Дела прошлого

Д’Артаньян не был спокоен, потому лучшее, что он мог сделать – это передать все в руки Арамиса. Последний как раз чувствовал себя на своем месте, у него при себе была настоящая, а не поддельная бумага, монастыри же всегда были его пристанищем, так что с самым уверенным видом он постучал в ворота, выждал минуту и постучал еще раз, предполагая, что привратник спит в этот час и не сразу откликнется, сделал еще одну паузу – и повторил все вновь, теперь уже более настойчиво. - Что надо? – послышался оклик за воротами. – Кого принесло в этот час?! Ступайте с Богом и приходите помолиться утром! - Срочный приказ! Открывай! – велел Арамис. - Какой может быть приказ посреди ночи? – ворчал привратник. – Ступайте на постоялый двор и возвращайтесь поутру, как мадам поднимется! Ныне уж все, помолясь, легли, не принимают! Идите себе, никакие послания не требуются! - Приказ его преосвященства! – не выдержал д’Артаньян, измученный этим ожиданием день за днем и вынужденный теперь препираться с каким-то слугой. – Открывай, мерзавец, если не хочешь оказаться за решеткой, что смеешь идти против этой воли! Отпирай, или мы вернемся с солдатами! За воротами завозились, после этого приоткрылось окошко – маленькая удача после всех долгих угроз. - Показывайте бумагу, что ль! – выглянул человек. Это был пожилой старик, вероятно, по причине возраста и получивший место в женском монастыре, но по той же причине он и мало пугался угроз – когда каждый день может стать последним, страх перед смертью стирается, городской страже он безынтересен, самое большее – дадут несколько пинков. Так что он делал все неспешно, не суетился и просто ждал, когда выполнят его требование. - Достаточно с тебя? – Арамис придвинул печать кардинала почти к самому носу привратника. Конечно, такое поведение и пренебрежение было необязательным, но мушкетер отлично знал, что чем надменнее господин общается со слугами, тем расторопнее те становятся, а уж посыльные Ришелье и вовсе должны смотреть на любого человека тем взглядом, который бросают на таракана или ужа, которого разве что из жалости не раздавят, но отвращение и презрение скрыть не смогут. - Да, ваша милость, - пробормотал привратник более почтительно, но по-прежнему не спеша что-то исполнить, помня о своем долге. – Вот только вас пустить я все равно не могу. Ожидайте тут, я передам все мадам аббатисе… - Постой! – Арамис, с риском прищемить ладонь, спешно придержал окошко, которое едва не было захлопнуто. – Чтобы несколько раз не ходить туда-обратно, скажи мадам, что мы прибыли за женщиной, порученной заботам этой обители, но не принявшей постриг. Полагаю, она здесь лишь одна такая, но, чтобы не было путаницы, добавлю, что проживает она под именем послушницы Кэт. - Передам, - буркнул старик и все же захлопнул окно, так что мушкетер едва успел отдернуть руку. - Начинаю думать, что план с перекидыванием возлюбленной через стену был не так и плох, - иронично заметил Арамис, приподнимая ладонь, чтобы кровь отлила от пальцев, несколько раз сжал и разжал их, убеждаясь, что все-таки никак не пострадал. – Либо мы могли бы попробовать раздобыть лестницу… - Лестницу? Где ее тут взять? Тащить деревянную пришлось бы слишком далеко, а по веревочной женщине взбираться тяжело. - У моряков есть подходящие, знаете, частично деревянные… - К сожалению, мы не на море. - Это правда, однако подобный хороший опыт следует перенимать. - Дорогой друг, когда вы станете аббатом, непременно сделайте это! - Даю вам слово! – смеясь подтвердил Арамис. – Но это будет касаться исключительно мужских монастырей, не уверен, что смогу повлиять на женские. Гасконец промолчал, только в волнении стягивал и обратно надевал перчатку. Чтобы скоротать ожидание, он принялся вслух рассуждать о том, насколько успешно прошла миссия их друзей, смог ли Портос уже перетащить все тела и получилось ли у Атоса найти лошадь, все же час слишком поздний. - Зная энергию нашего дорогого Портоса, - спустя некоторое время присоединился к монологу Арамис, - рискну предположить, что в том деле, за которое он взялся, пока ничего не готово. - Отчего же? – д’Артаньян ухватился за возможность разговора, пусть его не особо интересовала тема, но это помогало более не думать ни о чем, не превращать каждый миг в час и не мучиться ожиданием. – Напротив, он уже должен был все сделать и, я думаю, он вернулся в трактир