Алькатрас

Я резко открыл глаза, уставившись невидящим взглядом в закрытое жалюзями окно. Сердце все ещё гулко колотилось в груди, а в горле пересохло, заставляя меня судорожно сглатывать. Сон. Это всего лишь сон. Я повторял эти слова снова и снова, ощущая, как немеют конечности, а темнота подступает все ближе, затягивая меня в тугой кокон, сковывая по рукам и ногам. Просто дыши. Вдох — выдох. Раньше я даже не замечал, как машинально опускается и поднимается грудная клетка, пропуская такой необходимый кислород, но сейчас каждое движение давалось с безумным трудом. Я все ещё ощущал его пальцы на своих запястьях, выдавливающие наружу вены и заставляющие синеть руки. Чувствовал, как кровь вытекает из моего искромсанного тела, вымазывая мою одежду и волосы, затекает в трещины в полу и и засыхает неровными мазками. Я все ещё ощущал этот тошнотворный запах гнили и рвоты и глотал воздух, стараясь не выблевать свои легкие. Я все ещё испытывал безумный страх, заставляющий покрепче сжимать зубы в попытке удержать рвущуюся из груди истерику. Мне казалось, что я до сих пор там. Я зажмурился, пытаясь пошевелиться, доказать себе, что могу свободно двигать руками и ногами, но тело словно парализовало, и я не мог пошевелить даже пальцем. Это был сон. Всего лишь сон. Я прикусил язык, чувствуя, как рот начал наполняться горячей влагой. Его здесь нет. Нет, и не было. Я хотел закрыть уши, но не мог. Сквозь галопирующее сердцебиение я слышал его хриплый голос, растекшийся по ушным раковинам, впитавшийся в барабанные перепонки и ковыряющий уставший мозг. Улавливал его тяжёлое дыхание у себя за спиной и едва различимый неразборчивый шепот. Я ощущал его присутствие. Был уверен, что стоит мне повернуться, я тут же увижу такие знакомые голубые глаза, с нескрываемым интересом разглядывающие каждый сантиметр моего тела. Я все сильнее зажмуривался, еле слышно всхлипывая. Мне казалось, я могу разобрать неспешные плавные шаги, каждую секунду становящиеся все отчётливей, и тяжёлое прерывистое дыхание, щекочущее волоски на затылке. Едва балансируя на самом краю в одном шаге от разгорающейся внутри истерики, я ощутил лёгкое прикосновение к поврежденному запястью и беззвучно заорал, резко садясь на кровати и отдергивая руку. Никого. Я давился воздухом, ощущая, как сдавливает заживающие ребра, и изо всех сил вглядывался в окутанный темнотой угол. Я знал, что он был там. Я мог сказать, что все ещё ощущал запах его мерзкого парфюма, смешанного с потом и моей агонией, и мог различить его фантомный силуэт, медленно расплывающийся на моих глазах. Я вновь закричал, чувствуя, как быстро тонет мой голос в непроглядном мраке. Связки бессмысленно напрягались, насыщая откормленную за неделю тишину, и я, наконец, зарылся пальцами в волосы, вглядываясь в испачканное моим грязным телом белое покрывало. Сердце вовсю рвалось на волю, отбивая бешеный ритм, стремясь покинуть эту бесполезную, изношенную оболочку. Я понимал его. Нам обоим было нужно новое вместилище. Я прикусил кожу на ладони, раскачиваясь взад и вперёд и надрывно воя. Я устал здесь находиться. Устал занимать эту палату и это тело. Устал вздрагивать от любого движения в мою сторону и просыпаться посреди ночи, судорожно хватая ртом воздух. Я не верил, что все это происходит со мной. Может быть, мне все это снится? Может я в коме и никак не могу очнуться? Я щупал себя за руку, обновляя постепенно сходившие синяки, и бился затылком о стену, ощущая пульсирующую в мозгах боль. Это было правдой. Моей новой реальностью, в которой я был должен сейчас учиться существовать. Я уже не знал, как. Я не был уверен, что уже когда-нибудь смогу сделать шаг за пределы тех стен, которые умудрился возвести за столь короткое время. Я не знал, как смогу ступить на залитую осенним солнцем землю и позволить людям увидеть меня. Я не знал, как смогу теперь посмотреть ему в глаза. Я прикрыл веки, пытаясь заблокировать впивающиеся в мозг воспоминания. Они сменяли друг друга, цепляясь острыми когтями в глазные белки, снова и снова прокручивались, застывая на особо тяжёлых моментах, пронизывали насквозь вены и вытягивали из меня все силы. Я не хотел об этом думать, но уже в сотый раз видел, как медленно выпадает из его руки чашка, раскалываясь на части и рыдая моими слезами по белому полу. Ощущал, как впитываются в мое сердце мелкие осколки, заставляя его плакать кровавыми каплями, и как приостанавливается время, погребая все, что мы успели построить под десятками слоев осколочной пыли. Я вновь и вновь видел, как меняется его взгляд… Как темнеют ярко-голубые радужки, позволяя зрачкам занимать их место, как бледнеет его кожа, почти сливаясь по цвету с надоевшими мне светлыми стенами и как едва двигаются его губы, задавая вопрос, который я так боялся услышать. Я оказался не готов. Сотни раз до того я прокручивал в голове этот момент, каждый раз рвано дыша и вздрагивая, когда представлял, что однажды это может стать реальностью. Гнал от себя эти мысли, глупо надеясь, что он никогда не узнает правду. Я сжал зубы, закрывая лицо ладонями. Почему? Почему я так беспечно думал, что раз даже Йоонас не догадался о том, что произошло, то я смогу обвести вокруг пальца и его? Он ведь был рядом в те разы, когда…когда Мики пытался… Я вдохнул, пытаясь успокоить молотящее изнутри сердце. Я переоценил себя. Недооценил его. Наивно думал, что смогу контролировать свою неподдающуюся контролю панику. Так смело протянул вперёд руку, пытаясь доказать себе, что смогу быть сильным, стремясь доказать ему, что я в порядке. Он знает. Знает, что с тобой сделали. Я подтянул колени ближе, опираясь на них локтями. Я думал, что смогу… Но не смог. Не был способен вынести его постепенно обретающий понимание взгляд. Не смог солгать, выдавить из себя это несчастное слово «нет». Просто разомкнуть слипшиеся губы и резко выдохнуть три такие важные для него буквы. Я струсил. Накрылся с головой, крепко зажмурив веки, и свернулся в клубок, обхватывая себя руками. Так было легче представлять, что ничего не произошло, что его тут нет, и это все просто плод моего воображения. Внушить себе, что он только что не хлопнул дверью, пулей вылетев из комнаты, будто он больше не мог тут оставаться. Будто ему было противно дышать со мной одним воздухом и находиться в одном помещении. Я ожидал чего угодно. В тот момент, когда пытался выровнять подводящее меня дыхание, я ожидал, что он заистерит, начнет орать или так и продолжит стоять, ничего не говоря, стискивая ладонями многострадальный стул… Я не ожидал, что он сбежит. Просто покинет палату, оставив меня сотрясаться в беззвучных рыданиях, пытаясь оттереть так явно проступившую грязь на моем теле сухими пальцами. Он видел их. Видел до этого невидимые обычному глазу отметины, проходясь взглядом по моему лицу и рукам. Видел навсегда въевшееся в мою кожу мерзкое клеймо жертвы, от которого не получалось избавиться, часами елозя по телу губкой, пропитанной литрами геля. Я был отвратителен сам себе и я уже почти поверил в то, что и его воротило от меня. Ни в тот вечер, ни весь следующий день я почти не вылазил из-под одеяла. Лежал, отгородившись от всего мира тонким слоем ткани и надеялся, что меня больше никто и никогда не найдет. Я хотел исчезнуть. Перенестись за много тысяч миль отсюда на какой-то необитаемый остров, окружённый вокруг скалами, и неподвижно сидеть на берегу, пропуская сквозь пальцы остывающий песок, наблюдая, как уставшие за день волны плавно набегают на берег. Я слышал, как периодически вибрирует на столе телефон, проезжая взад и вперёд по поверхности, но не мог заставить себя собраться с силами и выйти на связь. Они знают. Они все. Теперь я был уверен в этом. Йоэль вряд ли смог сохранить эту тайну в себе, и сейчас они пытаются со мной связаться. Чтобы что? Выразить свое сожаление? Сказать, что все будет хорошо? Притвориться, что ничего не произошло, и они готовы и дальше со мной общаться, несмотря на то, что уже сотню раз прокрутили в голове картинки того, как это могло быть? Я был сам во всем виноват и не имел права винить их за то, что они в курсе всего, но не представлял, как теперь посмотрю им в глаза. Я просто не вынесу проскальзывающего в их взгляде сожаления, прожигающего мое тело насквозь, их тихого шёпота за моей спиной и неумело скрывающегося отвращения, то выныривающего на поверхность и бьющего хвостом о воду, то скрывающегося в волнах разноцветных океанов. Я знал, что однажды мне нужно будет покинуть свой панцирь и встретиться с ними лицом к лицу, но сейчас сама мысль об этом казалась такой же невыносимой, как и мысль о повторной встрече с Мики. Я просто этого не вынесу. Я разогнул плохо слушающиеся ноги и, с трудом спустившись с кровати, направился в ванную. Я знал, что это не поможет. За полторы недели убедился в том, что ни горячая, ни холодная вода не были способны хоть на грамм избавить меня от этого мерзкого ощущения использованности, хоть на секунду позволить мне почувствовать себя прежним собой, без груза на душе и въевшегося в каждую клеточку дерьма. Я надеялся, что однажды, соскребая слой за слоем, смогу добраться до неоскверненного лапами Мики участка кожи и, наконец, понять, что я очистился, смыл с себя прошлое и готов пойти дальше. Сейчас же, я уже давно не принадлежал себе. Просто вещь, разорванная на части, половая тряпка и контейнер для отходов Мики. Я вдохнул, наблюдая, как Другой Нико проводит пальцами по синякам под глазами и спускается ниже к губам. Я был уверен, что вижу навсегда засохшие на его впалых щеках слезы, и надеялся, что хотя бы он может плакать. Что, возможно, хотя бы ему удастся отмыть организм изнутри, избавившись от отравляющего его яда. Я же продолжал загибаться, чувствуя, как гниют внутренние органы, не