Дела прошлого

За дорогой следить приходилось Арамису, ведь гасконец был полностью поглощен воркованием с возлюбленной. Они не спешили, лошади шли шагом, поскольку было слишком темно, но это заодно позволяло д’Артаньяну с Констанцией обмениваться историями о том, как проходили их дни друг без друга, потому оставалось только Арамису отслеживать, куда они направляются, а то блуждать по окрестностям они могли бы больше. Потому до трактира они добрались не скоро, и Арамис ничуть не удивился друзьям, идущим им навстречу. - Все в порядке, - решил объявить он, - у нас все прошло успешно. - Не совсем прошло, - ответил Атос. – К сожалению, все, может быть, только начинается, поскольку на этом постоялом дворе остановился десяток гвардейцев, и я не исключаю, что мадам Бонасье является их целью. - Черт возьми! – выдохнул д’Артаньян. – О, простите, Констанция! Но эти господа настолько невовремя… - Мы можем перебраться куда-то? – спросила женщина. Мужчины понимающе переглянулись: только Портос желал отправиться подраться, трое других легко разгадали намерение мадам Бонасье держаться подальше от любого конфликта и не намеревались разрушать эти мечты исключительно во имя сомнительной возможности покрасоваться в драке с превосходящим противником. - Час слишком поздний, - предположил Арамис, - отыскать сейчас другой трактир будет непросто. - Но мы можем попробовать попроситься на ночлег в какой-нибудь деревне по дороге, - вставил граф. – Уверен, что где-то неподалеку есть хоть одна, связанная с монастырем, конечно, но все равно никто не будет знать, что в нем было. - Рассчитываете на их сострадание? – хмыкнул Портос. – И что за крестьянин пустит нас всех в свою лачугу? - Бросьте, дорогой друг! – вмешался гасконец. – Это отличная мысль! Нам и не надо проситься на ночлег к кому-то, достаточно просто отыскать любой сарай, где мы сможем устроить лошадей и подремать несколько часов до рассвета… Он прервался, переведя взгляд на Констанцию. - Все в порядке, милый, - улыбнулась та. – До рассвета и вправду осталось очень немного, не имеет значения, где провести эти несколько часов, нам нужно просто отдохнуть и дождаться, когда будет довольно светло. - Что ж, тогда мы можем перебраться, - уже уверенно кивнул д’Артаньян. – Надеюсь, что там же мы сможем отыскать завтрак. - Я договорился с трактирщиком, - флегматично заметил Атос, - он собрал нам еду и подал в комнату. Я не смог взять все, но большую часть я увязал в сверток и спустил вниз, насколько я могу судить, раз ничего не пролилось, вино не разбилось, видимо, не зря я засунул бутылки между колбасами. Кстати, лошадь можно забрать из конюшни, об этом я тоже договорился – уверен, хозяин не обидится на нас, что мы это сделаем, не предупредив его отдельно, я за все расплатился. - Отлично! – воспрял духом юноша. – В таком случае мы можем отправляться! Дорогой друг, вы очень предусмотрительны! - К сожалению, не полностью, - столь же спокойно возразил граф. – Женское седло мне отыскать не удалось, поэтому первое время, боюсь, мадам Бонасье будет неудобно сидеть, надеюсь, вскоре мы сможем это исправить. - Я готова потерпеть, сударь, - пробормотала Констанция. Атос тем временем сделал знак Гримо, чтобы тот взнуздал и привел лошадей из конюшни, слуга без вопросов повиновался, Мушкетон, сообразив, что тому понадобится помощь, отправился следом, держа в голове, что где-то еще должен быть сверток с едой и вином – голодать слуга Портоса не собирался. - Уверен, пока нам не придется ехать далеко, - предположил Арамис. – А завтра мы отыщем решение. Констанция только устало кивнула, в данный момент согласная на что угодно, видимо, лишь бы только не пришлось сталкиваться с гвардейцами, она прижималась к возлюбленному, не желая с ним расставаться. - Арамис, - повернулся к тому д’Артаньян, - ведите нас! Вы, должно быть, лучше здесь ориентируетесь. - Ничуть, - покачал головой будущий аббат, - я впервые в этих краях, а деревни, принадлежащие монастырю, хоть и должны располагаться где-то поблизости, вовсе не всегда делают это по установленным правилам – они могут находиться где угодно. Я лишь посоветовал бы отправиться нам в обратную дорогу. И ни в коем случае не с той стороны от монастыря, где мы оставили тела. - Разумно, - влез