Дела прошлого

Обед прошел отлично: мэтр Обер сильно смущался, но его дочь, Валери, была бойкой шустрой девушкой – она спешно выставляла на стол разные кушанья, попутно рассказывая обо всех соседях, давая каждому меткие характеристики (кто всегда пьян, кто проводит день в пустой болтовне, кто стремится занять не свою скамью в храме, кто первым идет на рынок и прочее). Франсуаза была рада этой болтливости, не только потому что это позволяло составить представление об окружающих, но и потому что это показывало отношение к ней – без подозрений в чем-то дурном. Ответная история – объяснение ее появлению тут – тоже пришла сама собой. Франсетт предпочла рассказать часть своей истории: что ей пришлось просить защиты у опекуна, но временно он занят. Более подробно она объяснять не стала, отметив, что хозяева поглядывают на нее без любопытства, очевидно, додумав остаток истории сами, а расспрашивать дворянку не осмелятся. Жули тоже чувствовала себя прекрасно за столом. Она не очень распространялась о себе, не зная, что говорить, но с успехом поддерживала разговор с Валери, расспрашивая о соседях, иногда делясь историями из их жизни в поместье. Пожалуй, единственный, чье отношение к этому совместному обеду, осталось неясным для Франс, был Гримо – невозмутимость слуги графа была настолько необычайной, что мадмуазель де Бертран начинала понимать, отчего Атос видит в Гримо что-то вроде вещи, только вещь не показывает эмоций, только вещь просто служит другим… Франсетт это не нравилось, может быть, это очень удобно – даже наверняка удобно, когда слуга лишь исполняет приказы, ничем не выдавая своего отношения, - но девушка от этого чувствовала себя неуютно. Возможно, если бы рядом с Оливье был кто-то понимающий, заботливый, он не замкнулся бы так – ведь и в молодости Оли был не очень открытым, но после ужасной истории с супругой… Каким бы он был, если бы рядом был хороший друг, понимающий человек? В какой-то момент поймав себя на мысли о том, что таким человеком могла бы быть она, Франс поторопилась прогнать идеи о том, как растормошить Гримо, может быть, разговорить его – все это заставляет ее надеяться на изменение графа, мечтать о том, чего попросту не может быть. Да и откуда ей знать, может быть, Гримо устраивает такое отношение господина? Атос наверняка щедро платит! Для мадмуазель де Бертран важным было то, что к ней отнеслись с пониманием и сочувствием, догадались, что она опасается кого-то достаточно могущественного, поэтому была вынуждена уехать поближе к опекуну – этого было довольно, чтобы ее взялись оберегать от возможных гостей. По крайней мере Франс хотелось думать, что это действительно так: сама она выходить из дома дальше церкви не собиралась в ближайшие пару недель, оснований считать, что ее тут найдет отец, тоже не было. Но все равно было спокойнее на душе, когда рядом есть кто-то, кто хочет тебе помогать… Кроме того Валери могла взять на себя обязанности горничной, что освобождало от этой работы Жульетт. Это тоже было важно для Франсуазы, девушка все чаще думала о том, что должна позаботиться о сводной сестре, научить ее чему-то, более подходящему ее положению… Наверное, звучало это немного глупо, какое может быть положение у незаконнорожденной дочери? Батюшка потому и устроил ее камеристкой, вероятно. А что она, Франсетт, может предложить сестре? На недалекое будущее планы были простые. Раз уж Оливье согласился отдать ей управление поместьем, то Жули будет ей помогать. А вот что будет после? Держать всегда при себе сводную сестру? Однако какое положение можно ей предложить? Экономки? Намного ли это лучше горничной? Мыслей, как устроить Жульетт, у Франсуазы не было, но одно она знала хорошо – надо заняться обучением и манерами сестры, это точно позволит ей свободнее чувствовать себя в обществе благородных людей. Может быть, это ничего не даст, но Франс это казалось не лишним, даже для ее помощницы и экономки это точно не будет бесполезно, а уж если в дальнейшем… Что в дальнейшем? Каждая женщина видит свое будущее в удачном браке, а это значит, что муж не очень стар, не очень жесток, достаточно состоятелен, что у них будет несколько детишек, которые продолжат их род, что они будут уважаемы соседями, их будут принимать в зажиточных домах – много ли еще надо? Желает ли Жули чего-то иного? Сестра упоминала, что хотела простой семьи, вовсе не знатной. Но, может