Plague of fire

Кухня жителей карибских островов занимала отдельное место в сердцах девушек своим разнообразием и необычайными ароматами, захватившими всё пространство полюбившегося ресторана. Пока официант не приносит блюда, Элоиза рассказывает о прошедшем рабочем дне: Адриан вновь пришёл ненадолго; Джон был очень сильно загружен, а Рой даже ушёл немного раньше обычного, что случается крайне редко. Принял предложение провести вечер в доме семьи Блэк. — Что происходит между вами двумя? — Элоиза с любопытством поднимает взгляд с тарелки. Ожидает хоть каких-либо объяснений, начиная с того дня, когда Томас по-свойски положил руку на женские плечи, тем самым показав свою заинтересованность. — А между вами с Зейном? — коварно улыбаюсь, точно зная, что история подруги будет звучать гораздо интереснее. Элоиза уступает место рассказчика, принимаясь уплетать любимую тушеную утку, утопающую в имбирном соусе красно-коричневого цвета. Слушает историю о приготовлении коктейля, правда, я умалчиваю о нежданном госте, оказавшимся хозяином дома. «Он что, решил новый сделать?» — наслаждение от поданного мяса прерывается лёгким случайно вырвавшимся смешком, когда речь идёт о Томасе, бесследно исчезнувшем в поисках льда. Я не замечаю, как кусочки рыбы, обваленной в кокосовой стружке, идеально дополняемой соусом тартар, постепенно начинают исчезать из тарелки под бурное обсуждение бессонной ночи, проведённой за бессмысленными, но увлекательными разговорами с Томасом. Девушка напротив лишь молчит; она могла бы завалить комментариями и расспросами, не выдав ни одной дельной мысли, но её глаза... они ведают обо всём, что крутится на языке. Вперемешку с обликом Томаса, всплывающим в моих мыслях при каждом упоминании его имени и совместно проведённом времени, я никак не избавиться от силуэта нагло втискивающегося в воспоминания Гарри, неудовлетворённого дурацкой ложью о стёртом из памяти прошлом. Так его и заманивает желание подкинуть дров, вызывая глобальные таяния льда, авось получится утянуть за собой в приключение с приятным концом. От подобных размышлений даже малейший кусок перестаёт лезть в горло — мне страшно думать о собственной слабости, скрыть которую хочется за язвительностью, отражая прущий изо всех щелей мужской нарциссизм. С Томасом же всё куда проще; он не хамит, не вызывает неприязни, не старается залезть под кожу и выявить каждую не зажившую ранку, на которую можно надавить. — Ты в порядке? Почти невесомое прикосновение Элоизы вырывает из нескончаемых дум, заставляя остановиться от бесконечной пытки вилкой несчастной рыбы, желающей скорее отправиться в рот. — Гарри, он... — задумчиво вздыхаю, позволяя рецепторам ощутить буйство морских красок, и глотаю не только куски рыбы, но и другие неподходящие мысли о нём, — по-моему, он ебанутый, Ло. Весь вечер язвил, как ехида. Ещё и пристал с этой дурацкой смелостью. — Courageux? — удивляется Элоиза, пока я перебиваю ореховый вкус только что поданным клубничным молочным коктейлем, вспоминая перевод с французского. Блёклость розовых волос, заправляемых за ухо, контрастирует с горящими глазами, оценивающими новое прозвище, коим я была награждена из его уст той ночью. «Смелая». — Ло, — чёрные ботинки касаются ножки стула, вызывая толчок, когда глаза осуждающе твердят ей «только попробуй». Краткость звучащего имени заставляет подругу одуматься и не продолжать дразнить желанием вспомнить все истории, совершённые ими в нетрезвом состоянии под девизом: «Лучшие друзья — слабоумие и отвага», что идеально вписывалось под определение «courageux». — Вы хоть поговорили? Мычу в знак согласия, пока губы бережно окутывают соломенную трубочку. — И как всё прошло? — А ты как