30.7.840 (15 часов 36 минут)
Дома дети поначалу немного дичатся — их не было всего около четырёх месяцев, но за это время с нами случилось так много говна, что им просто не по себе теперь в привычной, нисколько не изменившейся атмосфере. Жуть, лениво вырулив из моей комнаты, встречает народ нежно, по-свойски перебираясь с комода на плечи Леви, а за ним и Изабель, и потирает бока о придерживающие её пальцы. Мягкий моторчик заводится с полуоборота, и прихожую наполняет раскатистое мурлыкание. Похоже, по мнению хвостатой, теперь наконец всё так, как и должно быть. Присаживаюсь за стол, давая доктору сменить повязки под внимательными взглядами малолетних… умниц. Не жду, когда посыпятся вопросы, а просто сухо и без подробностей рассказываю, что у нас тут творилось, пока ребята развлекались в Разведке. — И зачем было это всё? — спрашивает, наконец, Фарлан. Молчу, размышляя, стоит ли напоминать ему о нашем давнем разговоре, и наконец решаюсь. — Помнишь последний день перед нашим побегом наверх? Когда Леви ушёл и мы остались втроём в квартире? Чуть задумавшись, он кивает, а потом в серо-голубых глазах появляется понимание. — Это ты что же… — охреневающе медленно проговаривает он. — Те твои вечные разговоры про обрушение внешней стены — ни хрена не шутки? — Нет, не шутки. — Качаю головой, благодарно принимая от химика свежий чай. — Мы с Пиксисом придумали план, как этого не допустить. И для его осуществления нам нужно, чтобы Военная Полиция не ставила нам палки в колёса. Больше не будут. А то, что случилось… Как я и говорила, «ошибка планирования», только и всего. Заживёт, не парьтесь. Бывали у меня в жизни про… хлёбы и похуже, в конце концов. Умолкаю, отпивая немного бодрящего чая. Химик приносит накрытую полотенцем шарлотку, аккуратно раскладывая ту всем по тарелкам. Вопрос жжёт нёбо, и я наконец неловко его задаю: — Кажется, у нас уже был этот разговор. Но, полагаю, мне стоит снова вас спросить: что вы решили? Ну, по поводу будущего. Что вы хотите делать дальше? Останетесь в Разведкорпусе или подадитесь ещё куда-нибудь? — Я стану врачом! — тут же отзывается Изабель. — Самым-самым лучшим, даже круче Шита! До этого в словах моей девочки не было такой болезненно обречённой целеустремлённости. Да и когда это мы перескочили вдруг с ветеринарии на человеческую медицину? Мне совсем не нравится то, как отчаянно она теперь говорит о своём будущем призвании. С другой стороны, чего я, блин, ожидала от своей храброй малышки после встречи с гигантами? — Я останусь в твоём отделе и буду учиться на инженера у ребят, — с улыбкой говорит следующим Фарлан. — Мне уже не терпится увидеть, что вы там успели напридумывать за эти три месяца. — Добро. — Удовлетворённо киваю, тут же добавив ложечку дёгтя: — За твои прошлые заслуги я, так и быть, возьму тебя под своё руководство. Но поблажек не жди, понял, стажёр Чёрч? — Чего это я из младшего помощника стал стажёром вдруг? — делано возмущается старший сын. — Потому что головой пока не всегда думаешь. — Пожимаю плечами, пряча улыбку, и поворачиваюсь к своему самому проблемному чаду: — А ты, Леви? — А я останусь в Разведкорпусе, — вдруг огорошивает нас всех фасолина, хмуро переводя взгляд с моих пальцев, сильнее сжавших чашку после его слов, на уронившего что-то за моей спиной Гёсслера. — Похоже на то, что моё призвание именно в этом. — В-вот как? — потерянно спрашиваю я, тщетно пытаясь отыскать тот мягкий свет, которым раньше загорались глаза моего малыша, когда он говорил о чём-то занимавшем все его мысли. Сейчас я совсем не вижу прежнего желания, лишь холод. Как в самом начале нашего знакомства. Как у Кенни Аккермана. О боже. В груди тянет, и я под прицелом серых глаз