Plague of fire

Настойчивый голос, повторяющий «Миллисент Блэк», барабанит по перепонкам, словно инструментальная версия Black Skinhead, нарушая обретённое во время посещения царства Морфея спокойствие. Вдох, дающийся с трудом, заполняет лёгкие ароматом чего-то вкусного, будто бы испечённого прямо под носом, когда веки резко поднимаются вверх, фокусируясь на фигуре отца, застывшей в дверном проёме. — Ты опаздываешь на работу, — понимание, мелькнувшее в его глазах эфирного оттенка голубого, вызывает во мне чувство безопасности. — У меня в час сеанс, — бурчу куда-то в подушку. Пытаюсь найти телефон, затерявшийся в наволочке, вероятнее всего, попавший туда, когда тело обессилено взывало об отдыхе, пока пальцы, не слушаясь, набирали ночью сообщение за сообщением. Приподнимаюсь на локтях, окончательно развернувшись в сторону отца, когда тот с улыбкой наблюдает за всё ещё сонными действиями, будто вспоминая свой последний раз, когда ему удавалось выспаться. — Рой знает, я просто забыла тебя предупредить. Удостоверившись, что у меня всё хорошо, отец удаляется из комнаты, освещённой серым и хмурым небом, заполонившим собой всё пространство, просачиваясь сквозь плотную толщу стекла. Я все ещё чую щекочущий рецепторы аромат ванили, что побуждает жалобно промурлыкать желудок, будто бы решивший, что урчание, сравнимое с кошачьим, подействует лучше, чем китовый вой; ему повезло, и я соглашаюсь с уговорами, предварительно завершив все банные процедуры. Тёмные пятна, выделяющие голубизну глаз, исследовавших своё собственное отражение, сигнализируют о бессонной до утра ночи, проведённой за бесконечным потоком напечатанных букв, предназначенными для виновника бордового украшения моей спальни. — У тебя много на сегодня дел? — спрашиваю, выйдя в кухню, и слежу за тем, как отец бегает из стороны в сторону в поисках малинового джема, так необходимого к свежеиспечённым оладьям. Сажусь за стол и подмечаю у него приподнятое настроение. Значит, дела в Лондоне разрешились, а потому нет нужды проводить бесчисленное количество часов, мониторя новые случаи угроз в системе и курируя сотрудников. Отец лишь отрицательно машет головой, радуясь обнаруженной стеклянной баночке, содержимое которой попадает в блюдечко. — Пригласим Роя на ужин? — Ну, даже не знаю, — смеётся, артистично закатив глаза, намекая на занятость Гудмана, и садится за столом напротив. — Я вечером встречаюсь с Элоизой. Можете спокойно смотреть свой хоккей, — улыбаюсь, точно зная, что сегодня играет их любимая команда, а потому аргументов в пользу отказа становится меньше и меньше. — Так это от неё цветы? — морщинистые уголки глаз выдают его шутливое настроение и вызывают смущение. Лёгкая краснота щёк скрывается за большой чашкой с кофе, вкус которого на секунду отбрасывает в прошлое, вызывая желание закурить. Я отмахиваюсь от возникшей мысли, перебивая раздражённые рецепторы мягким и воздушным тестом. Отец соглашается, и я внутренне радуюсь, что эти двое, наконец, проведут время как в старые добрые: за баночкой пива, скандируя имена нападающих сборной Канады. Горочка из оладий становится всё меньше и меньше, когда семейный завтрак плавно перетекает в часовое обсуждение прошедших событий. Я рассказываю отцу о предстоящей поездке в Лондон, замечая этот секундный взгляд, длившийся будто вечность. Он все стороны посылает чувство беспокойства. Не хочу выяснять отношения с утра пораньше, поэтому игнорирую увиденное, сменяя тему. Мы просматриваем несколько квартир, предложенных риэлтором, но ничего так и не покрывает мои странные запросы, с которыми отец уже давно смирился. В кухне то и дело слышится смех и нерассказанные из-за разных рабочих графиков истории. Не могу не подметить, как успела соскучиться по таким утрам.