и утолил голод, разбуженный ночной прогулкой. - А я склонен думать, что все по-прежнему сделано лишь на половину, потому что в данный момент слугам приходится перетаскивать тела туда-обратно и раскладывать их так, чтобы это устроило Портоса. Юноша рассмеялся, представив картину, нарисованную другом. - Что ж, - уже весело заявил д’Артаньян, - может быть, вы правы. Но, по крайней мере, Атос все исполнит в самом лучшем виде и без мучений. - Без мучений для кого? – пришел черед хвататься за слова Арамису. - Для слуг и трактирщика. - А, ну для них, пожалуй, хотя наш друг любит отдавать приказы так, что их не всегда понимает и бедняга Гримо. - Как вы сегодня насмешливы! - Как вы напряжены! Дорогой д’Артаньян, давайте, взгляните на это вашим привычным язвительным гасконским взором! Наша миссия пустячная, как и все прочее, что мы задумали! Так не переживайте столь сильно, позвольте себе ваши насмешки! Это вы начали обсуждать наших друзей, так, может быть, вы продолжите? - Вы хотите посплетничать? - Кажется, пока у нас есть время. - Кажется, - в тон ему отозвался гасконец, - однажды вы мне сказали, что рассказываете о друзьях лишь то, что они сами рассказывают о себе. - Кажется, - поддержал эту шуточную болтовню Арамис, - вы были тогда не против порассуждать о любых слухах, касающихся наших друзей. А мне почудилось, что говоря о мучениях, причиняемых Атосом, вы допускаете мучения иных людей. Право, кому из нас интересны страдания трактирщика? Юноша немедленно стал серьезен, так что Арамис понял: эта тема действительно не та, о которой стоит шутить. - Признаюсь честно, - заговорил он, принимая этот тон, - наш последний разговор с Атосом заставил меня думать об изменении его отношения к женщинам. Я не знаю подробностей, но… может быть, это и вправду было только мое мнение? Или нам стоит порадоваться за него? - Может быть… Договорить гасконец не успел, окно в воротах вновь открылось, потому друзья поспешили вернуться к ним. - Вы явились сюда среди ночи, - немедленно заговорила женщина, стоящая по другую сторону, - мне передали, что это срочно. Так что же такого важного вы прибыли сообщить, что не могло подождать до утра? - Сожалею, мать настоятельница, - уже любезно заговорил Арамис, протягивая ей бумагу, - я не смел бы нарушить ни ваш сон, ни благочестие вашей обители, если бы приказ, отданный мне, не требовал немедленного исполнения. Однако я старался все сделать как можно скорее, а потому передал вам суть послания. Неужели ваш привратник не передал? Если позволите, то я повторю… - Нет нужды, - прервала его аббатиса. – Мне все передали, но для начала я все же позволю себе ознакомиться с этим приказом. Кто бы вы ни были, я должна убедиться в ваших бумагах и в ваших словах. - Да, непременно, мадам, - коротко ответил Арамис. – Простите мне мою спешку, прошу вас, читайте! Он терпеливо дождался, когда монахиня, пользуясь слабым светом от факела в руках привратника, прочитает бумагу Ришелье. Для верности, правда, Арамис сделал знак другу, чтобы отступил чуть назад – волнение д’Артаньяна было слишком очевидным, придирчивая аббатиса могла это отметить и заподозрить что-то неладное. Сам приказ был безупречен, потому молодой мушкетер был невозмутим, уверенный, что противиться ему не смогут, разве что попытаются выиграть время. Женщина перечитала бумагу несколько раз, она определенно пыталась отыскать любой повод для отказа – что ж, следует отдать должное, аббатиса делала все возможное, чтобы защитить мадам Бонасье, порученную ее заботам. Однако идти против прямого приказа не посмел бы никто, у монастыря не было бумаги от королевы, которая бы ее защитила. Единственное, пожалуй, что ей оставалось, это задержать приехавших, дав возможность Констанции спрятаться или сбежать – чудесное решение, если бы прибыли люди кардинала, но в данный момент бесполезное, еще и опасное: тот, кто поведет женщину к задней калитке, может обнаружить там Портоса и тела гвардейцев. - Что ж, не понимаю, что в этом такого срочного, - аббатиса, более не находя, к чему придраться, вернула приказ Арамису. – Уверена, это могло бы подождать до утра. Однако если вы настаиваете… - Я настаиваю, мадам, - любезно, но твердо прервал мушкетер. – Как настаиваю на том, чтобы вы открыли ворота и позволили нам забрать даму, о которой говорили. И прошу простить мне, но в этом я не уступлю – я не могу позволить, чтобы вы