до боли сжав ее в кулак. Я ощутил, как лопается кожа, обнимая металлический предмет, и поднес руку к лицу, с трудом разжимая пальцы. Острое лезвие выпало из окровавленной ладони и с глухим стуком упало на пол. «Ты убил его… Он мертв. Теперь мертв. Из-за тебя»… Я всхлипнул, размазывая кровь по лицу Мики, мечтая проснуться. Это просто сон. Ужасный кошмар. Нико не мертв. Он ведь не мертв… «Ты не ответил тогда… Бросил меня… Ты обещал, обещал»… Я заорал, скривившись от собственного крика. Он был здесь. Стоял позади меня, прижимая лезвие к своему запястью и раз за разом оставлял на коже тонкие полосы. «Ты убил меня… Оставил умирать… Одного… Отдал меня им. Ты обещал…» Я замахнулся, ударяя кулаком по зеркалу. Десятки маленьких Нико продолжали смотреть мне в глаза, вновь и вновь проводя лезвием по коже. Я не выдержал. Скрючился на полу, закрыв голову руками, и начал беззвучно выть, прикусывая язык, чувствуя, как в горло течет горячая влага. Я убил его. Сломал и выкинул, как обычную игрушку. Предал его и его веру в меня. Не защитил и не спас. Оставил умирать, плюнув на все хорошее, что мы успели выстроить. Он прав. Они все правы. Я — убийца. Убийца… Пальцы нащупали подаренное лезвие и я подтянул его поближе, изо всех сил сжимая в ладони. Сквозь непрекращающиеся всхлипы я услышал, как Йоэль, наклонившись ко мне, прошептал, опаляя ушную раковину едким дыханием: — Ты знаешь, что делать. Я резко распахнул глаза, увидев в кресле перед собой напряжённого Йоонаса. Он хрипло выдохнул и, быстро поднявшись с места, подошёл к кровати, чуть склонившись и проведя по моим волосам пальцами. — Ну и напугал ты нас, дружище. Отрубился на целые сутки. Я уже начал думать, что переборщил с дозой. Я моргнул, приподнявшись на постели, и посмотрел на свои, перемотанные бинтами, ладони. — Ты на осколки напоролся, — тихо произнес Йоонас. Там бутылок целая куча разбито было. Томми все вытащил и обработал. Но шрамы, скорее всего, останутся. Я провел большим пальцем по чистому бинту, разглядывая, незаметные глазу, алые вкрапления. — Зачем ты это сделал? Зачем пошел к нему в одиночку? Ты же обещал не делать глупости. А если бы он был не один? Что, если бы там был кто-то, кроме Мики? От тебя бы и мокрого места не осталось. Ты об этом подумал? Я молча смотрел, как как резвятся в углу кучки моих сопровождающих. Показывают языки и корчат дикие рожицы, подпрыгивая на месте. Видел, как покрывается потоками крови бледное лицо Йоонаса, продолжающего что-то тихо говорить. Как захлопываются двери камеры за измождёнными Олли и Томми и как Нико накидывает тугую петлю на шею, стоя на невысоком табурете в дальнем углу. Я не отрываясь следил, как он раскачивается взад и вперёд, а после делает уверенный шаг вперед, сбивая табурет ногами. Я зажмурился, сжав ладонь в кулак, чувствуя, как отзывается болью повреждённая кожа. " Ты обуза, Йоэль. Бесполезное существо, которое приносит только страдания. Посмотри, что ты натворил. Это ты во всем виноват. Без тебя им будет намного лучше. Без тебя они смогут жить как прежде. Ты втянул их во все это. Заставил поставить на кон собственные жизни в обмен на свою задницу. Они сами были бы рады от тебя избавиться и забыть все как страшный сон. Ты просто непосильный груз. Балласт, который нужно сбросить, чтобы не рухнуть в бездну. Отпусти их и дай им двигаться дальше. Перестань, наконец, быть слабаком и будь ответственным за то, что совершил». Я слышал, как их шепот пронизывает меня насквозь, заползает в каждую клеточку и селится в барабанных перепонках. " Ты во всем виноват. Только ты. Без тебя всем будет намного лучше. Ты петля на их шее и незаслуженное бремя. Ноша, которую они не заслужили тащить. У тебя ведь есть шанс все исправить». Я резко распахнул глаза и увидел, как из разжатой ладони Нико выпало маленькое лезвие, тихо звякнув и молчаливо застыв на месте. Ты же знаешь, что делать, Йоэль. — Йоэль, ты меня слышишь? Я прищурился, переведя затуманенный взгляд на Йоонаса. Неужели он ничего не видит? Неужели не чувствует бегущую из порезов кровь? Почему он всё ещё со мной? — Я коротко кивнул, теребя повязку на ладони. Чисто белый бинт начал окрашиваться в красное и Йоонас тяжело вздохнул, перехватывая мою руку. — Как ты? Я неуверенно качнул головой, переведя взгляд на окно. Йоонас прокашлялся, словно собираясь с мыслями и тихо произнес: — То, что Мики сказал… Ты не виноват в этом, Йоэль. Не думай даже хоть на секунду вообразить, что это исключительно твоя вина, — я молчал, все так же смотря, как лёгкий ветерок гоняет по асфальту сухие жёлтые листья. — Можешь обвинять в этом меня. Я не проверил, не написал, не позвонил ему, хотя видел, что его не было в сети. Я прошляпил. Казни меня, но только не накручивай себя. Ты меня понял? — я кивнул, желая, чтобы он закончил этот монолог. Сейчас от него не было смысла. Даже если Мики соврал, я все-равно был тем, кто допустил все это. Тем, кто не проследил, не удостоверился, что с ним все хорошо. Йоонас может обвинять себя сколько хочет, но это я должен был его защищать. Я дал ему то обещание, которое должен был выполнить даже ценой собственной жизни. Я чувствовал, что Мики не врал. Он, наверное, впервые сказал чистую правду, попав ею точно в цель. Я ощущал, как кровит мое сердце, а красные капли медленно огибают вонзенный в него ядовитый дротик. Я был виноват. Только я. Не нужно убеждать меня в обратном, Йоонас. Не нужно поливать сладкой ложью мое израненное сердце. Ты только делаешь хуже… Порко резко выдохнул, отстраняясь от меня, и теперь