в состоянии дать отпор и начать регенерировать. Я чувствовал, что увядаю, хотя изо всех сил старался доказать себе обратное. Я пытался с ним разговаривать. Подолгу стоял возле покрытого пятнами от воды зеркала и беззвучно шевелил губами, произнося бесполезный набор букв. Он отвечал мне тем же, впиваясь пальцами в края раковины и в отчаянии опустив голову. Он не мог мне помочь. Так же, как и я ему. Он устал от меня. Я от него тоже. Я бы отдал все, что угодно, лишь бы больше не видеть в отражении эти знакомые вызывающие неприязнь черты. Пошел бы на все, лишь бы знать, что никто больше не сможет разглядеть за непривычными очертаниями ни одну версию меня прежнего. Готов был разбить голову о белоснежную раковину, только бы понимать, что люди больше не отождествляют меня с тем перемолотым месивом с разодранной душой, которым я являюсь сейчас. Я готов был даже прожить жизнь с торчащими из раздробленного черепа металлическими обломками — все, что угодно, лишь бы иметь шанс начать все заново. Новым существом. Новым человеком. Новым Нико. Я ощущал себя заложником этих срастающихся костей и гниющего мяса, выл от безысходности, уставившись в лишенные жизни будто выцветшие глаза Другого Нико. Я бы хотел сменить внешность, пересадить кожу, выдрать глазные белки и вставить новые. Чтобы больше никто и никогда не смог вычислить меня по опустошенному, мёртвому взгляду. Я хотел домой, но не представлял, где теперь находится этот дом. Можно ли место со стенами из кирпича называть домом? Или мой настоящий дом остался где-то далеко позади, затерявшись во времени? Остался покрываться пылью в моей разорванной памяти, навсегда храня в себе те последние страшные минуты моей прошлой жизни? Просто моей жизни… Я не хотел возвращаться в ту неудачную копию, но и здесь оставаться я уже не мог. Я задыхался в этих стенах, со всех сторон чувствуя себя узником. Меня жгло ненастоящее солнце, раз за разом продирающееся сквозь светлые жалюзи, топил искусственный ливень, часами льющийся из насадки; душила осязаемая тишина, накрывая меня сверху одеялом, следя, чтобы я не выбрался. Часть меня понимала, что я уже не выберусь. Я пытался казаться себе сильным. По несколько раз на день повторял, что я не единственный, с кем такое произошло, и я буду в порядке, но бессознательно закрывал себе рот рукой, будто кто-то знал, что я вру сам себе, и заставлял молчать, чтобы не сотрясать воздух пустыми речами. В то же мгновение я ощущал, что моя фальшивая, наигранная уверенность начинает сдуваться, словно проколотый воздушный шарик, и тщетно пытался вновь наполнить грудь воздухом и абсурдной лживостью моих слов. В них не верил никто. Ни я, ни Другой Нико, ни застывший в углу невидимый для остальных и приходящий в движение по ночам Мики. Тишина глотала мои слова, с нетерпением ожидая добавки, и я давал ей ещё, чувствуя, как с каждой секундой становлюсь слабее. Мозг противился такому наглому обману, уже не вполне понимая, что правда, а что нет, но усердно сопротивлялся, ощущая прилипшую к моим губам фальш. Я хотел стереть ее, проведя по ней тыльной стороной ладони, выплюнуть в унитаз или позволить тёплому искусственному дождю смыть ее в слив за железной решеткой, но она предательски липла к телу, просачиваясь сквозь поры и отравляя меня изнутри. Я так хотел верить, что все будет хорошо, но все мое внутреннее Я, включая постепенно умирающего во мне Предыдущего Нико, кашляло этим ядом, отказываясь верить в мои горячечные бредни, и корчилось в агонии. Я знал, что ничего не будет хорошо. Я не смогу вернуться назад, не смогу прожить жизнь за старую версию Нико и возродиться из пепла, как сгоревший Феникс. Я был уверен, что и возрождаться больше нечему. Весь оставшийся от меня пепел давно разлетелся над ночным небом Оулу, подгоняемый холодным осенним ветром. Исчез в свете тусклых фонарей в ту самую ночь, когда опустошенный Феникс истекал кровью, выворачивая внутренности наизнанку и горел изнутри, опаленный нечеловеческой яростью. Я закрыл за собой дверцу кабины, медленно опускаясь на пол и поворачивая кран. По лицу побежали холодные капли, соскальзывая вниз к шее и впитываясь в пижаму, разукрашивая ее неровными мазками. Надо было избавиться от одежды, но я лишь сильнее прижал её к телу, обхватив себя руками, желая слиться с мокрой тканью воедино, возвести ещё одну преграду между мной и теперь уже всезнающим внешним миром. Я выстраивал одну за одной новые стены, заливал зияющие дыры бетоном и вешал тяжёлые цепи, едва удерживаясь, чтобы не сунуть голову в одно из железных колец. Нет, они меня не получат. Никто из них. Ни скалящийся беззубым ртом Мики, ни мои липкие, покрытые черным пеплом кошмары. Я сжал зубы, откидывая голову назад и ощущая, как постепенно теплеющая жидкость омывает губы. Хотелось открыть рот и выпить ее всю до последней капли, наполнить засыхающий организм необходимой влагой и почувствовать, как душа вновь покрывается расцветающей зеленью. Это было невозможно. Я постепенно готовился к осени, зная, что впереди ещё ожидает суровая зима. Я не был уверен, что однажды и для меня наступит весна. Я всхлипнул, ощущая, как медленно захлебываюсь под тоннами льющейся сверху воды. Стыд цепко обхватывает меня длинными пальцами стыда. Они. Знают. Мне казалось, я вижу их очертания сквозь бьющиеся о стекла кабины капли. Различаю их серьезные лица в белесом пару, забивающим крохотное пространство. Я ощущал, как они подходят все ближе, прижимаясь носом к запотевшей дверце, и проводят по ней пальцами, выводя странные узоры. Они. Знают. Мне одновременно хотелось бежать, не оглядываясь, закрыв уши руками, чтобы не слышать вслед такие знакомые голоса. Забыть. Спрятаться. Укрыться в недостижимом никому месте и начать все заново. Оставить их отчаянно долбиться о прочные стены без надежды когда-либо уничтожить их. И в то же время я не хотел рушить мосты. Сам не понимал, почему рука не поднимается вылить бензин на хлипкие переправы и легко кинуть зажженную спичку, наблюдая, как обрываются тросы, а вырвавшееся на волю пламя искажает привычные черты. Я уже не принадлежал их миру. Одновременно был и близко и далеко. Где-то посередине между двумя мирами. В параллельной Вселенной, из которой нет обратного хода. Я отчаянно хотел протянуть руку, распахивая двери, и позволить им ступить под смывающие меня с места струи, но не мог дать им мокнуть под льющим на мою голову ливнем. Не мог позволить им запачкаться в моей грязи и разделить со мной одну кабинку. Я больше не мог делить с ними одну жизнь. Они. Знают. Я не помнил, сколько просидел в крохотной кабинке, уставившись в одну точку. Ноги начало сводить судорогой, а вода все лилась, не переставая, пытаясь потушить так и не разгоревшийся в моей душе пожар, заставляя мою кожу размокать и морщиться, словно я был восьмидесятилетним стариком. Я действительно чувствовал себя, как отживший свои годы старец. Пути назад нет, а впереди лишь страшная затягивающая неизвестность. Он украл у меня годы жизни, похитил мою молодость и изувечил юность. Поместил меня в клетку, как дикого зверя, в которого тыкают пальцами случайные прохожие, и заставил меня бессмысленно шарить по земле руками, в попытках найти несуществующий ключ. Я уже и не пытался его искать, лишь забился в угол вольера, надеясь, что про меня все забудут и дадут спокойно дожить остаток своих дней. Я так долго находился в четырех стенах, что ощущал приветствующую меня клаустрофобию, забирающуюся под тяжёлую от воды одежду и перекрывающую дыхательные пути, плетя паутину в засохших до трещин лёгких. Мне нужна была помощь. Такое пугающее и одновременно манящее слово. Такая роскошь при имеющихся обстоятельствах. Абсолютно недостижимая и нереальная мечта. Я не мог попросить о помощи. Не мог открыть свой покрытый внутренними гематомами рот и позволить неуверенным словам достичь чьих-то ушей. Стыдно и унизительно. Неуместно и так по-детски. Я ругал себя за эти слова, со вздохом возвращаясь в свой откидной кокон и в напряжении наблюдая, как едва уловимо начинают подрагивать пальцы Мики, стоило только тонким лучам отползти от его застывшей фигуры назад к темнеющему окну. Он порывисто возил руками по полу, издавая тяжёлые хрипы и криво ухмылялся, капая кровавой слюной на пол. Ещё пара минут. У меня есть всего лишь пара минут, пока уставшее солнце окончательно не спрячется за горизонтом, отдавая меня до утра в лапы моего кошмара. Я хотел убежать, но знал, что мне это не удастся. Сломанные пальцы схватят меня быстрее, чем я успею ухватить такую манящую металлическую ручку, чувствуя, как она совсем не сопротивляется резкому нажиму и, наконец, оказаться в забитом людьми коридоре, слыша, как запертый внутри Мики скребёт по двери отросшими ногтями. Я с силой вдохнул, прикусывая подушку и накрылся с головой одеялом, слыша в углу клацанье острых зубов. Я не мог уйти, и мы оба знали это. Не мог открыть дверь навстречу новому страху, пытаясь убежать от старого. Не мог отдать себя на растерзание целому городу, поэтому заранее резал себя на части, гадая, в какой кусок сегодня вопьются клыки моих видений. Я поджал под себя ноги, чувствуя, как холодное дыхание Мики ветром пролетает по мрачной заброшке. Я снова был там. Ощущал спиной голый бетон вместо заправленных простыней и слышал тихий шорох его расстёгнутой куртки. Меня никто не услышит, так зачем кричать? Но мы оба знаем, что я вновь сорвусь на крик, заполняя ночное пространство знакомыми пятью буквами. *** Я резко распахнул глаза, ощущая, как веки колят острые лучи восходящего солнца. Голову все ещё заволакивало мрачной дымкой и я приподнялся на кровати, уставившись в надоевшее окно. Все было по-прежнему. Искусственно ярко, нереально и одинаково. Меня тошнило от этих белых стен, от