рефлекторно поднимаю руку, чтобы унять боль. — Чёрт тебя дери, Аккерман! — резко грохочет надо мной доктор, грохнув рядом ладонями по столешнице. Я вздрагиваю, зажмуриваясь и закрываясь ладонью от предполагаемого удара, но Шита это, похоже, мало волнует. Всё его внимание сосредоточено на совсем другой проблеме: — Неужели пара слов какого-то слащавого блондинчика вот так просто заставят тебя отказаться от всего того, чему тебя до этого учили? Просто сдашься и дашь ему решать за себя, как тебе жить и где подохнуть?! Тучи за окном приглушают солнечный свет, погружая комнату в полумрак, а в воздухе отчётливой ноткой проступает затхлость подземелий. Зажимаю уши руками, отодвигаясь как можно дальше от стола, кажущегося мне сейчас куда меньше, неровнее прежнего. Сердце быстро стучит, разгоняя кровь по застывшему организму, отдаваясь нервной дробью в барабанных перепонках. Но на плечо ложится мозолистая ладонь, и наш самый младший коллега заслоняет меня собой, присоединяясь к своему старшему другу: — Ты что же теперь, готов исполнять все приказы руководства, даже самые бесполезные и несовместимые с жизнью? Ты уверен, что это именно то, чего ты хочешь? — Я не говорил, что буду беспрекословно подчиняться, — коротко обрубает сын, мятежно глядя на нас, — но за Разведкорпусом будущее. Я вздрагиваю, разом выныривая из мрачного морока в реальность. Леви отводит взгляд в сторону и хмурится, но упрямо продолжает: — Знаю, что вы будете против, особенно мама, но… — Не буду, — прерываю я его, осторожно раздвигая друзей и беря сына за руку. Я наконец собираю себя по кусочкам, унимая бурю в душе, перебарывая саму себя. Чего ты хотела, Алиса, талдыча ему изо дня в день и распевая песенки про бескрайний мир снаружи и преодоление границ? Сейчас не время расползаться по плинтусу, дорогуша. Ты должна побыть сильной ещё немного. Фасолина заслуживает того, чтобы ты немного потерпела. Пускай я и была не самой хорошей матерью, но по крайней мере в этом плане приложу все силы: — Я говорила тебе тысячу раз, Леви. Какие бы решения ты ни принимал, что бы ни делал — я поддержу всё. Разведкорпус ли, собственный чайный магазин, резьбу по дереву… Что угодно. Я поддержу тебя и подставлю плечо, когда тебе это потребуется. Ты свободен в своём выборе. И всегда будешь свободен. Уж здесь я постараюсь как следует. — Помню, — смягчается сын, мгновенно расслабляясь. — Просто ты была против Разведкорпуса… — Я была против одного-единственного человека в Разведкорпусе, — поправляю я парня. — То, что он сказал тебе за стенами… — Было красивой ложью, я в курсе, — хмыкает сын. — «Значение поступка не в том, на что он похож внешне, а в мотивах, которые делают поступок более или менее вероятным». А наш блондинчик, по моим наблюдениям, на диво оппортунистичен. Ты ведь не подумала, что я остался в Разведке именно из-за него? — А из-за чего? — осторожно интересуюсь я, затаив дыхание. — Что ты почувствовала, когда оказалась там, за стенами, где до тебя вряд ли так же спокойно ходили другие люди? — отвечает явно имеющее капельку моих еврейских корней солнце вопросом на вопрос. — Что почувствовала? Что ж, пожалуй… Больше всего это было похоже на покорение вершины после крайне сложного маршрута, когда разряженный воздух чуть кружит голову и кажется, будто весь мир лежит прямо перед тобой. — Вспоминаю то чувство необъятных возможностей, которые открылись передо мной, когда стало ясно, что титаны на меня не реагируют. — Было похоже на абсолютную свободу. — Вот, — утвердительно кивает моё солнце. — Я свободен с самого детства и могу выбрать, кем мне быть, где жить и как жить. Но только там я по-настоящему ощутил это всем сердцем. Там горизонт вокруг, до