Пленники рая

      Брайан возвращался к себе в задумчивости. Его в общем-то не удивляло, что Фаррух вызывает у всех сильные чувства и желание защищать. Даже у сурового Салима. И у неведомого Ибрагима… И при этом было немного обидно осознавать, что он не один. Кажется, это называется ревность… Вот только ревновать Брайан не имеет права. Он тут никто. И вообще, и для Фарруха – они все еще ни разу не виделись, кроме как на тренировках, и даже не разговаривали.       Фаррух не звал его, Брайан не смел приходить – даже в сад, хотя ноги иной раз сами приводили туда, но он успевал опомниться и сворачивал и шел куда-нибудь еще… к Роджеру, например. Или Джону. Но юноша почему-то опять говорил с ним неохотно, снова смущенно отводил глаза, как грешник перед священником, но об исповеди больше не просил. Брайан его понимал, он знал, что юноша, вопреки всем его просьбам, воспринимает его, как священника. А еще понимал, что он наверняка продолжает грешить – с рабынями принца, как и Роджер. И наверняка чувствует смущение. Он, Брайан, чувствовал бы на его месте. И Брайан ему не навязывался, пусть сам разбирается в себе.       Роджер не смущался ничего и болтал с ним охотно – обо всем подряд. В основном, о местных лошадях и верблюдах, на которых он наловчился ездить не хуже любого сарацина. И даже Брайана несколько раз прокатил – под строгим присмотром Юсуфа, одиннадцатилетнего конюха. А когда узнал, что Брайану разрешили тренироваться хоть и с тупым оружием, стал упрашивать взять его тоже. Но Брайан честно сказал, что не рискнет просить об этом Салима. Сам бы он на месте начальника охраны ни за что не позволил бы вооружиться сразу двум бывшим рыцарям. Роджер горестно вздохнул, но отмахнулся и, казалось, вскоре забыл об этом напрочь. Такой уж у него был характер. У него есть лошади, у него есть женщины, у него есть вино по вечерам в компании Фарруха, что еще надо? У самого Брайана были только тренировки, молитвы перед незаконченным крестом… и музыка.       Он не смог больше противиться желанию играть, раз уж принц не требовал возвращать аль-удд, и тот так и лежал в углу кельи Брайана, искушая своим видом. Больше, чем к струнам, Брайан хотел бы притронуться к шелковым черным волосам принца, но этого не случится никогда. Пусть хоть струны выразят то, что он не сможет.       С темнотой жизнь во дворце затихала, Брайан возвращался к себе и брал в руки аль-удд. И часто по полночи тихо наигрывал разные мелодии, вспоминая, как Фаррух слушал его, и как пел вместе с ним.       И этот вечер Брайан рассчитывал провести так же. И каково же было его удивление, когда войдя в свою келью, он обнаружил там принца.       Фаррух был один, обнажен до пояса, и очень увлеченно дорисовывал на стене незаконченный Брайаном крест. Видимо, рисовал уже давно, потому что рисунок сильно преобразился: из неказистых линий обрел форму, объем и свет. В последний раз Брайан закрасил его просто коричневой краской, наметив более светлым цветом границы. Фаррух добавил в основной цвет желтого и зеленого, и теперь стало казаться, что этот крест отлит из бронзы и выступает на стене, как барельеф. А сама стена за ним преобразилась. От перекрестья в разные стороны, как лучи солнца, расходился узор из причудливых фигур, какие Брайан не раз видел в украшениях здешних зданий и на коврах. От центра они были окрашены желтым, словно в самом деле изображали солнечный свет. Какого цвета должны быть дальше – оставалось только догадываться, ибо Фаррух всего лишь намечал их контуры.       Брайан просто застыл в дверях, не зная, на что любоваться – на рисунок или полуголого художника, который отошел подальше, чтобы осмотреть свое творение, и сам оказался в лучах солнца, правда, заходящего. Оно одело его будто бы огнем. Присмотревшись, Брайан понял, что это просто ярко-рыжий свет застревал в коротких волосках, которыми было покрыто все его тело.       Желание броситься к Фарруху и заключить в свои объятья стало таким сильным, что Брайан чуть было не последовал ему. Но бросил взгляд на крест и устыдился своих мыслей. Только неловко шагнул вперед.       Фаррух оглянулся, наконец заметив вернувшегося жильца комнаты, и почему-то тоже смутился.       – Я… прийти к тебе… – сказал он. – Забыть, что ты с Салимом… как это…       – Тренируюсь, – подсказал Брайан.       – Да. Я увидеть, что у тебя тут неправильно. Было. – Он подошел к стене и стал показывать: – Если солнце светить так, тень лежать так. И если ты смотреть отсюда, ты не видеть вот эту часть… Понимаешь?       Брайан кивнул.       – И я подумать, что неплохо, если поправить… Или плохо? Я не должен касаться ваших… как это?       – Святынь.       – Ваш Бог наказать меня?       – Как Бог может покарать за такую красоту? – удивился Брайан. – Это даже лучше, чем я представлял себе.       – Ты рисовать там человека. – Фаррух подошел и провел пальцем по контурам, едва угадывающимся под новым слоем краски. – Я видеть в книгах, вы рисовать Христа… – он показал рукой, что имеет в виду распятие. – Ты не захотеть?       – Слишком сложно, – признался Брайан. – Я не умею. И это не обязательно для нашей веры. Главный символ – это крест.       – Наша вера запрещать рисовать людей, – сказал Фаррух. – Поэтому я тоже не уметь. Я уметь цветы, листья… Вот это… – он показал на узоры. – Ты начать, я подумать, что можно продолжить.       – Где ты научился? – спросил удивленный Брайан.       Фаррух поморщился и принялся дорисовывать незаконченную секцию.       – Отец приглашать ко мне много учителей. Они учить меня… очень многому. А я скучать. Мне давать книги, чтобы я читать их – но там неинтересно, нет историй про людей. Мне неинтересно, когда не про людей. Про цифры, про звезды, про то, как песок превращать в золото… Я не знать, зачем. У меня и так есть золото. Но эти книги красивые. Там много таких рисунков. И я рисовать их вместо читать. И – вот.       Брайан не удержался, фыркнул от смеха. Он знал немало послушников, которые так же предпочли бы украшать пергаменты затейливыми рисунками, вместо чтения, был бы пергамент. Сам Брайан всегда любил книги за сокрытые в них знания и не отказался бы прочесть о звездах и цифрах… Однако ему попадались лишь богословские трактаты, в которых было мало, на его взгляд, нового.       Фаррух наконец поднялся и снова отошел, чтобы посмотреть на узор издалека.       Брайан бросил взгляд на Фарруха и тоже стал смотреть на рисунок, лишь бы не видеть, как вздымается от глубокого дыхания грудь сарацина.       – Без одежды тоже нельзя? – виновато спросил Фаррух, уловив его взгляд. – Я видеть, что вы всегда в одежде, даже если жарко. Ваш Бог не любить голое тело?       Брайан пожал плечами. Тело – сосуд греха, и надлежит прятать его от посторонних глаз. Но если это столь прекрасный сосуд?..       – Аллах говорить, что нельзя показывать только тут, – Фаррух провел руками от пояса до колен. – Я не хотеть оскорбить вашего Бога. Когда ты с ним говорить, ты попросить за меня прощения. Я просто не хотеть пачкать одежду.       Фаррух кивнул на сложенные в углу рубаху, кафтан и куфию – белые и просторные. Рисовать, не запачкав их, было действительно невозможно.       – Надо помыть… – Фаррух показал Брайану перепачканные в меле и краске ладони. – Или я не смочь одеться.       И засмеялся.       Брайан улыбнулся тоже и пошел в угол, где держал банные принадлежности. Касид обычно оставлял полный кувшин с водой… Он и сейчас был полный. Брайан жестом пригласил Фарруха подойти и наклониться над тазом. Стал лить воду ему на руки, глядя, как тщательно он растирает каждый палец, и как перекатываются под кожей мышцы на его спине.       – У тебя еще на щеке краска, – подсказал ему Брайан, когда он распрямился. Фаррух вопросительно посмотрел, и Брайан дотронулся до этого места.       Фаррух показал «лей еще» и, набрав полную пригоршню воды, плеснул себе в лицо и на шею, набрал следующую, растер плечи и грудь. И еще одну так же – окончательно стирая пот и грязь.       Брайан отставил пустой кувшин, подал свое полотенце и смотрел, как Фаррух тщательно вытирается.       «Господи, позволь мне поцеловать его, – думал он, пока Фаррух, отложив полотенце, надевал рубашку, подпоясывал, тщательно расправлял складки, не менее тщательно поправлял на себе кафтан и, наконец, убирал свои прекрасные густые волосы под куфию. – Нет, это слишком дерзко… Позволь мне просто побыть с ним подольше, смотреть на него и слушать его голос…»       – Надо было еще немного поправить, – вполголоса, сам себе сказал Фаррух по-арабски, осматривая рисунок. – Те тени неправильно…       Он посмотрел на Брайана и снова смутился. От того, что вмешивается в чужую веру?.. Откинул концы куфии за спину и пошел к двери.       Сейчас он уйдет, и Брайан опять останется один. Если б только он задержался еще немного… Спросить у него, что еще неправильно в рисунке? Или спросить, как лучше закрасить контуры орнамента? Не ждать же ведь, что принц снова придет в келью своего раба, чтобы украсить ее. Но сегодня же пришел…       – А ты что-то хотел мне сказать? – спросил Брайан.       Фаррух удивленно оглянулся.       – Ну, когда зашел сюда, ты, наверное, что-то хотел от меня?..       – А! Лакхад наситт-амамэн [Все забыл – арабск.] – Фаррух развернулся обратно. – Ты поехать со мной на прогулку верхом?       – Верхом? – переспросил Брайан, решив, что ослышался.       – Да. На лошадях. Вокруг города, за стенами.       – За стенами? – еще больше удивился Брайан.       – Я неправильно говорить? Зачем ты за мной повторять?       – Я… просто… не ожидал…       – Ты же рыцарь?       – Да.       – Ты уметь ездить?       – Да.       – Поехать со мной?       – Конечно. Когда?       Фаррух подошел к окну и выглянул.       – Солнце уходить. Поздно. Завтра в это время или немного раньше – надо выехать. Уже не жарко, и можно смотреть вокруг. Когда темнеть – вернуться.       – А если на рассвете? – спросил Брайан, представив, что придется еще целый день ждать.       – Нет. Возвращаться при солнце плохо. Лучше наоборот.       – Кама яхьлю лак сахиб, – ответил Брайан. [Как пожелаешь, мой повелитель – арабск.]       Фаррух не сдержал довольной улыбки.       – Я прислать за тобой завтра, – сказал он на прощание.       И только за ним закрылась дверь, Брайан опустился на колени перед крестом.       – Благодарю, Господи!