***

Оставшиеся до начала сеанса пятнадцать минут кажутся вечностью. Милли не знает, куда себя деть под настойчивым взором из-за стойки регистратуры, не скрывающим столь пристальное внимание. Надеется, что в её дневничке с названием «Body Language» на обложке уже стоит пометка о странной девушке, напряжение которой можно подметить максимально закрытой позой: нога покоится на другой, в то время как скрещенные руки играют роль своеобразного щита. Социальные сети, просмотренные на сто раз, вынуждают отложить телефон в сумку, когда сто первое обновление ленты не приносит ничего интересного. В мыслях постоянно мелькает диалог с Томасом, состоящий из несвязных вопросов в духе «а чем ты заправляешь салат», перетекающих в риторическое осмысление сорокалетних походов Моисея по пустыне. Отвлекает лишь картинный горный пейзаж, утопающий в пленяющей полуночно-синей мутной дымке, перекрываемой на переднем плане густо растущей травой, из которой местами виднелись лиловые цветы, занявшие весь правый край картины. Буйство оттенков неба, выкрашенного от мрачно-чёрного до плавно переходящего к низу гор бледно-василькового, будто описывает состояние каждого, кто посещал это место, пытаясь выкарабкаться с самого тёмного периода своей жизни во что-то более спокойное, умиротворённое и безмятежное. — Как же меня всё это заебало, — режущий слух контратенор отрывает Милли от гипнотизирующей природы, заставляя взглянуть на голубоглазого брюнета, громко хлопнувшего дверью, ведущей в кабинет; в его губах уже была сигарета, и складывалось ощущение, что он готов закурить прямо здесь. Как и ожидалось, небольшой огонёк освещает отдаляющуюся фигуру, в след которой из-за стойки летит возмущённое: «Здесь нельзя курить». Парень почти переступает порог, будто бы и вовсе не слыша предупреждений, однако поднятый вверх средний палец говорит об обратом, заставляя Милли усмехнуться и тут же замолчать под тяжёлым взглядом разгневанной девицы. Она выжидает ещё с минуту, собираясь с силами, и почти незаметно заходит в кабинет, остановившись в дверях. Лиам повёрнут к открытому окну, вдумчиво что-то там выглядывает и не обращает внимание на вновь прибывшего пациента. Естественный запах книг, расположенных на стеллажах, цветов, благоухающих на подоконнике, незамысловатых картин, написанных будто маслом и похожих на ту, что висит в коридоре, перекрывается ароматом фастфуда, табака и лака для волос, что совсем не сочетается с человеком, стоящим поодаль — они принадлежали недавно вышедшему посетителю. Лиам будто бы специально пропитывает стены каждым, кто к нему приходит, используя на сеансах не только зрение и слух, но и обоняние, помогающее ему полностью погрузиться в человека и его историю. А затем, словно перелистывая на новый и чистый лист бумаги, разрешает воздушной стихии препятствовать наслоению запахов друг на друга, подготавливая кабинет к новому аромату. Столь детальный анализ его работы, выстроенный за несколько месяцев по крупицам, заставляет на секунду задуматься, не рано ли Милли зашла, нарушив своеобразный обряд, однако приподнятые в улыбке уголки губ и доброжелательный тон во время приветствия стирают все сомнения, позволяя занять столь привычное место на диване дымчатого цвета. Доктор Пейн был слишком необычным, среди всех повстречавшихся до него дядечек: вместо привычного делового стиля он любил носить спортивные штаны и футболки, скрывающие остальные татуировки, иногда просачивающиеся сквозь тонкий материал; располагающая манера речи и искреннее желание помочь вызывали доверие даже у самых закрытых людей, позволяя ему глубже и глубже проникать в темноту, исследуя каждый приглянувшийся закоулок, становясь путеводной звездой в мире тревожных расстройств. Вот только вся эта радужность слишком сильно сегодня мозолила Милли глаза, выбиваясь