Портос. – Тем более, я припоминаю, неподалеку на лугу паслись козы, уверен, там есть деревня. - Прекрасный план, - приняли остальные. *** Времени, чтобы добраться до нужного места, понадобилось немного. Это была небольшая деревушка, домов на десять, зато на окраине был огромный сарай, используемый не для собранного урожая, а для хранения запасов сена, поэтому он не охранялся даже собаками и замок на двери Мушкетон вскрыл без сложностей. Ночь прошла спокойно, для верности, правда, д’Артаньян спал, обнимая любимую, попутно еще и согревая ее, все-таки ночи были вовсе не теплыми в это время года, а особенно в сарае, где не было никакого отопления. Утром первым проснулся Арамис – и не по собственной воле, а стараниями своего слуги. Базен настойчиво тряс хозяина за плечо, подобную дерзость он позволял себе лишь в крайних случаях, и необходимость отправляться в путь такой причиной не являлась, тем более, что в предрассветном холоде они и так все вскоре проснулись бы. - Что случилось? – шепотом спросил мушкетер. - Я отправился умыться и принести воды, - Базен, заметив, что хозяин мгновенно и достаточно проснулся, чтобы воспринимать его рассказ, перешел к важному. – И я увидел человека, которого… уже видел ранее. - Здесь в деревне есть кто-то из ваших знакомых? – попытался разобраться Арамис, все же еще слишком сонный, чтобы понять, что случилось такого, отчего пришлось его будить. – Мне казалось, что вы не из этих краев… Но если тут есть кто-то из ваших знакомых, то чего вы хотите? Задержаться? - Да нет, сударь, - покачал головой Базен. – Вы неверно меня поняли: это не мой знакомый, но я видел его раньше, может быть, видели и вы. - Черт! – почти подскочил на месте Арамис, сообразив, о чем речь. Все-таки догадки о человеке герцогини были верны – он остановился неподалеку, вот только не в другом городе или трактире, а здесь, в этой деревушке! Идеальный способ спрятаться и не привлекать к себе внимание: если после гибели Констанции схватили бы нанятую им женщину и та описала бы своего нанимателя, искать его возьмутся тоже в ближайших трактирах и городах, но не в деревне. - Он видел вас? – уточнил мушкетер. - Нет, сударь, что вы! Я был осторожен! Как только я его заметил, то укрылся за стеной и осторожно вернулся сюда. - Прекрасно, - кивнул Арамис, торопливо оценивая положение. – Впрочем, если подумать, это тоже не имело бы значения, она знает, что я с друзьями приеду сюда, следовательно, если ее человек сообщит, что видел нас, она не увидит в этом ничего любопытного. Главное, чтобы никто не заметил мадам Бонасье, уверен, ее знают в лицо… - Сейчас он наверняка ушел в дом, - вставил слуга. - Но может заметить в окно, может случайно выйти на порог, может… ах, Боже, да может быть что угодно! Нужно исключить эти риски… - Так и господа гвардейцы могут заинтересоваться, - вмешался вдруг проснувшийся Планше. – Если они поедут этой дорогой, то этой деревушки им не миновать, а мы не знаем, куда именно эти люди направляются. - Было бы идеально стравить их между собой… - Арамис прервался, решив пока не озвучивать свои мысли вслух. Идея была неплохой, надо только придумать, как гвардейцев навести на след герцогини, как та, после визита в монастырь людей с бумагой кардинала, будет уверена, что Констанцию увезли слуги Ришелье – если, конечно, до этого она не поверит в то, что мадам Бонасье отравлена. Нужно, чтобы министру привезли похожее сообщение… - Планше, у меня будет для вас поручение, - мушкетер решил, что д’Артаньян не обидится, если привлечь его слугу, все-таки этот парень был одним из самых сообразительных. – Нужно будет подкинуть письмо. - А… конечно, сударь, - кивнул Планше. Базен уже понял намек и доставал из мешка дорожный письменный набор: чернильницу, перо и складной столик на один лист. Почерк герцогини был отлично известен Арамису, он бы не смог написать им целое письмо, но сейчас ему нужно было набросать пару строк, дающие понять, что конкретная дама причастна к случившемуся. Причем без конкретики, чтобы можно было посчитать, что на ее совести и отравление, и похищение. «Привезите или уберите, - вывел мушкетер на листе почерком Шеврез. – И более не беспокойте по пустякам». В таком виде это выглядело, как ответ на сообщение