где-то спрятали эту женщину или помогли ей скрыться. - В этом нет нужды, - вмешался еще один человек. Констанция, до сих пор стоявшая где-то позади привратника и благодаря этому оставаясь невидимой для Арамиса и д’Артаньяна, выступила вперед, в полосу света. Вот только хотя мужчины теперь ее видели, сами они для нее оставались в тени – и решительность женщины, идущей едва ли ни к собственной гибели, поражала. Отчего она тут? Почему соглашается идти с людьми кардинала, а не сбегает прочь?! - Если таков приказ, я готова ехать, - объявила мадам Бонасье. Привратник поворчал, но взялся открывать ворота. *** Как и предполагали друзья, Портос мог бы справиться очень быстро, но подошел к своей задаче со всем возможным старанием, отчего дело, которое могло бы занять его и слуг на полчаса, заняло не менее двух часов. Фантазия гиганта заставляла его придумывать новые и новые сцены того поединка, который тут мог бы разыграться и который он хотел изобразить – а в итоге все это пытались изобразить Мушкетон, Базен, Планше и Гримо, послушно раскладывающие тела и вещи гвардейцев, в то время как Портос ощущал себя как в театре, где устраивал сцену поединка. Впрочем, хотя на все это было потрачено немало времени и сил, участники этого действия смогли обойтись без приключений и в конечном счете все сделали самым лучшим образом и отправились в трактир довольные собой. Атос, в свою очередь, не намеревался тратить время зря, несмотря на поздний час, договориться о еще одной лошади не составило труда – животное было на постоялом дворе. Конечно, трактирщик заломил двойную цену, а граф, непривычный торговаться, на нее согласился. Сложность возникла не с лошадью, а с женским седлом – его в трактире попросту не имелось, и было сомнительно, что в это время можно отыскать лавку для покупки. Хозяин постоялого двора, к которому Атос обратился за советом, ответил, что такие вещи в их краях можно купить разве что на заказ, не часто дамы выбирают верховые прогулки, уж скорее предпочитают карету. Упорства графа хватило бы, чтобы поднять в ночи любого мастера и заставить делать то, что ему нужно, вот только разум подсказывал – до рассвета все равно не успеть, а они хотели уехать как можно раньше. Все это привело Атоса к закономерному выводу: придется довольствоваться тем, что имеется, они уедут так, как смогут, а на следующей остановке постараются или поменять седло, или отдадут несколько лошадей за один подходящий экипаж. Последнее будет даже лучше, поскольку позволит «спрятаться» от возможной погони, карета с парой всадников не так привлекает внимание, как небольшой отряд, сопровождающий женщину, тем более, если она сидит в мужском седле. Таким образом Атос довольствовался тем, что заказал побольше еды, с расчетом, чтобы хватило на поздний ужин и ранний завтрак, велев подать все наверх – нет сомнений, что после всех событий этого вечера и друзья, и женщина будут голодны, а перед отъездом тем более необходимо подкрепиться. За этими простыми занятиями прошло не так и много времени, так что вскоре граф снова оказался в положении человека, одолеваемого мыслями, на этот раз в них была и Франсуаза, и друзья – кто знает, как у них все пройдет. Непонятно, отчего и почему взялось это волнение, нынешняя миссия не предполагала никакого риска: даже если Портос столкнется с кем-то из городской стражи – что маловероятно в это время, – он легко справится с ними, даже если Арамиса и д’Артаньяна разоблачат, что с ними могут сделать монашки? Не находя иных причин, граф решил, что дело в подруге детства. Франсуаза настолько плотно засела в его мыслях, а их расставание было настолько неприятным, что сейчас Атос не мог не возвращаться к этому. Поэтому Оливье спустился в общий зал, заказав бутылку лучшего вина – так было проще коротать время и размышлять. Он до сих пор не поговорил с Арамисом и не мог бы точно сказать, хорошо это или нет. Во всяком случае, в данный момент, не имея возможности приобрести подходящее седло для женщины, Атос допускал не только то, что Констанция сядет на лошадь по-мужски, но и переоденется для этого в соответствующий наряд. Мадам Бонасье, разумеется, обладала не тем происхождением, что мадмуазель де Бертран, однако граф понимал, что дело не только в этом, что-то менялось в нем самом… Передавать женщине земли в управление, даже не женщине, а молодой незамужней девушке – раньше подобное