из привычной серой комнаты, которая, казалось бы, должна была вызывать только спокойствие. Она боролась с желанием метнуться вслед за парнем, стрельнуть сигарету и избежать очередного мозгоёбства. Пообещала ведь Рою, сидит теперь, не решаясь первой начать разговор, взглядом исследуя всё, что только возможно — кроме его лица, оставляя карие глаза без желаемого внимания. — Как твои дела? — спокойный голос вынуждает на секунду проиграть в собственном сопротивлении, но внимание тут же привлекает растение на подоконнике, излучающее невидимое тепло и уют. — Помню, Милли, когда я только посадил маленький росточек, он совсем не хотел приживаться; был категоричен, не любил свет и вёл себя, как капризный ребёнок, во времена, когда я забывал его поливать, — подобное откровение вызывает на лице пациентки улыбку. Однажды ей подарили растение, и первые несколько месяцев всё было просто отлично, однако спустя какое-то время завяли цветы, не давая ни единой надежды иссохшим стеблям — она так и не нашла причину столь внезапной гибели. Теперь же в её комнате росло несколько растений, и пока что даже удачно; ни один пока не засох. — Терпение. Вот, что мне тогда помогло. Я даже пробовал включать Баха, Шопена и Чайковского и разговаривать с ним, но принятие столь привередливого характера, развившее во мне терпение, сделали с ним то, каким ты видишь его сейчас. — Мои цветы переживали нечто подобное в последний месяц. Кажется, неправильно подобранное удобрение выступало в качестве нежелательного паразита, бесцеремонно вторгнувшегося через лепестки в цветоножку. Тишина прерывается хаотичным звуком грифеля по бумаге; Лиам всегда ведёт какие-то заметки. Разумеется, разгадал аналогию с алкоголем. — Но всё было не так смертельно. Люди, подобно тебе, одарили их терпением и заботой, позволяя гореть ярко-алым сильнее обычного. — Как ты думаешь, что именно побудило их начать цвести с новой силой? Они до сих пор не смотрят друг на друга, делая вид, будто разговор и вправду идёт о цветах. — Не знаю. Быть может, принятие? — последнее слово звучит будто по слогам, однако в мыслях Милли не было издеваться над рассказанной доктором историей. — Если бы каждая травинка задумывалась о скорой гибели из-за несчастной подошвы, становясь протоптанной дорожкой, радовалась ли бы она своему существованию? Поглощала ли бы углекислый газ, выделяя при этом жизненно необходимый кислород? Подобным сравнением Милли пыталась объяснить Лиаму, что продолжает жить дальше, несмотря на нечастые кошмары и нервозные состояния, считая, что более в помощи она не нуждалась; просто устала от всего, что делало акцент на её «ненормальности». — Мы ведь прекрасно знаем, что по ночам происходит обратный процесс: большинство растений забирают кислород, выделяя углекислый газ, потому что им тоже хочется дышать. Лиам хорошо её знал. Переворачивал сказанное с ног на голову, завуалированно отвечая, что напыщенное отрицание его помощи сказывается не лучшим образом. Он отчетливо понимал, что Миллисент имела ввиду, загадками говоря о чрезмерной опеке и заботе каждого окружающего, однако темой сегодняшнего разбора являлось именно состояние исследуемой, её вечная тревога и желание помочь остальным. — Мы ведь прекрасно знаем, что говорим сейчас вовсе не о растениях. Адриан попал в аварию, а это своего рода стресс не только для его организма, — от количества эгоизма в этих словах Милли невольно поморщилась. — Поднятый градус не превышал норму, за исключением того дня, когда... — на секунду остановилась, раздумывая, стоит ли продолжать говорить о совершённых нарушениях профилактики по улучшению состояния, — я проснулась в холодном поту, что вызвало непроизвольные провалы в памяти. — Что тебе снилось? — столь привычный вопрос вызывает лёгкое отвращение, а Лиам продолжает делать