— Почему Мортлейк? — зелёные глаза рассматривают отражение в зеркале заднего вида; Милли прячется в пожелтевших зарослях и серых невысоких зданиях.
Гарри сменил курс совсем в противоположную сторону от отеля. Пригородный район лондонского боро был местом его рождения и юности, пока семья не решила развивать свой бизнес и окончательно остановиться в Манчестере. Неожиданная просьба подогревала любопытство, с каждой минутой пожирающее изнутри.
— Хм, — нелепо поправляет прядь за ухо, — в том районе живёт моя тётушка, — переводит взгляд и еле улыбается, незаметно скрещивая пальцы под длинными рукавами мужского пиджака.
— Как зовут твою тётушку? — не верит ни единому слову. Лгунью выдаёт нервозность.
— Констанция, — выпаливает почти сходу.
Вспоминает любимую аргентинскую мелодраму матери, в которой два совершенно случайно повстречавшихся человека без ума влюбляются друг в друга, пока на их пути появляется всё больше людей, желающих помешать истинному счастью. Становится даже смешно, когда перед глазами мельком всплывает знакомство в лифте, но она сдерживается.
— Постоянная.
Пальцы Гарри вытанцовывают танго на кожаной обивке руля, гипнотизируя то плавными, то резкими движениями, пока на последнем перекрёстке машина терпеливо ожидает зелёный свет; остальные полчаса пройдут среди безграничных полысевших полей и одиноких фонарных столбов.
— М? — Милли отвлекается от бесшумного танца; единственная играющая в салоне музыка — их голоса.
Отмахивается от нахлынувших воспоминаний, только бы не разрыдаться, не выдать себя, не оголиться перед ним совсем.
— Констанция, Милли, в переводе — постоянная, — впервые за долгое время поворачивается к ней, проходясь взглядом с головы до ног; лишний раз убеждается в своих догадках, рассматривая переминающиеся под тканью пальцы рук.
Узнав, что Милли долгое время общалась с Линдси, Гарри посчитал, что, быть может, это поможет ему в собственном расследовании против Томаса, а потому терпеливо внимал всё враньё, не желая спугнуть добычу.
— Не удивлюсь, если ты скоротаешь вечера за оккультными обрядами, — удивляется знаниям вымершего языка, стараясь сменить тему.
— Как раз везу тебя на ритуал, — задорно смеётся, подыгрывая домыслам. — Я жду точный адрес, Милли.
Она секунду ловит себя на тревожных мыслях о попавшем в аварию Адриане, но тут же замечает сосредоточенный на дороге взгляд, изредка посвящённый отражению в зеркале.
— Райтс Уолк, 5, — сглатывает ком горечи, подступивший совсем не вовремя.
Начинает немного нервничать, но старается не подавать виду, всматриваясь в просторы дороги, освещаемой дальним светом фар. Острые зубы впиваются в нежную кожу щёк, пока непонятная дрожь потихоньку пробирается под кожу; ей совсем не холодно.
Милли переводит взгляд на человека, сидящего рядом. Тусклый желтый свет озаряет нахмуренные брови, а глаза бегают от экрана смартфона к лобовому стеклу.
Гарри явно о чём-то размышляет, но пока не спешит делиться сокровенным. Аккуратно кладёт телефон в карман брюк, даже не введя адрес, и более не тревожит расспросами.
— Ты знаешь дорогу? — нетерпеливо спрашивает; борется с подкравшейся паникой.
— Бывал пару раз. Не переживай, у меня хорошая память.
Милли закатывает глаза на насмешливость и отворачивается к окну.
Молчание. Странное и неловкое молчание, повисшее между нами, волнообразное. Одновременно уютное, непринуждённое, вызывающее покой, сравнимый с тем самым песчаным пляжем, где заворожённые глаза наблюдают за буйством стихии, зазывающей нырнуть прямо вглубь, но ведь страшно.
