Дела прошлого

Констанция приняла план совершенно спокойно: мужской костюм ей был непривычен, но садиться на лошадь в мешковатой монастырской одежде послушницы и вовсе было почти невозможно. Так что молодая женщина спряталась за горой сена и натянула на себя то, что ей собрали мушкетеры. Арамис тем временем объяснял друзьям, куда подевались Планше и Базен, после чего все четверо обсудили, как лучше убраться из деревни. Короткое совещание единодушно решило: уходить им следует, разделившись, сначала д’Артаньяну с Констанцией, которую должны принять за его слугу, и с Портосом и Мушкетоном, а после уже Атос, Гримо и Арамис с освободившимся Базеном. Простой план сработал, во всяком случае, как сказал догнавший их слуга, человек герцогини не уделил им никакого внимания, только коротко скользнул по ним взглядом, ни на ком не задержавшись. Нет никакого сомнения, что теперь он будет ждать известий из Бетюна, а, может быть, даже сам рискнет отправиться туда – и может оказаться в неприятной ситуации… Ну, если все действия Арамиса приведут к тому результату, на который были направлены, а Планше в этом отношении можно было доверять. При любом раскладе выходило, что конфликт между королевой и кардиналом обострится – каждый будет винить другого и искать мадам Бонасье где-то, где могли спрятать они. Так что, во-первых, Констанция временно точно в безопасности, а, во-вторых, Арамису неплохо удавалось манипулировать даже сильными мира сего, вкладывать им в голову то, что желал он. Для начала очень неплохо… Обратно путники двигались настолько быстро, насколько могли – мадам Бонасье не была отличным наездником, поэтому мужчины вынуждены были подстраиваться. Денег при себе у друзей было немного, так что от идеи приобрести какой-либо экипаж, пришлось отказаться. Констанция эту мысль поддержала, желая как можно скорее оказаться в безопасности, а в мужском костюме и в сопровождении семи мужчин она ощущала себя очень уверенно, она не хотела это прерывать. Зато этот темп позволил Планше их догнать уже на второй день пути. Это немного пугало, поскольку говорило о том, что если их будут преследовать, то могут обнаружить очень легко, оторваться им не удалось. Но слуга быстро всех успокоил. По словам Планше, все вышло даже лучше, чем он предполагал. Поболтав с милой трактирной служаночкой, он узнал и о том, что у них множество странных гостей, аж трое остановились недавно и после исчезли, сначала один был, поболтал с кем-то из монастыря, а затем, оставив тут своего слугу или спутника, куда-то уехал, а после прибыли еще двое, и опять же ушли без слуги, правда, те, оставшись здесь, спустя некоторое время взялись за поиски, пока, кажется, безрезультатные. Сложив два и два, Планше сообразил, кем был первый путник, а потому «проболтался» все той же служаночке, что у него письмо для этого человека, но, кажется, господа гвардейцы, что остановились в другом трактире, очень дорого бы дали за эту записочку. Девица была сообразительная, после пары поцелуйчиков «утащила» бумагу у него и под надуманным предлогом ушла. - Дело было сделано, поэтому я отправился за вами, - завершил Планше, немедленно заполучив заслуженные похвалы от всех. Выходило, что слуга успел вовремя и точно отсрочил возможную погоню, но более вероятно, что вовсе ее исключил. Поэтому дальнейшую часть дороги путники проделали уже гораздо спокойнее, хотя и старались не снижать темп. Ну, за исключением Атоса, тот, узнав о том, что все сложилось самым удачным образом, распрощался с друзьями и поспешил вперед. Это дало пищу для размышлений Арамису, повод для усмешек Портосу, и только д’Артаньян был слишком сосредоточен на Констанции и слишком осведомлен об опасениях Атоса, чтобы обращать на это внимание. Арамис же, наблюдая за влюбленными, меланхолично размышлял о том, следует ли ему рвать отношения с Мари. Эту партию выиграл мушкетер – и по праву гордился этим. Как это воспримет герцогиня? Убийство мадам Бонасье не было ее личной целью, Шеврез не было дела до галантерейщицы, подобные пешки не были интересны, она желала смерти Людовика и Ришелье, потому, наверное, даже узнав о том, что Констанция жива, Мари только посмеется, может и похвалить Арамиса, мол, вот какого умного мальчика она воспитала! Может быть, именно поэтому она не очень