куда только хватает глаз, без стен и ограничений. И я достаточно силён, чтобы возвращаться домой живым и относительно невредимым. Поэтому я выбрал армию, а не затем чтобы потерять свою свободу ради слепого поклонения манипулятору с какой-то своей личной, не слишком понятной мне целью. Вот уж это совсем не по мне. Я иду в Разведку сражаться за будущее человечества, за наше, в том числе. В конце концов, я хочу когда-нибудь вместе со всеми вами увидеть и море, и горы, и пустыни, и всё остальное, о чём ты нам рассказывала. Я хочу увидеть мир там, снаружи своими глазами, а не на крохотном экранчике, и заглянуть вместе в каждый его уголок. Накрываю свой рот рукой, пряча улыбку. Моё маленькое, жадное до приключений чудо. —Хорошо. — Киваю, едва сдерживая слёзы. — Разведка так Разведка. Справимся, господа. Крякнем, плюнем… — И покажем всем желающим, что с нашим отделом лучше дружить, — многозначительно усмехается химик, взвешивая в руке тяжелённую и весьма острую открывашку для банок. — Не важно, будут это люди из-за стен или ещё кто. Пусть только сунутся.***
Под вечер меня всё-таки рубит — сказываются прошлые бессонные ночи. Даже несмотря на успокоительное и анальгетики, которыми меня периодически пичкает Петер, спала я последнее время на редкость отвратительно, урывками, почти не помня, что мне снилось. И сейчас я как никогда раньше хорошо понимаю почему: мир вокруг погружается в тревожный кровавый полумрак. Я не могу пошевелиться, не могу закричать, чтобы позвать на помощь. Могу лишь молча наблюдать, как из темноты проступает тень в знакомой шляпе. — Ты ведь не обманула меня тогда, кучеряшка? — пропитый баритон наждачной бумагой проезжается по нервам. — Давай-ка ещё разок проверим, чтобы уж наверняка? Боль заполняет каждую клеточку тела, и я кричу, срывая горло, зову на помощь. Но не слышно ни звука, вокруг лишь кладбищенская тишина. Как будто моё тело заперто под толщей воды, как будто я просто не существую… — Кто-нибудь, помогите! Пожалуйста, помогите! — упрямо умоляю я, хотя не могу издать и звука, не могу даже пошевелить руками, чтобы поскрести ногтями по спинке кровати, к которой привязаны мои руки. — В чём дело, Селезнёва? Ты что, забыла урок, который я так хорошо тебе преподал? — издевательски тянет Потрошитель над ухом. — А ещё говоришь, что быстро учишься… Тебя никто не спасёт, малышка. Кричи, не кричи — никто не придёт. Пожалуй, мне стоит прижечь тебе ступни, чтобы до тебя уж наверняка дошло на этот раз. — Нет, не надо! — в ужасе кричу я, дёргаясь, и наконец… просыпаюсь. Вокруг по-прежнему темно, щербатый месяц заглядывает в окошко. Где-то рядом возится Жуть… Вот только я всё ещё не могу двинуться. Не могу пошевелить и пальцем, не могу теперь даже открыть рот. И что самое ужасное — дышу теперь тоже через силу. На грудь наваливается небывалая тяжесть, и меня охватывает животный ужас, когда в щель под дверью начинает течь вода. Что… Что происходит, чёрт побери?! По коридору снаружи отчётливо слышны хлюпающие шаги, которые останавливаются как раз напротив моей двери. — Ты не оправдала ожиданий моего друга, — зловеще говорит Аккерман. Его голос теряется за мощным потоком воды, хлещущем из-под двери, но интуитивно я знаю, что он скажет. — Так что придётся от тебя избавиться, куколка. Ничего личного, дорогуша. Дверь распахивается, мгновенно заполняя комнату водой. Она повсюду, затапливает нижние ящики тумбочки, пропитывает матрац подо мной и наконец добирается до меня, прибывая всё быстрее и быстрее, всё охотнее затягивая меня в свои ледяные тиски. И я тону, тону, тону. Без малейшей возможности двинуться, без шанса на спасение. За мной никто не придёт. Рядом покачивается забытая на полу