я мог яснее разглядеть, как синеет вздувшаяся вена на горле Нико, а он сам неподвижно висит в петле, механически болтаясь туда и обратно. — Нужно подумать, что делать, — Йоонас привстал с кровати, потянувшись за издающим сигнал мобильником. Я вновь перевел взгляд на блестевшее в дневном свете лезвие, и пока Порко быстро бегал пальцами по клавишам, одним глазом поглядывая в мою сторону, я подумал о том, что теперь-то уж точно знаю, что буду делать. *** Я сделал большой глоток из банки, откинув голову о стену, почти не почувствовав удара. Перед глазами давно плыло, а все выпитое просилось наружу, устраивая бешеные метания в желудке. Гора опустошенный пивных бутылок валялась по всей комнате, я уже даже не мог вспомнить, к какой по счету я сейчас прикладывался. В голове гудело от поглощенного спиртного и тысяч мыслей, свивших гнездо у меня в мозгах. Я достал очередную сигарету, затягиваясь и выпуская изо рта белесый дым. Комната уже давно провонялась насквозь парами бухла и удушающим смрадом курева, но я не мог найти силы встать и открыть окно, запуская внутрь свежий воздух. Если бы дома сейчас были родители, мне бы крупно досталось за учиненный срач, но дом был погружен в тревожное молчание. Нигде не горел свет, а в коридоре не слышались ничьи шаги. Ничего вокруг. Лишь мое тяжёлое дыхание и треск отбрасываемых бутылок. Я мог сказать, что я был в говно. Даже не мог вспомнить, когда последний раз нажирался до такой степени. Я никогда не отличался особой трезвостью и во время вечеринок с ребятами мог выпить столько, что с трудом вспоминал, как прошла предыдущая ночь, еле продирая глаза и осматривая творившийся хаос. Но никогда ещё мой мозг не подводил меня, оставаясь предательски трезвым после такого количества пойла. Пальцы еле слушались, едва удерживая уже двадцатую сигарету, и я нервно покусывал губы, то и дело поглядывая на дверь ванной комнаты. Надо было решиться, но я почему-то медлил, прокручивая в голове последнюю встречу с Йоонасом, и переводил взгляд с запертой двери на остатки своего мобильника, лишившегося жизни пару часов назад. В то время я был ещё недостаточно пьян и уже слишком отчаялся, чтобы попытаться остановить свою руку, сжавшую телефон, а спустя секунду мне оставалось лишь смотреть, как он ударяется о стену, разлетаясь на мелкие детали, и дождем рассыпается по полу. В ту минуту я ему завидовал. С ним уже было покончено. Я пытался с ним связаться. Нервно затягивался, через раз попадая пальцами по нужным клавишам, отсылал одно паршивое смс за другим. Каждое новое сообщение было глупее предыдущего, и я пил снова и снова, ругая себя сквозь зубы. Я отчаянно хотел получить ответ. Хотя бы одно слово, один символ, одну сраную закорючку, только бы понять, что с ним все хорошо. Я знал, что мои попытки не имели смысла, и не мог четко ответить себе на вопрос, зачем я это делаю, ведь я был уверен, что он мне не ответит. Тем более, мне. Я вновь и вновь твердил себе, что это просто попытка узнать, как он. Ведь он совсем не выходил на связь. Ни с кем. Но внутренний голос шептал иное. «Ты ведь хочешь убедить себя, что все ещё можно исправить? Отменить все твои косяки и забить на то, что собирался сделать? Хочешь, чтобы тебя отговорили, дали крохотный намек на прощение и потянули следом, пока ты снова не налажаешь?» Я делал глоток за глотком, ощущая, как внутри растет снедающая меня безысходность. Десятки звонков без ответа и бесчисленное множество непрочитанных сообщений. Все точно было кончено. Ты так и не понял, Хокка? Я вновь закурил, громко закашлявшись и сплевывая прямо на пол рядом с собой. Кучки почившего мобильника раздражали уставшие глаза, и я зажмурился, мысленно переносясь в авто Йоонаса, оставившего в грязи следы от шин напротив моего дома. Мы покинули жилище Порко почти сразу после того, как я пришел в себя. — Ты знаешь, что я никогда бы не попросил тебя уйти, — произнес он, протягивая мне упаковку сигарет. — Но сегодня возвращаются родители. Ханнес где-то конкретно налажал, и я не знаю, на сколько все это затянется Я думаю, лучше им не знать о том, что у нас происходит. Я молча кивнул, сползая с постели, и, шатаясь, пошел в ванную. Лицо пекло от засохшей крови, и мне нужно было смыть с себя остатки прошедшей ночи. Хотя бы внешне привести себя в порядок. Я был уверен, что мое тело насквозь пропиталось остатками Мики, органы теперь вяло мариновались в его соку и вытравить эту вонь у меня уже никогда не получится. Я прошел мимо зеркала, закидывая одежду в стиралку. Лицезреть свое отражение желания не было никакого. Я знал, что увижу, и не был готов пока ещё раз встретиться с ним. Ещё не время. Наскоро приняв душ, я надел запасные вещи из шкафа и, взяв свою куртку, вышел на улицу, садясь в машину. Только когда авто тронулось, я неспешно подкурил и уставившись в окно, спросил: — Парни знают? — Я и сам знал ответ. Томми и Олли не были идиотами и смогли бы сами сложить дважды два и сделать выводы, но мне нужно было поговорить хоть о чем-то. Тишина меня убивала. В прямом смысле. В тишине я начинал слышать их. Всех тех, кто шатался за мной по пятам, не отставая ни на шаг. Тихо нашептывал в ухо и цеплялся в мои запястья ледяными пальцами. — Да, — Йоонас провел пальцем по подбородку, кинув на меня взгляд. -Пришлось все рассказать как есть. Йоэль, они сами начали меня расспрашивать. Скрывать не было смысла. Они видели, в каком ты состоянии. Мы еле дотащили тебя до дома. А затем они просто прижали меня к стене. Пришлось сознаться. Я снова кивнул, переводя взгляд