и заботилась, придумывая, как убить мадам Бонасье, просто отправила заурядного посыльного с отравленным платком. Однако все может быть и иначе. Молодой человек не обманывал себя, он не верил в чувства герцогини: наверное, она была увлечена, может быть, он ей нравился, но любить Мари не умела. Маленькая обида рождает большую ненависть – и кто знает, не станет ли ею обида на то, что на этот раз Арамис оказался проницательнее. Было очень соблазнительно быть рядом с герцогиней, следить за ней и вести свою игру, но мушкетер не был уверен, что способен на это. Не считая того, что… на этот раз Арамис просто и не знал, во что играть. Спасение мадам Бонасье не было важно для политики, будущий аббат делал это лишь ради чувств друга. Сам же по себе Арамис вращался в тех кругах, где было принято ругать короля и кардинала – то есть примкнул к происпанской партии. И молодой человек не был бы против поменять убеждения, служба государю вовсе не была противна ему, как бы он ни насмешничал над Людовиком, но видел в нем законного помазанника Божия и понимал причину многих решений в политике, а вот личность Ришелье вызывала у Арамиса неприязнь, привычка конфликтовать с гвардейцами и ругать кардинала была частью мушкетера, от которой он не хотел отказываться. Но и оказаться на месте Шале, как говорил Арамис, он совершенно не хотел. Пришло ли время расстаться с герцогиней? Тоже соблазнительный шаг, ведь Мари бросала многих любовников, но ни один из них не оставлял ее… Пока это казалось преждевременным, в данный момент мушкетер был слишком молод, он только начинал играть другими людьми, потому вернее казалось отыскать свою тропу. Он должен промолчать пока, но после он должен быть первым, кто сообщит герцогине о том, что Констанция жива – разумеется, сделает это только тогда, когда раскрытие тайны станет неизбежным. И лучше придумать причину, отчего он не рассказал об этом раньше, незнание здесь не подойдет, ведь Мари прекрасно известно, что ее милый Рене постоянно вместе с друзьями, и о том, что он ездил вместе с д’Артаньяном, ей тоже доложат. Итак, лишь глупец будет настаивать, что не знал и не участвовал в спасении мадам Бонасье, а рассчитывать на милосердие герцогини не стоит, можно оказаться на плахе, значит, он умышленно это сделал, полагая, что живая Констанция нужнее для их планов, чем мертвая, поскольку она знает… А что она знает, кроме любовных встреч Анны Австрийской с Бэкингемом и правды о том, зачем мушкетеры ездили в Англию? За мадам Бонасье охотятся именно потому, что хотят похоронить эту тайну или раскрыть ее. Было бы неплохо, если бы Констанция знала что-то о кардинале – это делало бы ее вдвойне опасной для всех, но и особенно ценной. В эти мысли и погрузился Арамис, придумывая «знания» для мадам Бонасье: в конце концов, она же вращалась при дворе, слышала о многих мерзостях Ришелье, а еще стала любовницей д’Артаньяна, который столь глубоко нырнул в поток интриг, что мог быть оповещен очень и очень о многом – и ничто не мешало ему рассказать о чем угодно той женщине, которой он так восхищался. То есть надо было только выбрать что-то наиболее пикантное, а для верности посвятить в это Констанцию… и гасконца, если вдруг именно об этом секрете он не знал. А еще стоит отыскать способ, чтобы иметь возможность избавиться от Мари и начать собственную карьеру. Не пора ли ему и вправду вернуться в церковь? *** Опасность осталась позади, д’Артаньян позволил себе расслабиться, но… к сожалению, когда переживания за Констанцию ушли, вернулись воспоминания о том, откуда пришла эта угроза – и дело было вовсе не в Ришелье, ведь тот, судя по всему, пока не собирался убивать женщину, только похитить. Нет, безусловно, подобное гасконцу тоже не нравилось, он не желал расставаться с мадам Бонасье, однако же юноша осознал, что кардинал даже дорожил жизнью Констанции – та, которая своими словами могла погубить Анну Австрийскую, до этих самых слов могла жить, как герцогиня! Потому Ришелье, в котором до сих пор д’Артаньян видел главную угрозу, становился не так и опасен… Порой начинаешь верить, что священники правы, ведь они твердят, что Враг рода людского принимает самое невинное обличие. Кто мог бы предположить, что прекрасная и милостивая королева – опасный хищник?! Некоторое время гасконец