Смерть в маске

      — Мерлин, Том, я думала, она по меньшей мере швырнет в меня Круциатус! Этот ее взгляд, будто сжигает заживо! И эта ненависть… Я понимаю, что у чистокровок свои традиции, впитанные с детства, но как можно так презирать все маггловское, даже не имея ни о чем понятия? Как можно ненавидеть людей только за то, в какой семье они родились! Это дико, в наше-то время!       — У Беллы всегда был тяжелый характер.       Том пожал плечами и вернулся к изучению стопки книг на столе. Казалось, выбор чтения на ночь сейчас занимал его больше всего. Гермиона понимала, что он наверняка не хочет выслушивать все эти жалобы на собственную семью, но ей было просто необходимо выговориться, выпустить из себя поднявшийся поток возмущения и негодования, который плескался черной жижей где-то в глубине, пока они не оказались вдвоем в спальне Тома. Испуг, смущение и стыд, что давили на нее весь этот неловкий ужин, уступили место злости.       — Тяжелый — мягко сказано! Она вся такая из себя аристократка, элегантная, ухоженная дама. А копни глубже — и за внешним лоском скрывается все это архаичное дерьмо. Она совсем не похожа на своих кузенов, Сириуса и Регулуса, чего я наивно ожидала. Скорей, как сумасшедшая мадам Вальбурга с портрета!       Сердито скрестив руки на груди, Гермиона плюхнулась на кровать. Исподлобья посмотрела на Тома, который наконец завершил мучительный выбор чтения и с книгой в руках подошел ближе. Сел рядом.       — Если не возлагать на людей никаких надежд, то и разочаровываться не надо будет, так ведь? Если чего и стоит ожидать от них, так это плохого.       Он мягко усмехнулся и завел выбившуюся из прически прядь ей за ухо. Гермиона неосознанно потянулась вслед за ласковым прикосновением. Затем ошарашенно распахнула глаза, когда до нее дошел смысл произнесенных слов.       — Ты и от меня ждешь только каких-нибудь гадостей?       — Нет, — пальцы в волосах на секунду замерли, а Том, казалось, задумался над ответом. Произнес так, будто вывод стал неожиданным для него самого: — Я… возлагаю на тебя надежды.       Гермиона вскочила и вновь начала расхаживать по комнате. Эмоции давили изнутри, побуждали двигаться, создавали зуд, не позволяющий сидеть на месте.       — А твой отец! Вот уж от кого я ждала холодного приема. Но он делает вид, будто я ему… нравлюсь? А мне вообще сложно было смотреть на него, после всего, что я о нем слышала! В нем действительно чувствуется эта грандиозная сила, которая подавляет. Эта тьма, эта червоточина, через которую распространяются мрачные флюиды. Или же мне только так кажется, после всего, что я ожидала. Потому как на самом деле он выглядит очень… ну, не милым, но вежливым и внимательным. Нормальным, по крайней мере по сравнению с его женой. Властным, но разумным и справедливым. И я бы в жизни не поверила во все слухи, что ходят рядом с Орденом, если бы познакомилась с ним до этого.       — Не дай ему запутать себя, — Том только покачал головой. — Он умеет производить впечатление, но это все ложь и пыль в глаза. Что на самом деле бродит в его голове, тебе лучше не знать.       — Но мне надо знать! — Гермиона всплеснула руками. — Помимо того, что мы собираемся вывести его на чистую воду ради дел Ордена, он еще и твоя семья! Я вообще слабо представляю, как ты решился пойти против него. Он обсуждал с тобой какие-то дела. Ты что, участвуешь в его махинациях?       Она остановилась, будто налетев на невидимую стену, вперилась взглядом в Тома. С замиранием сердца ожидая ответа, одновременно страшась его услышать, но сгорая от нетерпения, пока он смотрел на нее задумчиво.       — Ничего серьезного, — признал он наконец. — Я должен был показать свою лояльность.       — Ничего серьезного… — Гермиона медленно перекатила слова на языке. — Что же «ничего серьезного» в твоем понимании? Ты… ты кого-то убивал?       На этот раз тишина стала дольше. Она тянулась, словно вязкий сироп.       — Конечно, нет, — Том беспечно улыбнулся. Но Гермиона уже научилась распознавать, когда его беспечность наигранная. А она была такой почти всегда.       — Ты молчал слишком долго, — прошептала она. — Я помню, что случилось в Хогсмиде на Валентинов день. Как быстро ты сориентировался, как ловко избавился от тела. И потом вел себя, будто ничего не произошло — так, пустяк!       — В этот раз — нет, — нехотя ответил Том. — А вообще… Было как-то. Непреднамеренно.       Под ошеломленным взглядом Гермионы он пояснил:       — На меня напали. Пришлось отбиваться. Раньше, чем я осознал происходящее, эти люди были уже мертвы. Это случилось незадолго до того, как мы встретились впервые.       Гермиона бессильно закинула голову назад. Посмотрела в потолок. Глазам стало горячо.       — То есть мальчик, который разнял драку в школьном коридоре, говорил про нарушение правил со свежими трупами на руках? Напали… Том, мне так жаль. Все из-за твоего отца, из-за чего же еще. Это был кто-то из Ордена? Нет, о таком я бы слышала… Чего они хотели?       — Не успел спросить. — Его улыбка была кривой, ненатуральной. — Но, наверно, я помешал кому-то.       — Это ужасно, что тебе приходится делать такие вещи! А как скоро твой отец попросит убить кого-нибудь, в подтверждение лояльности? Мы обязаны покончить с этим!       — Мы со всем разберемся. Скоро все закончится, — Том поднялся и подошел ближе. Привлек к себе. Гермиона уткнулась носом в его шею. Но напряжение никак не покидало, будто впиваясь в тело плотными веревками, связывая по рукам и ногам.       — Я не хочу спать в этом пугающем доме одна, — прошептала она. — Я останусь у тебя?       — Я почему-то даже не вспомнил, что надо дать эльфу приказ подготовить тебе отдельную комнату, — в его ответе прозвучало запоздалое удивление этой мыслью. — Да, конечно, оставайся здесь, со мной. Так даже интересней.       Он склонил голову и коснулся губами шеи Гермионы. По коже почему-то побежали мурашки, но совсем не нежные, а морозные.       — А здесь есть эльфы? — она поежилась, несмотря на объятия. Хотя чего она ожидала — угнетать других в этой семье было самой малой бедой.       — Да, один. Кто, по-твоему, готовил ужин? Наследство Беллатрисы. И, кажется, он всем своим видом это подчеркивает. Хоть и подчиняется мне, но словно нехотя.       — Потому что с ними нельзя, как с рабами! — она выпуталась из кольца его рук. — Нужно подходить к ним с уважением, устанавливать взаимодействие, как с наемными работниками! Тогда и отношение будет нормальное, а не как к эксплуататорам и тиранам…       — Они не люди, Гермиона, — Том удивленно пожал плечами. — Это их удел — служить.       — Никакое живое существо не создано, чтобы служить! — сердито ответила она.       — А как же почтовые совы? — он взглянул на нее иронично. — Корова, которую ты ела за ужином? Или это другое?       Такое непонимание очевидных вещей, которое причудливо сочеталось в Томе с его образованностью и вежливостью, всегда вводило ее в состояние когнитивного диссонанса. Теперь, конечно, становилось понятно, откуда в нем все это берется. Для такой семьи он еще кажется на удивление человечным и адекватным, хотя мог вырасти и очередным уверенным в собственном всемогуществе мерзавчиком вроде Драко Малфоя. Но спор с ним в подобных вопросах все равно был занятием бесполезным. Она вдруг почувствовала себя безмерно, безгранично уставшей. Долгий вечер вымотал, словно прокатившись по ней катком.       — Наверно, пора спать, — вздохнула она. — Я пойду умываться.       