на окно. — Ты звонил Нико? — Эти слова дались намного труднее. Я почувствовал, как дрогнул голос на его имени, и кашлянул, попытавшись скрыть волнение. — Да. Весь вчерашний день. Все по очереди. Он не берет трубку и в чат не заходит. Учитывая, что произошло, это не удивительно, — я прикусил губу, ощущая, как к горлу подкатывает знакомая истерика. — Завтра после учебы поедем к нему. Все вместе, — Йоонас выделил последнее слово, приоткрыв окно со своей стороны. По салону тут же пробежал свежий ветерок, цепляясь за волосы и вылетая в мое окно. — Не вздумай сейчас закрываться в себе, — Йоонас сбросил скорость, поворачивая к моему дому, и плавно припарковался, заглушая двигатель. Я ничего не ответил, прожигая взглядом собственное крыльцо. — Я серьезно, Хокка. Ты будешь ему нужен. Просто дай ему время. Это не та ситуация, которую можно забыть за два часа и сделать вид, что ничего не было. Я закрыл глаза, прокручивая его слова. Ты ошибаешься, Порко. Как же ты ошибаешься. Он дал понять, что для меня все кончено. Не оставил ни малейшего шанса. Я и сам знал, что не заслуживаю больше ни одного. Я настолько феерично просрал все предыдущие, что сам удивлялся, как за мной ещё не тянется длинный шлейф из дерьма. Таким, как я, не дают ещё шанс. В таких, как я, не нуждаются. Я повернулся к нему, ловя его обеспокоенный взгляд. Я верю, что ты справишься с этим, Йоонас. Кому, как не тебе дать шанс убрать за мной все концы и вернуть его к жизни? Ты будешь ему нужен. Однажды ты и сам это поймёшь. — Послушай. Насчёт того, что произошло, — Йоонас прочистил горло, запнувшись на секунду, и продолжил: — Я о Мики. Мы весь день вчера мониторили интернет и местную прессу. Сегодня утром вышла короткая заметка о нем. Молодого парня нашли у одной из старых заброшек. Никаких документов при нем не обнаружили. Доставлен в критическом состоянии в центральную больницу. Да, в ту же, что и Нико, — он кивнул, отвечая на незаданный вопрос. — Просьба всем, у кого есть хоть какая-то информация о потерпевшем или о том, что произошло, связаться с полицией, — Порко нервно постучал пальцами по рулю и добавил: — Я понимаю, что сейчас для тебя это сложно, но я хотел бы попросить тебя никуда больше не влипать и не трепать языком где попало. Ты и так сделал все возможное, чтобы привлечь к Нико внимание, которого он так избегал. Остаётся надеяться, что полиция не свяжет эти два случая между собой. А, если и свяжет, то свидетелей ведь не было. Их же не было, Йоэль? Я смотрел на него, не зная, что сказать. Солгать или признаться, как было. Если по правде, то меня совсем не интересовала судьба Мики. Он получил по заслугам, и плакать по тому, что натворил, я не собирался. По мне уж точно никто плакать не будет. Так что, какая разница? Но меня нехило задела фраза Йоонаса про Нико. Полиция действительно может начать рыть в этом направлении и докопаться до сути. Он заслужил покоя. Как никто другой. И я был намерен сделать все ради его спокойствия. — Свидетели будут молчать. — Твою мать, Йоэль. Там всё-таки были свидетели? — он вцепился одной рукой в сиденье, а второй провел по непослушным волосам, — Кто? И куда они делись до нашего приезда? Ты же не хочешь сказать, что… — он осекся, с испугом уставившись на меня. — Они живы, — я заметил, как Йоонас резко выдохнул и продолжил: — Элви убежал практически сразу. А Сато я отпустил сам. Они ничего не скажут, — быстро добавил я, видя, как Йоонас уже открыл рот, собираясь что-то произнести. — Побоятся за свои шкуры. На них тоже много грехов, сам знаешь. Йоонас посмотрел перед собой, вновь забарабанив пальцами по рулю. — Натворил ты делов, Йоэль. Не могу сказать, что я тебя за это виню. Этот ублюдок сам напросился, но это не пройдет бесследно, — Я молча смотрел, как он лезет в карман за своими сигаретами, и думал о том, что самый главный свидетель уж точно будет молчать. Через пару часов от него не останется и следа, и им будет не о чем беспокоиться. — Значит так, — Йоонас прикурил, поворачиваясь ко мне, — завтра ты выходишь на учебу и ведёшь себя тише воды ниже травы. Я утром за тобой заеду. Не вздумай отнекивается, — я схватился за ручку, толкнув дверь, и вылез наружу, ощущая, как ветер холодит кожу. — Хокка, давай без глупостей в этот раз. Я тебя наберу чуть позже. Только попробуй не ответить. Если что, буду напрямую звонить твоим родителям. Сам потом как хочешь, так и выкручивайся, — я махнул ему рукой, ничего не говоря и не оборачиваясь. Я знал, что стоит мне затормозить, задержаться ещё хоть на пару минут, и живущая во мне уверенность в том, что я собирался сделать, начнет потихоньку таять. Я ненавидел себя за эту слабость. Ненавидел ту часть меня, которая беззвучно выла в отчаянии, желая, чтобы ее отговорили, пожалели, уверили, что все будет хорошо и все ещё можно исправить. Я до боли сжал зубы и упрямо шел вперёд, заставляя себя переставлять ноги. Я не мог все испортить. Только не сейчас, когда уже все обдумано и решено. Им так будет лучше. Будет лучше без меня. Я слышал, как машина Йоонаса плавно отъезжает от дома и стянул куртку, съезжая по двери на пол. Не время расслабляться и жалеть себя. Я и так слишком долго прятался за спинами других, перекладывая на них ответственность за свои поступки. Пришло время хоть раз в жизни быть сильным. Я со вздохом поднялся, доставая из кармана телефон. Только сейчас я понял, что в доме не было слышно ни звука. Не работал телевизор, не гудел пылесос и не пищала микроволновка. Сегодня у родителей был выходной, и я ожидал застать их