думаешь? — выпрямляюсь, покачивая головой из стороны в сторону и разминая шейные позвонки. — Сначала ему вздумалось поговорить со мной через окно, — тон голоса чуть смягчается, вызвав даже какое-то подобие улыбки на лице от столь необычного подхода завязать разговор. — После этого мы встретились на веранде и обменялись парой язвительных фраз. Знаешь, почему Гарри не сразу рассказал о нашей встрече в лифте? Элоиза чуть кивает вперёд, отстранившись от еды и показывая полное своё внимание. — Потому что было бы не так интересно, — лицо кривится в недовольстве. Если бы Милли решилась пересказать весь диалог, от Гарри Стайлса бы давно ничего не осталось. Она знала, что Элоиза бы первым делом высказала все свои мысли лично ему, если бы та упомянула бы его отвратительный комментарий об её обыденной внешности. Милли не хотелось настраивать друг против друга людей, которым в дальнейшем, возможно, придётся работать вместе. Появляющееся чувство ненависти должно было смаковаться в одиночестве, а травить друг другу жизнь, используя при этом других людей не хотелось ни Милли, ни Гарри. Это была их собственная зарождающаяся игра. Воцарившееся замешательство разрушается поданным банановым мороженым, усыпанным молотой корицей; предвкушаемая сладость чуть сводит скулы, от чего образовавшийся из-за неприязни ком в горле растворяется сам собой. — Хочешь, я спрошу Зейна о Гарри? — беспокоится Элоиза, увидев зрачки, мечущиеся из стороны в сторону, подсказывающие ей о тщательном анализе случившегося. — Лучше расскажи мне, как вы потрахались, — неожиданно для себя выпаливаю слишком прямо, негодуя из-за глупости вопроса. — Они же друзья, Ло! Если Рой заключит сделку со Стайлсом, мне придётся видеть его милое до безобразия личико больше, чем раз в несколько месяцев. И слышать от директора Liquared язвительное «Ты что, интересовалась мной?» не совсем входило в мои планы. — Tu es sérieuse, Milli? — Элоиза оголяет зубы в заливном смехе, вызывая хмурую морщинку между чужих бровей. — Максимум, где ты будешь с ним видеться, так это во время дегустаций и прочих небольших групповых работ. Рой заключает сделку не с Гарри, а с его отцом, Робином, которому и принадлежит бизнес, — как ни в чём не бывало облизывает ложку, оттягивая завершение своего изумления. — Столь подробно расписала Гудману плюсы сотрудничества с ними, но даже не удосужилась загуглить имя владельца компании. Блять... Собственная глупость отзывается чувством стыда. Зрачки бегло теряются а интерьере; неприятно смотреть правде в глаза. — И когда ты говоришь о его милом до безобразия личике, то сеешь во мне сомнения в правдивости твоей ненависти, — улыбается, чуть закусив губу. А затем быстро меняет тему, только бы перестать удовлетворять своих демонов, танцующих танго на фоне мрачно-игривых зрачков: — Ешь, а то растает. Даже не даёт опомниться и пододвигает креманку ближе, прожигая испытывающим взглядом, в котором только и читается: «Пока не съешь — отсюда не уйдёшь». И каким бы неправильным не было насилие над желудком, делает она это с благой целью — знает ведь, что Милли редко себя балует. Почти любой согласится, что внешность Стайлса — мечта многих, а потому неудивительно, что небольшие впадины на щёках, переливающиеся на свету радужки глаз, нательная живопись, охриплость, дурманящий запах и манипулятивные действия посылают в опьянённый разум Милли предательские сигналы, способствуя выработке фальшивого, как ей казалось, дофамина — гормона радости; известно, что образование большого количества биологически активного вещества может вызывать привыкание. И именно поэтому она так старательно избегает мыслей о нём, предпочитая думать, что всё это — банальная реакция тела, обусловленная