И боязливость вызвана вовсе не неумением хорошо плавать, а неизвестностью, таящейся за цветом морской волны. Она гораздо темнее, и сквозь отдалённо виднеющийся чёрно-синий невозможно не заметить прячущееся в глубине нечто, показывающее себя лишь изредка, в те моменты, когда повелитель шторма позволяет взглянуть на всю свою мощь.
Устраиваюсь поудобнее, скрещивая руки на груди и придерживая мужской пиджак. Устало закрываю глаза, вдыхаю приятный аромат салона автомобиля, пропитанного от и до сегодняшним спасителем; насыщаю свои лёгкие до самых краёв, отпуская его частички с каждым последующим выдохом.
«Сосредоточься, Милли», — твердит трезвый разум, врываясь алым огнём в созданную лазурную безмятежность.
И непонятно, то ли зажжённая искра призрачным следом идёт по пятам, напоминая о прошлом, приближение которого в данный момент неизбежно, то ли янтарный отблеск в зеленоватых зрачках, нагло врывающийся в обитель, бросает из холода в жар.
Сидящий рядом умело манипулирует, издевается, шутит, обдавая ледяным ветром, а затем пленит своей нежностью, заставляя разрешать ему непозволительно многое. И какой из этих двух вариантов больше похож на правду?
«Дурочка, конечно же, первый», — всплывает в мыслях, когда перед глазами на тёмном фоне закрытых век начинают поочерёдно всплывать кадры знакомства.
Его безграничная язвительность так и жаждет показать своё «я», вынуждая меня принимать каждый новый уровень в заданной им игре, а то, что происходило сегодня — лишь ещё один новый этап, где поражение моё было заведомо известно.
И как не поддаться искушению быть выслушанной, когда обрушившиеся волны, принадлежавшие совсем не ему, бесцеремонно украли из-под ног всю землю?
Как не поддаться искушению, когда Томас, появившись из ниоткуда, словно «тот самый» парень из романтических сериалов, внезапно поменялся с Гарри местами, позволяя себе разрушить надежды, а ему — нащупать новую почву для дальнейших возможных наступлений, представ совершенно другим человеком, от которого переживание и проявление заботы — последнее, что я могла ожидать? О беспрекословном соглашении поехать в другую часть Лондона можно и вовсе молчать.
Всё только сильнее запуталось, но терпеливо разделять образовавшийся клубок сейчас совсем не хотелось, потому как на первом месте стояло прошлое.
— Милли, — тихая хрипотца громким эхом врывается в голову, напоминая о том, что всё произошедшее является реальным, — мы приехали.
Громко сглатываю, пульс становится быстрее. Не хочу открывать глаза.
Начинает чувствовать себя немного виноватой за то, что настолько сильно погрузилась в мысли о мужчинах, что совсем потеряла счёт времени и перестала следить за дорогой.
Тяжело вздохнув, приоткрываю веки и замечаю перед собой до боли знакомую улицу. Кажется даже, что одинокий парень вдалеке — помолодевший отец, идущий с магазина к своей любимой семье.
Шум отвлекает. Гарри отстегивает ремень безопасности и тянется в бардачок за пачкой сигарет. Уже готовится к выходу, и я машинально хватаю его за руку, останавливая от дальнейших действий.
— П-подожди, — голос предательски дрожит.
Тут же убираю ладонь с его запястья, понимая, что нагло ворвалась на чужую территорию. Те мимолётные касания, когда мой локоть больно упирался в его бока, совсем не беру в расчёт, списывая всё на эмоциональную нестабильность, приправленную алкоголем.
Гарри ничего не говорит, лишь достаёт из кармана телефон и что-то печатает, пока я молча благодарю его за отсутствие вопросов.
Он не считает нужным нарушать задуманное, понимает, что чудная сама всё вытворит без лишних расспросов. Остаётся лишь терпеливо ждать.
Собираюсь с силами, сглатывая противный ком в горле, образовавшийся там за секунду от одной только мысли взглянуть в боковое окно. И пока разум противится с головой окунаться в прошлое, тело непослушно делает всё за меня, заставляя развернуться вправо.