быть, сейчас у нее появится возможность… подняться? Во Франции немало дворян без состояния, которые не могут рассчитывать на брак с высокородной дамой. Разумеется, они старались не опускаться до женщин иного сословия. За исключением тех, кто мог им дать то, чего не было у самих – денег. Именно так рассуждал и месье де Бертран, именно от этого сбежала Франсетт. Сестре она хотела дать хорошее приданое, вот только его еще надо собрать, у нее самой-то почти ничего нет! Однако если у Франс все получится, то вскоре у них будет хороший доход, тот доход, который позволит скопить денег – и для себя, и для сестры. А если еще и научить Жули вести дела, научить манерам… Может ли Жульетт рассчитывать на жениха из благородной семьи? Франс очень хотела бы этого, желала иной судьбы для сестры. Почему бы девушке, пусть и наполовину дворянке, не стать хорошей хозяйкой усадьбы с приставкой «де»? Жули очень не глупа, она сможет даже крохотный земельный надел превратить в приносящий хороший доход. Это не случится сразу, это произойдет когда-то потом, но ведь они никуда и не торопятся, все следует делать по порядку. Пока девушки это не обсуждали. Но Франсетт и не видела в этом смысла. Ведь и она сама не торопится замуж, ныне даже надеется на то, что сможет жить не только мыслями о подчинении мужу, значит, и сестра тоже. Немного обдумав, Франс решила, что пока не стоит и обсуждать обучение манерам – начать стоит постепенно и незаметно, аккуратно, стоит повременить с прямым разговором. Жульетт вправду умная девушка, она быстро понимает то, что ей показывают и объясняют, уже сейчас она повторяет многое, что видит у сестры, старается перенимать это. Тем более пока мадмуазель де Бертран и сама не знала, с чего начать. Когда она направлялась сюда, то поначалу предполагала заняться самообразованием, она хотела изучить свет. Но как это возможно, сидя взаперти и вдали от всех? Да и глупо было бы об этом думать, не может же она наносить визиты, представляться своим именем – о ней попросту сообщат батюшке. Впрочем, это не мешает ей познакомиться с кем-то в церкви… Но лучше этого не делать сразу, для начала надо понять, на что способны люди вокруг. Надо будет расспросить Валери о благородных господах по соседству – пока девушка рассказывала исключительно о мещанах, потому что знакома была исключительно с ними и лишь о них могла поведать что-то особенное. Но о знатных семьях она хотя бы должна знать, никто из них обычно не скрывается. Жули ведь рассказывала, сколько всего слуги знают о господах. Возможно, среди знакомых Валери есть кто-то, работающий в доме дворянина. А еще лучше – работающая, потому что Франсуаза предпочла бы общение с дамой, так было безопаснее, у женщины больше возможностей понять другую женщину. В любом случае, какая-нибудь горничная способна подробно рассказать о своей госпоже, можно совсем немного, хотя бы просто о том, насколько та болтлива и… праведна? Франс невольно закусила губу: она вела себя сейчас, словно преступница, вынужденная прятаться и придумывать какие-то истории, скрываться от общества, хотя именно сейчас в нем так нуждается! Девушка встряхнулась. Пока выбора нет, надо заняться насущным. *** В лагерь Атос возвращался быстро – он ничуть не преувеличивал свои возможности, на обратный путь ему нужно было вдвое меньше времени. И это тоже было спасением, потому что отвлекало от лишних мыслей. Пока граф сопровождал подругу, пока занимался ее делами, некогда было думать о том, что он творит. Нет, само решение Атос менять не собирался – он доверял Франс полностью, а общение в дороге только убедило в том, что девушка гораздо более образована и опытна, чем он предполагал: нет никаких сомнений, что Франсуаза может привести себя и свои земли к процветанию. Однако графа беспокоило то, как осуществить то, что он пообещал подруге – в глазах других, в первую очередь. Общество никогда не поймет, как женщина может заниматься делами. Франс права, говоря, что это во многом лицемерие: супруга ведет дела, когда муж пропивает состояние, вдова занимается управлением поместьем, как и она, дочь, все делала от лица отца, в то время как он только тратил! Все это можно делать вот так негласно, но прямо всем заявить, что этим занимается женщина нельзя… Лучше всего было бы все скрыть: оставить все по документам, как есть, попросту припугнув месье де Бертрана. Вот только согласится ли на это