книжка, периодически ударяясь острым уголком мне в висок, но и она вскоре тонет. Вода доходит до подбородка, заливается в уши, запечатывая их, преображая мир звуков вокруг в гудящее ничто, забирается в нос, оттуда попадая в горло, закупоривая последний доступ к воздуху, и заполняет лёгкие, причиняя мучительную боль. Пытаюсь из последних сил уцепиться за оставшуюся во рту порцию кислорода, приподняться на руках, корчась на кровати, чтобы вдохнуть спасительный глоток воздуха, но не могу, всё ещё не могу двинуть ни одним мускулом. Мечущееся в агонии сознание плывёт от кислородного голодания. Какая на редкость нелепая смерть… Я в третий раз распахиваю глаза, всё ещё лежа на чёртовой кровати. Надо мной склоняется смутно знакомая фигура, и я с удивлением узнаю Леви. Мой сын присаживается в нескольких сантиметрах, задумчиво крутя в руках нож. Лунные блики красиво играют на острие, стремительно взмывающем то вверх, то вниз. — Ты многого не сказала мне, прежде чем я ушёл за стены, — медленно говорит сын. — Почему ты молчала? Почему о твоей вероятной болезни я узнал от Фарлана? Почему о том, что титаны — это люди, мне сказали спецы, а не ты? Малыш нависает надо мной, опасно прищурившись: — Почему ты не сказала мне, что я буду убивать людей там, снаружи? Хорошо посмеялась надо мной, а? Я плачу, не в силах сказать ни слова, не в силах обнять своего мальчика, успокоить его. Я так виновата перед тобой, фасолина, бесконечно виновата. Прости меня, пожалуйста, прости. — Молчишь, — хмурится Аккерман, и нож замирает надо мной лезвием вниз. — Опять ты молчишь. Что, неужели тебе нечего сказать, а, мама? Ну тогда не обессудь… Мне понравилось быть убийцей. В грудь, минуя рёбра и разворотив соединительные ткани, с отвратительным чавканьем входит нож, пробивая сердце насквозь. И всё, что я могу в ответ, — это с широко распахнутыми глазами смотреть на свои отражения в мглистом шторме чужого стального взгляда. Я заслужила это, да, фасолина? Без сомнения заслужила. Стремительно подскакиваю на кровати, глубоко вдыхая. Хватаюсь за грудь, закашлявшись, и судорожно дышу, прогоняю кислород по крови, пытаясь осознать, что за хрень это только что была. Комната всё та же, но никаких Аккерманов и уж тем более никакой воды вокруг нет и в помине. Только Жуть, весьма недовольная моим резким пробуждением. За стенкой, вторя моим ночным кошмарам, раздаётся крик, и я срываюсь с кровати. Запинаюсь нога за ногу, падая на пол и обдирая ладони, но мгновенно подскакиваю, несмотря на боль. Хватаю лежащий на тумбочке нож, стремительно вылетая в коридор и пинком распахивая дверь в детскую. Кричит Изабель, в ужасе глядя на свои руки, а Леви пытается её успокоить, крепко удерживая за предплечья. Нож выпадает из ослабевшей руки, и я собираю себя в более-менее целое существо, осторожно подходя к кровати своей девочки. Сейчас не время для моих страхов, с детскими бы разобраться. Забираю малышку на руки у всего огромного страшного мира, нежно укачивая свою маленькую красавицу, как когда-то давно, когда мы только вышли на поверхность и ей снились кошмары. Начинаю тихо напевать стихи Михаила Танича:Будь, что будет, И угадывать не надо
Всё будет хорошо, радость моя, обещаю. Не смотри что:Это в сказках Чудеса с доставкой на дом, Это в сказках Всё известно наперёд…
Я уже сейчас знаю, что с вами больше не случится ничего дурного. Потому что я не позволю этому произойти. Ни за что не позволю, красавица моя. Подношу завёрнутую в одеяло малышку к окну, с отвращением разглядывая заслонившую собой обзор на горизонт стену. Мы здесь и вправду как в тюрьме, как в клетке. Запертые в вольере с самыми опасными зверьми в мире — с людьми. Но даже так я смогу сделать вас здесь счастливыми:Будь, что будет, Я сильней, когда ты рядом. Будь, что будет, Только пусть нам повезёт…