насмешливо радостных, словно издевающихся картин, от полных жизни цветов в горшках и от преследующих меня солнечных лучей, хватающих меня за руки и горло, насильно оставляющих на мне свои отпечатки. Я хотел сбежать. Не понимая, куда мог бы пойти, но мне было все равно. Подальше отсюда. Туда, где я хоть немного смогу распоряжаться рваными кусками своей жалкой жизни. Туда, где я смогу запереть за собой свою личную дверь и перестать вздрагивать каждый раз, слыша за спиной щелчок замка и чьи-то мягкие шаги. Я устал от незваных посетителей: от докторов, медсестер, и даже от своей собственной матери. Устал держать лицо и делать вид, что я в порядке, прикусывая раз за разом уже и так искусанные губы. Я устал находиться в этом промежуточном пункте: в подвешенном состоянии в страхе перед неясным будущим. Мне было невыносимо слушать эту чужую тишину, дышать фальшивым воздухом и прятаться под ничейным одеялом. Все в этой комнате было не мое, включая меня самого, и я хотел, наконец, урвать себе хоть часть чего-то собственного, пусть и принадлежащего старой версии Нико. Я вздрогнул и нехотя повернул голову, услышав, как на столе вновь ожил мобильник. Три дня. Семьдесят два часа. Ровно столько я не выходил на связь, позволяя телефону тихо вибрировать на деревянной поверхности, проезжая туда-сюда в своем собственном ритме. Я честно пытался собраться с мыслями и нажать на маленький значок телефонной трубки, позволив знакомому голосу наполнить удушающую тишину палаты, но каждый раз палец застывал над экраном, словно упираясь в невидимую преграду, и я, не глядя закидывал мобильник обратно, слыша, как он легонько ударяется о крышку. Преграды. Они были везде. Я достиг своей цели, окружив себя многочисленными крепкими стенами и барьерами, но не оставил себе даже щели для воздуха. Я бы мог гордиться своим результатом, но вместо этого в отчаянии захватывал кислород, пытаясь оставаться в сознании. Я ощущал цепкие пальцы на своей шее, но с каждой секундой все больше понимал, что это были не только пальцы Мики, но и мои собственные. Он душил меня по ночам, заламывая руки и проводя ногтями по холодеющей коже, впиваясь зубами в нервные окончания и перегрызая их с глухим чавкающим звуком. Я убивал себя днём, воя в пропахнущую страхом подушку ударяя ранеными кулаками о скомканую простыню. Он разрушал меня. Этот затхлый прямоугольник с белыми стенами так же разрушал меня. Эти крохотные, видные в свете яркого прожектора, пылинки разрушали меня, проникая в лёгкие и забиваясь в альвеолы, заставляя меня выкашливать отравленные куски дыхательных путей. Я сам разрушал себя и делал это ничуть не хуже, чем всё вышеперечисленное вместе взятое. Я устал от этого самоуничтожения, но не знал, как это прекратить. Я безумно хотел позволить голосу в динамике нарушить тягостное молчание, заставив мои напуганные этим звуком кошмары улетучиться, но не мог переступить через себя и поверить в то, что все будет хорошо. Мне казалось, что парни и сами не очень в это верят. Просто раз за разом набирают мой номер, ошибочно полагая, что все будет, как прежде. Заставляют себя подносить трубку к уху, непроизвольно морщась от оживающих в мозгу картин, но упорно продолжают слушать надоевшие гудки в попытке уцепиться за разрушающееся на глазах прошлое. Они звонили шестьдесят часов подряд, разряжая мой мобильник и свои нервы, но ни разу не пришли. Ни один долбаный раз. Я понимал, что это значит. И я думал, что и они это понимают, пусть и не признаются сами себе. Эта палата теперь вызывала чувство мерзости не только у меня. Этот скелет, обтянутый кожей и почти съеденные кошмарами внутренности теперь пугали не меня одного, и я знал, что и они ощущают это. Ползущее склизкой змеёй омерзение, отравляющее душу и пожирающее мозг. Я рвался на волю, но не мог убежать от себя. Они пытались сделать вид, что их отношение не изменилось, но брезговали переступить через этот порог. Я их понимал. Меня утягивало в Черную дыру, но это не значило, что я должен утаскивать за собой и их. Телефон на столике вновь завибрировал, оповещая о входящем сообщении. Я вздрогнул, прижав колени к груди и обхватив голову руками. Клетка. Я в самой настоящей клетке, а этим звуком вполне можно было пытать. Я медленно сполз на подушки, закрывая себе обзор на постепенно застывающего Мики. Он напоминал экспонат из музея восковых фигур: неестественно жёлтая кожа, наигранная, словно выточенная из камня улыбка и неживой взгляд. Мне это уже не казалось необычным зрелищем. Я постоянно видел этот образ в зеркале, каждый раз, когда доползал до ванной, чувствуя, как за мной тянется длинная дорожка грязи, оставленная моими босыми ногами. Я прикрыл веки, слыша, как телефон снова сходит с ума. Правда, время ещё не пришло… А может быть, оно и никогда не наступит… *** Она пришла внезапно. По моим ощущениям, будто неожиданный вихрь, с силой закрутившись, снёс собой дверь палаты, мгновенно обдув меня холодным ветром. На самом деле, она просто мягко переступила с ноги на ногу, аккуратно прикрыв за собой дверь, и крепче сжала ремень сумки, еле заметно приоткрыв рот. — Привет, Нико, — я молча смотрел, как она заправляет выбившийся локон за ухо трясущимися пальцами, и ощущал, как у меня самого начинают мелко дрожать руки. Я не ожидал ее увидеть. Кого угодно, только не ее. За всеми прошедшими событиями я, признаться, ни разу о ней не вспомнил и сейчас вдруг почувствовал, как ещё не совсем пришедший в себя коматозный Нико, легко скребёт отросшими ногтями по остаткам нашего кровоточащего сердца. Я медленно кивнул, машинально поджимая под себя ноги и проводя рукой по запястью, тут же брезгливо отдернув сам себя, гадая, заметила ли она мой неосознанный жест. — Ты прости, что я так внезапно заявилась. Я звонила тебе вчера и сегодня утром. Хотела предупредить о своем приезде, — она покосилась на мобильник, вновь издавший обиженное уханье и снова провела пальцами по идеально уложенным волосам. Она нервничала. Это было заметно невооружённым глазом. Бегала взглядом по комнате, ни на чём толком не останавливаясь, пару раз бегло глянула на меня и вновь вернулась к мобильнику, вероятно, выбрав его конечной точкой. Я встревоженно прикусывал губу, ощущая, как внутри поднимается уже родная паника. Зачем она пришла? Известно ли ей о том, что случилось? Проговорился ли Йоэль? И как много ей рассказали ребята? А если уже и она в курсе, то моя тайна точно вышла за пределы братства пошла бродить на воле, переселяясь из одних уст в другие. В глазах резко потемнело от накатывающей истерики, и я глубоко вдохнул, ощущая, что ещё немного и она выльется из меня потоком, затапливая все вокруг, оставляя пятна на безукоризненно чистой одежде Кристи. Надо было успокоиться, но мысли одна за одной атаковали меня, не давая и секунды отдыха и я чувствовал, как распухает мозг от их безостановочный укусов. — Как ты себя чувствуешь? — Кристи обеспокоенно провела по мне взглядом, ещё крепче вцепившись в сумку так, что мне казалось, я слышу треск ее аккуратных ноготков. Я снова еле заметно кивнул, натягивая одеяло повыше и с силой прикусил внутреннюю сторону щеки, надеясь, что физическая боль сможет привести меня в чувство. Это не очень помогло. Мое тело испытывало боль и похуже и на этот комариный укус уже почти не отреагировало. — Ты давно не объявлялся на связи, да и слухи уже какое-то время ходят, что тебя…избили, — она запнулась на последнем слове, глубоко вздохнув и закашлявшись. Я застыл, тщательно вглядываясь в малейшее изменение на ее лице, пытаясь найти хоть толику так тщательно скрываемого ею отвращения. Любой намек на то, что она в курсе. Конечно, она в курсе, Нико. Она не может не быть. Чудес не бывает. А ты никогда не был особо удачлив, чтобы сейчас надеяться на внезапное везение. — Я сначала долго пыталась дозвониться тебе, а потом связалась с Йоонасом. Он все подтвердил и сказал, что ты говорить не можешь. Я думала, что хоть на сообщение ответишь, — в ее голосе прозвучал плохо скрываемый укор, но мне сейчас было все равно на ее попытку пристыдить меня. Я едва смог держать себя в руках, услышав имя Йоонаса. Нет, Нико, пути назад уже точно нет. Её слова прозвучали как приговор и неважно, осознавала она это или нет. Она говорила с Йоонасом. Он подтвердил все шагающие по городу слухи. Они знают. Они все знают. — Нико, послушай, ты хороший парень, но так дальше продолжаться не может, — Вот оно. Вот. Сейчас она скажет, что больше не сможет воспринимать меня нормально. Не сможет находиться рядом, зная, что со мной произошло. Она, ведь, даже подойти ко мне не может. Застыла на пороге, нарочито удивлённо разглядывая узор на одном из цветочных горшков. Вот оно, Нико. Им всем невыносимо рядом с тобой. Невыносимо разглядывать бледное, покрытое художественной росписью лицо, против воли концентрироваться на зеленеющих отметинах, вгрызающихся в шею, невыносимо подойти ближе, боясь испачкать вычищенную до блеска обувь капающей с меня грязью. Это было настолько до нетерпимого абсурдно, что мне на секунду захотелось расхохотаться во всю мощь повреждённых связок. Я никогда не думал, что моя жизнь приведет меня сюда. В этот момент, в котором я, как самый опасный заключённый, заперт в одиночной камере, предоставленный самому себе и медленно уничтожающий каждый сантиметр того, что две недели назад можно было назвать Нико Мойланеном, сижу на принадлежащей всем и никому кровати и боюсь сделать лишний вдох, только бы не спустить уже рычащую и загребающую лапами истерику с прохудившегося поводка, а те редкие посетители, которым одновременно и мерзко и любопытно взглянуть на несчастного, прогнувшегося под гнетом обстоятельств, преступника, все равно не обладают достаточным уровнем смелости, чтобы позволить себе