Пленники рая

      Как ни странно, Хабиби оказался прав. Через две недели Брайан поймал себя на том, что понимает не только отдельные слова в арабской речи, но и целые фразы. Через три – осторожно заговаривал с местными на всякие простые темы, а через четыре начал более или менее сносно понимать, что происходит вокруг.       Брайан специально стал искать больше общения с арабами. Вечерами заучивал с Хабиби новые слова, а после ходил по дворцу и разговаривал со всеми встречными обо всем подряд. Усмирял свою гордыню, не обращая внимания, как хихикают над его ошибками. А заодно узнавал, как тут устроен быт.       Ошибки он делал, кажется, еще более грубые, чем Фаррух в английском. Выучить, как изменяются слова по родам, оказалось слишком сложно, но Хабиби посоветовал не забивать сейчас этим голову:       – Проживешь здесь долго, понимание, как правильно, само собой придет. Для начала просто запомни основные слова. И слушай внимательно. Потом сам начнешь понимать, где какая форма нужна. Хотя вот принц Фаррух в английском так и не запомнил. Ему много объясняли и говорили. И я, и… кхм, – он почему-то сбился. – Но он все же мало здесь на английском общается, и исключительно потому что сам так захотел.       – А почему он захотел? – задал Брайан давно интересовавший его вопрос.       – Так вышло. Когда я начал ему служить, мы оба не знали языка друг друга. Но у меня не было такого учителя, как я у тебя – который мог бы сопоставлять слова и объяснять. Мне приходилось все понимать интуитивно. И принц Фаррух мне в этом тоже помогал. И, в свою очередь, любопытствовал, как это говорится по-английски. Так мы и разговаривали долго – на смеси двух языков. Но я, конечно, арабский выучил быстрее. Иначе бы тут не выжил. А принц, он еще и греческий учил – чтобы книжки читать. Персидский от матери немного знает. А английский – так, баловство, чтобы иногда со мной поболтать. Или с другими пленниками…       – Которые сбежали?       – Да. К сожалению.       – К ним здесь относились хуже?       Хабиби развел руками.       – Нет, но… Скажи мне, что ты не хочешь вернуться домой – я не поверю, – ответил он.       Брайан усмехнулся:       – Ты-то не хочешь.       Хабиби вздохнул.       – Хочу, – признался он. – Иной раз очень хочу. Надоедает этот жар постоянный. Солнце. Песок. Пальмы… Хочется домой, прогуляться по зимнему лесу. Но мне некуда возвращаться. Меня никто не ждет. Родителей наверняка в живых нет. Братья поделили наследство и читают молитвы за упокой. Делать мне там нечего. Только в монастырь уйти. Я уж лучше здесь. Принц… он нуждается во мне. А я привык к нему.       Брайан кивнул и ничего не ответил.       Даже в евнухе принц нуждается. А в нем – больше нет.       После того разговора Фаррух долгое время не вспоминал про Брайана, во всяком случае, не звал к себе – как и обещал. Лишь спустя некоторое время ему, видимо, рассказали, что Брайан ходит тренироваться с ребятами Салима, и он зашел посмотреть.       Увидев его, Брайан чуть не задохнулся от нахлынувших чувств… Он-то успел уже поверить, что сумел перебороть это в себе. Усиленные занятия днем и молитвы ночью должны были укрепить не только тело, но и душу, изгнав всю похоть… Но разве похотью называется эта нежность, которая захлестывает его с головой, когда он смотрит в прекрасные карие глаза? Да, если б ему было позволено, он бы схватил Фарруха, прижал крепко к себе и целовал – и его губы, глаза, щеки, шею… все тело, которое он сейчас закрывает по традиции своего народа. Но куда больше он бы хотел просто быть рядом с ним и держать его руку. А еще лучше – как Салим, с мечом стоять рядом, чтобы защитить от всех напастей. Но этого рабу и варвару никогда не позволят. Да и сам он, когда понимал, что для этого придется нарушить клятву, данную своему Ордену, благодарил Бога, что это невозможно. Это искушение было бы слишком сложным для его мятущейся души.       Первый раз, придя на него посмотреть, Фаррух молча постоял и ушел. Брайан только почтительно кивнул ему, когда их взгляды пересеклись. И хорошо, что так быстро: и так до ночи справлялся с поднявшейся бурей в душе.       Но спустя пару дней Фаррух вернулся и смотрел уже дольше.       Закончив поединок, Брайан заметил, что принц все еще стоит и уходить не собирается. Брайан подошел к нему, поклонился. Фаррух ответил вежливым коротким кивком.       – Молиться тебе недостаточно? – поинтересовался он. – Надо драться?       – Я не просто монах, – напомнил Брайан, глотая обиду. – Если ты боишься, что я это делаю, чтобы напасть на тебя или твоих людей, то клянусь…       – Не надо. Салим убить тебя раньше, если ты напасть. Но если тебе так лучше, – он указал на плац, – ты можешь продолжать.       – Спасибо, сахиб. – Брайан снова поклонился.       Фаррух посмотрел на него, словно ожидая еще чего-то, но в итоге просто развернулся и ушел.       Спустя еще несколько дней он пришел опять и смотрел на тренировочный бой с уже бо́льшим интересом, чем постоянно отвлекал Брайана.       Наконец, когда противники разошлись, и Касид принес воду и полотенце, Фаррух громко сказал:       – Ты хорошо драться для англичанина.       – Спасибо, сахиб.       – Но англичане плохо драться руками. Вы лучше с оружием.       – Да, – согласился Брайан. – Я лучше владею мечом. Только мне не позволено его брать.       – Дай ему тренировочный меч, – сказал Фаррух по-арабски, обращаясь к Салиму.       – Мой повелитель, – почтительно ответил тот, – этот человек умелый воин, ты уверен, что стоит давать ему даже ненастоящее оружие?       – Он один, нас здесь десять. Если твои люди боятся одного человека с тупым мечом, может быть, мне сменить охрану?       – Как пожелаешь, мой повелитель, – поклонился Салим.       А Брайан отвернулся, чтобы скрыть довольную улыбку: пусть не дословно, но он понял, о чем они говорили! И это его обрадовало даже больше, чем то, что в его руках сейчас окажется оружие. Пусть и ненастоящее.       – Покажи мне, – снова по-английски сказал Фаррух, – что ты уметь.       Брайану принесли деревянный меч, слишком тяжелый, на его взгляд… или его руки настолько отвыкли? Обтянутый кожей щит, чуть меньший, чем надо бы, но уж какой есть. Вместо доспехов ему предложили плотный стеганный халат, а вот шлем на голову дали вполне настоящий – видимо, просто не было тренировочного подходящего размера.       Салим вооружился похожим образом и вышел вперед. Что ж, опять придется драться с ним… но в этот раз начальник охраны, кажется, настроен более решительно. Впрочем, и сам Брайан чувствовал себя намного более уверенно и не собирался уступать.       Первые пару сшибок они провели вполсилы, присматриваясь друг к другу и примериваясь к оружию. Отвыкли все-таки руки, и меч действительно тяжелее и массивнее, чем обычный стальной, которым Брайан пользовался в прошлой жизни. Но азарт уже разогрел кровь (и пара карих глаз на красивом лице, неотрывно следящих за ним), и Брайан пошел в серьезное наступление.       Как бы ни болело тело с непривычки, в этот раз Брайан не позволил Салиму пробить свою защиту, не упал и оружие не выронил. А когда закончили, Салим подошел к господину и что-то шепнул ему. Тот поджал губы, будто от недовольства, но кивнул. Потом кивнул и Брайану:       – Ты правда хороший воин. Жалко, что не мусульманин. Я бы взять тебя в охрану.       И ушел, не дожидаясь ответа растерявшегося Брайана.       На следующий день Салим сказал ему, что принц позволил Брайану упражняться с учебным мечом. Более того, принц хочет, чтобы Брайан обучил его воинов некоторым приемам, неведомым сарацинам.       – Обучу, – согласился Брайан, подумав, что вряд ли нарушит при этом клятву верности своим братьям. Здешние воины в палестинской войне не участвовали, и все их умения нужны для того, чтобы охранять принца Фарруха. И если он не может охранять его сам… пусть хоть так ему послужит.              Салим, видимо, не сильно одобрял идею принца Фарруха, но спорить с ним не смел. Поэтому сам по себе зорко следил за рабом-варваром, и не убирал руку с рукоятки своего изогнутого кинжала, который, как теперь узнал Брайан, назывался джамбия. Каждый раз, когда Салиму казалось, что Брайан позволяет себе лишнее, он вставал, и Брайан отходил, показывая, что спарринг закончен. С самим Салимом он вообще предпочел бы не драться, но тот все же частенько выходил сам и гонял Брайана до седьмого пота.       После таких тренировок Брайан обычно спал, как убитый, даже на полноценную молитву сил не оставалось, не то что на развратные мысли. А значит, его план с тренировками сработал. А молитвы… – Брайан смотрел на крест на стене, так и не дорисованный до конца. Молиться он в старости будет, если доживет. И крест дорисует… когда-нибудь.        