дома, всю дорогу ломая голову, как бы незаметно для них осуществить задуманное. Я не хотел делать им больно, не хотел заставлять переживать все это, но просто не мог иначе. Я знал, что это будет для них ударом, но утешал себя, что лучше пусть они будут страдать по мне в полнейшей уверенности, что я был хорошим сыном, чем плюнут мне в лицо, объявляя, что лучше бы они думали, что я умер, чем знать, что я творил и кем стал. Я разблокировал телефон, замечая новое сообщение от мамы. Их нет. Уехали к друзьям. Очень вовремя. Я никогда не верил в какие-то Высшие силы, исполняющие наши желания, но в данный момент был готов благодарить кого угодно за такое удивительное совпадение. Словно сама Вселенная тоже мечтала от меня избавиться. Я закрыл лицо руками, чувствуя, как грудь разрывает от истерического хохота. Ты один. Совсем один. Брошен на растерзание своим демонам. Покинут всеми. В кои-то веки, Хокка, тебе улыбнулась удача, повернув ситуацию как можно лучше для тебя, но почему от этого так херово? Почему горло саднит от неконтролируемого смеха, а глаза засыхают от отсутствия желанной влаги? Почему так хочется сбежать отсюда? Распахнуть дверь ботинком и нестись как можно дальше, закрыв уши руками и не оборачиваясь. Я пытался казаться смелым, а в душе ощущал себя вновь десятилетним мальчиком, мечтающим спрятаться под сильное крыло от всех невзгод. Уронить голову кому-нибудь на плечо и рыдать, вытирая сопли обратной стороной футболки. Меня разрывало на части, и я чувствовал, как мои внутренние демоны отрывают от меня по кусочку своего праздничного мясного торта и, украсив его свечкой, идут загадывать желание. Они жаждали лишь одного. Чтобы я сдался. Перестал напрасно бороться, тратя последние силы, и молча ожидал, пока они заварят чай из моих собранных слез и воткнут ножи в лакомое угощение. Я повторял снова и снова, что готов это сделать, но не двигался с места, желая продлить эти моменты. За окном совсем стемнело, когда я, наконец, открыл входную дверь и вывалился наружу, направляясь к гаражу. Мне нужно было выпить. Забыться хоть на мгновение. Вливать в себя литры алкоголя, пока мозг не разорвет от перегрузки и тогда можно будет потушить свет. Мне нужно ещё немного времени. Я повернул ключ, поднимая тяжёлую дверь. Щёлкнул выключателем и быстро направился к холодильнику. Они должны быть здесь. Банки со спасительным пивом, припрятанные на черный день. Сегодняшний день был чернее некуда, и я, без зазрения совести, вывалил все запасы в пакет, уже думая закрыть дверцу, но внезапно на глаза попалась бутылка затаившегося в глубине коньяка. Не долго думая, я протянул руку и сжал в ладони холодное стекло. Было уже довольно глупо думать о каких-то последствиях для организма, все равно, что бояться выпить водки перед прыжком с самолёта без парашюта. Так и так это дорога в один конец. Я вышел из гаража, поудобнее перехватывая пакет, и побрел назад к дому. Ещё пара сотен минут и все будет кончено. Пара тысяч секунд и можно будет уже ни о чем не беспокоиться. Я потянулся плохо слушающейся рукой к бутылке с бесцветной жидкостью и, открыв крышку, отпил сразу несколько глотков. Мне нужно было расслабление. Необходимо было желанное забытье, побег от этой реальности. Я хотел, хоть ненадолго, почувствовать это накатывающее волнами спокойствие и закрыть глаза, в бессилии захлебнувшись его водами. Я не мог решиться сделать это на трезвую голову, а от пива опьянение, как на зло, не наступало. Я вновь поднес бутылку ко рту и отхлебнул ещё немного. Тепло, наконец-то, начало растекаться от горла вниз, спускаясь горьковатыми каплями по пищеводу, согревая мое измученное тело и добираясь вязкими потоками до сердца. Коньяк не мог его согреть, и я знал, что ничто на свете не способно заставить его жить снова, оно заледенело навеки, в тот момент, когда услышало жуткую правду. Его оставалось только разбить на осколки. Я закрыл глаза, представляя, как красиво оно разлетится по белоснежной плитке ванной комнаты, стуча по кафельной стенке и падая на пол с ярким звоном. Больше мое сердце ни на что не годилось, и я представил, как Йоонас берет в руку веник и сметает его разбросанные осколки в совок, выкидывая все содержимое в мусорное ведро. Даже в этом я был обузой. Я распахнул глаза и, крепче сжав бутылку, заставил себя подняться на ноги. Меня сильно шатало из стороны в сторону, и я едва не упал, чудом удержавшись рукой о спинку кресла. Несколько метров. Нужно преодолеть всего лишь пару метров до заветной двери, и все будет кончено. Я вдруг ощутил себя как тогда, в тот день перед дверью Нико. Мысли путались. Я не был на сто процентов уверен, что поступаю правильно, но все равно упрямо шел вперёд, придерживаясь за попадающие на пути предметы. Три шага…два.