Накажи меня, Сереж

— Я прошу тебя, остановись! — Сережа падает перед ним на колени, пытаясь надавить на жалость. Пытаясь напомнить: ты клялся, что будешь оберегать меня, а теперь позволишь мне унижаться? Олег так по-волчьи неумолимо смотрит свысока, что, кажется, сейчас он скажет протяжное «нет» и просто уйдет. Но он не уходит. Подтягивает Сережу вверх за шкирку, обронив: — Колени застудишь... — а затем, слегка пожевав губу: — Ты ведь знаешь, как меня надо останавливать, Сереж. Я ведь тебя учил. — Хорошо… — Сережа быстро вытирает рукавом слезы, покашливает, чтобы привести голос в норму: — Твоим наказанием будет… — Возьми меня. — Что? Сережа удивлен, испуган и желает отшатнуться, увидев боль вперемешку со страхом в глазах Олега. Они продвигаются очень медленно: Олег все еще едва позволяет себя коснуться, а когда позволяет, это всегда лишь часть наказания. Потому что по-другому он теперь не может. Не может принять прикосновения как нечто нормальное, безопасное и приятное. «Я теперь такой», — вспоминает Сережа его слова, и ему самому становится больно. Что же сделали с его любимым волче, зачем они его разрушили, а затем выбросили ему под дверь, как ненужную сломанную игрушку… — Ладно, — Сережа неуверенно поправляет волосы, не знает, куда себя деть, куда смотреть. Он ведь не хочет делать Олегу больно. Но Олег сам виноват. На этот раз он убил всю семью, и наказание должно быть соответствующим. Он сам избрал своим палачом Сережу. Потому что больше некого. — Прямо… сейчас? Если бы Сережа слушал психолога, он бы знал, что, используя наказания, он лишь углубляет застарелые травмы Олега, вонзает острые иглы ему глубоко под кожу, еще больше отравляет его разум. Сережа и сам осознает, что делает что-то неправильно, а еще — что наказания никогда не работают, какими бы страшными они ни были, просто они позволяют Олегу не грызть себя за содеянное. Он как будто уже отбывает наказание в тюрьме, почему тогда очередная порция боли должна его остановить? Олег снимает с себя одежду стремительными движениями, стараясь как можно реже отнимать от Сережи взгляд. А оставшись полностью обнаженным, опирается коленями о диван, широко расставив ноги, и так замирает. Он никогда не смыкает глаз — даже по ночам, Сережа не уверен, когда Олег вообще спит, — поэтому просто смотрит в пустоту внутри себя, готовясь к тому, что будет дальше. Это ведь первый их полноценный секс после… всего. Почему он должен быть именно таким? Сереже хочется, чтобы это он сейчас стоял в коленно-локтевой позе, готовый принять Олега. Хочется, чтобы Олег брал его осторожно, нежно, целуя веснушки на его плечах и нашептывая всякие несуразности. Как делал это тот, прошлый Олег. Которого уже никогда не будет. Когда Сережа тянется к смазке, Олег приказывает: — Насухо, Сереж. — Не дури, — Сережа запускает руки в его чуть жестковатые волосы, почесывает его за ухом, как собаку. — Я в тебя насухо войти не смогу. И нам обоим будет больно. «Они же входили», — витает невысказанное в воздухе. «Но я — не они», — так же безмолвно вторит в ответ. Сережа готовит его томительно долго, чтобы точно ничего не порвать. Пусть Олег готовится к наказанию, Сережа не собирался его наказывать. Насчет убийств он с ним еще поговорит — с помощью слов, а не бессмысленного насилия. Теперь Олег должен был заново учиться ему доверять, слушать его. А затем — доверять самому себе. Сережа спрашивал, много раз, почему Олег не хочет взять его, почему только наблюдает. «Потому что я чудовище, — ответил Олег тогда. — И тебе это не понравится. Я не хочу тебя пугать». У Олега проблемы с самоконтролем. Именно поэтому он уходит убивать — а не ради какой-то там справедливости, не ради Сережи. С каждым днем Сережа все сильнее погружается во тьму Олега и уже не пытается убедить, что тот не чудовище. Просто пытается это чудовище остановить. Превратится ли оно обратно в прекрасного принца? Сережа надеется, что да. А Олег знает точно — нет. Никогда. Потому что он этого больше не хочет. Если бы Сережа увидел лицо Олега в тот момент, когда вошел в него, то заметил бы на нем странноватую кривую полуулыбку. Олег дышит тяжело, рвано, но не пытается сбежать. Как бы Сережа ни старался, Олегу все равно больно, но боль для него привычна и понятна, он встречает ее, как старую подругу. — Не… церемонься… Вытрахай