повышенным показателем спиртного в крови. В трезвом же состоянии, Гарри для неё лишь просто напыщенный и избалованный ребёнок, не умеющий вежливо разговаривать с людьми. Он хорош лишь тогда, когда закрыт его рот. Милли блаженно вздыхает, продолжая убеждать себя в уме, когда облизывает ложку, обволакивая каждый сосочек языка изумительным сочетанием, телепортирующим прямо на Карибские острова. Приятный морской бриз развевает волосы, а теплый песок под ногами и шум прибоя непроизвольно расслабляют, уговаривая в нежелании окончания данного ощущения. Элоиза разделяет это чувство, пока не прерывает удовольствие долгожданным рассказом: — Как потрахались? — пожимает плечами, переводя взгляд с нежно-жёлтой массы в стеклянной посуде куда-то вверх; мысленно переносится обратно в прошлое. — Словесно, Милли. Мы были пьяные и говорили о жизни. — Tu es sérieuse, Éloïse? — зеркальный вопрос кажется слишком язвительным, что вызывает на лице Элоизы лёгкий румянец. Добрая улыбка в ответ подсказывает о сожалении из-за неуместной издёвки. — А что? Она будто бы даже расстроилась, понимая, насколько нелепо это звучало, но тут же натянула невидимые очки на переносицу, слегка её сжав двумя пальцами, возвращая более весёлое настроение. — Вот Оскар Уайльд писал, что «целью жизни является самовыражение, а люди в нынешнее время боятся сами себя». — Ты что, опять перечитала Дориана Грея? — Милли пытается наблюдать за её мимикой, в миг сменившейся при упоминании любимой книги, цитирование которой продолжилось после быстрого «Не суть», послужившего ответом на её вопрос. — Ты можешь очень нравиться человеку, но он не будет в тебя влюблён. Или ты можешь любить его, но он совсем не будет тебе нравиться, — почти дословно повторяет диалог главного героя со скрытым в романе дьяволом, Лордом Генри Уоттоном, олицетворяющим сейчас девушку напротив. — Подумай над этим, Милли, — край губ изгибается в довольной ухмылке под пристальным взглядом, удовлетворяющим её потребности в нравоучении. Элоиза тут же меняется в лице, искусно перестраивая направление разговора в сторону другого человека, воспоминания о котором такие же смешанные, как и о Гарри. — Томас будет в Лондоне. Не хочешь устроить ему сюрприз? — Какой? — чуть щурится, прикусив губу, и размышляет над заманчивым предложением, хоть и закрадываются сомнения о его совершении. — Это же день рождения клуба. Ты слышала о дресс-коде? — качает головой из стороны в сторону, заприметив движущегося в их сторону официанта. — Все присутствующие обязаны прийти в масках, а что это значит? Что ты сможешь незаметно пробраться на торжество, неожиданно появившись перед его милой до безобразия мордашкой, — ехидно улыбается, будто хочет подловить Милли на придуманной в своей голове несуществующей симпатии к другому, но всё же принимает своё поражение, сославшись на то, что имела ввиду Томаса. — Счёт, пожалуйста, — почти на автомате срывается с губ, когда мужчина проходит около столика, одарив просьбу кивком. — Я подумаю, ехать ли мне вообще, — нерешительно отвечает, зная, что отказаться никак не получится, как минимум, потому что пообещала себе посетить Мортлейк. Поездка в столицу была бы отличным шансом провести с Томасом больше времени, что позволило бы лучше понять испытываемые к нему эмоции, граничащие с зарождающейся влюблённостью и обычным желанием весело провести время. Скрытое за аксессуаром лицо сыграло бы на руку, поскольку так избежать Гарри, точно бы постаравшегося испортить настроение своими бесполезными ядовитыми высказываниями, гораздо проще. — Давай, Милли, — Элоиза буравит своим щенячьим взглядом, не оставляя выбора. — Мне без тебя там будет скучно. — Где-то я уже это слышала...