Да, самая малость везения нам бы совсем не помешала, особенно летом восемьсот сорок пятого. Задумчиво допеваю песню, осторожно укладывая уже успокоившуюся и теперь немного смущенную девочку обратно в постель, прежде чем пожелать детям спокойной ночи и выйти из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь. Без сил опускаюсь около двери, сжимая подаренный мне сыном нож. Вряд ли я в следующие пару часов смогу отсюда уйти — внутреннее чувство опасности заставляет меня замереть на месте, чтобы вовремя отразить нападение, чтобы защитить детей. Как будто так и только так я защищу их от всех кошмаров в мире. Дверь неслышно открывается, и мой сын, почти беззвучно шагая, выходит в коридор, тут же натыкаясь на меня. Наши взгляды встречаются в темноте, и я привычно тону в охваченных бурей океанах. Леви без слов протягивает мне руку, доводит до гостиной и заваривает нам обоим крепкий жасминовый чай. — У тебя тоже был кошмар, — констатирует он вскользь, не предлагая рассказать, что я видела, лишь отмечая сам факт. Нервно киваю. Был, и не один, похоже. Медленно отогреваю руки о чашку, бессмысленным взглядом изучая столешницу перед собой. Пока, наконец, у меня не вырывается очередная смачная клюква: — Я виновата перед тобой. — О чём ты, чёрт возьми? — тут же хмуро реагирует мой сын, готовый опровергнуть любые мои аргументы сейчас и свято уверенный в моей непогрешимости. Это не так, малыш, совсем не так, увы. — Я кое о чём не сказала вам троим, прежде чем вы уехали за стены, — начинаю осторожно. — Н-да? И что же? Не верить «подозрительным блондинам»? — хмыкает Леви напротив, насупившись. — Нет… — Думаю, как бы осторожно преподнести ему информацию так, чтобы он не отреагировал как тот, другой Леви. Ну что ж, попробуем. — Представь себе, что тебя парализовало. Что ты полностью в сознании, но совершенно не контролируешь своё тело. По спине пробегает озноб, но я гоню свои ночные переживания куда подальше. Леви хмурится, но пока внимательно слушает не перебивая. — И в этом состоянии ты проводишь не день, не два, а годы… десятилетия. Что бы ты чувствовал по прошествии времени? — Желание сдохнуть поскорее, — мигом отвечает мой ещё слишком юный ёжик. — Уж лучше смерть, чем такая жизнь. К чему ты ведёшь? Рассеянно киваю, продолжая, не давая сбить себя с толку: — А что, если ты не можешь контролировать своё тело, но твои инстинкты могут и делают это за тебя? И они говорят тебе, что если ты, например… съешь человека, определённого человека, то снова обретёшь контроль над своей жизнью? Чашка выпадает из руки напротив, с противным бряцанием приземляясь на блюдце и расплескивая янтарного цвета жидкость. — Что?! — парень подскакивает, с неверием глядя на меня. — Что, если ты полностью в сознании, но из года в год видишь, как жрёшь людей, и не можешь остановить себя, не можешь сказать «Стоп, хватит!»? — продолжаю я, невольно вздрогнув от резких и громких звуков, плотнее натягивая кофту на плечи. — Что тогда, Леви? — Ты хочешь сказать, что титаны за стеной — обращённые люди?! — выдыхает наконец сын. — Что всё это время я убивал людей?! — Ты помогал им, — обрубаю я все его страхи на корню. — Ты помогал им избавиться от своих кошмаров. Не больше, не меньше. — Вот оно что… — тихо говорит сын, обходя стол и присаживаясь рядом. Тёплые и по-мужски большие уже руки обнимают меня, согревая. — Спасибо, что сказала об этом, мам. Теперь я ещё сильнее хочу быть солдатом Разведкорпуса. Серый стальной взгляд сталкивается с моим голубым. — Я хочу помочь тем людям или обрести покой, или найти способ вернуть их обратно в нормальный вид. Киваю, рукавом вытирая слёзы, и мы вместе возвращаемся в детскую, сдвигая три кровати в одну и устраивая настоящий замок из подушек и одеял. Больше в ту ночь кошмары не мучат никого из нас.31.7.840 (10 часов 56 минут)