Франсуаза, которая хочет свободы? И… как все это примет ее отец? Атос не сомневался, что на словах тот не посмеет возражать, но как поступит на деле? Если хотя бы доля того, что сказала Франс, правда, этот человек может вытворить что угодно, в лучшем случае поколотит дочь и запрет в ее комнате или монастыре, а в худшем… убьет, чтобы остаться единственным арендатором. Граф много раз перебирал эти варианты в голове, понимая, что у него просто нет выбора – он должен заявить о Франсетт перед обществом Берри. И сделать это надо так, чтобы никто не посмел сказать ни слова против. Страха перед этим у Атоса не было, ему было даже интересно! Странным образом жизнь постоянно заставляла его делать выбор между долгом и… желаниями? Или тем, что он считал верным? Когда он выбрал невесту, когда влюбился без памяти, он ведь был уверен, что прав, что его желание не идет вразрез с долгом, а все недовольство родни напускное, они просто подвержены предубеждениям – и только! И что стало с этими мыслями? Кто оказался прав: он или те, кто твердил ему о долге? Ныне он поддался идее пойти против общества – теперь ради подруги детства. И ради того, что считал более верным, потому что не мог не признать лицемерием такое положение дел. Или это вновь самообман? Он не вправе сравнивать Франсуазу и… ту женщину, у которой и имени-то не было. Мадмуазель де Бертран хотела всего лишь честности, откровенности в действиях. Вот только эта откровенность шла в разрез со всеми правилами поведения. И граф понимал, что недостаточно просто поставить имя на договоре, недостаточно объявить соседям свое решение – эти действия предпочтут не замечать, словно чудачество, прихоть… Еще и слухи поползут, в которых бог знает кем выставят Франс! Забавно, раньше Атос никогда не пытался взглянуть на мир глазами женщины. У каждого на земле свои обязанности, каждый живет так, как заведено – и нет необходимости занимать голову чужими заботами. Так надо, потому что так правильно, так установлено – этого объяснения графу всегда хватало. В какой момент все поменялось? После предательства жены он должен был вовсе убедиться в важности долга… И убедился! Он свято верил в то, что следование правилам – единственно верный путь. Кажется, перелом случился вместе с казнью той, которая так искалечила, сломала его жизнь… Хотя нет, раньше, когда Франсетт указала ему на долг, о котором он позабыл. В тот момент он понял, что следуя одному долгу, забывал о другом, что одна правда отчего-то порождала другую ложь. Невозможно было понять, как это происходит, казалось, что должно быть иначе, что если не лукавить и не лгать, то все будет ясно и прямо, однако отчего-то выходило иначе. Мир так устроен? Обдумывать это было непросто, такими мыслями следует задаваться философам в трактатах, а не мушкетерам в военном лагере. Лучшее, что он мог сделать тут, - погрузиться в обычную осадную жизнь, выпивать с друзьями, задирать гвардейцев… Но вместо этого Атос продолжал возвращаться к размышлениям о том, верное ли решение он принял. Ему придется объявить месье де Бертрана неспособным вести дела. И отстранить его от дел, не дав возможности мешать дочери – отстранить добровольно или принудительно. Вот последнее его более всего и смущало. Граф надеялся, что сможет убедить арендатора согласиться и при всех признать свою слабость и усталость от дел… Ненадолго мелькнула мысль, что есть одно решение, которое все приняли бы как естественное – объявить Франс своей невестой. Играть свадьбу вовсе не обязательно, помолвка может длиться сколь угодно долго. А общество воспримет как должное поручение невесте вести дела на этих землях в отсутствие жениха. То есть по сути он объявил бы, что эти земли остаются за ним, а временно делами будет заниматься Франсетт. Что может быть вернее и правильнее? Однако это означало связать обещаниями Франс. Объявленная помолвка не позволит ей принимать ухаживания других мужчин – а ведь у нее могут быть кавалеры, особенно когда она станет настолько свободной дамой, самостоятельно занимающейся делами… Да она будет просто завидной невестой! Хотела ли этого сама подруга детства? Последние беседы с Франсетт оставляли странное впечатление, словно бы она, в отличие от иных женщин, не желает выходить замуж, не ищет достойного супруга и возможности быть матерью. Наверное, ему лишь казалось, потому что подруга с таким огорчением говорила о тех