кусал ус в попытке решить, как лучше действовать, но главным в его решении было то, что Констанция доверяла своей покровительнице, а эту связь надо было порвать – ради самой мадам Бонасье, которая была настолько лукавой и шустрой, но при этом настолько же милой и невинной, что могла незаметно для д’Артаньяна написать королеве о том, где она прячется, благодаря покровительницу и предлагая ей помощь, но тем самым лично приведя к себе новую опасность. - Констанс, - осторожно начал юноша, привычно держась рядом, но на этот раз пользуясь тем, что они пустили лошадей шагом, чтобы отдохнуть, - мне очень жаль, что вам приходится быть в бегах. - Мой дорогой, я с вами, мне этого довольно, поверьте! И мы с вами направляемся к вашим друзьям – чего еще желать? - О, вы достойны большего! - Не считаете же вы, что сидеть взаперти в монастыре среди пустых стен и постоянного пения молитв, в грубой одежде и скучном платке на голове – то большее, чего я желаю? – мило улыбнулась женщина. - Нет, - не удержался от ответной улыбки д’Артаньян. – Вы достойны блистать на балах и приемах, вы достойны того, чтобы о вас складывали сонеты, вы достойны быть в свите королевы… вот только она не достойна вас! - О чем вы говорите? – нахмурилась Констанция. Гасконец помялся, понимая, что все-таки немного поторопился с оценками, и выкрутиться было не очень просто, поскольку д’Артаньян, чтобы потянуть время и более плавно подойти к самым страшным грехам королевы, начал бы с ее неверности мужу – однако это было именно то, благодаря чему они были вместе с Констанцией. - Мы никогда не говорили об этом, - тем временем заговорила она, - но я полагала, вы согласны со мной. Ведь вам известно, насколько ее величество несчастна и одинока! Она не желает смерти мужу, но она достойна получить… хоть немного любви. - Да, мне это известно, - осторожно согласился д’Артаньян. – И все же осмелюсь вам возразить: интриги, о которых вы говорите, касаются, увы, не только превращения супруга в рогоносца, я уверен, что ее величество желает смерти мужа и делает немало для того, чтобы осуществить это желание. - Ну что за странные идеи? Я понимаю, идет война и англичане – наши враги. Но ведь это же не значит, что врага надо видеть в каждом представителе Англии! И хочу также напомнить, что ее величество не дружна с врагами, она только благоволит одному из них… - Он благородный человек, - вновь решил поддержать возлюбленную юноша, чтобы не ругаться. – Однако дело не в нем. - Ну не ставите же вы в упрек ее величеству дружбу с королевой-матерью?! – удивление Констанции было самым искренним, так что д’Артаньян невольно даже позавидовал ее чистоте – находиться при дворе и оставаться такой было невозможно! - К сожалению, не могу не ставить, моя милая, - все же не удержался юноша. – Это невозможно не делать, проведя некоторое время при дворе и узнав, что влечет и на чем строится эта дружба. Разве не ужасно, что королева не просто не видит разницы между мужем и его братом, то и предпочитает второго первому? - Все то, что рассказывают о королеве-матери и младшем брате короля – клевета! – столь же уверенно как и раньше заявила молодая женщина. – Просто Гастон куда как более галантен и приятен, вы же знаете! - Я рад был бы так думать, но факты говорят об ином: интерес королевы к наследном принцу вызван не только его манерами. - Мне кажется, милый, - несколько холодно заметила мадам Бонасье, - что я беседую не с вами! Вы то ли повторяете сплетни глупцов, завистников и деревенщин, то ли становитесь кардиналистом. - Станешь тут! – фыркнул д’Артаньян обиженно. – Кардинал хотя бы не притворяется другом, чтобы потом убить тех, кто был ему предан! - Вы хотите сказать?.. – Констанция побледнела от догадки. Юноша мысленно отругал себя: как он ни старался, получилось грубо. А впрочем, как ни крути, сказать это пришлось бы. Его любимая женщина старается видеть в людях лишь лучшее, но вовсе не глупа, подобные намеки она угадывает легко. - Мне жаль, - пробормотал д’Артаньян. - Ах, значит, я права… - молодая женщина вцепилась в поводья, будто пытаясь так удержаться и не упасть. – Я надеялась услышать от вас опровержение… но вы намекали на то, что от меня отказались окончательно, так? - Я многое простил бы ей, - глухо произнес юноша, на всякий случай