посыльного, его сомнения из-за какой-то сложности, скажем, из-за чрезмерной бдительности аббатисы – это тем более могло сердить герцогиню, ведь она изначально отправляла человека, зная, что попасть в монастырь не очень просто. - Планше, вам нужно уехать незамеченным из деревни, - перешел к указаниям Арамис, - столь же незаметно вам надо оставить это письмо… скажем, в том номере, который был снят нами – уверен, сейчас хозяин не сможет описать тех, кто снимал эту комнату. - Я для верности оставлю послание в том трактире, где останавливались те двое господ, с которыми дрались господин д’Артаньян и Портос. - А вы помните, где это? - Конечно, сударь! – лукаво отозвался слуга. – Тем более, что там с самого утра слуги будут разыскивать своих хозяев. - Отлично, Планше, отлично! Делайте именно так! - Да, месье! Что-то еще? И, если позволите, я могу узнать, где мне отыскать вас после? Я хотел бы, конечно, поговорить с господином д’Артаньяном… - Нет, езжайте, с вашим хозяином я обо всем договорюсь. Я надеюсь, вы сможете догнать нас на полдороги обратно, однако, если не получится, направляйтесь в окрестности Берри, вам будет нужен замок графа де Ла Фер. К счастью, Атос недавно полностью раскрылся друзьям, так что сейчас не составляло труда назначить конечный пункт пути. Планше отправился к лошадям, а Арамис обернулся к своему слуге. - Базен, вам нужно будет показать себя этому человеку, - решительно объявил мушкетер. – Если он с вами заговорит, то вы дадите ему понять, что мы возвращаемся из Бетюна очень расстроенные. Более никаких подробностей. - А если он увидит мадам? - Он ее не увидит, - хмыкнул Арамис. – В конце концов, у нас только мужское седло, кое-что из сменной одежды тоже есть лишь мужское – так отчего бы не использовать любимый способ дамы, чтобы обмануть ее же. Базен только довольно кивнул. Для мушкетера не было секретом, насколько его слуга не любит герцогиню и любых иных женщин, отвлекающих Арамиса от карьеры священника, а значит, сейчас, веря в то, что эти отношения будут порваны, Базен все сделает самым лучшим образом. Оставалось только убедить Констанцию переодеться мужчиной… Черт возьми, кажется, это становится женской модой! *** На этот раз Жули отправилась в гостиную сразу в сопровождении все тех же двух молодцев, которые скучали в приемной – теперь необходимости скрываться уже не было, а помощь могла понадобиться, если этот человек, понимая, что его план не сработал (если этот план был), перейдет к угрозам. - Мадмуазель, - гость, отставив в сторону почти допитый бокал, вновь поднялся навстречу, поклонился. – Прошу прощения, но не могу не отметить, что вы не одеты в дорогу, значит ли это… - Да, я не еду, - сразу объявила девушка. - Что ж, не скрою, я удивлен вашим решением, сударыня, но не смею осуждать ваш выбор, я могу лишь принять его и пожелать вам всего наилучшего. Могу ли я сделать для вас что-то еще до того, как уеду? - Н-нет, благодарю, - несколько растерялась Жульетт. – Я и вправду уже все решила для себя… Любезность посыльного еще больше доказывала открытость и прямоту его намерений, он действительно казался немного расстроенным, но ничуть не злым, и девушка ощутила неудобство, что явилась сюда с охраной – нельзя так себя вести с благородными людьми, честь для них и вправду не пустое слово! Подобное вовсе можно было бы рассматривать как оскорбление, наверное… Жули на мгновение ощутила обиду, что рядом нет ее незаконного папочки, которого этот человек мог бы вызвать на дуэль. Впрочем, куда важнее ей было не опозорить имя сестры. - Вы и так сделали для меня и господина графа очень много, - взяла себя в руки девушка. – К сожалению, обстоятельства сильнее меня, мне напомнили сейчас о тех обязательствах, которые я на себя взяла, потому я не могу оставить сейчас поместье, но, если позволите, я бы просила у вас рассказать, где отыскать его сиятельство – я направлю туда нескольких человек для помощи. - О, разумеется, сударыня! Я оставил господина графа все на том же постоялом дворе неподалеку от Бетюна, кажется, он назывался «Приют монаха», я могу подробно описать, как его найти, если угодно. - Да, я буду вам очень признательна! Чтобы показать свое расположение, Жули, до того присевшая на край стула, поднялась, готовая