Первое, что бросается в глаза — до блеска очищенные кирпичи, часть из которых лишь тусклым тёмным цветом напоминает о случившемся. Расплавленные оконные рамы эхом всплывают в памяти; их заменили во время реставрации дома.
Что больше всего удивляет — небольшая стеклянная пристройка. Из-за обилия пожелтевших кустарников не получается разглядеть её внутренности, однако и так было понятно, что там очень уютно.
Когда вдали появляется тёмный силуэт, невольно вздрагиваю, вспоминая недавний сон.
«Нет, Милли, это не она», — успокаиваю себя, наблюдая за молодой девушкой, вышедшей в освещенную комнату; белокурые волосы практически ослепляют, несмотря на темень вокруг. Её улыбка виднеется даже на расстоянии, а пританцовывающие движения говорят лишь о том, что она явно чем-то взволнована.
Коленка начинает предательски дрожать, и с губ непроизвольно слетает смешок, пока перед глазами мелькает чёткий образ матери, которая, подобно бабочке, порхала на этой кухне, гипнотизируя их с отцом неописуемыми ароматами.
Естественная эмоциональная реакция на потерю близкого человека отражается на моём лице.
Гарри, успевший рассмотреть здание, понимает, что привёз её на место гибели матери.
— Милли, — серьёзность в голосе на секунду отвлекает девушку от завороженного наблюдения, но она никак не реагириюрует.
— Ты когда-нибудь терял близких людей? — перебивает его мысли.
— Да, — вспоминает о Джоанне, которую считал своей второй матерью.
— Нет никакой Констанции, Гарри, — пальцем смахивает подступающие слёзы. — Адрес, который я назвала...
Начитавшись литературы и проведя не один день в клинике доктора Пейна вместе с Луи, Гарри прекрасно знал, что у скорбящего может развиться чувство самообвинения или злости на умершего за то, что тот оставил родных людей.
Он старался поощрить с трудом выражаемое чувство тоски, чтобы предотвратить фиксацию переживаний, которые в более поздний период могли бы выразиться патологическим чувством скорби.
— Всё это накопилось как снежный ком, понимаешь. Смерть матери, отдалении Линдси, переезд в Шеффилд... Жизнь поменялась так быстро, и не сказать, что я к ней не привыкла, — делает паузу, сомневается, продолжать ли. — Мне просто хочется, чтобы меня оставили в покое. Не затрагивали лишний раз, продолжали жить своей жизнью. Постоянное напоминание об этом дне со стороны словно заставляет меня возвращаться в него снова и снова, не оставляет выбора, вынуждает и дальше скорбить.
Гробовая тишина вызывает в Милли противоречивые чувства. Она ощущает себя жалкой. Выговорившись, испытывает невероятное чувство облегчения и сожаления из-за неправильного, как ей казалось, собеседника, постукивающего пальцами по собственной коленке.
Ситуация усугубляется чрезмерными умственными нагрузками, несоблюдением режима сна, выпитым алкоголем. Стресс порождает раздражительность и нервозность.
Гарри не знал, как ответить. В плачущей девушке он видел черты сестры Луи, Фелисите, с которой потеря Джоанны сотворила нечто страшное: заглушая боль наркотическими и медицинскими средствами та отправилась вслед за матерью.
Вспоминал, как вечерами приезжал в дом Томлинсонов, как не мог связать слов, помогая одним лишь присутствием и физическими касаниями. «Черт с ней, я просто не знаю, что ещё сделать», — думал он сейчас и сомневался в затеянном.
— Милли.
Гарри аккуратно тянется к ремню безопасности, отстёгивает его и останавливается на женской кисти. От мимолётного касания она дергается в сторону.
— Доверься мне.
Она с опасением протягивает руку в ответ. Их пальцы скрещиваются в идеальном обжигающем узле.
Гарри наклоняется ближе и, не сводя с своих глаз, проводит тыльной стороной ладони по щеке; лёгкая небритость царапает женскую кожу.