вид, будто бы спрашивает впервые. — Как огонь забирает меня с собой, — пожимает плечами, не желая вспоминать подробности. — Я буду в Лондоне на следующей неделе. — Обещают дожди, — Лиам снимает очки, до блеска протирая микрофиброй, а затем вновь располагает их на своей переносице. — Что ж, может быть, это поможет потушить пламя быстрее? — непроизвольный смешок слетает с губ, удивляя саму Милли столь неуместным юмором. — А что потушило твоё? — очевидно, он вспоминает о цветах, вновь обретённых спокойствие после случившегося. Решаясь обойтись без метафор, Милли рассказывает о прошедших днях, послуживших своеобразной лекарственной пилюлей, на время избавившей от бесконечных дум: — Сделка с Роем, — усмехается столь правдивым словам, — сам понимаешь, я бы не пришла, если бы не «тогда я не расскажу отцу о кошмарах»; Элоиза и некоторые новые знакомые, — всё ещё думает, стоит ли упоминать субботние события. — А ещё вчера вернулся Адриан, хваставшийся гипсом и бородой, — невольно улыбается, вспоминая его довольное от удавшейся шалости лицо. — Я рад, что с ним всё хорошо. «Нет, Лиам, хорошо — это когда у тебя нет перелома, и тебе не нужно после этого восстанавливаться». Проглатывает вызванное недовольство, отвечая лишь тихим: «я тоже». — Расскажи мне о новых знакомых. — Что ты хочешь услышать? — нахмуренные брови не остаются незамеченными, когда Лиам продолжает интересоваться вызванными после общения эмоциями. — Кажется, я нравлюсь одному из них. Мы переписывались всю ночь, а ещё он подарил мне цветы, — пожимает плечами, будучи неуверенной в своих суждениях. — Познакомилась с ещё одной приятной девушкой, она подруга того парня, с котором мы переписывались. Элоиза тоже без внимания не осталась, — ухмыляется, вспоминая о том, что подруга обещала рассказать ей о проведенной ночи. — Испытывала ли ты какие-то негативные эмоции в этот период? — Лиам поднял глаза с блокнота. Ей совсем не хотелось упоминать лёгкое помутнение после известия об Адриане, а думать о Гарри тем более. Милли не сомневалась, что Лиам мог бы предположить, каковы были мотивы столь странного поведения, но разбираться с этой частью она была совсем не готова. — Знаешь, я просто была рада развеяться. Не думать ни о чём, хорошо проводить время в компании, как делают это все нормальные люди, — сладкая ложь ласкала уши доктора Пейна, надеясь не быть раскрытой. Лиам же успел приметить, как Милли отвела взгляд, подперев руки под ляжки, словно вжималась в диван, как тогда на веранде, однако спрашивать о том, что побудило в девушке подобную реакцию, не стал. Хотела бы рассказать — рассказала бы. — Ты ведь помнишь о правиле трёх «ли»? — смакует неправду, будто бы пропуская мимо желание не раскрывать больше нужного, радуясь хотя бы тому, что удалось узнать. «Каждый раз, когда у тебя будет возникать чувство вины из-за собственного неучастия в произошедшем, постарайся прибегать к правилу трёх «ли». Спроси себя, нужна ли им твоя помощь, хочешь ли ты помочь и можешь ли». — Угу, — задумчиво отворачивается от него к окну, снова разглядывая переливающиеся на свету зелёные листья. — Кошмары вызваны желанием контролировать, Милли, но ты должна понимать, что не всё бывает подвластно. Неприятная ситуация с Адрианом стала отправной точкой; я не говорю уже об употреблённом спиртном и чрезмерном анализе того, что уже прошло, — Лиам начинает зачитывать свой вердикт, как всегда, когда сеанс постепенно начинал подходить к концу, намекая на всё ещё не проработанный синдром спасателя, в её случае наносящий вред скорее не другим, а самой себе. Желание обезопаситься проявлялось в отчаянной попытке контролировать жизнь других. Ощущение приводимого порядка вокруг после оказанной вовремя помощи или просто предложенном внимании в виде обеспокоенности и переживаний, будто бы блокировало