Атос даже не стал бы рассматривать как возможное, он не стал бы слушать никакие доводы. Но сделал, прислушался… лишь потому что эти доводы были произнесены Франсуазой. Кажется, то же он делает и в этот раз. Мужской костюм не подходил приличной девушке, но обстоятельства, необходимость спрятаться, оправдывали Франс там, близ осады Ла Рошели, так, вероятно, было и в Шатору. И пусть к этому добавлялось немного глупости… Черт побери! Его подруга еще слишком молода, чтобы стать почтенной матроной и не совершать ошибок. И если высокородные замужние распутницы позволяют себе пренебрегать приличиями, то наивная девочка вправе ошибиться, тем более, что ею руководили вовсе не низкие чувства. Оставалось последнее препятствие – ее сестра. Кто пожелает жениться на девушке с внебрачной родственницей низкого происхождения? Разве что только тот, кто женился на девушке неизвестного происхождения. Однако, выходит, он все-таки всерьез рассматривает возможность предложения брака. Более того, обдумывая это, Атос находил, что это был бы наиболее удачный выход для всех – по крайней мере в этом случае не пришлось бы идти против общества, объявляя мадмуазель де Бертран арендатором земель. Правда, никуда было бы не деться от пересудов о том, насколько недостойна невеста подобного положения. Кроме того, граф нуждался в жене и должен был продолжить свой род. Разочарованный в любви и уходя на службу в мушкетерский полк, Оливье не задумывался о том, насколько забывает о своих долгах перед памятью родителей и перед фермерами этих земель. И вот поначалу о себе дало знать его пренебрежение делами в графстве – когда отец Франсуазы испросил аудиенции у короля, а теперь Атос не мог откинуть и размышления о долге жениться и оставить наследника. Годы назад его обязанностью было выбрать девушку, равную ему по положению. Вот только граф понимал, что никогда не сможет доверять никакой женщине, он ведь даже к Франс относился настороженно – а ее Атос знал давно! И теперь брак с той, которая не просто ему нравилась, но которой он более доверял, чем другим, казался отличным решением. Было опасение, что он вновь поддается своим чувствам, а не разуму. Однако, анализируя себя, граф признавал, что на этот раз все иначе: Оливье не пылал страстью к Франсуазе, но восхищался ее волей, не поражался ее красоте, но находил очаровательными ее улыбку и блеск ее глаз… Нет, Атос не потерял голову, однако определенно был влюблен – иной, нежной и заботливой любовью, чувством, которое сочеталось с разумом. И это чувство все более нравилось графу, он тянулся к этой любви… Все тем же препятствием остается Жули, но мушкетер, опять-таки, прислушался к словам и доводам Франсетт – и не мог не признать, что действия девушки были благородны и честны. Кроме того, следовало признать, бывшая горничная все лучше справлялась со своим поведением, она ни в коем случае не смогла бы выдать себя за графиню, но дворянские девушки из незнатных провинциальных семей не отличались утонченностью. После выпитого решение этой проблемы тоже показалось очевидным: определить судьбу Жули – уж для этого влияния графа достаточно! А если для этого мало его положения арендодателя земель, то добавится и положение жениха законной дочери, которого компрометируют подобные связи. Можно потребовать от месье де Бертрана признать внебрачную дочь и определить за нее приданое. В конце концов, можно самому выдать Жули замуж за какого-нибудь худосочного дворянина… Пожалуй, определился Атос, ему не о чем говорить с Арамисом, все уже решено – ему нужно это как-то обсудить с Франс. Пожелает ли девушка выходить за него замуж? Ее устремления, кажется, лежали далеко от брака. В то же время она не говорила никогда, что не желает стать супругой и матерью, а монастырь не манил девушку, кажется, все ее возражения касались исключительно тех кандидатур, которых выбрал для нее отец – и нельзя не признать, что этот выбор не был удачным. Атос не допускал, что получит отказ, однако по-прежнему думал, что согласие может быть вызвано не только желаниями самой Франсуазы, но необходимостью, ведь девушка находилась в очень непростой ситуации. Граф вдруг усмехнулся своим мыслям. Когда-то, страстно влюбленный в Анну, он не допускал и мысли, что она выходит за него без любви, верил, что ему отвечают взаимностью. Тогда он не понял ничего. А ныне – что он вообще понимает в чувствах