один. Я плотно закрыл за собой дверь и тяжело выдохнул. Сердце колотилось, как бешеное, а кислорода не хватало. Казалось, ещё немного и я потеряю сознание от недостатка воздуха в лёгких. Нельзя, нельзя было отключаться. Пока ещё рано. Сделав судорожный глоток из бутылки, я дошел до раковины, цепляясь свободной рукой за стену, и уставился на свое отражение в зеркале. Отросшие за время моего беспрерывного метания между домом и больницей волосы падали на лицо, и я откинул голову назад, убирая их. Вдруг захотелось упасть прямо тут, закрыть глаза и позволить неизвестности захватить меня в свои объятия. Я ужасно устал, а все мысли, беспрестанно крутящиеся у меня в голове, отнимали последние силы. Но я просто не мог так бездарно просрать свой шанс на освобождение. Нико… Болючая мысль о нем все же смогла пробиться сквозь плотную преграду алкогольного спокойствия, и я покрепче вцепился рукой в край раковины, поднеся бутылку с коньяком ко рту, и влил в себя гадкое пойло, прижав ладонь к губам и закашлявшись. Я уже не мог думать о Нико. Не хотел позволять мыслям о нем укорениться в моем мозгу и расцвести там. Эти помыслы не должны были удержать меня от намеченной цели. Я пытался убедить себя, что ему будет лучше без меня, что я делаю это ради него. Ему больше не придется шарахаться от меня, контролировать любое свое движение и переживать этот кошмар наяву снова и снова. Монстра рядом не будет. Воспоминания могут быть надёжно зарыты или развеяны по ветру, и все придет в норму. Я прислонился лбом к зеркалу и открыл кран. Вода быстро побежала вниз по светлой раковине. Несколько секунд я просто смотрел на струю, а после, подставил под нее руки и зачерпнул горсть, плеснув себе на лицо. Ледяная вода обожгла кожу, но я почувствовал, как мне немного прочистило мозги. Если я хочу это сделать, пора действовать. Нет смысла оттягивать. Я рассчитывал, что Йоонас найдет мое бездыханное тело первым. Я специально не запер входную дверь, чтобы он не тратил время, пытаясь до меня достучаться. Я очень надеялся, что он не побрезгует вымазаться в моем дерьме последний раз и отмоет комнату до приезда родителей. Я верил, что Йоонас со всем справится. Кто, как не он? Я закрутил кран и посмотрел в зеркало. Мой вид явно оставлял желать лучшего: темные синяки под глазами и общая бледность — побочные эффекты недоедания и недосыпания. Подбородок, заросший многодневной щетиной, и спутанные в комки волосы, с кончиков которых стекали капли воды, оставляя пятна на темной майке. Я зажмурился, не желая лицезреть неприятную правду. Я был чудовищем. Не только внутри, но и снаружи. Я никогда не думал, что моя жалкая жизнь закончится таким образом. Томми всегда говорил, что вскрываются только трусы и слабаки, те, у кого не хватило сил выдержать все трудности, и я разделял его мнение. Я осуждал самоубийство Хайля Турунена на первом курсе колледжа, сидя в кресле в гараже Йоонаса и откупоривая банку пива. Делал глоток за глотком и рассуждал о том, насколько должен быть слаб духом человек, решивший вздернуться в ванной собственного дома только из-за того, что девчонка, с которой он встречался два года, прыгнула в койку его лучшего друга. «Идиот», — торжественно заключал я. «Нет такой проблемы, из которой не нашелся бы выход». Сейчас мне хотелось биться головой о раковину и орать, пока голос не сядет. До всего этого, я не думаю, что осознавал значение слова «безысходность». Я никогда не ощущал такой ненависти к себе и всепоглощающей отчаянности, которая давила на горло, мешая дышать. Лабиринт на моей руке словно был символом моего бедственного положения. Я будто слепой щенок тщетно тыкался носом в каменные стены в поисках выхода, но раз за разом, делая неверный выбор, оказывался в тупике. Я уже не мог повернуть назад и попробовать снова найти верную дорогу. Я слишком много натворил по пути в эту конечную точку, слишком многих подвёл, и я знал, что такое не прощают. Раньше я бы посмеялся в лицо тому, кто сказал бы, что тупик — это отсутствие выхода. «Просто у вас нет бульдозера и желания выбраться» — ответил бы я. Сейчас же я мог просто уткнуться лбом в шершавую стену, без толку молотя по ней со всей мочи, но я был слаб, чтобы разбить ее. Я всегда думал, что я сильный, но на самом деле, я был слабаком. Это проявилось ещё когда я пошел на поводу у Мики. Ничтожный пацан, желающий быть значимым. Мики дал мне ощущение свободы, за которую я тогда так цеплялся, и иллюзию власти. Над своей жизнью и над жизнями других людей. Унижая, я чувствовал себя на вершине. Нанося удары человеку, неспособному себя защитить, я ощущал силу, которой, на самом деле, не имел. Ложное ощущение значимости, в котором я так нуждался, затуманивало разум, и я позволял Мики себя вести, играть на моей слабости и искаженном понимании жизни. Сейчас как никогда прежде я видел реального себя. Отражение показывало мне испуганного и жалкого парня, брошенного на произвол судьбы, сгорбившего плечи под гнетом всего дерьма, что он натворил, слабого и никому не нужного. Обуза, ты — обуза, Йоэль… С трудом сдерживаясь, чтобы не дать истерике выход, я открыл шкафчик за зеркалом и принялся перебирать предметы, в поисках лезвия. Вата, аптечка, гель для душа, шампунь… Я сделал ещё пару глотков из бутылки и продолжил поиски. Пачка лезвий нашлась в левом углу. Дрожащими пальцами я открыл коробочку и достал оттуда сразу несколько штук. Лезвия были острыми и ярко переливались в свете лампы. Закрыв шкафчик, я медленно опустился на пол рядом с раковиной, сжимая в кулаке свою находку. Я не боялся ни боли, ни крови, но разжать ладонь и сделать первое движение оказалось невероятно трудно. Я прерывисто дышал, подгоняя себя. Я не мог позволить себе передумать, не сейчас, когда желанное забвение было столь близко. Я поудобнее перехватил лезвие, взяв его двумя пальцами. Другое лезвие, неаккуратно зажатое в кулаке, проехалось по ладони, распоров чувствительную кожу между указательным и средним пальцами. Рука дрогнула и разжалась. Лезвие с оглушительным звоном упало на пол и я беспечно наблюдал, как оно отскочило от плитки и затерялось в непроглядной тьме вентиляционного проема. Теперь оно будет наблюдать за внешним миром через тюремное окошко, прикрытое железной решеткой. В комнате снова наступила удушающая тишина. Она резала