проводить гостя хотя бы до ворот – далее ее попросту не пустят, – пока он будет пересказывать дорогу. Месье де Ле Гро был очень предупредителен, галантно предложил девушке локоть. Они медленно направились на улицу – гость подстраивался под шаг «хозяйки», попутно расписывая буквально каждый шаг для поездки, так что не было сомнений, что он и вправду побывал в этом месте и отыскать его сможет кто угодно. Жульетт запоминала, предполагая, что сестра и вправду может отправить туда кого-то из слуг, в конце концов, никому из них точно ничего не грозит, а помочь они могут господину графу, наверное, не хуже. Очень вероятно, что где-то здесь есть хороший лекарь, он точно будет более полезен! Гость как раз завершил описание дороги, когда слуга подвел лошадь посыльного, тот вскочил в седло. - Позвольте сказать на прощание, сударыня, - вновь поклонился он, надевая шляпу, - что, вне зависимости от вашего решения, я восхищен вами и польщен знакомством с вами. Я искренне надеюсь, что все ваши надежды сбудутся, как и обещания его сиятельства! Благодарю вас за гостеприимство и желаю вам всего наилучшего! - Право, это я признательна вам, - еще больше смутилась Жули. Гость наконец тронул поводья и выехал за ворота. Девушка же вздохнула и облегченно, и немного расстроенно, сейчас уже убежденная в том, что он сказал правду, а теперь об этом нужно было сообщить Франс… и каково сестре будет узнать, что ее любимый, видимо, доживает последние часы?! В замок Жульетт возвращалась угнетенной. *** Мадмуазель де Бертран поначалу хотела последовать за сестрой, лично послушать их разговор с посыльным… но в последний момент передумала. Жули была в безопасности, с ней была охрана, а Франс чувствовала себя буквально раздавленной. Разум твердил ей, что если все это правда, то Оливье уже может быть мертв, ему никто не поможет, а ее приезд ничего не решил бы, она не сделает ничего из того, чего не мог бы сделать Гримо. Но любые мысли уступают сердцу, а оно не желало мириться с тем, что ей придется сидеть сложа руки в замке, когда любимый мужчина, может быть, просто желает ненадолго увидеться с ней! Франсуаза ушла гулять в сад, правда, не смотрела, куда идет, а просто брела, глядя исключительно себе под ноги. Что с ней происходит? Она каждый раз стремится к чему-то, идет наперекор… и остается ни с чем. Может быть, Господь наказывает ее за непокорность воле отца, за себялюбие, за дерзость и за то, что пыталась обмануть Оливье?.. Отец Небесный позволил ей уйти от отца земного, дал ей шанс, но разочаровался в дочери своей, когда увидел, как напрасно она раскидывается всем тем, что дано ей свыше. И вот теперь в ее жизнь пришло главное наказание – у нее отбирали человека, в чувствах к которому она никогда не решилась бы признаться, однако надеялась просто порой видеть его, говорить с ним, пусть эти разговоры и будут деловыми… Франс с тоской глянула в сторону конюшен. Она была готова даже броситься туда, схватить лошадь… Но плохо представляла себе, что делать дальше. Для начала, она не отыщет там невзнузданную лошадь, потому вскочить в седло и уехать у нее не получится. Затем, а куда ей ехать? Она с трудом представляет, куда уехал Оливье. Ну и, кроме того, одна она не сможет уехать далеко. Так и получается, что ей остается просто смиренно ждать известия о смерти! Неужели Небеса послали ей именно эту судьбу?! Девушка устало прислонилась к замковой стене. Слезы сами собой побежали по щекам. Почему, ну почему Оливье оказался столь предусмотрителен?! Он практически запер ее тут, обезопасив от любой опасности, но и лишив ее возможности даже попрощаться с ним! Он думал только о ней! А она… она тоже может только думать о нем, однако сделать не в силах ничего! О чем только она думала?! Не может женщина ничего, у нее связаны руки, у нее лишь две дороги: выйти замуж за богатого старика или бедного дворянина. Ну или третья – монастырь, никаких иных мечтаний, только выбирать между ведением хозяйства и молитвами. Как вся эта глупость, все эти странные желания пришли к ней?! Как она могла поверить во все это?! Почему Оливье ей это позволил?! Нет, при всем этом, Франсетт была искренне признательна графу за ту надежду, что он ей дал, за то, что позволил поверить в себя – пусть несколько дней, но она была искренне счастлива! Вот только теперь было так больно!.. Франс непослушными губами принялась шептать молитву о здравии – к счастью, память не подводила ее, слова, повторяемые с самого детства за родителей, за близких, отпечатались так плотно, что сами собой всплывали в голове. И сейчас это была единственная отдушина, девушка бы отправилась в церковь, только ноги не желали слушаться. Но хотя бы руки не так дрожали уже от страха… Мадмуазель де Бертран была полностью сосредоточена на этом, слабая, но единственная попытка ее утешения, найденная в молитве, захватила Франсетт, так что, как и прежде, она не видела ничего даже рядом с собой, поэтому, когда вдруг ей закрыли рот, в ужасе замычала, попыталась вырваться – но только неловко взмахнула руками. Рука в перчатке, которая зажимала девушке рот, убралась лишь на миг, но, едва Франс сделала вдох, чтобы закричать, ей пихнули какую-то тряпицу, через мгновение на голову накинули ее собственный плащ, так что девушка чуть не задохнулась, а после этого куда-то потащили – Франсуаза не могла рассмотреть куда из-за слез, которые так и не пропали, только сильнее брызнули от страха. От того же страха пленница принялась яростно брыкаться – тоже безрезультатно. Кажется, ее держали двое, понять она не могла, было ощущение, что на нее напала целая банда, вроде бы чем-то связали руки, если только кто-то так не сжимал их… Спустя некоторое время силы попросту оставили Франсетт, она обмякла, почти теряя сознание от неизвестности. Увы! Она по-прежнему все чувствовала: и духоту под плащом, и боль в запястьях (вероятно, их все-таки стянули веревками), и ужас, который захватывал полностью ее разум, не позволяя придумать, как вырваться, если бы хоть какой-то подобный способ для нее был, она не в силах даже была вытолкнуть тряпку изо рта. Куда ее несли? Кто вообще на нее напал и зачем? Кто столь нагл или глуп, что посмел пробраться на территорию поместья и похитить даму отсюда?! Неужели какие-то разбойники надеются получить за нее деньги? Вроде бы они предпочитают грабить на дорогах… Остается предположить, что опасность девушку поджидала не там: Франс была так обеспокоена и сосредоточена на госте, но никак не думала, что ее похитят так просто и грубо, а всего-то и надо было – подстеречь, когда она окажется на прогулке одна! А Франсуаза и не помнила даже, в какую часть поместья забрела! Эта мысль окончательно лишила мадмуазель де Бертран покоя, от ужаса она буквально окаменела, не в состоянии двинуться – ах, если бы только это что-то решало! Но ее несли как какой-то куль, не замечая ни усилий вырваться, ни невозможности шевелиться. За всем этим стоял кардинал! Вот что билось в голове пленницы. Вот чьи люди ворвались и схватили ее… А кто может противиться министру?! И что отныне ожидает ее? Ришелье узнал о том, что она слышала его, даже понял, что она догадалась о его связи с бывшей графиней де Ла Фер, хотя Франс и не представляла, чего от этой женщины хотел кардинал. Однако, скорее всего, министр полагает, что это не так, он уверен, что Франсетт может предполагать его цели и, видимо, раскрыть их кому-то из врагов Ришелье или даже самому королю. Вот то, что пытался объяснить ей Атос, когда предостерегал девушку и просил ее быть затворницей! Вот чего надо было бояться, а не беспокоиться об отце или пугаться честного посыльного! Она не подумала даже о том, чтобы взять с собой хоть кого-то из слуг, а управляющий, оберегая ее, тоже смотрел в иную сторону! В памяти немедленно принялись всплывать самые разные ужасы, которые рассказывали о Ришелье… а может быть, не только о нем, Франсуаза никогда не вращалась в высоких кругах, сплетни к ним приходили поздно и, возможно, искаженные, сейчас и не понять было, относились они к нынешнему министру, прежнему или вовсе к кому-то, кто был лет сто назад. Но ныне все они пришли к ней, накинулись кошмарами: о страшных застенках, каменных мешках, в которых на годы запирали даже самых знатных господ, стирая память о них при дворе, о пытках, которым тоже не мешали ни дворянское звание, ни заступничество самых сильных лиц государства, о… Более изводить себя девушка не могла, разум пытался защитить ее, как мог – Франс просто потеряла сознание.