из меня все это, блять. Но Сережа осторожничает. Целует в напряженно сдвинутые лопатки, водит рукой по опавшему члену, стараясь его простимулировать. У Олега все равно не встает — и это тревожный звоночек, но Сережа принимает все на свой счет, расстраивается. Думает, что недостаточно хорош, мало старается, надо больше, проезжается каждый раз по простате, да все не так. Изливается куда-то ему на ноги, отчаянно стонет, падая рядом, укладывает Олега на себя, поглаживая его по волосам, и шепчет: — Почему ничего не получается? Что я делаю не так? Олег молчит, даже и не думая давать подсказку. Все еще ужасно напряжен, и Сережа осознает, почему — он ведь продолжает его касаться! Олегу неприятно, но он терпит. И всегда будет терпеть. — Нет-нет, так не пойдет, волче, — Сережа приподнимает голову Олега, заглядывает ему в глаза. — Попробуй, войди в меня, и тогда… — У меня не встанет. Припечатывает жестко, неумолимо. Как неоспоримый факт, с которым можно только смириться. — А может, все-таки… — Нет, Сережа. Сережа смотрит ему в глаза, а сам вновь скользит рукой вниз, обхватывает член Олега, надрачивает — и снова ничего не происходит. — Я получаю удовольствие только тогда, когда кто-то страдает. Поверь мне, ты этого не хочешь. Сережа опускает руку. Прижимается лбом к его плечу, воет. Хочет голыми руками уничтожить всех, кто как-то к этому причастен. Найти всех людей и места, в которых Олег бывал, подкинуть вирус, насобирать компромат, раздавить любого из них вне зависимости от их социального положения, но Олег не говорит, кто именно виноват. Как будто его мучители все еще имеют над ним власть и не позволяют ему раскрывать их имена. Сережа понимает, что лучше не спрашивать. Есть вещи, которые ему не стоит знать. Но все равно не удерживается: — Как страдает? Скажи, как именно. — Сереж… — Скажи! — Когда насильника насилуют. Когда вору отрубают руки и засовывают их ему в задницу. Когда мошеннику выкалывают глаза. Когда человек горит заживо. Это не обязательно должен быть мошенник, насильник или вор. Просто Олег выставил вокруг себя такие рамки, чтобы не превратиться окончательно в того, кого он — и Сережа — возненавидит. Если у тебя есть рамки, ты все еще разумный человек. Так он думает. — Если ты против этого, — уже в который раз говорит Олег, — сдай меня сейчас, пока я это позволяю. Но если ты хочешь пройти со мной этот путь до конца… — Олег переплетает их пальцы, заставляя Сережу на мгновение обрадоваться новому маленькому шажку вперед. — То ты должен стать со мной одним целым. Я и ты — мы Чумной доктор, только вместе. Сережа хотел остановить Олега, чтобы Чумной доктор больше не убивал. Сережа хотел, чтобы люди перестали страдать — но тогда страдать будет Олег. Страдать в тюрьме, страдать на цепи в его доме — неважно. Сережа ужасается тому, что готов поставить благополучие одного человека выше благополучия тысячи. Ужасается тому, что может оказаться зараженным этой тьмой, что растет внутри в геометрической прогрессии. Кормить своего демона или оставлять голодным? Что поставлено на карту? Богачи, чиновники, нечистые на руку судьи. Станет ли мир хуже, если Олег избавится от них? Сереже страшно, что ему снова приходится принимать такое решение. А Олег — здесь, рядом, все еще прижимается к нему и ждет. — Я буду с тобой до конца, — дает Сережа опрометчивое обещание. Олег встает, куда-то уходит. А возвращается уже с ножом и без предупреждения полощет себя лезвием по ладони. — Клятва на крови. Сережа кивает и делает то же самое. Кровь стекает по их сцепленным рукам. Олег проводит языком по кровавым дорожкам и довольно закрывает глаза. Сережа ощущает, насколько сильно Олег сжимает его руку. — Если ты предашь меня, Сереж, клянусь, я превращу твою жизнь в ад. Ты будешь молить меня о пощаде, но я не услышу. Сережа тяжело сглатывает — слишком уж пугающий у Олега взгляд и то, что он говорит. — Я не буду бегать по крышам и убивать вместе с тобой людей, — говорит Сережа. — И Чумным доктором не буду. Но ты можешь рассчитывать на мою сеть и на мои финансы. Это все, что я могу тебе обещать. Олежа, и так потративший 4,5 миллиона долларов на костюм из Сережиного кармана, кивает. И говорит: — Этого достаточно. Спасибо. Но этого недостаточно. Они оба это знают. Больше Сережа его не наказывает.