переступить негласную красную черту. Как я оказался здесь? В этой точке невозврата, без малейшей надежды повернуть назад? Я смотрел, как дрожат ее руки, не вымазанные временными цветными татуировками и понимал, что мы с ней находимся за миллионы километров друг от друга, в разных Вселенных и по разные стороны невидимой решетки. Я уже не принадлежал к ее миру… К их миру. Я знал это и раньше, но почему-то сейчас это ранило больше всего. Как окончательный и бесповоротный финал нашей с ней и парнями, истории. Она тряхнула волосами и прочистила горло, видимо, собираясь с мыслями, а затем, глубоко вздохнув, посмотрела на меня, тут же приковывая взгляд к ярким отметинам. Я был почти уверен, что она тут же пожалела о своем решении. Я знал, что выгляжу отвратительно. Успел детально изучить свой обновленный образ в зеркале ванной комнаты, на пару с Другим Нико, знакомясь с вынужденными изменениями. Впалые, покрытые многодневной щетиной, щеки, пара лишних не по годам морщин, отросшие волосы и непривычный даже для меня, взгляд: острый и безжизненный, темный туннель, заканчивающийся глухим тупиком. Ни намека на самый крохотный просвет в глубине бесконечного коридора. Я пытался найти хотя бы какой-то лучик в таких же бесцветных глазах напротив, надеясь, что хотя бы смотрящему на меня из отражения Нико повезло больше, но раз за разом натыкался на такую же выжженную ночную пустыню, которую покинули все до последнего жучка, боясь быть погребенными под многотонными кучами песка. Я был неприятный и кошмарно отталкивающий. Я осознавал это, поэтому для меня не стало неожиданностью увидеть в ее взгляде тщетно скрываемый, почти неконтролируемый страх. Она боялась меня. Того, кем я стал. Может быть, не могла поверить, что я тот самый человек, с которым она вечерами проводила время, сидя на единственном в квартире матрасе, слушая иностранный рок из колонок. Может, думала, как она могла связаться с таким убожеством, когда вокруг целая куча нормальных парней? Она, наконец, отвела глаза, с усилием сглотнув, и вновь заговорила, на этот раз намного быстрее, словно боясь перебить саму себя. — Я, правда, думала, что у нас могло что-то получиться. Мне нравилось проводить с тобой время, — она вновь закашлялась, с трудом вдохнув и ухватившись за край своего пальто. — Все зашло слишком далеко. Мы вечно прятались, никуда не выходили. Ты говорил, что это опасно и может случиться что-то плохое. Если честно, я не совсем в это верила. Мало ли какие трудности бывают у мальчишек. Все через это проходят. Но потом я узнала, что ты в больнице, а несколько дней назад нашли ещё одного парня. Там совсем все плохо, Нико. Изуродован так, что от лица почти ничего не осталось. Каждый день в интернете появляется одна и та же заметка: Помогите установить причастных к этому преступлению. Вы явно кому-то перешли дорогу. И это уже не шутки. Я боюсь за себя, за свою жизнь. Не хочу, чтобы со мной произошло то же самое, что с ним…и с тобой. Я хочу прервать наше общение. Я надеюсь, ты меня поймёшь. На моем месте так поступил бы любой человек… Я уже почти не слушал ее. … «Не хочу, чтобы со мной произошло то же, что и с тобой. То же, что и с тобой…» Я смутно помнил, как она покинула палату. Время для меня будто потекло по-иному, закручиваясь в необычные спирали, изменяя скорость своего бега. Вот она ещё стоит у порога, быстро перебирая пальцами ткань черного пальто, а вот за ее тонкой фигурой с тихим хлопком закрывается дверь и я вновь остаюсь один, словно никого тут и не было. Словно это мой взбудораженный мозг сам дорисовал очертания ее фигуры в надоевшем мне интерьере, будто бы сам хотел привнести частичку нового в эту застывшую декорацию. Я помнил, что меня трясло так, что перед глазами все плыло и раздваивалось. Я с усилием стискивал зубы, надеясь, что через пару часов ещё будет что стискивать, и я не размозжу себе голову, поскользнувшись на белых осколках. Это конец. Это, правда, конец. Они отвернулись от меня все. Один за одним. Разом исчезли в мутной пелене времени, не оставив после себя ничего. Лишь поражающие на смерть слова и кучу вызовов на телефоне. Звонки, десятки сообщений и снова звонки. Сейчас вставало все на свои места, но от этого было ещё невыносимой. Я думал, они пытались сохранить хоть каплю былой дружбы, хотя бы иллюзорно попытаться склеить стеклянную пыль от той, разбитой на куски, чашки. Почему я думал, что они так стараются ради нашего общего прошлого и того безвозвратно расколотого братства? Они же ведь ни разу не пришли… Эта информация никак не могла тихо осесть в голове. Мозг упорно отрицал эти выводы, блокируя их и измельчая, словно ненужную бумагу. В памяти всплывали все моменты, проведенные с ребятами. Их искренняя забота, поддержка, незримая атмосфера уюта и братской любви. Сердце ело само себя, выворачивалось на изнанку, жуя собственные остатки и рыдало кровавыми слезами, упорно отказываясь стучать в срастающихся ребрах. Они не могли меня оставить. Не могли просто вычеркнуть из своей жизни, замуровав меня навеки в больничной палате и с лёгкой душой отвернуться, каждые полчаса посылая ненужные сообщения. Они ведь не оставили Йоэля, не бросили на растерзание своим демонам, не забили его дыхательные пути горьким прахом сожженного прошлого. Ты не Йоэль… Кто ты для них? Просто пацан, которого они знают четыре месяца. Небольшой срок для жертвенной дружбы… Я зарылся носом в пропахшую моим позором подушку и беззвучно завыл, чувствуя, как трескаются сосуды в опухшем мозгу. Больно… Это всё-таки ужасно больно… Я заходился в немых рыданиях, сминая трясущимися пальцами обманчиво чистую простынь. Я видел их. Кучи смердящей грязи, куски местами подгнивающей плоти и бегущей струйками по моим ногам свежей крови… В углу мерзко смеялся Мики. Я слышал его хохот сквозь забитые словами Кристи ушные проходы и всхлипывал ещё сильней, надеясь затушить своей истеричной тишиной его скрипучий гогот. Ты один. Совсем один. Марионетка для достижения целей, бывший друг и бывший парень. Бывший человек с собственными мечтами и желаниями, а теперь просто кусок пережеванного мяса. Я захлебывался сухими рыданиями и молотил кулаками по грязному полу, ощущая, как в ладони впиваются куски битого стекла. Мысли душили меня, водя вокруг моей шеи плотный хоровод, и мне показалось, ещё чуть-чуть и я потеряю сознание под их ежесекундно увеличивающимся давлением. Они вынуждали меня выбрать чью-то сторону, бесконечно дёргая обезумевшие мозг и сердце в разных направлениях, заставляя в бессилии биться головой о холодные стены. Я не знал ответ. Не знал, что должен выбрать и не был в состоянии делать этот выбор, лишь промывал безостановочно текущей кровью слёзные каналы, наблюдая в пыльное и треснувшее окно, как зелёная радужка постепенно окрашивается в красный, и мечтал, что однажды на мои пекущие раны будет капать не вязкая алая жидкость, а настоящие соленые слезы. *** Я тщетно пытался выплыть. Хватал повреждёнными лёгкими воздух и погружался обратно, чувствуя, как макушку придавливает чья-то рука. Я делал рывок за рывком, безуспешно пытаясь урвать себе ещё хоть пару запасных секунд, но давление становилось сильней, погружая меня все глубже и глубже в непроглядный мрак. Силы были на исходе, и я понимал, что ещё немного и вода наполнит горло, заставляя меня раз за разом глотать солёную воду. Я распахнул глаза, надеясь различить хоть что-то. Белки тут же залило ярко-красной жидкостью и я пару раз моргнул, стараясь избавиться от невыносимого жжения. Кровь. Много крови. Галлоны обжигающей жидкости, забивающейся в ноздри и уши, липнувшей к перепачканной одежде и покрытой мурашками коже. Словно кто-то одним махом перерезал переплетения вен, вынуждая их заходиться в безудержном плаче. Я чувствовал боль. Мои собственные вены саднили и пекли, и я машинально зажимал запястья пальцами, в попытке остановить вязкий поток. Мне было страшно. Дикое чувство одиночества и безысходности заполняло мою грудную клетку, вместе с начинающей просачиваться внутрь кровью. Я не хотел умирать. Я не был готов вот так просто утонуть, одинокий и забытый всеми, придавленный рушащимися белыми стенами палаты, постепенно приобретающими более подходящий им красный оттенок и своими собственными стеклянными стенами, не оставляющими мне теперь и капли воздуха. Я поднял голову, наблюдая, как Он приоткрывает беззубый рот, из которого ручьем льется красная жижа и хрипло воет, сжимая в свободной руке выдавленный глаз. Я закашлялся с новой силой, одновременно вдыхая его гнилые слюни и дернулся сильней, из последних сил пытаясь разглядеть его черты. Полностью обезображенное лицо резко перекосило на одну сторону, и Он царапнул отслоившимся ногтем по щеке, заставляя куски кожи один за другим отделяться от мяса и падать в жидкость, постепенно идя на дно. Я заорал, ощущая, как кружится голова, и сознание постепенно покидает меня. Я не знал, кто это. Я не был уверен в том, что знаю ответ. Голодающий мозг уже не был способен выдать подходящую версию, но я упрямо не закрывал глаза, запоминая каждую мелочь. Перед тем, как окончательно захлебнуться, я успел осознать лишь одно. Кто бы это ни был, мне совсем его было не жалко. Я дернулся от громкого стука и открыл глаза, делая прерывистый вдох и закашлявшись. На секунду я подумал, что то, что я слышал, было последним стуком моего разобранного на куски сердца, и автоматически поднес ладонь к груди, ощущая, как с той стороны учащенно бьётся несломленный моторчик. Я всё ещё был жив, хоть и ощущал липкую кровь, комками прилипшую к стенкам гортани, и противный привкус чьей-то рвоты, камнем осевший во рту. Захотелось выплюнуть язык и кислотой промыть каждый миллиметр провонявшей кожи, только бы избавиться от кошмарного послевкусия. Я