— Ну же, — хриплый голос нарушает неловкую тишину, — улыбнись, смелая, — словно кот, умоляюще мурлычет и ждёт ответной реакции.
Уголки губ Милли неестественно кривятся. Не понимает, зачем позволяет ему продолжать, но не может ничего с собой поделать. Обжигающая кожа играет против неё, пленит, зазывает. Нежные касания испаряют ненужные мысли.
Изучающий взгляд, приятный аромат парфюма и губы ласкают кожу, залечивая «повреждения» от щетины невесомыми поцелуями. Чуть закусывает внутреннюю сторону своих щёк, не в силах совладать с учащающимся дыханием. Теряет контроль.
— Нравится? — ухмыляется, направляя ладони в кудрявые волосы; сжимает и вновь ослабевает хватку.
Милли не отвечает, лишь с любопытством продолжает наблюдать за каждым его движением. Замечает, как медленно спадает накатившая тревожность, и единственное, что сейчас чувствует — неловкость и подступающее спокойствие; пусть и не физическое, но душевное — определённо.
Глядя на ту девушку в доме, образ которой напоминал о матери, ей хотелось выть от несправедливости этого мира; хотелось выплакать накопившуюся боль и более не вспоминать об этом вовсе; отпустить её раз и навсегда. Вот только резервуар со слезами был полностью пуст, от чего сухость в глазах травмировала роговицу. В тот момент Милли казалось, что она совсем забыла, как моргать.
— Молчишь, — вновь фокусируется на тёмно-зелёных зрачках, пытающихся выведать потаённое разума.
Гарри опускает свою ладонь чуть ниже, позволяя Милли самой распоряжаться его мягкими волосами. Сам же бережно охватывает в кольцо запястье.
Она с осторожностью забирается пальцами глубже в локоны, крепче сжимает их и слегка тянет на себя. Замечает, как парень прикрывает глаза и позволяет выпустить все накопившиеся эмоции; а ещё то, что в волосах более нет цветов.
Повторяет так несколько раз, заботливо поглаживая кожу, боясь, что могла не рассчитать и сделать больно. В последний раз сжимает и разжимает кисть, окончательно отпуская всё своё беспокойство в шоколадные локоны. Ей становится легче.
— У тебя участился пульс, — его большой палец чуть надавливает на радиальную артерию, ощущая пульсовую волну. — Значит, нравится.
— Не надумывай, — впервые за долгое время искренне улыбается, высвобождаясь из его плена.
Гарри совсем не сопротивляется.
— Ну-ну, — победно ухмыляется, закусывая нижнюю губу и показывая свои ямочки.
Он тянется за пачкой сигарет, другой же рукой в бардачке ищет зажигалку. Запретный плод сладок, и идея в последний раз выкурить многомесячную горечь кажется Милли очень заманчивой.
Не решается спросить, надеясь на то, что по пристальному вниманию он и сам всё поймёт. Но Гарри хитёр. Делает вид, что не замечает желание, но при этом предательски испепеляет взглядом, когда видит, как она отчаянно пытается вдохнуть дым, пока тот не растворился в заблаговременно открытом боковом окне.
— Гарри, — еле слышно произносит его имя.
Он вскидывает брови и кивает головой, ожидая продолжения.
— Угостишь сигаретой? — неловко перебирает пальцами ткань пиджака, ощущая тень нежных и теплых прикосновений.
Милли переживает, тот что опять начнет её осуждать, как и с алкоголем в том парке.
— С каких пор ты куришь, Блэк? — вопрос вызывает дежавю, а в мыслях всплывает встреча на балконе отеля.
Тогда ей пришлось соврать, лишь бы скорее сменить тему и не рассказывать о зажигалке Луи. Сейчас же лгать о такой глупости было бессмысленно, учитывая, скольким она поделилась за этот вечер.
— С прошлой осени, — отвечает сухо. — Ну так что? Или продолжишь читать мне нотации? — чуть смягчает тон голоса.