***

— Как прошла встреча? — две пары глаз отрываются от очень интересного матча и ждут ответа, как только входная дверь издаёт щелчок. — Какая из? — кричу в ответ. Остановившись в проёме гостиной, я усмехаюсь над выражением лиц Роя и отца, тут же переключившихся на экран, когда крайний нападающий российской сборной почти вплотную подъезжает к воротам, не успевает забить шайбу и сносит на своём пути канадского вратаря, заканчивая представление продолжительными объятиями двух тел, по инерции скользящих на ледовом покрытии. — Лиам сказал, что заметны улучшения. Посоветовал несколько упражнений, — прохожу вглубь комнаты, попутно снимая с себя пальто, и осматривает обстановку. На кофейном столике стоят несколько коробочек с китайской едой, а пустые банки из-под пива лишь подтверждают мысли о приятно проведённом времени. — Всё прошло хорошо. Элоиза уже подыскивает наряд, размышляя о том, как пройдёт вечер в Лондоне, — закатываю глаза, обращаясь к Гудману, улыбка которого сама за него говорит, что «в этом вся Риттер». — Вы ещё будете пить? Когда они любезно соглашаются на поступившее предложение, я покидаю гостиную в направлении кухни, перед этим повесив пальто на плечики в коридоре, и подмечаю на столе новую красиво упакованную бутылку виски; вероятнее всего, Рой подарил её отцу в знак благодарности за приглашение. Аккуратно фиксирую между пальцами двух рук четыре жестяных банки хорошего крафтового ирландского пива и почти переступаю порог кухни, когда замечаю притихшие голоса, побуждающие скрыться за дверным проёмом, чтобы незаметно подслушать разговор. — Ты ведь не против поездки в Лондон? — различаю в шёпоте еле заметное беспокойство Гудмана. В какой-то момент я даже хочу возразить, недовольным тоном прокричав с кухни, что прошло уже достаточно времени, а потому поездка туда, откуда мы втроём так стремительно уезжали, не должна послужить очередным триггером. Но глотаю эту идею. — Милли надо двигаться дальше. Тем более там будут все, кто ей дорог и кто сможет о ней позаботиться... Это всё, что удаётся услышать, и для того, чтобы не вызывать подозрений, маска на лице сменяется улыбчивыми уголками губ, когда я вхожу в комнату, а их разговор вновь сменяется обсуждением трансляции матча по телевизору. Пожелав приятно провести остаток вечера, скрываюсь за дверьми своей спальни, прислоняясь к ней спиной и пытаясь выдохнуть, будто бы не слышала то, что мне не предназначалось. Пальцы совершают круговые движения вокруг глазниц, позволяя привыкнуть к свету и будто бы отмахнуться от ненужных переживаний, вызывающих разве что раздражение. Сколько дней, месяцев, лет ещё должно пройти, чтобы эти двое, наконец, успокоились?. Чрезмерную заботу можно было бы оправдать на ранних этапах, сейчас же иногда начинает казаться, что столь пристальное внимание само может послужить спусковым крючком, отбрасывающим меня назад в воспоминания и разрушающим изменения, к которым медленным шажками подводит Лиам. С ним хоть говорить об этом приятно, потому как нрав его прямолинеен, чего не скажешь о других, желающих лишь навязать свою обременяющую помощь, нужды в которой у меня вовсе нет, за исключением мимолётной поддержки и нахождения рядом во время панических атак. Придя в себя, я быстро переодеваюсь в синюю атласную пижаму, на которой в хаотичном порядке разбросаны нарисованные зебры — подарок Элоизы на прошлый день рождения. Плюхаюсь на кровать, освобождаю от резинки и разминаю пальцами уставшую кожу головы, протискиваясь сквозь запутанные от ветра на обратном пути волосы. Умиротворение прерывается резким звуком, от чего по телу разливается мелкая от неожиданности дрожь. Не вставая, тянусь к висящей на стуле сумке, пытаясь найти в содержимом разрывающееся от уведомлений устройство. Замечаю вещицу, о которой позабыла сразу же после встречи с подругой, и достаю её вместе с телефоном. Отвечаю Элоизе, что дошла до дома нормально, игнорируя при этом отправленное Томасом голосовое сообщение; он обещал написать, как закончит со всеми делами. И вновь обращаю внимание на чужую вещь. Убежав без оглядки в сторону машины своего знакомого, Луи сам не заметил, как оставил металлическую зажигалку Zippo на скамейке, точно подаренную ему кем-то. Дизайн был слишком необычным: титановое покрытие цвета маренго переливалось на свету оттенком тёмно-серого с едва уловимым подтоном синего, а на одной из сторон красовалась совсем неподходящая по смыслу позолоченная выгравированная надпись, заставившая уголки моих губ невольно расплыться в улыбке: Don't let it break your heart.