медленно открыл глаза, встречаясь взглядом с ещё больше исхудавшей и посеревшей мамой. Она молча наблюдала, как я тянусь подрагивающей рукой к оставленному на столе блокноту и вывожу еле слушающимися пальцами такую необходимую мне сейчас фразу: «Забери меня домой. Я больше не могу здесь находиться». После пыталась спорить, указывая мне на мои ещё не сошедшие синяки, действующее сотрясение мозга и незажившие ребра. Но я упрямо стоял на своем. Мне здесь не место. И в конце-концов она сдалась, наверное, понимая, что от нее, по итогу, ничего не зависит. Я сам вправе принимать такое решение и уже все для себя решил. Мне здесь не место. Не место среди засыпающих меня камнями стихийных обвалов. Не место на пропахшей чужой и моей собственной физической болью больничной кровати. Я не должен был сидеть под обжигающими кожу струями, которые плакали слезами предыдущих узников. Я хотел оборвать все путы, связывающие меня с этим местом, оставить позади этот перевалочный пункт и его незримых обитателей. Хотел увидеть, как захлебывается своим отчаянием Мики, не в состоянии переступить этот порог. Я надеялся расстаться с ним здесь раз и навсегда. Бросить его на растерзание выползающей по ночам темноте и представлять, как она неспешно обгладывает его плоть, смакуя каждый кусочек. Я хотел покончить с ним раз и навсегда, надеясь, что он всё же не сможет проползти следом. Я видел, как он корчит рожи за ее спиной, пока она тихо переговаривалась с пришедшим доктором, протягивает к ней липкие пальцы, оставляя на ее лодыжках кровавые следы. Неужели она ничего не замечает? Доктор Халонен то и дело кидал на меня удивлённые взгляды, но мне было уже все равно. Я не собирался оставаться здесь больше ни секунды и уже мысленно прикидывал, сколько сил у меня уйдет, чтобы без посторонней помощи добраться до машины. Я не хотел думать о том, как выйду в переполненный людьми коридор и буду делать шаг за шагом, заставляя себя передвигать многокилограммовыми ногами и, опустив глаза в пол, бояться, что кто-то случайно меня заденет. Я знал, что не справлюсь. Не важно, сколько раз я повторю себе, что опасности нет, но навсегда вытатуированный на обратной стороне ушной раковины полный отчаяния немой крик Другого Нико будет свидетельствовать об обратном. Мнимое ощущение безопасности утонуло в том холодном сентябрьском ливне и растеклось безразличными лужами по серому асфальту. Я должен был попытаться выбраться. Это пространство в пятнадцать метров с каждой секундой засасывало меня все глубже и глубже. Я чувствовал, как из последних сил хватаюсь кончиками пальцев за скользкий уступ, считая бесконечно долгие секунды до возможного спасения. Голодная Черная дыра, уже разинувшая свою пасть, подбиралась все ближе, и я понимал, что просто умру здесь. Она высосет из меня все соки, вытерев губы моим иссушенным телом, и отдаст остатки на развлечение Мики. Повторного развлекалова я не выдержу. Доктор протянул мне лист бумаги и ручку, спрашивая, точно ли я осознаю все последствия такого скоропалительного решения. Мое восстановление ещё не закончено, и он бы рекомендовал мне побыть в больнице ещё несколько недель. Я резко выдернул бумагу из его пальцев, на секунду столкнувшись с вынырнувшим из синих глубин темным существом и отвёл глаза, почти не глядя ставя свою подпись. Если бы я только мог отказаться от своих воспоминаний, стереть всю боль и страдания, просто поставив несколько закорючек, и наблюдать, как они расступаются передо мной, пока я неуверенно иду к выходу, придерживаясь одной рукой о стену. Я замедлился у самого порога, слыша, как с той стороны зеркала бьётся Другой Нико, умоляя не оставлять его. Мы все теперь сидим по своим клеткам, безнадежно пытаясь проломить головой непробиваемое стекло, при этом рыдая в свою улыбающуюся маску. Я понимал, что отдаю его на расправу облизывающемуся в предвкушении Мики, но не мог ему помочь. Мы теперь каждый за себя. Я несмело дотронулся до дверной ручки и опустил голову, пытаясь делать спокойный вдох и выдох. Хотелось просто закрыть глаза и вновь открыть их, когда я уже буду в своей комнате. Один. За плотно закрытой дверью. Не ощущая, как спину прожигают чьи-то взгляды. Вдохнув пыльный воздух палаты самый последний раз, я дёрнул ручку на себя, покрепче сжав сумку и решив не оборачиваться. Я верил в то, что, как только услышу стук закрывшейся двери за своей спиной, смогу, наконец, сказать себе, что все кончено. Монстры останутся вопить, замурованные внутри многоразовой ловушки, без шансов когда-либо покинуть ее, а я смогу попытаться собрать себя воедино, надеясь, что все нужные части пазла целые и невредимые. Ещё никогда обычные сто метров не казались мне дистанцией, длиной в бесконечность. Я шел очень медленно, считая шаг за шагом, то и дело оступаясь и сильнее прижимаясь к стене. Мама вздыхала где-то сзади, но подойти не решалась, и я был благодарен ей за ту мнимую свободу, которую она пыталась мне дать. Я ощущал себя в туннеле, полностью заполненном водой. Звуки долетали до ушей, будто сквозь толстый слой ваты, а время замедлилось до невозможности. Рядом проплывали редкие люди, я смутно видел их очертания, но они исчезали прежде, чем я мог бы сконцентрировать на них внимание. Наверное, это было и к лучшему. Краем глаза я видел, как постепенно становится больше крохотная яркая точка и старался идти быстрее, тут же сбиваясь со счета. Сто шагов… Двести… Триста… Я вышел на улицу, машинально прищурившись от ударившего в глаза яркого света и передернулся, ощутив, как под куртку тут же заполз холодный ветер. Все было по-другому. За ту неделю, что я провел взаперти, воздух, словно приобрел другой вкус, оседая в носу и на языке пресной ватой. Сентябрь сменился искаженным октябрём, безликим и непривычным. Я не узнавал природу вокруг, не мог различить лица людей, и мне казалось, я смотрю на окружающий меня мир сквозь потрескавшиеся линзы. Это больше была не моя реальность. Мама открыла передо мной задние двери и я осторожно сел внутрь, сдерживая болезненный стон. Она должна думать, что все хорошо. Что все приходит в норму, и скоро все будет как прежде. Водитель посмотрел на меня через зеркало заднего вида и, едва улыбнувшись, кивнул, плавно трогаясь с места. — Нико, это Аймо, я рассказывала тебе о нем. Помнишь, дорогой? — голос мамы слегка дрожал и она нервно переводила взгляд с меня на него, безостановочно облизывая губы. Я коротко кивнул в ответ, избегая смотреть ему в глаза и быстро перевел взгляд в окно, машинально обхватывая себя руками. Мама завела бодрый разговор, постоянно оборачиваясь ко мне и спрашивая: «Да, сынок?». Я понятия не имел, о чем она говорила, но кивал головой, как китайский болванчик, думая лишь о том, смог ли Аймо все понять без слов по моему поведению? Я сжимался в комок каждый раз, когда он посматривал на меня и прятал глаза под отросшей челкой, глупо надеясь, что если я его не вижу, то и он не сможет меня увидеть. В детстве это казалось безумно логичным, сейчас мне хотелось, чтобы это работало так же. Просто закрыть лицо ладонями и верить, что мир тебя никогда не найдет… Я смотрел, как за окном один за другим проносятся одноэтажные дома и машинально сжимал пальцами вибрирующий в кармане телефон. Я не понимал, почему за все время так и не выключил его полностью, просто нажав на маленькую кнопку? Почему позволял бить по нервам, разряжая и без того напряжённый мозг? Я же все для себя решил. Я провел ладонью по подбородку, прикусив губу, и вновь бездумно кивнул в ответ на мамины слова. Что-то было не так… Телефон вновь ожил, сообщая о входящем вызове. Я прикрыл глаза, нащупав зелёную кнопку, и замер, не в силах сделать одно — единственное движение. … " Не хочу, чтобы со мной произошло то же самое, что и с ним… И с тобой…» То же самое, что произошло с ним… Я резко распахнул веки, вжавшись в сидение. Как я мог забыть об этих словах Кристи? … " Несколько дней назад нашли ещё одного парня. Там совсем все плохо…». На меня внезапно накатил дикий страх, захватывая собой каждую клеточку и проделывая в вывернутом наизнанку сердце ещё одну дыру. Что, если это кто-то из ребят? Что, если Мики все же добрался до них, решив, что произошедшее со мной сошло ему с рук? Что, если охренел от безнаказанности и похитил кого-то так же, как меня, проделав с ним те же ужасные вещи? Что, если поэтому они и обрывают мой телефон? Я почувствовал, как дыхание сбивается, заставляя меня все чаще глотать необходимый кислород, и постарался взять себя в руки, ощущая на своей коже пронизывающий мамин взгляд. Нужно успокоиться. Нельзя давать ей ни малейшего шанса заподозрить, что что-то не так. Она станет наседать с расспросами, и я не был уверен, что смогу контролировать свою истерику. Вдох — выдох… Вот так… Если бы что-то действительно случилось с парнями, Кристи бы знала об этом. Она, ведь, сказала, что общалась с Йоонасом и он бы точно сообщил ей о произошедшем. А может, и не сообщил бы… Кристи была для него чужим человеком и очень маловероятно, что он стал бы делиться с ней такими подробностями. Он был, как никто, предан братству, стоял горой за каждого и пытался защитить тех, кто ему дорог. Он бы не стал предавать огласке такую ситуацию. А что, если… Я сжал пальцами сидение, опуская голову и всматриваясь в рисунок на своих кроссовках. Йоэль… Внутри все похолодело от этой мысли. Что, если это Йоэль? Я крепче стиснул в кармане телефон, ощущая, как из лёгких выкачивают воздух. — Сынок, ты в порядке? — Голос мамы неприятно резанул по ушам, и я быстро кивнул, не поднимая голову. Что, если он тогда пошел к Мики? Почему я об этом не подумал? Почему упустил это из виду? Так зациклился на своих переживаниях, так старался заблокировать все и всех, скрыться от себя и