держась еще ближе к возлюбленной, чтобы иметь возможность придержать ее, если сознание покинет мадам. – Но я точно знаю, что герцогиня по приказу королевы отправила вам яд. Вы… вам известно то, что может погубить ее величество – и она боится этого. - Я никогда не предала бы ее, - прошептала Констанция. - Вы знаете, что доверие – не та черта, которая в моде при дворе, особенно в самых высших кругах. - Но ведь раньше она доверяла мне! – в отчаянии выдохнула женщина. – Разве не показала я свою преданность, когда отыскала посыльного – вас – чтобы вернуть ценности?! Разве просила я за эту услугу чего-то? - О, мадам! Королева верила, пока необходимость в вас превышала опасность, которую вы можете ей представлять! Она была в отчаянии – она получила то, что ей было нужно. Теперь же любое ваше слово – случайное, умышленное или вырванное из вас силой – несет гибель. У тех, кто на самом верху, принято забывать о тех, кто им служит. Констанция промолчала, и д’Артаньян не стал настаивать и даже утешать, понимая, что для начала женщине необходимо все обдумать самой, ей нужно принять это предательство и пережить. А вот после… К сожалению, что будет после, гасконец и сам не знал. До сих пор все было очень просто: Констанция манила его, как манит любая тайна, она нуждалась в помощи и защите – и д’Артаньян рад был ей их дать. Сейчас опасность оставалась, потому юноша желал быть рядом с мадам Бонасье, но что он мог сделать? Временно можно спрятать в замке Атоса, пока Констанцию не будут искать, но рано или поздно правда выйдет наружу, тогда за женщиной вновь будут охотиться… В этой истории юноша вовсе не думал о том, что его возлюбленная не была свободной, у нее был муж. Пока мэтром Бонасье можно было пренебречь, это была слишком незначительная фигура, однако и его можно использовать, хотя бы для того, чтобы от его лица взяться разыскивать женщину, как сбежавшую супругу. И, как назло, все возможные покровители отныне были врагами. Ну, разве что просить защиты у самого короля! *** Графу пришлось отложить свой отъезд из-за новой опасности, но как только он убедился, что его помощь друзьям не нужна, мушкетер оставил спутников и, в компании лишь верного Гримо, поторопился в замок. Атос так и не нашел времени поговорить с Арамисом о личном, но, возможно, это и к лучшему, ведь граф сам не представлял, какой совет хочет услышать. Сейчас же все мысли Атоса были сосредоточены просто на том, чтобы поскорее приехать к Франс, убедиться, что с ней все в порядке – выбросить из головы подобное было попросту невозможно, граф понимал, что, если с девушкой что-то случится, он не простит себе подобного. Он не был нужен тут, если вдуматься, его участие в освобождении мадам Бонасье было очень ничтожным, друзья справились бы и без него, а потому Атос корил себя за зря потраченное время… Каждое мгновение обратной дороги казалось бесконечным, хотя граф гнал коня так быстро, как только это было возможно. Поэтому уже через сутки пути после расставания с друзьями он был в родных краях и приближался к замку. Сложно сказать, отчего на этот раз он подъезжал не к главным воротам, эта дорога была так хорошо знакома ему, что Оливье мог бы проехать по ней с закрытыми глазами, он не ошибся и не перепутал… но отчего-то направился другой дорогой, то ли желая оттянуть ненадолго встречу с Франс, которой не знал, что сказать, то ли хотел увидеть дом с другой стороны, вспомнить свои прогулки тут. Хотя впоследствии граф склонен был считать, что его направила этой тропой Божья воля – только Провидение могло привести его сюда. - О! – воскликнул Гримо, привлекая внимание господина. Атос, который ненадолго поддался воспоминаниям о родителях и не смотрел перед собой, встряхнулся, взглянул в ту сторону, куда указывал слуга и… - Черт! – выругался граф, пришпоривая. Франсуазу он узнал бы сейчас в любой одежде, поэтому то, что на голове у девушки было что-то схожее с мешком, ничуть не мешало даже на расстоянии*. Атос выхватил пистолет и выпалил в воздух – стрелять ни в кого из похитителей отсюда мушкетер не решился бы, чтобы случайно не задеть девушку, однако напугать этих мерзавцев стоило, такие твари боятся любого шороха! Расчет отчасти оправдался: на мгновение оба преступника остановились, затем один толкнул пленницу второму, а