чувство подступающей беды, заставляя верить в то, что разум, действительно, способен повлиять на будущее. У Милли не было возможности помочь Адриану, а, тем более, матери, что и съедало её изнутри, порождая неконтролируемые приступы, схожие с паническими атаками, как тогда в офисе после новости о смене состава; это и служило причиной кошмаров, редких, но столь сильно выраженных, будто бы во сне можно изменить ход истории; это и отталкивало где-то отдалённо в подсознании от повышенного внимания Томаса, несмотря на предательское желание провести с ним больше времени; это и заставляло быть настороженной к ничего плохого не сделавшему Итану, доброжелательной Ребекке со своими тараканами, к Зейну, прислушавшемуся к Элоизе и остановившему назревающий непонятный конфликт, и к Гарри, чьи действия предугадать не удавалось, а потому нахождение рядом с ним вызывало смешанные эмоции, зачастую негативные. — Но я рад тому, что ты продолжаешь работать над собой, Милли, — небольшие складки в уголках глаз заставляют Милли улыбнуться Лиаму в ответ. — Ты делаешь большие успехи, необходимо лишь не забывать о методах профилактики и о способах контроля собственных эмоций и ощущений, чтобы не загонять организм в стрессовое состояние. — Вот видишь, Лиам, желание дышать может появляться не только по ночам, — он устремляет свой взгляд к окну, и они будто бы возвращаются на начальный этап этого разговора. — Кстати, ты его как-нибудь назвал? — на лице появляется удивление, когда она слышит о том, что ему никогда не приходила такая мысль. — Надеюсь, в следующий раз, когда я приду, на горшке будет красоваться неаккуратно приклеенная скотчем надпись с именем «Боб». — Почему Боб? — Лиам смеётся, откладывая блокнот в сторону, намекая на скорое завершение сеанса. — Не знаю, — поддерживает его настроение и пожимает плечами, скрывая истинную причину, — просто он похож на Боба. Радость постепенно сменяется на волнение, вызванное переживаниями об увеличении количества посещений. Риск отката на первоначальную стадию всё еще есть, но сегодняшний разговор побудил Милли вновь пересмотреть многие вещи. Миру нужны герои, но теперь есть отчетливое понимание, что не в её силах кого-то спасать, особенно когда этого вовсе не просят. — Лиам, — неуверенно встает, снимая с вешалки чёрное пальто, — мы снова будем увеличивать количество сессий? — он отрицательно качает головой из стороны в сторону и добавляет: — Нам всё ещё необходимо обсудить несколько моментов. Мы с Бобом ждём тебя через месяц, но если после поездки в Лондон тебе станет хуже, помни, мои двери всегда для тебя открыты, — его уголки губ приподняты, и Милли машинально отвечает ему тем же. Готовясь переступить порог, на секунду останавливается, тихонько проговаривая ему «спасибо». Ощущение лёгкости от поделившихся эмоций сопровождает Милли и на выходе, когда изо рта вываливается воодушевлённое «до свидания», заставляющее девушку за стойкой удивлённо вскинуть брови и проговорить то же самое в ответ. Элоизы ещё нет, поэтому увидев первую попавшуюся лавочку, я направляюсь к ней, не заметив сначала, что она уже была занята кем-то другим. Остальные же находились дальше назначенного места встречи. Успокаиваю себя тем, что нет ничего страшного в том, что я просто сяду рядом, сохраняя видимую дистанцию; между нами поместятся ещё около двух человек. — Светишься так, будто он трахал тебя, а не твои мозги, — высокий голос раздаётся по ту сторону скамьи, отвлекая от набора текста в диалоге с подругой. Поднимаю свой взгляд, встречаясь с небесно-голубыми глазами, внимательно меня изучающими. — Видимо, девушек Лиаму удаётся трахать лучше, чем парней, — выдаю хоть какое-то подобие дружелюбия, не желая попасть под горячую руку, как та, что кричала ему замечания вслед. Собеседник сидит, нахохлившись, и