своих кошмаров, что проигнорировал очевидное. В голове ярко вспыхивали одна за другой картинки, напоминая о событиях многонедельной давности. Вот Мики снова и снова сигналит под окном, выкрикивая те ужасные фразы, попутно заходясь пьяным гоготом. И в тот же момент я вижу, как меняется выражение лица Йоэля: от настороженного до искаженного гневом и неконтролируемой яростью. Я помнил, как едва успел перехватить его у порога, всерьез испугавшись, что он может выйти и наломать дров. В ту секунду он не осознавал свои действия, поддавшись эмоциональному порыву, и я понимал, что эта импульсивность до добра его не доведет. Он не выстоит в одиночку против Мики и его дружков. Как я мог отпустить его тогда? Тихо накрыться одеялом и внушать себе, что ничего не происходит? Я же видел его взгляд… Я посмотрел в окно, пытаясь оценить оставшееся до дома расстояние. Хотелось открыть дверь и просто вывалиться на трассу, цепляясь побелевшими пальцами в вибрирующий мобильник. Мне нужно было написать Йоонасу. Или Олли. Или Томми. Хоть кому-то, кто скажет мне правду. Но не здесь. Не в этой двигающейся с черепашьей скоростью машине. Где-нибудь, где я смогу закрыв за собой дверь, плавно сползти на пол, не скрываясь за опостылевшей маской с пришитыми к ней словами: " Я в полном порядке». Где-то, где я смогу не сдерживать свои эмоции, и прижав ладони ко рту, тихо всхлипывать. Они должны ненавидеть меня сейчас. Это все произошло из-за меня. Только я был виноват в случившемся и никто больше. Я не остановил его, не удержал, а сейчас ему приходится расплачиваться за мои глупость и эгоизм, валяясь в такой же неприветливой одиночной палате, ежесекундно всхлипывая от изнуряющей боли. Я едва дождался, пока машина притормозит напротив дома на углу улицы, и, распахнув дверь, неуклюже выбрался из салона, проигнорировав предложение матери о помощи. Я не мог больше тратить время зря. Сделав пару медленных шагов, я остановился перед ступеньками, занеся руку над перилами. За моей спиной хлопнула дверца автомобиля, и я вздрогнул, вдруг четко услышав родившиеся здесь полторы недели назад и теперь кружившие над молчаливым крыльцом слова Мики: — Не хочешь выйти и составить нам компанию? Мы с парнями, конечно, поймём, если ты откажешься, но вот бедняга Йоэль заскучал уже не на шутку… Я сжал зубы и мотнул головой, пытаясь прогнать неожиданное воспоминание. Внутри с ускоренной силой начинала биться вылупившаяся истерика, смешиваясь с накатывающей волнами тревогой, и я не знал, куда от нее деться, чувствуя, как мозг начинают заполнять новые видения, а визгливый голос Мики пощипывает барабанные перепонки. — Услуга за услугу, — пропел Мики, едва сдерживая восторг. — Ты едешь с нами и отдаешь свою мобилу, мы не убиваем Йоэля. Готов пожертвовать своей задницей за него? Я прикрыл глаза, разрываясь между желанием занести ногу над ступенькой и сделать первый шаг и тем, чтобы попятиться назад, ковыляя отсюда как можно быстрей. Я не ожидал эти флэшбэки. Не ожидал, что они накроют меня с головой так сильно, что я едва буду успевать переводить дыхание, до боли цепляясь в железную опору. Я думал, я оставил их позади. В безмолвной палате госпиталя за многие километры от этого места. Утопил под ледяными струями в ванной комнате и порезал на части окровавленными кусками зеркала. Запер за светлой дверью, с упоением слушая, как они скребутся в деревянную поверхность. Я не думал, что они последуют за мной сюда. Проползут на четвереньках по пыльной дороге, стесывая колени о грязный асфальт. Сдавят сильными руками грудную клетку, мешая сделать вдох. Я не был готов… Почему я думал, что их не будет здесь? Что они не найдут дорогу? — Нико… Ты в порядке? Я не услышал, как она подошла. Не понял, когда звуки ее дыхания смешались со зловещим шепотом Мики и застали меня врасплох. Я прерывисто вдохнул, пытаясь ослабить тиски и коротко кивнул, не смотря в ее сторону. Так было легче притвориться, что она не стоит рядом на расстоянии вытянутой руки и в любой момент может дотронуться до моей, пропахшей той ночью, куртки. Я вдохнул ещё раз, а потом занёс ногу над первой ступенькой, делая неуверенный шаг. И ещё один. И снова. Оказаться внутри было даже тяжелее, чем снаружи. Темный и пыльный коридор тихо смотрел на меня пустыми глазницами, и я схватился за стену, ощутив, как в грудь бьют все новые воспоминания. Страх… Я чувствовал его привкус на языке. Его горький запах, проникающий множеством пуль в до сих пор незатянувшиеся раны. Я снова дышал им. Безнадежным ужасом. Не за себя. За Йоэля. Десятки раз набранный номер, так легко отскакивающий от пальцев, тишина в ответ и застрявший в горле панический крик. Он у них. Один. В окружении голодных ублюдков. Я сглотнул, неуклюже стаскивая ботинки. Его здесь не было. Ни тогда, ни сейчас — Ты голоден, сынок? Я не готовила ничего все это время. Одни бутерброды. Могу что-то по-быстрому приготовить. Поужинаем вместе, как раньше. Я качнул головой, хватаясь за перила лестницы, ведущей на второй этаж. Я уже давно не хотел есть. Желудок тихо умер в конвульсиях через пару дней моего пребывания в больнице, и я был ему за это благодарен. Сражаться ещё и с ним у меня не было никаких сил. — Ты так похудел, — донеслось мне в спину, и я лишь покрепче сжал перила, двигаясь вперёд. Меня уже не заботил мой внешний вид. Я знал, что выгляжу ужасно, но Другой Нико выглядел не лучше. Я провел так много долгих минут перед зеркалом нашей ванной комнаты, пристально разглядывая свою новую версию, что начинал забывать, как выглядела старая. В сущности, это было уже не важно. Предыдущая версия мирно покрылась паутиной в потрескавшемся коконе, и вытащить ее обратно я бы уже не смог. Окружающим придется привыкать ко мне. Я остановился перед дверью в свою комнату, завороженно разглядывая малейшие чёрточки на светлой поверхности. Снова светлой. Обжигающе белой. Выедающей глаза и остатки разума. Я ведь стремился сюда. В искаженное двумя неделями отсутствия спокойствие. В ностальгическое ощущение уюта и убаюкивающего одиночества. Эта комната была уже не моя. Растерзанная, полная боли, страданий и навсегда въевшихся в мозг ассоциаций. Общая с моими кошмарами. Иллюзорный изолятор. Камера смертника. Я толкнул дверь, чувствуя, как изнутри повеяло холодом. Окно было закрыто, но я ощущал, как из углов доносится ледяное дыхание десятков, сотен обезображенных Мики. Он был здесь. Он и ещё много таких же, как он. Почему я думал, что он не последует за мной? Что не сможет прогрызть дыру в больничной двери, ковыляя на сломанных конечностях? Отслеживая нужный путь по льющим из моих ран потокам невидимой крови. Он нашел меня. Нашел уже давно и никогда не отпускал, дёргая за едва ощутимый поводок, временами притягивая ближе, чтобы насытиться. Я сполз по двери, уставившись в одну точку, рядом с моей кроватью. Клонившееся к закату солнце, едва пробивалось сквозь плотно закрытые жалюзи, но в комнате все-равно было светло из-за белоснежных, раздражающих стен. Оказывается, я никуда не убежал. Лишь сменил одну клетку на другую. Я подтянул колени к груди, опуская на них голову и прикрывая сухие глаза. Ты ничего не изменишь, Нико. Не сбежишь и не спрячешься. Не сможешь убежать от того, кем являешься и кого носишь внутри. Это бессмысленная игра. Ты так и не понял? Я издал тихий всхлип, закрывая голову руками, и вздрогнул, снова почувствовав знакомую вибрацию. Почему они все просто не могут оставить меня в покое? — Я волнуюсь за него, Аймо. Он так изменился. Абсолютно не идёт со мной на контакт. Ты ведь и сам видел. Голос доносился будто из глубины заполненного водой колодца. Он то затихал, превращая слова в неразборчивый шепот, то повышался до недопустимых пределов, позволяя мне расслышать все четко. — Я тебе говорил, нужно переезжать. Давай выставим дом на продажу. Покупатели быстро найдутся. Я ударился затылком о стену, ощущая, как белизна впитывается в кожу. Я хотел выбраться отсюда. Бессовестно хотел оставить все здесь и забыть, стерев при этом половину воспоминаний. Переехать в маленький домик где-нибудь в Лапландии подальше от посторонних глаз и начать все заново. Только я и я. Столько, сколько потребуется. Вдыхать чистый, холодный воздух без примеси страха и отвращения, не говорить ни с кем и перекрасить все в черный, а лучше просто вылить краску на вертикальную поверхность, наблюдая, как она стекает вниз и засыхает неровными пятнами. Выблевать предыдущую версию себя и увезти все зеркала. В том доме не будет места ни для одного Нико, кроме меня. — Я согласна с тобой, но он не захочет переезжать. Ясно дал это понять. Аймо, я пыталась, но он и слушать не хочет. — Что он боится здесь оставить? Колледж? Друзей? Найдет новых. Он потеряет гораздо больше, если останется. Голоса притихли, очевидно боясь, что могут быть услышаны и я не мог больше различить ни слова, но мне и не было это нужно. Я безумно хотел уехать отсюда. Хотел захлопнуть за собой дверь и бежать прямиком на Север. Босиком. По опавшим недавно листьям. Но в то же время ощущал, как что-то держит меня здесь, дёргая за невидимую ниточку, насильно привинчивая к этому городу. Раньше я не понимал, что именно, а точнее, просто не хотел признаваться себе в этом. Запихивал нежеланные мысли на самое дно сумки, укутывал одеялом и придушивал подушкой, но сейчас они настырно ползли во все щели, отдавая вибрацией изнутри моего кармана. Я знал ответ «почему». Я знал точно «что». Йоэль… Это имя теперь отдавало разрушающей остатки сердца дрожью, невыносимой тоской и неконтролируемым ужасом. Я не мог объяснить это, но знал, что ему больно. Ощущал его страдания, пропитывающие меня до кончиков волос и прикусывал язык, стараясь отвлечь физической болью душевную. Рука сама по себе тянулась к карману, нащупывая телефон, и непослушные пальцы быстро разблокировали уже давно темный экран. Было загадкой, как мобильный до сих пор функционировал, лишившись питания на продолжительное время, но, наверное, мы в этом были похожи. Мне тоже не требовалась подзарядка, чтобы хоть как-то функционировать. В глаза ударил резкий свет и я прищурился, выдохнув сквозь зубы. Оказывается, за окном уже стемнело, и комната погрузилась в приятный глазу мрак. Я и не заметил, как быстро прошло время. Десятки пропущенных звонков, целая куча сообщений… Я не стал их открывать, лишь на секунду задержав палец над тем, которое пришло от Йоэля. Последнее сообщение. 