Ей не хотелось казаться последней мразью, что воспользовалась чужим желанием побыть рядом. От таких мыслей совсем воротило. Милли была благодарна ему за оказанную поддержку, но старалась придерживаться образа той, что его невзлюбила ещё со второй встречи.
Гарри протягивает сигарету и не даёт возможности найти в сумочке вещь Луи. Сам подносит зажженную зажигалку к лицу и осторожно прикрывает её ладонью.
Вкус сахарной ваты тут же напоминает о нём; Милли непроизвольно облизывает фильтр, только подтверждая мысли о сладости его губ.
Ядовитый дым ползёт по гортани и проникает в лёгкие. Царапает горло и ноздри. Щиплет глаза, но при этом вызывает приятное ощущение обмякшего тела, уже отвыкшего от употребления никотина. Табак не тлеет, тает как льдинка.
Курение в безмолвии Милли расценивает как нечто личное, интимнее даже, чем секс. Хоть молчание и было тождественно тишине, по смыслу же оно было гораздо ближе к разговору, поскольку подразумевало обращенность сознания каждого к чему-либо.
В этот момент она думает о том, как легко впустила в свою жизнь человека, наплевав на собственные принципы. Выхода иного не находилось, оставалось лишь надеяться, что подобное открытие не обернётся для неё чем-то пагубным.
Эгоистичные желания, преследуемые двумя, точно достигают своего пика сегодня. Милли окончательно прощается с трагедией, преследовавшей последний год, Гарри же — открывает для себя новую информацию, и ему не терпится поделиться ею с Луи.
Правда, рассказывать другу о связи с его новой знакомой спешить он не старается. Хочет сам для начала её изучить, пусть и отнекивается от подобной вольности, сам не замечает, как с интересом её разглядывает.
— Ты готова ехать? — забирает из её рук уже скуренный фильтр и выбрасывает его в пепельницу на своей двери.
— Дай мне минуту.
Милли переводит свой взгляд на бывший дом и совсем его не узнаёт, будто за это время что-то в нём изменилось. Девушка пропала из виду, во всех комнатах потушен свет и даже опалённые кирпичи выглядят в темноте гораздо светлее, чем были до этого.
Так это и происходит, когда отпускаешь. Место или человек совсем перестают казаться родными, больше не вызывая тех чувств и эмоций; лишь лёгкое ощущение ностальгии и понимание того, что всё изменилось, а жизнь продолжается дальше.
Ещё недолго пытается что-то высмотреть, заставить себя испытать хоть чуточку боли, окунуться в это состояние хоть на мгновение, но у неё не получается.
Набирает воздух в лёгкие и в мыслях начинает нашептывать прощания матери. Когда монолог подходит к логическому завершению, с облегчением выдыхает, поворачивается к Гарри и молчаливо кивает. Машина трогается.
Тишина, въевшаяся в салон вперемешку с запахами тел и ароматизатора, спиртного и табака, горечи и нежности, ощущается крайне непонятно. То ли легко им было от того, что всю дорогу молчат, погрузившись в собственные думы, то ли, наоборот, тяжко, ведь вопросов между повисло куда больше, чем того ожидалось и хотелось.
Чем дальше отъезжали от дома, тем чаще Милли казалось, что она поступила неправильно: не насмотрелась, не выплакалась, не позволила пережить себе тот день ещё раз.
Когда в голове впервые возникла эта идея, представлялось, как перед глазами вновь покажется горящее здание, с окон которого чёрными клубами вываливался дым; толпы зевак с телефонами, коим вообще нет дела до человеческой жизни, лишь бы заснять «эксклюзив» в инстаграм; более двадцати пропущенных вызовов от отца и крепкая хватка Роя, вылавливающего обречённое на верную смерть тело, что так желало забежать внутрь и спасти женщину, подарившую этому телу жизнь.