женщины, почему он думает, что верно угадывает мысли Франс?! Он столько времени не давал ей высказаться, спешил делать то, что считал нужным, не замечая, как она переживает – итогом этого стало вырвавшееся признание о глупостях, которые она натворила. И довеском к этому девушка добавила, что ей ничего не нужно, не нужно даже то, о чем она так просила. А что Атос? Он вновь уехал, поскольку собственные дела и дела друзей для него важнее, чем проблемы Франсуазы – так он считал. На деле же они справляются и сами, граф мог бы в этот миг быть с девушкой, объясняться с ней в своих чувствах или противостоять барону и его претензиям… Наверное, если завтра они сменят лошадей на карету, Атос оставит друзей и поспешит в замок, чтобы теперь уже быть спокойным за Франс – ехать медленно с экипажем граф не сможет, у него не хватит терпения, ему необходимо убедиться, что девушка в безопасности, ведь она – еще одна, возможно, более важная цель Ришелье. Несомненно, мадам Бонасье все еще остается в опасности, а д’Артаньян в данный момент оказывается меж двух огней: он мешает кардиналу и он разочаровался в королеве и, можно сказать, пошел против нее, увозя возлюбленную, – защиты у юноши становится все меньше. Атос всегда держался в стороне от сплетен и интриг, однако нужно быть слепым, чтобы не знать, что капитан де Тревиль принадлежит к партии Анны Австрийской, возможно, что и в полку у д’Артаньяна не будет спокойствия… Впрочем, граф не знал намерений друга относительно его возлюбленной, тем более, что она была по-прежнему замужем. Если д’Артаньян попросит временно укрыть Констанцию от преследований – Атос окажет ему эту помощь, в остальном же гасконцу придется самому разбираться с этой историей, друзья тут не в силах что-то сделать. Вино было почти допито, но никто из мушкетеров пока не появлялся. Зато размышления Атоса прервали другие – гвардейцы кардинала. Граф осторожно подвинулся на стуле, чтобы было удобнее выхватить шпагу. *** Франсетт казалось, что сердце ухает где-то в горле, лишая ее и дыхания, и слуха, потому ей чудилось, что она сейчас пропустит ответ. - Сударыня, - все же различила Франс голос посыльного, если только ее собственное воображение не заменило все ее настоящие чувства, - к сожалению, я не могу знать, о чем вы просили… - Да, конечно, - натянуто подтвердила Жули. Мадмуазель де Бертран почувствовала себя лучше, дышать немедленно стало легче. Судя по всему, это был все-таки мерзавец, посланный сюда… кем-то из врагов господина графа, может быть, это был не всесильный кардинал, но кто-то тоже опасный. Главное же: с Оливье все в порядке, он вовсе не ранен, он жив и здоров! Франс глубоко вдохнула, собираясь с силами – пора выставить отсюда наглеца и уберечь от опасности сестру. - Я не могу также сказать, - продолжил вдруг гость, - к чему именно относились эти слова его сиятельства, однако же после вашего вопроса я вспомнил, что господин Атос просил сказать еще… Этот человек будто издевался, делая паузы – Франсуаза хотела бы не ругать его, она понимала, что он говорит так не чтобы причинить ей боль, а просто стараясь в точности передать то, что услышал и чего до конца, скорее всего, не понимал, потому пытался запомнить дословно, как дети запоминают песенки. - Ах, вот! – продолжил посыльный. – Граф просил сказать, что ваша просьба неосуществима… Кажется так, простите, мадмуазель, если я обижаю вас этими словами, я стараюсь сообщить все слово в слово… - Я понимаю вас, месье, - прервала его Жули. – Разумеется, вы ни в чем не виноваты. Итак, граф отказал моему отцу? Еще одна верная формулировка, мысленно отметила Франс: сестра делала акцент на батюшке, путая этого человека и заставляя его раскрыться. Хотя теперь это уже и лишнее, наверное, это все-таки самозванец! Франсетт и сама не понимала, отчего медлит, уже пора было дать понять этому наглецу, что ему тут не рады. - Прошу прощения, сударыня, - говорил он, - речи о вашем почтенном батюшке не шло. Может быть, он подразумевался, ведь его просьбу передали вы. - Может быть, - только и смогла ответить Жули. - Однако простите, я не договорил. Как я сказал, господин Атос просил передать, что ваша просьба неосуществима, в то же время он… он сказал… есть решение… которое вас может устроить более, чем ваша просьба. Франсуаза окончательно растерялась. Какое может быть решение, которое устроило бы ее более, чем передача ей земель?