29 сентября. Позавчера… Захотелось курить. Достать из пачки все сигареты и скурить одну за другой, разбавляя мрак белесым дымом. Я вдохнул и закашлялся, отчётливо ощутив в носу запах сигарет Мики. Нет. С курением было покончено раз и навсегда. Как и с тем, кем я когда-то был. Я боялся открывать это сообщение. Меня до ужаса пугала дата в углу экрана. 29 сентября. " Несколько дней назад нашли ещё одного парня. Там совсем все плохо»… Мог ли он написать эту смску как раз перед тем, как пошел к Мики? О чем он думал, быстро набирая неизвестный мне текст, бегая пальцами по маленьким буквам? Писал о том, как ему трудно будет теперь взглянуть мне в глаза, зная о том, что со мной сделали? О том, как он ненавидит сам себя за то, что втянул меня во все это и умоляет простить его за то, что уже совершил, и то, что только собирался? Я прикрыл глаза, сильнее сжимая телефон. Почему-то мне казалось, что именно о последнем он и писал. Я видел, как он сидит на полу в своей комнате, нервно затягиваясь и делая глоток за глотком, в отчаянии отправляя очередное смс. Почему он всегда должен себя во всем винить? Я распахнул веки и глубоко вдохнул, пытаясь взять себя в руки. Быстро открыл телефонную книгу и, не останавливаясь, пролистал все контакты, запнувшись на номере Йоонаса. Это было то, что нужно. Я открыл пустое окошко для сообщений и замер, уставившись в чистый квадратик. Руки тряслись, и я едва не выронил телефон. Не было смысла лгать себе. Я боялся. Боялся выходить на связь, давать о себе знать. Я не хотел вновь позволить себе просочиться в реальный мир. В тот, который пережевал меня и выплюнул. Мне нужно было одно. Знать, что это не он. Что это не кто-то из ребят. Я прикусил губу и быстро набрал пару слов, которые в данный момент интересовали меня больше всего. Я никогда не думал, что от каких-то трёх слов, складывающихся из десяти простых букв, в прямом смысле, будет зависеть моя жизнь. Я знал, что если это Йоэль, то это, и правда, конец всего. — Что с Йоэлем? Я нажал «отправить», не позволяя себе передумать и плотнее вжался в стену, запрокинув голову и уставившись в потолок. Она снова ползла ко мне, обнаружив меня и здесь, чертила неаккуратные линии на потолке, складывала из них все новые узоры и плавно спускалась вниз, касаясь моих волос черными когтями. Я никогда не выберусь. Я хотел быть уверенным, что хотя бы он выберется. Телефон завибрировал, оповещая о входящем сообщении. Я вздрогнул и опустил голову, позволяя темноте пробираться под ворот куртки, обдавая кожу холодом. Новое входящее. Отправитель Йоонас Порко. Я запустил пальцы в волосы, заставляя темноту разжать хватку и нажал на сообщение. Мне нужно всего несколько слов. Пусть это будет не он и не кто-то из вас. Пусть это будет лишь ужасное совпадение. Пожалуйста, Йоонас. Пожалуйста. — Нико, как ты? Я был в больнице. Мне сказали, что ты выписался. Можно я позвоню? Или приеду? Нам нужно все обсудить. Я сжал зубы, ударяясь затылком о стену. Я боялся этого. Боялся любой связи. Шанса быть обнаруженным. Что же ты делаешь, Йоонас? Как ты не понимаешь? Мне просто нужен ответ. Я провел ладонью по лицу и, выдохнув, вновь начал печатать. — Он в больнице? Ответ пришел почти незамедлительно. — Кто тебе это сказал? Нико, я сейчас позвоню, хорошо? Меня прошибло холодным потом. Ты хотел подтверждения, Нико. До этого момента, наверное, я не осознавал в полной мере, как сильно боялся услышать ответ. Казалось, меня с размаху ударили чем-то тяжёлым по голове, расфокусировав зрение и помутив сознание. Это не правда. Кристи говорила не про него. Нет. Я ощутил, как паника вновь поднимает свою голову и впился ногтями в ладонь. Он пошел туда из-за тебя. Пошел искать месть там, где мог найти лишь смерть. Пошел восстанавливать справедливость, будучи несправедлив к себе. Как ты мог его отпустить? Свое спокойствие оказалось дороже чужого. Ты ведь знал, насколько Йоэль импульсивен. Я почувствовал, как телефон вновь вибрирует и сжал его крепче, боясь открыть сообщение. Йоонас должен меня винить. Должен сказать мне, как я эгоистичен. Обязан ткнуть носом в эту непростительную ошибку, вытереть руки влажными салфетками после общения со мной. Именно это он и должен написать, разве нет? — С Йоэлем все хорошо. Он дома. Я сижу рядом с ним. Он сейчас спит. Нико, послушай. То, что произошло… Тебе нужно было сразу все рассказать. Почему ты молчал? Неужели ты думал, что мы могли бы отвернуться от тебя, узнав правду? Я не мог больше. Это было выше моих сил. Йоонас, неужели ты не понимаешь, что я едва могу продолжать этот корявый диалог, зная, что ты в курсе всего? Почему ты просто не сделаешь вид, что ничего не произошло? Я прикусил губу, нервно стуча пальцами по экрану. Это не могло быть простое совпадение. Я не верил в совпадения. Кто угодно, но только не я. Кристи сказала: «Несколько дней назад нашли ещё одного парня». Если это не Йоэль, это мог быть только один человек. Тот, кто сейчас скреб по моему стеклу отросшими когтями и скалил редкие зубы, пытаясь пробраться внутрь. Тот, кто преследовал меня в кошмарах до и после, сжимая мои запястья до хруста костей. Тот, кто не давал мне дышать, забирая такой ценный кислород. Я знал, что не смогу долго прятаться от него за тонким оконным стеклом собственной спальни. Я слышал, как оно трясется и хрустит под его весом, и видел его изломанную тень, танцующую на белой стене. Я должен был быть уверен до того, как он проберется внутрь и поселится здесь навсегда. — Это Мики? В больнице? Я сам не успел понять, как эти слова оказались заперты по ту сторону экрана. Он на секунду погас, а затем в зрачках отпечаталось всего две буквы. «Да». Не знаю, какую эмоцию я яснее ощутил в тот момент. Дикое облегчение или сносящий крышу страх. Это Мики. Это он, а не Йоэль или кто-то из остальных ребят, сейчас прижимает своей задницей светлые больничные простыни и пьет полезный коктейль через трубочку. Мне не было его жалко нисколько. Ни на один крохотный миллиметр. Я наблюдал, как он медленно втискивается внутрь спальни, капая кровью на белоснежный палас, пропуская за собой склизкую темноту, и отчаянно радовался, что он, наконец, получил по заслугам. Я не помнил, сколько раз я представлял этот момент, лёжа в агонии в своей кровати, пытаясь сдержать болезненный стон и считая секунды до рассвета. Мечтал, чтобы он почувствовал, как это, когда твои внутренности раз за разом вынимают, забывая вернуть обратно, и хотел, чтобы однажды кто-то спас меня. Просто пришел и вырвал из нескончаемого мрачного круговорота. Мой личный супергерой. Я боялся за него. Боялся за этого темного рыцаря Готэма, так бесстрашно принесшего себя в жертву уродливому Джокеру. Я не знал, что с ним теперь будет. Судя по всему, полиция не была в курсе того, кто был причастен, раз искала свидетелей, но вдруг они всё-таки найдутся. Меня вновь бросило в холод, и я глянул в телефон, собираясь написать Йоонасу. Одно новое сообщение. Я так погрузился в свои мысли, что даже не почувствовал вибро. — Нико, я не представляю, что ты сейчас чувствуешь. Но, пожалуйста, не думай, что ты должен справляться с этим в одиночку. Я постоянно спрашиваю себя, почему я не понял раньше? Почему не увидел, что тебе нужна помощь? Только не вздумай закрываться в себе. Дай нам помочь. Поверь, мы сможем это преодолеть. Я закрыл глаза, не в состоянии продолжить чтение. Что бы ты сейчас не говорил мне, Йоонас, мне было бы намного легче, если бы тебе совсем не пришлось писать мне все это. Если бы я точно знал, что ты пребываешь в счастливом неведении, и эта тайна останется со мной навсегда. Мне было стыдно даже думать о том, что ты знаешь. Даже просто представлять, как ты стоишь по ту сторону экрана, выкуривая одну сигарету за другой, и в напряжении смотришь в экран своего телефона, надеясь получить хоть какой-то ответ. Не был готов к этому ответу, Йоонас. Только не сейчас. Я узнал все, что хотел. Вы в порядке, и о большем, сейчас я просто не в состоянии думать. Я открыл новое сообщение, чувствуя, как боль вновь закопошилась под футболкой, напоминая о своем существовании, и сцепил зубы, пытаясь не обращать на нее внимание. Одно сообщение. Это все, на что я сейчас был способен. — Дай мне время, Йоонас. Я не могу пока… Не могу выходить на связь, не могу говорить об этом. Возможно потом, но не сейчас. Просто дай мне время. И присмотри за ним, Йоонас. Не дай ему вляпаться ещё куда-нибудь. Кристи сказала, свидетелей нет. Их и не будет. Все будут молчать. И я буду. Я никогда не подтвержу, что он был частью всего этого. Сообщение улетело с тихим звуком, и экран вновь погас, оставляя меня в кромешной тьме, один на один с моими монстрами. Они мерзко хихикали, танцуя на белой стене и по-хозяйски устраивались на моей кровати, заворачиваясь в простыни. Телефон издал ещё один сигнал и затих, потеряв, наконец, сознание от долгой головоломки. Я очень хотел сделать то же самое. Просто выключиться и больше не чувствовать ничего. Я видел, как они корчат гадкие рожи, играя в прятки со своей тенью, и не знал, как их уничтожить. Как заставить их замолчать, навеки