Всё это время мысль о повторении произошедшего намертво укрепилась в подкорке, словно это помогло бы избавиться от мучительных кошмаров. Сравнимо с болью в мышцах после неожиданной физической нагрузки, да такой сильной, что по утрам встать с кровати не можешь; руки изнывают так, как будто никогда телу не принадлежали, а бёдра трясутся похуже стиральной машинки при отчаянной попытке хоть куда-нибудь сесть. И привыкают ведь мышцы к подобному стрессу, в один из дней сигнализируя «что-то не так», когда человек просыпается и более не чувствует боли; а хочется. Вот и здесь всё то же. Милли хотелось почувствовать ещё и ещё, и ещё, добить себя окончательно, и когда этого не произошло, показалось, что она даже расстроилась.
Чертова эгоистка. Так отчаянно пытаешься отбиться от Лиама, Роя и отца, огрызаясь, что ты в порядке, когда сама от себя отъебаться не можешь. Привыкла жить в страданиях и муках, что совсем не ожидала подобного исхода, да? Смешно получилось.
Ещё смешнее от того, как поддалась мягким пальцам, искушённым твоей робостью, владеющим твоим сознанием, переключающим твои мысли на касания чужих щёк, губ на ладонях, шёлковых волос.
Дурочка, что же ты делаешь? Зачем ведёшься? Знаешь же, что играет с тобой и один, и второй, оказавшийся в клетке под названием «Линдси». Наделила властью над собой мужчин, отодвинув смерть на последнее место, потому и отделалась сейчас так легко.
Так возрадуйся же, Милли, вот она, твоя жизнь «после», полная непонятных интриг и неслучайных случайностей, новых людей и большей работы, чего же ты ждёшь ещё?
И с язвительной интонацией мысленно отвечаю себе же: «Чего же я жду? Как минимум, пяти тысяч за отправленное в мусорное ведро вино, а как максимум — чтобы ты от меня отъебалась».
И голос затих, и мысли испарились. Стало совсем легко.
***
Когда они подъехали к отелю, ещё в машине Милли заметила группу мужчин, стоящих поодаль, среди которых узнала знакомый костюм мистера Гудмана. Он был повёрнут спиной и что-то бурно обсуждал с коллегами.
Шанс того, что ему вздумалось бы посмотреть назад был невелик, но не равен нулю, а потому ещё за несколько минут до прибытия она постаралась привести свой внешний вид в порядок на случай, если кто-то из знакомых лиц не упустит возможность поговорить.
Совсем не хотелось быть уличённой в употреблении алкоголя и сигарет, последствия которых лёгким шлейфом доносились от кожи и мелькали в покрасневших глазах.
Они так и не заговорили больше. Милли молча поблагодарила Гарри за поданную в тишине руку при выходе из машины; молча провожали друг друга мимолётными взглядами до входа в отель; молча стояли у дверей лифта, который, казалось, ехал дольше обычного; Гарри не проронил ни слова, стоя по середине кабины, Милли же молчала, вжавшись в левую стенку, как в первую встречу, и наблюдала за тем, как его пальцы вытанцовывают на экране дисплея. Негромко усмехнулась воспоминаниям, на что Гарри тут же убрал телефон и посмотрел в её сторону.
— Что-то не так? — шершавый голос раздается эхом, нарушая безмолвие первым.
Тёмно-зелёные глаза пробегают с головы до ног; оценивают цвет нежного пиджака, гармонирующего с бледной кожей и белыми ласточками на тёмном платье.
Стеснения больше нет, а женские аккуратные пальцы не пытаются найти успокоение в смятой ткани. Наоборот, Милли хочется следить за мужчиной, за его реакцией, дразнить его, заведомо зная, чем же закончится сие представление.
Отрицательно качает головой и усмехается тому, помнит ли он разговор и удивится ли тому, насколько дословно ту встречу запомнила она, не считая его лица. Дожидается звука в динамиках; после открытия дверей выходит, чуть затормаживая, и поворачивается к Гарри лицом. Он сосредоточен и с любопытством наблюдает за происходящим.
— Ты куришь странные сигареты, — как и в тот раз, делает на чём-то акцент.
Чуть закусывает губу, проводя по ней языком, и чувствует фантомный привкус сладости. На лице Гарри появляется ехидная улыбка.