барабанные перепонки, надавливала на уши, в попытке проломить мне череп и съесть праздничной ложкой мозг, кусочек за кусочком. И нетерпеливо ждала когда сможет запить моей кровью. Я не хотел лишать ее этой возможности. Слишком долго она выслеживала меня, ловила по темным переулкам, шептала вдогонку тихим шелестом ветра, зазывая навсегда присоединиться к ее отряду молчаливых свидетелей, навеки застывших статуями у ее ног. Тишина звала меня, а я больше не мог сопротивляться ее настырному зову. Капли моей крови весело стекали по руке, на секунду задерживаясь на ребре ладони и с ритмичным стуком барабанили по полу, отсчитывая секунды до конца моего существования. Я не хотел знать, сколько времени пройдет, прежде, чем последняя капля, совершив свое решающее путешествие по руке, упадет вниз, сообщая миру о заключительном стуке моего сердца. Ему нужно на покой. Оно прожило свою дикую жизнь на огромной скорости в вечном беге по безлюдным улицам города, прожигая отведенные ему минуты в ускоренном темпе. Пора остановиться, Йоэль. И тебе, и твоему уставшему сердцу. Я вернулся взглядом к выжившему лезвию в своей руке. Его собрат закончил свою жизнь в темных переулках вентиляции, а ему выпала честь сопровождать меня в последний путь, обрывая переплетающиеся нити вен на моих запястьях, словно Мойра, обрезающая доплетенную нить человеческой судьбы. Я закрыл глаза и быстрым движением полоснул по внутренней стороне запястья. Я ожидал боль и жаждал ее, но она вновь не пришла, словно решив не беспокоить меня своим присутствием. Сделав короткий вдох, я вновь провел лезвием по запястью, но на несколько сантиметров выше. По руке прокатилась резкая слабость, концентрируясь в области пореза, вызывая лёгкое жжение. Тут же я почувствовал горячую жидкость, потоком полившуюся на раненое место, словно в попытке успокоить, приласкать, смыть боль и напряжение. Мое сердце забилось быстрее, то ли в попытке залатать пробоину в пробитом корпусе, то ли пытаясь заставить меня передумать. Ты жив, пока я бьюсь, не правда ли прекрасное ощущение, чувствовать вечно бьющийся моторчик внутри? Вдыхать аромат свободы, курить дешёвые сигареты и харкать своей совестью? Умываться слезами и кутаться в колючий слой вины. Резать руки в ванной, в попытке выпилиться, в процессе сходив под себя и доставив окружающим неприятности, вынуждая их мыть с хлоркой то, что от меня останется, надев при этом чистые перчатки, чтоб не измазаться, и размазывая доказательства моего существования по углам ванной комнаты. Ты просто ничтожество, Йоэль. Способное приносить только проблемы. Я откинул голову назад, больно ударяясь о стену позади, и вновь запустил лезвие в кожу, но глубже, чем раньше. Мне хотелось забыться, захлебнуться в водах физической боли, лишь бы не ощущать душевную. Не чувствовать, как во внутренности загоняют нож и медленно проворачивают его. Не чувствовать, как под кожей разливаются горячим воском бессилие и отчаяние. Не чувствовать, как долбанное эхо слов Мики барабанной дробью отбивается у меня в висках. «Это ты…ты виноват»… Я сжал зубы и резанул себя по сгибу локтя, ударяясь головой о стену снова и снова. Мне хотелось ощутить горячую влагу, омывающую затылок, размозжить себе череп и промокнуть остатки мозга, стекающего вниз по стене. Я подставил его. Осквернил его тело и опустошил его душу. Он не хочет говорить, я тоже. Я бы сделал все, что угодно, чтобы повернуть время вспять. Продал душу, вырвал сердце, отдал на съедение собакам свой скелет. Все, что угодно, лишь бы не заметить его тогда на улице. Вырвал бы глаза и проглотил язык, только бы не рассказывать шайке Мики о юном парне в жёлтой куртке. Я отдал его на десерт голодному ублюдку, и мирно спал в кровати, пока он захлебывался рыданиями на грязном полу одичавшей заброшки. Совсем один, преданный мною и обещаниями, которые я успел ему дать. Я не хотел представлять, как он корчится на земле, сжимая зубы и царапая ногтями поверхность, в попытках не издать ни звука, но, в конце-концов, срывается на крик, отдающийся во тьме от стен мрачного здания. Как он крепко зажмуривается, чтобы не дать Мики наслаждаться его слезами, готовыми пролиться горькими потоками. Я не хочу это представлять, но почему-то слышу, как он зовёт меня по имени, едва шевеля искусанными губами, еле удерживаясь на краю сознания. Мне больно знать, что он мог думать обо мне, истекая кровью у старых гаражей, покинутый друзьями и врагами, оставленный умирать под хмурым ночным небом. Я чувствовал, как вместе с кровью из его ран выливалась вера в меня и те крохи доверия, которые я успел украсть у него, словно хитрый вор. Ему, без сомнений, будет лучше без меня. Я не хотел вновь тянуть его за собой на дно. Не хотел перекрывать ему кислород и отнимать надежду на счастливую жизнь. Ты лишь бесполезный груз, Хокка. Просто пустое место с раздутым чувством собственной важности. Вредитель, портящий все и всех вокруг. Я вновь полоснул по руке, в надежде приглушить этот надоедливый голос. Голос, который, без сомнения, был прав, но я был слишком слаб и измотан, чтобы выслушивать его нравоучения. Я хотел, чтобы он заткнулся, вытек из моих мыслей вместе с кровью, орошающей красными потоками мою футболку, руки и пол вокруг меня. Я наносил себе порез за порезом в мучительной надежде на досрочное освобождение, рвался к свободе от оков, удерживающих меня на месте в этой убогой оболочке, распластанной сейчас на белом полу ванной комнаты. Я вновь хотел сбежать. Я всегда бегу. Ты трус, Йоэль, жалкий и никчемный. Ещё