сам выхватил шпагу, видимо, решив задержать графа, пока его подельник утащил бы Франс – возможно, где-то неподалеку были другие их помощники или, что более вероятно, экипаж. Но Атос не собирался поддаваться этой провокации – он наверняка справился бы быстро, однако сейчас любое время терять не хотелось, ведь если где-то рядом карета, то Франсуазу бросят туда, и догнать их после будет уже не просто. Поэтому граф еще сильнее пришпорил лошадь, почти в упор разряжая в мерзавца второй пистолет – этот выродок не заслуживал честного боя. Промахнуться с этого расстояния было невозможно, но, возможно, рана была не опасной. Атос не присматривался, ему довольно было того, что противник покачнулся, мушкетер пнул его сапогом, отправляя на землю, и бросился в погоню за тем, кто утаскивал прочь Франсетт. Надо сказать, что Гримо был более придирчив, поэтому слуга ненадолго задержался – ровно на столько, чтобы ударом плашмя по затылку вынудить противника полежать подольше, а не отправиться вслед за господином. Граф нагнал второго похитителя очень быстро, все-таки тот шел пешком, да еще тащил пленницу, которая, кажется, после выстрела настолько испугалась, что обмякла и не могла идти сама, тем самым затрудняя передвижение. И мерзавец, сообразив наконец, что уйти у него не получается, отпустил девушку. На этот раз Атос спешился – от врага следовало избавиться, эту тварь надо было проучить, чтобы не получить впоследствии удар в спину. Противник был не очень умелый, вероятно, сопротивления тут никто не ждал, поэтому послали тех, кто не имел принципов и обладал силой, но не умением обращаться с оружием или мозгами. Поэтому схватка была недолгой – шпага графа через пару минут вошла в горло мерзавца. Атос, выдернув оружие, немедленно бросился к Франсуазе, в ужасе думая о том, что с ней что-то случилось – девушка до сих пор не двигалась, она могла задохнуться, лишенная воздуха столь долго! Пару мгновений спустя граф выяснил, что на голове мадмуазель де Бертран был не мешок, а лишь ее плащ, правда, замотанный при этом на шее, отчего дышать ей было ничуть не легче. Оливье спешно размотал ткань, откинул в сторону, едва не порвав завязки, разрезал веревки на руках. И замер, не зная, что делать дальше… Франс, кажется, не дышала. Может, мушкетеру чудилось это от страха за девушку, но думать сейчас не получалось. Атос вытащил кинжал, полоснул по ткани, разрубая заодно и веревки корсажа – зато быстро освобождая дыхание, позволяя воздуху проникнуть в легкие… если Франсуаза еще могла дышать. - О! – вновь привлек его внимание Гримо. Граф обернулся вовремя, чтобы успеть заметить нового противника – тот первый, в которого он выстрелил и сбил с ног, все-таки пришел в себя. - Тебе еще недостаточно? – фыркнул Атос. Легко извернувшись, он ушел от грубого замаха похитителя и немедленно кинжал графа уперся в горло преступника. - Кто тебя послал?! - Я… я… - как и ожидалось, мерзавец был храбр, пока считал, что может использовать силу, но немедленно растерял всю смелость перед лицом настоящей опасности. – Я… не знаю… не губите, вашмилость! - А что же ты не думал о том, кого собираешься загубить?! – рявкнул мушкетер, с трудом подавляя презрение к этому человеку. - Мне велели, ваша милость! Я не хотел! - Кто тебе велел?! - Я не знаю, клянусь! Он отправился сам в замок, он собирался отвлечь внимание… а нам велели найти способ… нам показали, кого схватить… Мы долго думали, как… и вдруг она гуляет – одна!.. Больше Атос слушать не стал, презрение к этому человечишке было чрезмерным, так что граф просто толкнул его, убирая кинжал. - Проваливай! – велел мушкетер. – И передай тому, кто тебя послал, что он может быть спокоен, если не будет ничего делать! Попытается вновь что-то сделать – и сбудутся его худшие кошмары! Преступник, спотыкаясь на каждом шаге и зажимая рану от пули, полученную раньше, побрел прочь. Но Атос потратил на него только пару мгновений, чтобы убедиться, что он более не представляет опасности, после же вновь бросился к Франсуазе, которая, кажется, наконец начала приходить в себя – она дернулась, в испуге схватилась за ткань, прижимая к себе и, наверное, опасаясь насилия. - Франс! – граф постарался привлечь к себе внимание, осторожно дотронувшись до ладони девушки. – Все уже позади, любимая!