— Тогда больше их у меня не проси, — облокачивается на стенку.
Он следит за тем, как она аккуратно стягивает с плечей персиковый пиджак, задевая ткань платья на плечах. Оголяется вырез на груди, куда тут же устремляются малахитовые зрачки, но буквально на пару секунд, словно ему более интересно наблюдать за её лицом, чем за телом.
Голос в динамиках предупреждает о скором отбытии. Гарри делает шаг вперёд и нажимает на кнопку удерживания дверей, завороженно наблюдая за плохой импровизацией. Рукава пиджака соединяются воедино и фиксируются на предплечье.
— Спасибо, — говорит тихо и протягивает вещицу.
Лифт в очередной раз куда-то спешит, но Гарри успевает пересечь черту; дверцы за его спиной с силой захлопываются, Милли вздрагивает от неожиданности и автоматически делает шаг назад. В этом коридоре они совершенно одни.
Он продолжает идти, пока не загоняет добычу в угол; Милли вжимается спиной в стену.
— Испугалась, смелая? — игривый тон голоса отражается и в его глазах; прищуренные уголки радуются собственному превосходству. — Видишь ли, Милли, — практически сокращает расстояние донельзя, — как неожиданно получилось, что мне на тот же этаж, что и тебе.
— Да что ты, — поджав губы и вскинув брови, изображает наигранное удивление.
Его эго подпитывается искусственной реакцией. Сбитое дыхание, мечущиеся из стороны в сторону глаза, скрещенные руки на груди, нервное избавление от кома в горле — всё это раззадоривает Гарри, только уверяет его в том, что физическое желание обмануть фальшивой серьезной гримасой просто невозможно. Если бы ей хотелось сбежать, она давно бы воспользовалась этим моментом, но нет же, стоит и специально провоцирует.
Тёплая рука скользит по щеке; Милли вытягивает шею, позволяя ей улечься на лице поудобнее. Холодный металл колец удерживает в ясном сознании. Большой палец плавно ложится на губы, еле касается их, но этого достаточно, чтобы вызвать волну мурашек. Водит им по верхней и нижней, задерживаясь в уголках, словно приглаживая их и вырисовывая улыбку.
— Ты ведь этого хотела? — тихий шёпот раздаётся так близко к уху, что от лёгкой манипуляции пальцем, нижняя губа чуть приоткрывается, более не слушаясь сигналов мозга.
— Ещё одной новой истории для твоих друзей? — язвительно спрашивает, пусть и голос слаб. — С кем ты потрахаешься на этот раз? С девчонкой, которой вскружил голову до одури приторный фильтр? Смешно же.
— Нет, Милли, — приподнимает подбородок, чуть поворачивая голову в сторону, и продолжает шептать на ухо, обжигая горячим дыханием кожу. — С девчонкой, которую променял парень на другую, и она решила залечить своё горе бутылочкой дорогущего вина, — отстраняется, сохраняя минимальное расстояние; точно жаждет лицезреть падение, — и мной.
— Иди ты к черту, Стайлс, — процеживает сквозь зубы, не отводя глаз, заглядывая в самую глубь его зрачков, только бы выплеснуть в это нечто свою неприязнь и желание дать пощёчину.
Гарри показательно выдыхает, морщится и качается головой, в издевательской манере пытаясь изобразить обиду, словно слова её хоть как-то смогли его задеть.
— Пойми одну вещь, Милли, — его руки более не тревожат тело, но он все ещё очень близко. — Парень, ради которого ты всё это устроила, сейчас без зазрения совести трахается на заднем сидении своего автомобиля с твоей лучшей подругой, — поправляет свои кудри и чуть прокашливается. — Прости, бывшей лучшей подругой.
Желание потушить о него сигарету, плюнуть в лицо или ударить нарастает с каждым произнесённым словом. «Знаешь же, что играет с тобой и один, и второй», — эхом раздаётся мысль, съедавшая часом ранее.