один порез. Я в яростном отчаянии схватился руками за голову, вымазывая лицо и руки в горячей жиже. Пряди волос окрасились в красный, а глаза пекло от попавшей в них крови и непролитых рек слез. Я не мог плакать. Слёзные каналы опустели и засохли, словно водоемы в пустыне. Грозовые тучи, несущие в себе тонны дождевой воды, не хотели освободиться от груза и пролиться горьким ливнем над моей опустившейся головой. Я дико хотел спать, закрыть глаза и не открывать их до конца бесконечности, но спасительная темнота не желала забирать меня в свои объятия. Мои демоны покинули меня, отвернулись, скорчившись в углу и оскалившись, наблюдали за моими бесплодными попытками хоть на шаг приблизиться к обещанному ими освобождению. Организм не хотел идти у меня на поводу и мирно подыхать. Кровь начинала сворачиваться, отказываясь покидать уютное жилище. Я тихо скулил, сидя у раковины и поджав колени к груди. Темнота ко мне не милосердна, она не хотела просто забрать в свое царство, я не выиграл в смертельную лотерею. Я в этот раз поставил на красное, позволяя сейчас этому цвету разукрашивать светлую ванную в такой неуместный и не подходящий ей оттенок. Надо было ставить на удушающее чёрное и нежно затянуть петлю на шее, повиснув на собственном ремне в отцовском гараже. Темнота тогда пришла бы, я уверен. Тихо ухватила бы меня черной когтистой лапой и поглотила меня, открыв смертельную пасть, из которой веяло могильным холодом. Хруст моих костей сливался бы с хрустом моих ломающихся шейных позвонков, пока я бы бился в предсмертных конвульсиях, а темнота смачно пережевывала мои внутренности. Уже было бы все кончено. Я бы уже свисал тяжёлым мешком, плавно покачиваясь из стороны в сторону. Мне не пришлось бы сейчас валяться жалкой тряпкой и беспощадно скулить, умоляя темноту сжалиться надо мной. Я выл, но она меня не слышала, игнорируя мои тщетные попытки призвать ее. Я был словно в бреду, шептал пересохшими губами отчаянную молитву к ней, бил израненными руками по полу, оставляя на нем кровавые отпечатки, но я был брошен и забыт. Спасения не было. Я открыл глаза и потянулся ослабевшей рукой за бутылкой. Глоток коньяка оставил горький след на губах, но не принес ничего, кроме надоевшей горечи. Ничего не выходило, я упрямо дышал и ощущал, как предательское сердце отбивает ритм о ребра, отказываясь затихать в груди. Дорожки крови засыхали на моем теле, а лезвие, больше не подчиняясь ослабевшим пальцам, выпало из руки, стремясь к своему собрату. В отчаянии я закричал, отбрасывая бутылку в сторону. Осколки с громким звуком разлетелись по плитке, а бесцветная жидкость отпечаталась на светлой стене, рыдая на ней неровными дорожками слез. Фейерверк вышел не хуже, чем в Новый год. Я, не отрываясь, наблюдал, как разбивается стекло, столкнувшись с неожиданным препятствием, не выдержав его силы. Оболочка оказалась слишком хрупкой, чтобы продолжать оставаться целой при встрече с непреодолимыми обстоятельствами, а все ее внутренности просто разлились смердящим потоком, который через время застынет грязным пятном в углу ванной комнаты. Мы все рождаемся в дерьме и подыхаем в нем же. Беспомощные, сломанные жизнью, разбитые за ненадобностью. Мне вдруг жутко захотелось открыть окно, чтобы свежий ветер, ворвавшись вихрем, поднял все остатки существования бутылки и вынес их прочь в эту ночную тишину, развеяв ее прах над городом. Через пару мгновений я передумал. Бутылка, в отличии от меня, имела право на существование и заслуживала быть погребенной в земле рядом со своими собратьями. При жизни она давала людям хоть обманчивые, но все же покой и душевное спокойствие. Не помню, сколько сотен раз я сам попадал по ее чары, бездумно напиваясь один или в компании таких же потерявшихся существ, как и я сам. Алкоголь дарил желанное удовлетворение своей жалкой жизнью, приятный туман в голове и полное отторжение проблем. В алкоголе я топил свою совесть и беззаботно пропивал юность, не зная, куда себя деть, и радуясь сиюминутной эйфории. Он с распростёртыми объятиями принимал в свои безжалостные сети многих, выблевывая назад как переработанный материал, заставляя их отдаваться себе на растерзание без боли и страха. Он спасал от жестокой реальности и убивал под своим гипнозом, заманивая в паутину, как вечно ненасытный, безжалостный паук. Алкоголь уничтожал, я делал то же самое. Сотни раз до этого я выступал палачом, забирая у людей надежду и веру в справедливость. Я был вредоносным насекомым, жалящим для развлечения, и падальщиком, объедающим трупы своих жертв, мерзостью, не заслуживающей даже доброго взгляда. Мне дали второй шанс, я облажался как никогда. Мне подарили свое доверие, я подтерся им и выкинул в угол. Я никому не приносил пользы, умея только разрушать. Я разрушил все на своем пути, подвёл всех и потянул их за собой на дно. Я не умел плавать и уже не старался выплыть, идя, как камень, на дно. Я сдавался окончательно, переступая финальную черту и направляясь к финишу. Я видел красную ленточку конца и тянулся к ней ослабевшими пальцами. Я проиграл в жизни, продул и проебал все, что имел, но сейчас я должен был выиграть. В последний раз выиграть в решающей борьбе с жизнью. Я поднялся на колени и пополз в сторону небрежно разбросанной кучки осколков. Я знал, как всё закончить. В голове гудело, а во рту пересохло. Эти три метра до противоположной стены комнаты показались мне вечностью. В колени и ладони врезались маленькие осколки стекла, но я не обращал на это внимание, упорно двигаясь к выбранному куску