В штаб Разведкорпуса мы входим спокойно, не спеша, неся с собой огромную коробку с планами, чертежами и идеями. Ух как ребята тут теперь разойдутся! Гёсслер аж пританцовывает рядом — ему явно не терпится отдать разведчикам нашу последнюю модель УПМ. Пиксис встречает нас на плацу, пригласив на сцену, чтобы представить спецотряд Разведкорпусу. Замечаю Смита, вытянувшегося по струнке в первом ряду, и весело подмигиваю новому коллеге. Ответом мне становится чуть приподнятая шикарная бровь и искреннее недоумение. Леви без слов встаёт в соседний с бровастым строй, занимая свободное место в третьем ряду. — Я вас категорически приветствую. Энергично машу всем рукой под крайне неприязненные взгляды, стоит только моим спецам нормально угнездиться на помосте. — Знаю-знаю, наша команда у вас тут не в почёте, и вообще мы те ещё плохиши. Не спорю, с точки зрения армии мы не слишком-то послушные ребята. Но давайте опустим предыдущие обиды и попробуем всё-таки вместе научиться нормально противостоять тем милашкам снаружи. — Обвожу взглядом весьма охреневшие ряды солдат. — План конкретно нашей с вами совместной работы примерно такой: мы будем обеспечивать вас новейшими разработками, вы — нас всячески материть и указывать на неточности, которые мы оперативно будем устранять. А ещё мы… Пиксис громко кашляет, прерывая меня. Сзади получаю ещё и небольшой тычок от химика в довесок, наконец понимая, где прошляпилась. Не надо было так тут говорить, да? Неловко улыбаюсь, по привычке запуская руку в волосы и ещё больше лохмачу свой шухер: — Простите, не особо обучена толкать речи перед такой толпой солдат, да и ваших порядков не знаю. В общем, я — Алиса Селезнёва, руководитель спецотдела по разработкам при Гарнизоне. — Мои спецы представляются один за другим, кратко обрисовывая свои роли в отделе, и я подвожу итог, старательно вытягиваясь по струнке, как солдат, и громко приветствуя новых коллег: — Будем рады поработать с храбревшими воинами человечества. От нервов вместо того чтобы салютнуть так, как принято здесь, зачем-то прикладываю правую ладонь к виску, как учил отец. Что, разумеется, не может не вызвать вопросов у собравшихся здесь разведчиков. По рядам внизу проходят недоуменные шепотки. О чёрт. Ну молодец, Алиса. Вообще ни разу не палишься. Рука дёргается исправить ситуацию, но усилием воли я себя торможу — менять что-то уже поздно, поэтому продолжаю держать ладонь у виска, состроив морду кирпичом. «Улыбаемся и машем», как говорится. Отдел, помедлив, повторяет мой жест, поддерживая игру. Вот что значит — команда! — Что за хрень? Вы что, даже честь отдавать нормально не обучены?! — рявкает взбешённый Шадис. Слава богу, он далеко от меня, и потому конфуза всё-таки не случается — я остаюсь на месте, внешне почти никак не реагируя на его резкий выпад, лишь сжимаю свободную руку в кулак за спиной. — Не обучены, — спокойно соглашаюсь я, на ходу придумывая нам оправдание. — Мы не солдаты, командор. И было бы неправильно гражданским использовать ваш воинский салют. Кроме того, не могу лгать в такой ответственный момент: посвящать сердце абстрактному человечеству я при всём желании не готова — моё уже прочно занято дорогими мне людьми, о чьём благополучии я буду думать в первую очередь, даже если все стены разом рухнут. Усмехаюсь, встречаясь глазами с серыми океанами, в которых сейчас, как и у меня в душе, отбивают чечётку черти. Всё-то ты понимаешь, фасолина. — Так что обойдётся