И о чем Милли только думала, когда таяла под чужими ладонями, мимолетно желала губ, списывая всё на алкоголь и женское желание отомстить другому. Испытывала отвращение по отношению к самой себе за то, что позволяла ему так с собой обращаться.
— Пока ты проводишь весь вечер со мной.
— Ты ведь сам за мной приехал, — резко отвечает.
— И в Мортлейк отвёз тебя тоже я.
— Ну, поздравляю, Гарри! Из тебя бы вышел отличный таксист, — пихает ему в руки пиджак и толкает в сторону; уходит, не желая трепать себе нервы.
В ответ слышу лишь задиристый и победный смех вперемешку со «Спокойной ночи, смелая», от чего непроизвольно хочется сплюнуть в цветочную вазу, так идеально стоящую на пути в номер. Достал.
Судорожно ищу в сумочке карточку, впервые оглянувшись назад, и замечаю, что Гарри исчез.
Вот и гадай, какое из двух завершений дня в сети отелей Adelin было наилучшим: то, в котором я не помнила его лица и проснулась в холодном поту от кошмара, или же то, где его пальцы совершали запрещённое, а губы шептали мерзкое, пока в памяти навсегда отпечатывались озорные глаза, точно знающие о чувстве злости, бурлящем в крови, пока тело, напротив, передавало совсем другие эмоции. Определённо, первый.
Наконец, вваливаюсь в номер. Судя по тишине и отсутствию сопения, Элоизы ещё нет. Разуваюсь, прохожу вглубь и подтверждаю догадки. Устало плюхаюсь на кровать, нахожу в сумочке телефон на беззвучном, о котором совсем позабыла, когда решилась на побег.
Восемь пропущенных и около двадцати сообщений от Элоизы, три от Адриана, два от двух неизвестных номеров и около пяти от Томаса, сообщений же — ни одного; удивлена, что не звонил Рой.
Я быстро пролистываю словесный поток Риттер, закатывая на предпоследнем сообщении глаза:
22:45
Милли, я тебя просто прибью!
ТЫ ГДЕ?
Мне становится и смешно, и стыдно одновременно. Подруга не знает о произошедшем, лишь сообщает, что Зейн рассказал ей про то, что мы с Гарри были вместе.
23:01
У меня только один вопрос. Гарри?! Tu es sérieuse, Milli?
Ну, я тоже не в восторге, Ло, но как видишь...
Зная подругу, она всё ещё нервно нажимает на кнопку «разблокировать» в ожидании хоть какой-нибудь весточки, словно включённый звук мог не сработать, и вдруг на экране появилось бы уведомление. Мне хочется покоя, а потому звонить ей точно не вариант.
00:25
Я дома
Не переживай
Элоиза отвечает почти сразу же, готовая тут же сорваться в номер, заваливая вопросами, нужна ли её помощь. Заверяю о том, что не нужна. И без того насыщенный вечер подразумевает своё завершение в тишине и спокойствии.
Лениво тянусь к застёжке платья и на удивление умело с ней управляюсь; на ткани, упавшей на постель, привлекают внимание ласточки, в хаотичном порядке порхающие в ночном небе.
Хриплый голос эхом отзывается в мыслях. Кажется, они зачастили попадаться в ловушки Гарри.
Распрощавшись с заточёнными птицами, на этот раз в гардеробном шкафу, смыв с себя остатки прошедшего дня, без сил падаю на мягкую кровать, обволакивающую со всех сторон, словно нежное облако.
Предстоит сложное утро, и я молюсь о том, чтобы ночь эта была спокойная, а Мара не пожелала бы навестить давнюю знакомую. И без неё дурно. Пожалеет, может?
Когда веки начинают устало склоняться, одним взмахом пальца закрываются все открытые вкладки приложений, кроме одного. Глаза с грустью наблюдают за тем, как напротив семи часов утра появляется иконка «включено», уже жалея о том, как мало времени остается на сон.
И только тихому уведомлению, пришедшему за несколько секунд до блокировки, хватает смелости потревожить покой:
1:10
Нам надо поговорить.