впечатавшись в белую краску. Их голоса становились все отчётливее, и я беззвучно завыл, размахнувшись и кинув в них один из лежащих на полу комиксов. Они увернулись, и журнал с громким стуком упал на пол, распушив страницы. Все было бессмысленно. Они продолжали отражаться в белесом зеркале и я прикрыл глаза, со вздохом обхватывая себя руками. Я не выберусь. Я навсегда застрял в туго обхватившей меня со всех сторон клетке и позволил им пробраться внутрь. В доме царила глубокая тишина, и я прислушался, надеясь различить хоть какие-то звуки внизу. Дом, казалось, полностью вымер. Ни эха маминых шагов по узкому коридору, ни тени разговора между ней и Аймо. Ничего. Лишь мое учащенное дыхание и смех карикатурных фигур в когда-то принадлежавшей мне спальне. Я открыл глаза, натыкаясь взглядом на разбросанные по стене тени. Они облепили место над изголовьем дивана, как маленькие мушки, слетевшиеся на свет, и мне захотелось смахнуть их, прогнать, перекрасить стену, испачкать ее потоками другой краски лишь бы не дать больше им возможности выделяться на светлой поверхности. Я нахмурился, вспоминая, остались ли запасы краски в кладовой. Пару месяцев назад мама закупила несколько банок, собираясь освежить стены в коридоре, но в итоге отказалась от этой затеи, решив, что все, по итогу, не так плохо. Я очень хотел верить, что они ещё там. Все это время ждали своего звёздного часа, пылились на тесных полках, чтобы осесть неровными пятнами на стенах моей комнаты. Я тяжело поднялся с пола, придерживаясь рукой о стену и шипя сквозь зубы от нахлынувшей боли. Она сковывала движения, не давала пошевелиться как следует, оставляла отметины от зубов на ногах и толкала в спину, сбивая с пути. Не такая сильная, как той ночью, не достаточно голодная, как в больнице, она играла со мной, пытаясь просто развлечься. Она выматывала меня, высасывая последние силы, но я не собирался сдаваться, упорно делая шаг за шагом. Коридор встретил меня ожидаемой тишиной. Я задумался, пытаясь припомнить, слышал ли я голос мамы или ее робкий стук в мою дверь? Я этого не помнил, но, скорее всего, я просто слишком был погружен в свои мысли, чтобы придать этому значение. Голова начинала плавно кружиться и я схватился за перила покрепче, намереваясь преодолеть лестницу. Один шаг, два, три. Определенно спускаться все дальше вниз мне в последнее время было намного легче. Я знал, что должен сопротивляться, но иногда мне казалось, что если я разожму хватку, ощущение свободного падения мне понравится больше, чем вечная борьба. До двери кладовой я добрался почти без происшествий, лишь пару раз запнувшись о неаккуратно скинутую обувь. Банки с краской обнаружились тут же, стоило мне отодвинуть ящик с инструментами. Я наклонился и взял две штуки, захватив нож и проехав ладонью по шершавой стене. Дорога назад казалась намного длинней. Руки оттягивал вес банок, заставляя меня часто останавливаться и резко выдыхать, боясь рухнуть прямо посреди темного коридора. Ребра нещадно болели, а ноги подкашивались, но я ни на секунду не подумал о том, чтобы бросить все и отказаться от своей затеи. Мне нужно было заставить их замолчать, заставить их утонуть в луже собственной красочной рвоты и не дать им больше места для существования. Я сбежал из больницы, надеясь, что они оставят меня в покое. У них был шанс найти себе другую жертву, а теперь придется объяснять по-плохому. Я ткнул дверь локтем, со стуком захлопнув ее за собой. Они были на прежнем месте. Приветствовали меня тихим колыханием занавесок и монотонным шипением, пытаясь дотянуться до меня длинными руками. Я тяжело выдохнул и осел на пол, поставив банки перед собой. Меня трясло больше, чем раньше, и ужасно хотелось просто лечь и, закрыв голову руками, заснуть под шум собственного дыхания, но я не мог выключиться. Они подбирались все ближе, и я вновь чувствовал их холодные пальцы под моей одеждой, касающиеся кожи. Я вцепился в нож и с силой подцепил им крышку на одной из банок, резким движением потянув ручку на себя. Раздался противный скрежет и я поморщился от этого звука и от лёгкого прикосновения к моим волосам. Я больше не мог это вынести. Я хотел покоя. Мирной давящей на уши тишины. Хотел оказаться один, прогнав из головы все мысли и заперев их за стеклянной стеной, предварительно так же облив их краской, чтобы склеить их никогда не закрывающиеся рты. Я хотел забвения… Они продолжали шелестеть перекликающимися между собой гоняющими по улицам листьями, и я вздрогнул, почувствовав их касание к моим губам и щекам. Я тихо всхлипнул, дёргая банку ближе, и начал в панике ощупывать пол рядом с собой в поисках кисти. Меня прошиб пот, когда я понял, что ее нет. Вообще ничего нет. Ничего, чем можно было бы закрасить эту мерзкую белизну. Я обхватил себя одной рукой, другой проводя по лицу от лба до подбородка. У меня не было сил идти назад в кладовую и искать там какие-нибудь кисточки. Я просто не дойду. Свалюсь посреди коридора, переломаю себе ещё пару ребер и, медленно теряя сознание, буду думать, что оставил их тут, предоставив им в полное распоряжение свою комнату. Я вновь затрясся, ощутив их дыхание на своей коже. Нет, не могу. Не могу больше. Я моргнул, снова проведя рукой по щекам. На лице осталось что-то липкое, чужеродное, ещё сильнее холодящее кожу. Я поднес ладонь к глазам, отчаянно пытаясь рассмотреть хоть что-нибудь. В первую секунду я даже испугался, решив, что по руке неровным пятном расползается алая кровь, и взглянул на абсолютно чистый нож, лежащий рядом с банкой. А потом понял, что это было. Краска. Всего лишь черная краска, которая в обступающей меня темноте казалась красной. Черная краска. Как символично. Я перевел взгляд на белую стену за моей кроватью, а затем вновь на свою ладонь. Тени яростно зашипели, догадавшись, что я собрался сделать. Они напали снова, хватая меня за ноги, удерживая на месте. Как и тогда. В ту ночь… Я ощущал гнилое дыхание навсегда поломанного Мики, и мне казалось, что его ногти впиваются в мои лодыжки, разрезая кожу до мяса. Я должен был это прекратить. Должен был отвоевать себе хоть кусок личного пространства. Я чувствовал, что понемногу начинаю сходить с ума. Я видел, как разбавленная темнотой белизна отражается на обратной стороне век, впечатывается в зрачки и впитывается в мозг, вызывая дикое жжение. Я ощущал ее вонь. Будто она обладала собственным запахом, схожим с тошнотворным бухлом и гадкими сигаретами Мики. Воняло больничными стенами, моими страхом и бессилием. Я задыхался от этого запаха, умирал от зуда в черепной коробке, передергивался от отвращения, чувствуя липкое прикосновение. Я больше так не мог. С трудом привстав с пола, я окунул обе ладони в краску и, резко выдохнув сквозь зубы, сделал пару шагов к стене у своей кровати, с силой прижав руки к белой поверхности, оставляя на ней черные отпечатки. По затылку прошел холодный воздух, задевая каждый волосок, и я крепче сцепил зубы, прикусив язык до крови. Я не сдамся в этот раз. Он забрал у меня все: друзей, жизнь, себя. Я должен показать ему, что для меня ещё ничего не окончено. Меня так просто не сломать и не уничтожить. Я не могу позволить ему победить. Я захрипел и закашлялся, хватаясь за крышку банки и потянув ее ближе. Затем вновь опустил ладони внутрь, зачерпнув горсть краски, и поднес к стене, обильно размазывая, наблюдая, как черные потоки устремляются вниз, к полу. Так было лучше. Я видел, как темнота в испуге скукоживается в верхнем углу, разевая маленькие рты в немом крике. Я больше не слышал их голоса и не ощущал их мертвенных касаний. Я вновь и вновь черпал густую краску, вымазывая ею каждый миллиметр огромного белого листа, с удовлетворением отмечая, как моя собственная Черная дыра, однажды поглотившая меня, теперь закусывает каждым белым клочком моей вынужденной клетки. Я не знал, сколько времени прошло, — несколько минут, часов или пара дней. Я терялся где-то за пределами этой Вселенной и уносился в другую реальность, упиваясь ощущением свободы. Я не мог ничего контролировать в ту ночь. Не мог дать отпор и поступить по-другому. Я мог просто выть в бессилии, ощущая, как меня насильно вырывают из моего тела. Сейчас же боялся не я. Не я дрожал в такт покачивающимся снаружи деревьям и захлебывался черной кровью. Это было похоже на сопротивление, шанс, который мне тогда не дали, и я упорно возил руками по стене, то и дело проходя ладонями по лбу, вытирая пот и размазывая по лицу краску. Пальцы сами потянулись ко второй банке, и я, ни секунды не думая, перешёл к другой стене, разукрашивая и ее. Воздуха не хватало, сердце стучало, как бешеное. Но я впервые с этого дня ощущал себя живым. Не ходячим мертвецом или разлагающимся трупом с разорванной душой внутри, а живым человеком. Я делал свой выбор. И это дорогого стоило. Краска все расползалась, засыхая на стенах неровными пятнами, окутывая комнату полнейшим мраком. Я уже с трудом мог что-либо рассмотреть, но мне было мало. Я взял банку двумя руками и резко плеснул остатки на оставшийся светлый участок. Я словно в замедленной съемке наблюдал, как она стекает вниз, рыдая черными слезами, и чувствовал, как фантомная жидкость течет по моим щекам, увлажняя пересохшую кожу. Это я сейчас рыдал этими черными ливнями, навсегда прощаясь со светом внутри. Я поставил банку на пол и медленно опустился на ковер, ощущая, что ноги больше не держат. Я видел, как тени возятся под слоем краски, напрасно пытаясь сбежать, и знал, что им это не удастся. Никому больше не удастся сбежать. Ни мне, ни им. Я закрыл глаза, отмечая, что больше не вижу на веках ни грамма белого. Все прошло как нельзя лучше. Теперь то, что я видел вокруг, идеально совпадало с тем, что происходило у меня внутри. Полнейшая темнота. И ничего более…