Время от времени Брайан возвращался к этому занятию, когда его вдруг озаряло, что же нужно сделать, чтобы он больше походил на рисунок, который был у Брайана в голове. Поначалу он еще пытался изобразить фигуру Спасителя, и общие очертания у него кое-как получились. Однако это было слишком далеко от того, что Брайан хотел. А хотел он… Брайан сам пришел в ужас, когда осознал, что в качестве примера все время вызывает перед внутренним взором лицо и тело Фарруха. Да, принц обладал идеальными чертами, но все же был сарацином, язычником! И чтобы раз и навсегда избавить себя от искушения, Брайан окончательно стер все наброски. Остался просто четырехконечный крест. Ничего лишнего. Иногда Брайану хотелось сделать этот мрачный рисунок хоть как-то интереснее. Ему нравились яркие узоры, которыми украшали здешние жилища, и он как-то спросил Хабиби, есть ли в них какой-то сакральный смысл. Тот ответил неопределенно, вероятно, сам толком не знал. Брайан ходил, изучал росписи и иногда пытался что-то воспроизвести у себя, но не очень успешно. Впрочем, его это не сильно беспокоило.       Куда больше его занимали новые обязанности и возможность получше выучить язык. И завоевать доверие местных, особенно Салима – одного из самых уважаемых людей во дворце.       Брайан уже выяснил, что этот грозный негр – один из первых личных слуг принца Фарруха, более десяти лет возглавляет его охрану. И не было на свете человека, кто ревностнее следил бы за благополучием непоседливого господина. И снова Брайан справлялся с недостойным чувством зависти, которое шептало, что он мог бы не хуже служить принцу. И исподволь приглядывался, не скрываются ли за преданностью Салима те же чувства, что раздирали его собственную душу. Однако то, что он видел, скорее напоминало отеческую заботу, что соответствовало и возрасту стража. Брайан долго не мог определить, сколько лет негру: поди разберись в этих черных! Но, увидев однажды Салима без неизменной чалмы, заметил, что его короткие курчавые волосы обильно посеребрены сединой. И стал относиться с еще большим уважением и низко кланялся, приветствуя или благодаря за тренировки. Хотя на Салима это, кажется, не действовало. Он всегда сурово смотрел и быстро забирал учебное оружие.       – Ты не доверять мне? – спросил Брайан однажды.       – Ты враг, – ответил Салим. – Ты пришел из своей страны, чтобы убивать нас. И убивал. Да?       – Да, – признал Брайан. По меньшей мере пять сарацинских душ отошли в мир иной от его меча.       – Ты говоришь, что не желаешь зла. Но разве не так будет говорить всякий, кто хочет обманом выбраться на свободу? Мой повелитель верит тебе. Этого тебе достаточно. А я лучше буду смотреть, чтобы ты его не подвел. И если по твоей вине с его головы упадет хоть волос, – Салим указал на свою джамбию, – я сниму с тебя кожу тонкими-тонкими лентами, заставлю сплести из них веревку и повешу на ней.       Брайан невольно сглотнул, прокляв излишне живое воображение, вмиг нарисовавшее озвученное.       – Ты очень любить принц Фаррух, – сказал Брайан и лишь затем подумал, что лучше было бы оставить эти мысли при себе.       – Его нельзя не любить, – совершенно серьезно ответил Салим и пристально посмотрел на него.       И Брайан, окончательно смутившись, отвел взгляд. Он надеялся, что та буря, которая поднимается в его душе каждый раз, когда он видит Фарруха, все же остается незамеченной.       – Когда-нибудь ты поймешь, – сказал ему Салим.       – Я понимать, – ответил Брайан. И быстро уточнил: – Я знать, что есть любовь к свой господин. Мы тоже… – он задумался, как по-арабски будет «клятва», – обещать перед Бог верно служить и беречь свой господин. Я мочь обещать…       – Ан-эксын [поклясться – араб.], – подсказал Салим. – Ты можешь. И будь ты мусульманин, я бы поверил. Но ты клянешься другим богом, которому не верю я.       – Я поклясться свой Бог. Ты мочь не верить Он, но Он наказать меня, если я обмануть.       – Что толку клясться Богу? – пожал плечами Салим. – Твой Бог и наш Аллах – далеко. Если он тебя накажет потом, как мне от этого будет легче? Или моему повелителю?       – Я поклясться своя голова… – Брайан провел рукой по шее, чтобы было понятнее.       Салим усмехнулся:       – Твоя голова тебе не принадлежит. Мой господин говорил мне: «Салим, ты отвечаешь головой за благополучие принца Фарруха». А я ответил ему: «Я твой раб, моя голова и так принадлежит тебе». А он сказал: «Тогда я подарю тебе свободу. Но ты поклянешься мне не спускать глаз с принца Фарруха». И я сказал: «Клянусь, мой господин. Если по моему недосмотру с ним случится что-то дурное, я отрежу себе голову, но прежде отрежу голову его обидчику». С тех пор я свободный человек. Не раб другого человека. Но раб своей клятвы. Ибо уже никто меня от нее не освободит.       – Это отец принца, кому ты поклясться? – уточнил Брайан.       – Нет. Господин Ибрагим, да благословит его Аллах, был моим хозяином.       – Кто это? – спросил Брайан, удивившись. Он никогда прежде не слышал этого имени.       Салим посмотрел на него как-то очень строго. И качнул головой:       – Не твое дело.