бутылки. Ещё немного и ты свободен. Даже здесь алкоголь принес больше пользы, чем ты. Я наощупь ухватил нужный кусок, чувствуя пальцами его острые края. Он будет лучше, чем лезвие. Достаточно острый, чтобы пробить артерию. Я не хотел смотреть и прицелился наугад. Грязные, слипшиеся волосы падали мне на лицо, закрывая глаза. Так было лучше. Я зачем-то медлил, судорожно вдыхая спертый вонючий воздух помещения и быстро выдыхая через рот. Где же твоя смелость, Йоэль? Где твоя хваленая смелость? На самом деле я никогда не был смелым. Моего мужества хватало, чтобы сломя голову носиться по засыпающим улицам Оулу, отгоняя от себя своих демонов, которые не могли за мной угнаться. Их сдувало встречным ветром и я хохотал во все горло, радуясь, что пока я бегу, они до меня не доберутся. Я был уверен, что час расплаты не настанет. Сейчас, в агонии я безумно скреб ногтями по полу, как дикий зверь, и сжимал кусок стекла с такой силой, что его края распороли нежную кожу на ладони, заставив меня всхлипывать, будто в бреду сжимая осколок все сильнее, чувствуя, как по руке бегут красные капли. В памяти яркой картиной возник образ Нико, дрожащего от страха и паники, в безысходности сжимающего тот злосчастный осколок, который врезался в его кожу, ранил музыкальные пальцы и оставлял невидимые реки крови на сухом, пыльном асфальте. Нико в отчаянии смотрел на меня снизу вверх и беззвучно умолял меня прекратить эту пытку. Тогда я испытал восторг при виде его слез, едва заметно прочертивших мокрую дорожку на его впалой щеке. Меня накрыла волна радостного возбуждения и гордости за себя перед отупевшей от выпивки шайкой. Мне удалось то, что не удавалось даже Мики. Я смог заставить пацана плакать, в немой мольбе заглядывая мне в глаза. В тот момент я был на вершине Олимпа и мнил себя Богом, держа в своих грязных ручищах хрупкую душу. Он сломался передо мной, из-за меня, и я упивался этим чувством. Он так редко говорил при нас, что в момент, когда он еле слышно шептал те рвущие сердце слова, я чувствовал небывалый подъем. Тогда я хотел заставить его говорить, чтобы поставить ещё одну галочку в списке под названием «Сломать Нико». Я хотел слышать, как трясется его голос, когда он будет молить нас о пощаде, как будут потоком литься срывающиеся просьбы прекратить наше веселье, как он будет отчаянно рыдать, кашляя кровью и лёжа в бессилии в луже у мусорных баков. Я мстил ему за свою боль, в беспощадных попытках найти успокоение. Я издевался над беззащитным, невиновным подростком, проклиная своих обидчиков. Я так хотел, чтобы он заговорил и дал мне ещё большую власть над ним. Тогда я хотел слышать его голос, чтобы унизить и сломать его окончательно. Сейчас я бы отдал душу своим демонам и прошел все круги Ада, лишь бы он сказал мне хоть слово, чтобы знать, что он не замкнется в себе окончательно. Я готов был часами сидеть у его дома и ночевать под его окнами, лишь бы услышать хоть звук его голоса. Я не надеялся на прощение. Я бы мог всю Землю проползти на коленях, но не заслужил бы от него и толики расположения ко мне. Прощение… Как я мог даже посметь помыслить о прощении… Я сжал зубы и едва слышно захныкал. Мне хотелось заорать в голос, срывая лёгкие, разрывая связки и закупоривая от крика артерии. Хотелось разрыдаться навзрыд, как поранившийся пятилетка. Хотелось, чтобы меня услышали и обняли. Обработали спиртом раны на руках и промыли перекисью душу. Хотелось положить голову кому-нибудь на плечо и рыдать, пока снова не польются слезы. Хотелось сорвать голос в бессвязных мольбах об искуплении, но единственный человек, который способен был отпустить все мои грехи, не простил бы меня даже если бы небо рухнуло на землю. Я мечтал о прощении, но это слово постепенно теряло для меня смысл, затертое на языке в крошку, перемолотое в мозгу в пыль. Я мечтал о конце, о свободе, о вечном полете, о минуте, когда мой прах развеют над холодными водами Балтийского моря. Я мечтал превратиться в нечто, рассеявшись в свежем воздухе, подхваченный прибрежным ветром. Хотя, я уже давно был ничем…разбитым отражением Нико, его сломанной версией, так никогда и не покинувшей те мрачные закоулки Оулу. Я рвано выдохнул и занёс лезвие над подключичной артерией. Пришла пора первый и единственный раз быть по-настоящему сильным. Рука, сжимающая осколок, ощутимо тряслась. По коже алыми струйками сбегала пролившаяся кровь, забирая с собой остатки сил. Я чувствовал неимоверную слабость, сковывавшую все тело, пропитывавшую каждую клеточку. Ужасно хотелось спать, я был вымотан до предела. Глаза начинали слипаться, и я готов был рухнуть ничком на пол, поддаваясь накатившей усталости. Ещё пара секунд и можно будет уснуть. — Ты останешься со мной, мама? Под моей кроватью живут монстры. Они боятся света. Ждут, пока ты выключишь лампу и уйдешь. Мама едва заметно улыбается, накрывая меня одеялом и, оставив на моем лбу поцелуй, произносит: — Ты говоришь, что монстры боятся света, но пока в тебе самом живёт свет, Йоэль, монстры бессильны. Перед тем, как нанести себе решающий удар, я успеваю подумать, что мама была права. Я выбрал тьму вместо света и мои монстры из-под кровати наконец-то нашли меня, утягивая за собой в пропасть. Would anyone care, would anyone cry If I finally stepped off of this ledge tonight? Would anything change, would you all be just fine? 'Cause I need a reason to not throw the fight It just might save my life Would anyone want me If they knew what was inside my head? Would anyone see me For the person that I really am?