человечество как-нибудь без наших жизней и сердец. Зато мы можем предложить ему свои мозги. Я просто придумала салют, который максимально точно это отразит. Начальство смещает меня, сглаживая острые углы, но по глазам Дота я вижу, что не так уж и облажалась. Ну вот и славно. Молча слушаю план слияния двух родов войск, с удивлением узнавая, что нас, то есть мой спецотдел, объединяют под одну крышу с четвёртым отрядом Разведкорпуса. И так я официально становлюсь, мать её, частью армии, получив форменную куртку с пустой спиной. Атас, товарищи. Я — солдат. Ха-ха, а ведь только вчера я говорила Смиту, чтобы он не разбрасывался своими сомнительными комплиментами. Накаркал, падла бровастая! Во всей этой истории я вижу лишь одно светлое пятно (и нет, это не прилизанная наверняка каким-то гелем шевелюра Смита) — мы с Ханджи будем, похоже, со-руководителями по лаборатории, направленной в основном на изучение титанов. О-о-о, шикарный подарочек, начальство! Так и быть, прощаю. Да за четырёхглазую даже использование ядерного оружия простить можно! — Ха-а-анджи! Прыгаю прямо со сцены к своей почти что подруге, смягчая приземление при помощи баллонов с газом в голенищах сапог — ещё одной разработкой Дина, знатно облегчающую мне передвижение на непослушных пока ногах. — А-Алиса-а! — поддерживает разведчица мой энтузиазм, осторожно заключая в объятия. — Это ведь не шутка про титанчиков, ведь не шутка же? — Ничуть! — весело смеюсь я, махнув рукой в сторону коробки макулатуры. — Все планы и расчёты там. Ждём только кабинета от Пиксиса, и можно будет сразу же приступить к работе. — Так зачем ждать? Пойдём скорее ко мне! — А учёная-то действительно загорелась. — Ну хоть на словах расскажи, что думаешь делать? Мы начинаем движение в сторону здания штаба, оставляя отдел за спиной, и я подключаюсь, вспоминая, до чего мы в итоге договорились: — Ну, наш отдел решил, что можно направленными взрывами просто отделить кусок пожирнее от шеи гиганта и перетащить его в таком урезанном виде пока он восстанавливается. Ну, в смысле через стены в специально оборудованный вольер. — О-о-о! Звучит заманчиво, — кивает очкастая, пристраиваясь рядом и мгновенно включаясь в работу. — Вот только как контролировать его восстановление во время перевозки? За обсуждениями мы как-то незаметно для меня входим в штаб и поднимаемся на второй этаж, и я далеко не сразу понимаю, что невольно пришла и остановилась в задумчивости прямиком около кабинета Смита. Преступники всегда возвращаются на место преступления, а? — Знакомый маршрут? — как гром среди ясного неба раздаётся из-за спины беззлобная подколка, вырывая меня из задумчивой сосредоточенности, и я с тихим вскриком подскакиваю на месте, оборачиваясь. — Д-да не то чтобы… — неловко пытаюсь я переключиться с обсуждения титанов на очередную пикировку, но терплю сокрушительное поражение — не слушая моих оправданий бровастый почти сразу же суёт мне в выставленные вперёд руки знакомую коробку. — Ваш чай. «От нервов». Кажется, некоторое время он будет вам нужнее… Заодно проверите, что мне не подложили ничего лишнего, — мило улыбается эта импозантная сволочь, открывая дверь и приглашающе поведя рукой. — Желаете осмотреться? —Да ну нахуй эту кроличью нору… — оторопело отвечаю я, тут же захлопывая варежку и собираясь. Мда, сегодня же попрошу у доктора снотворное. Бессонница не идёт мне на пользу, не в моём возрасте. — Кхм, в смысле, мне сейчас к начальству надо! Но я обязательно к вам загляну в другой раз — как выдастся повод. — Мои двери всегда открыты для вас, — ухмыляется капитан, явно довольный своей маленькой победой. Дверь перед моим носом тут же показательно захлопывается. М-м. Понял, принял.