ужасных браках, которые ей готовил отец… В любом случае помолвка не может длиться вечно. Будучи невестой, Франс не сможет отвечать на знаки внимания других мужчин. И это было бы не так страшно, ведь он мог бы, например, разорвать помолвку через год, когда девушка покажет себя как хозяйка… Ну или раньше либо позже, когда это будет по-настоящему необходимо, например, когда отыщется достойный кавалер. Вот только кто посмеет соревноваться с графом де Ла Фер? А если сначала порвать помолвку, то Франс немедленно получит статус среди сплетников, как брошенная невеста. И неважно, какую причину озвучить, людям нет дела до слов, они непременно придумают что-то свое: будут судачить о том, что невеста слишком бедна, слишком нехороша, слишком глупа, слишком заносчива, слишком… Любое «слишком» тут подойдет. А могут и начать распускать иные слухи, вроде того, что невеста не способна дать потомство – и это точно навсегда лишит Франсетт женихов. Может быть, несмотря на понимание этого, Атос все же подумал бы о том, чтобы поговорить с подругой о подобном плане. Однако… Граф отлично помнил, чем завершился его брак. Плохой пример, чтобы пытать счастье еще раз. И даже мнимость этой помолвки ничуть не могла привлекать, совсем недавно он отшатывался от одного лишь упоминания, что он может быть увлечен какой-то женщиной! Что может быть ужаснее?.. Однако сейчас он почему-то ловил себя совсем на иных мыслях, его пугала как раз мнимость отношений, необходимость когда-нибудь порвать помолвку. В конце концов, не должен ли он исполнить еще один долг дворянина и графа? Атос с досадой подавил в себе эти мысли. Есть еще один путь. Надо просто объявить месье де Бертрана неспособным вести дела. Общество примет и поймет, что граф из уважения к этому человеку не отбирает у него доход, а передает ведение дел его дочери. Потому сложность будет лишь с самим арендатором, Атос понимал, что на словах мужчина может объявить что угодно, даже даст слово – а затем легко его нарушит. Так что придется употребить свое влияние на то, чтобы месье де Бертран уехал, скажем, в Париж, поселился отдельно и не смел появляться, жил там на те средства, которые будут ему выделены. Главным недостатком этого плана было то, что отец Франсуазы может и тут поступить так, как ему заблагорассудится: он способен и в этом случае пообещать одно, а после вернуться в поместье и потребовать от дочери подчинения. И что тогда делать? Объявлять его безумным? Силой запирать где-то? - Атос, что с вами? – услышал граф голос гасконца. - Что со мной? – переспросил он, встряхиваясь. - Простите, дорогой друг, но я уже четверть часа, кажется, беседую сам с собой. Я могу спросить, что с вами происходит? - Я задумался… - Надеюсь, не о ней? – понизив голос, спросил д’Артаньян. Атос даже вздрогнул, успев подумать о том, как друг может быть таким провидцем… Но через мгновение понял, что гасконец говорит не о Франсетт, которую попросту не знает, а о Миледи, считая, что друг тоскует о поруганной любви. - Нет, что вы, ни в коем случае! – граф едва ли не рассмеялся подобному предположению. – Признаюсь, я… кажется, я позабыл о ней. - В самом деле? Это же чудесная новость! - Пожалуй, - меланхолично согласился Атос. - Тогда могу я повторить свой вопрос? – вновь решился уточнить д’Артаньян. – Что так беспокоит вас? Или это тайна? Мушкетер покачал головой, давая понять, что никаких секретов не держит. Однако с уверенностью не мог ответить самому себе, можно ли говорить с друзьями о делах, которые касаются дамы… Хотя ведь сам юноша постоянно доверял свои тайны, когда было необходимо получить помощь. Так отчего бы и не поделиться с ним? Тем более, что д’Артаньян умеет хранить чужие секреты и, что гораздо важнее, как никто другой умеет дать отличный совет, как поступить. - У вас ныне предостаточно забот, дорогой друг, - попытался все же уйти от темы граф. – Вся эта история… с англичанами… - Нас уже не касается, - прервал его гасконец. – Мы сделали все, что было в наших силах, ни на что более мы не в силах повлиять. Вы знаете, что я более других беспокоюсь об этом, но я же не безумец, Атос! Мы остановили убийцу, мы сделали все, чтобы предупредить герцога… но мы не можем дежурить возле него, у него достаточно своей охраны! Атос только пожал плечами – он прекрасно это понимал и раньше, ему вообще не было дела до Бэкингема, это д’Артаньян беспокоился о враге в