исследует карманы спортивных брюк. Зелёная пачка Marlboro мелькает перед глазами, будто бы заманивая в период, возвращаться в который мне совсем не хочется. Отказываюсь от столь соблазнительного предложения, вдыхая сигаретный дым, выпускаемый колечками из мужских губ, свёрнутых трубочкой. — Из-за чего ты здесь? — он указывает ладонью на здание позади, чуть морщась, будто бы вспоминая произошедшее час назад. — Смерть матери, — пожимаю плечами, время от времени поглядывая в диалог с Элоизой и ожидая хоть какой-нибудь информации о её местонахождении, — а ты? — Херово, подруга, — звонкий голос вызывает улыбку из-за выпускаемой из его рта брани, странно звучащей из-за необычного акцента. — Моя умерла лет пять назад, прихватив с собой через три года младшую сестричку. Среди гула машин, ветра и остальных непроизвольных звуков улиц Шеффилда, я могу услышать с трудом проглатываемый им в горле ком. — К Пейну заставили прийти насильно, ссылаясь на чрезмерную агрессию и пристрастие к алкоголю. — В первом я уже убедилась. Он смеётся, делая очередную затяжку, и тихо шепчет: «Пошла ты», будто бы боится спугнуть хоть одного человека, с коим решил поделиться наболевшим. Замечаю время на дисплее телефона и понимаю, что парень просидел на этой скамье уже более часа. — Почему ты всё ещё здесь? — Жду встречи, — незнакомец ловким движением пальцев отправляет сигарету в мусорное ведро, словно тренировался выполнить бросок всю жизнь. — Многие люди просто не знают о том, что можно приезжать вовремя. — Это да, — обвиваю руками тело, крепче прижимая пальто, и соглашаюсь со сказанным. Опоздавшие появляются почти одновременно, что заставляет их синхронно встать с деревянной лавочки. Незнакомец кивает в сторону припаркованной через дорогу чёрной машины, а замечаю почти бегущую к нам бледно-розовую копну волос. — Ещё увидимся... — на секунду останавливается, размышляя и протягивая руку, на которой из под толстовки виднеется нарисованная якорная верёвка, обрамляющая запястье. — Миллисент Блэк, — еле заметно улыбаюсь, стараясь более не задерживать его, и почти сразу же отстраняюсь после рукопожатия. Парень буквально сияет от прочтения собственных раздумий, мысленно благодаря за завершение его слов; в уголках глаз появляются морщинки, когда он одаривает своей тёплой улыбкой, получая в ответ такую же. — Луи Томлинсон. В тот момент, когда Луи пересекает дорогу до автомобиля, а девушки радушно приветствуют друг друга, обмениваясь крепкими объятиями, водитель, ожидая попутчика, с нескрываемым интересом разглядывает всех троих. Соломенные волосы признает он не сразу, догадки подтверждаются лишь после того, как Миллисент разворачивается к нему лицом, зарываясь ладонями в пышную персиковую гриву. На удивление Гарри не испытывает к ней неприязни, наоборот, находится в изумлении от того, как друг его детства минутами ранее обменивался рукопожатиями. Больше всего его поражает то, что здание, находившееся позади, он знал хорошо. Собственноручно приволок Томлинсона за шкирку после весеннего музыкального турне. Что-то в этот момент внутри него ёкает, словно окончательно закрепляет девичий статус «сумасшедшей», правда теперь он смотрит на неё с неким нисхождением, присущим человеку эмпатичному, коего Стайлс всеми фибрами пытался из себя изгнать. — Симпатичная? — звонко смеётся Луи, забираясь на соседнее кресло. — Шутишь? — фыркает и начинает заводить машину. Он даже не спрашивает, кого именно имеет ввиду его друг, сразу подумав, что тот говорил о Миллисент. — Ты просто не рассмотрел, — продолжает Луи. — Я вас как-нибудь познакомлю, и ты ещё вспомнишь мои слова. Машина резко трогается. Знакомая фраза въедается в уши, словно произнесена была тихим, душевнобольным, истерическим, женским голосом. «Прочь из моей головы», — всё, о чем Гарри мог подумать тогда.