память о ранее подаренных английских жеребцах. - Но есть и иные причины, - начал было мушкетер. - Рассказывайте! – прервал его д’Артаньян. – Не стану отрицать, мои мысли всегда вращаются вокруг мадам Бонасье, я беспокоюсь за нее. Быть может, именно поэтому мне стоит отвлечься от этого. Рассказывайте, дорогой Атос! Я стольким обязан вам, что буду очень рад помочь, если это в моих силах. Граф слабо улыбнулся. Да, это было то, чего он ожидал, что он хотел услышать – юноша действительно горел желанием помочь, а значит он, Атос, был вправе воспользоваться этой помощью, спросить совета, не беспокоясь о том, что отвлекает друга своими заботами. - Есть одна… дама, - начал он. Д’Артаньян невольно присвистнул. *** Мадмуазель де Бертран решила подойти ко всему основательно, чтобы к следующему приезду граф получил подтверждение ее словам. Так что в первую очередь она попросила Валери купить листы бумаги, перья и чернила. И все планы по хозяйству были строго записаны девушкой. Следующие листы начали заполнять цифры. Франс отлично помнила, сколько урожая и дохода приносит поместье, какие траты идут на его содержание. Она расписывала так подробно, как только могла. После этого пришел черед объяснять написанное Жули. Точнее, для начала Франсетт взялась рассказывать ей об управлении домом в целом, рассказывала о том, что должна делать хозяйка, за чем надо следить в первую очередь, притом непременно лично, а что можно передать слугам, кому и как именно. Сестра действительно все схватывала налету. Ей неплохо удавалось до сих пор распоряжаться деньгами, которые были у девушек, а потому она понимала, что Франс имеет в виду, только разделяя уже не просто скромные сбережения между бытовыми тратами, но распределяя доходы всего дома между всеми его расходами. Легко ей не было, однако она готова была понимать и учиться. Так что теперь девушки проводили время именно таким образом: Франсуаза разъясняла сестре то, что знала сама, Жульетт старательно запоминала, переспрашивала, старалась повторить. По просьбе сестры Жули расспросила Валери о знатных людях, проживающих в городе и, главным образом, поблизости от них. И пока Франс сделала вывод, что не стоит торопиться со знакомством – об этих людях было известно очень мало, совершенно невозможно было представить, как они поступят. Она едва лишь поселилась тут, а отец может быть где-то поблизости, если продолжает разыскивать ее… Месье де Бертран никогда не был влиятельной личностью – единственное качество, которое всегда так угнетало раньше, потому что двери знатных домов были закрыты и для него, и для его дочери, но ныне это положение было столь важно! У батюшки не было связей, людей, которые непременно стремились бы ему помочь. Возможно, все ее сомнения и страхи напрасны: появление мадмуазель де Бертран без отца никому не будет интересно, не вызовет и пересудов в свете, а тем более никто не поторопиться сообщить о ее «побеге». Разве что случайно вырвется. Впрочем, эта случайность тоже не исключена и тоже пугает, ведь Ла Фер неподалеку, кто-то может отправиться в те края, а одного упоминания, что мадмуазель видели в этих местах – не говоря уже о конкретном адресе – достаточно, чтобы батюшка примчался сюда. Потому в ближайшее воскресенье Франсуаза все-таки не пошла на мессу, ограничившись чтением молитв дома и обещанием себе на будущей неделе покаяться за все время, что не была в церкви, тем более что этого не было уже… Кажется, с того дня, как она покинула Париж! Один воскресный день однозначно тут ничего не решает. Кто знает, может быть, дела Оливье решатся раньше, чем она думает, и он вернется уже на будущей неделе – тогда все ее планы и вовсе напрасны, лучше сосредоточиться на подготовке к главному, ведь ей еще предстоит… Только в этот момент Франс осознала: она не знает, что ей предстоит. Оливье… То есть граф де Ла Фер должен подписать документы с ней, должен представить ее соседям – но уже не как дочь месье де Бертрана, а как непосредственно своего арендатора. И Франсетт не сомневалась в друге детства, прекрасно зная, насколько надежно его слово. Вот только она лишь в этот миг подумала о том, а как к этому отнесется общество? И что на это скажет отец? Вряд ли стоит ожидать его согласия. - Франс, что с тобой? – заметила ее состояние сестра. - Кажется… - девушка с трудом сглотнула слезы. – Мне кажется, что я попросила Оливье о… смерти батюшки.