Зашла в ванную. Уперлась руками в холодный фаянс раковины. Отражение в зеркале было бледным, лишь глаза лихорадочно горели на осунувшемся от нервов лице, да искусанные губы выделялись красной полосой. И во что она ввязалась? Теперь такая задача уже не выглядела по плечам. Но отступать некуда.       Она осмотрелась — темно-серый гладкий камень давил со всех сторон. Возможно, он был призван создать уютную кулуарную атмосферу, но сейчас казался глухим каменным мешком, в котором, будто врезанные сюда неумелым скульптором, выделялись белыми мазками ванна да раковина. Она задумчиво провела пальцами по холодному хрому гнутого под старину смесителя. Парящие свечи отражались в нем многочисленными светлячками, запертыми в холодном металле и беспрестанно мечущимися, будто стремящимися на волю. Совсем как она сама.       Со вздохом она оглянулась. На крючке висело только одно черное полотенце хозяина этой спальни.       — Есть еще полотенца? — она выглянула из ванной, чтобы не кричать. Том уютно устроился на кровати, оперевшись спиной на изголовье, с книгой в руках.       — Закрутился в делах и совсем ничего не приготовил, — раздраженно нахмурился. — Извини. Я позову эльфа.       — Не надо, — возразила Гермиона. — Еще чего не хватало. Сама схожу, не развалюсь.       — Хозяйственная комната с прачечной рядом с кухней, я тебе показывал, — Том немного приподнялся. — Но давай лучше я.       — Не переживай, не заблужусь, — Гермиона отмахнулась и, не дождавшись ответа, вышла из спальни не оглядываясь.       Пройтись действительно хотелось, чтобы успокоить мысли и осмотреться, на этот раз без чужого присутствия. Родители Тома наверняка уже давно спят, Каус так вообще отправился укладываться под присмотром гувернантки вскоре после ужина. Надо же, гувернантка! Ни у кого из ее знакомых не было гувернантки, она очень сомневалась, что даже у Драко Малфоя имелась такая. А здесь все будто создано по подобию старых аристократических семей. Причем, на удивление, больше маггловского образца, чем магического. И насквозь фальшиво, словно картинка, скопированная человеком, не имеющим представления о пропорциях.       Гермиона, непроизвольно стараясь ступать как можно тише на каблуках, почти добралась до лестницы, когда ее внимание привлек открытый дверной проем, за которым угадывался уходящий вдаль массивный книжный стеллаж. Она замерла на месте, кусая губы в очередной раз за вечер. Ничего плохого же не случится, если просто посмотреть? Она и так никогда не могла пройти мимо книжных полок, а в этом особняке библиотека министра, имеющего в узких кругах репутацию чернокнижника, казалась притягательней во стократ, сверкающей жемчужиной на бархатной подложке полночи. Если там встретится что-то подозрительное или же опасное — всего лишь не надо прикасаться. Она только почитает названия на корешках, уговаривала себя Гермиона, приближаясь к библиотеке медленно, шаг за шагом. Ладони потели то ли от предвкушения, то ли испуга от собственной внезапной смелости.       Она уже почти сделала шаг в комнату, к тускло подсвеченному желтым светом стеллажу, когда услышала голоса и в последний момент замерла, так и не коснувшись ступней пола. Похоже, она чуть было не совершила ошибку, которая могла бы стоить и жизни — в библиотеке продолжали переругиваться мистер Гонт с женой. Только теперь они уже в выражениях не сдерживались. Гермиона попятилась обратно — не хватало еще быть пойманной за подслушиванием, — когда по ушам резануло собственное имя. После чего непроизвольно замерла на месте и, нервно сглотнув, прислушалась.       — Я не понимаю, почему ты устраиваешь истерику, — усталый голос принадлежал Томасу Гонту. — Гермиона просто маленькая девочка. И, конечно же, тебе она не ровня.       — «Гермиона»?! — мадам Гонт явно услышала только первую часть предложения. — Называешь ее по имени, серьезно? Я, может, и отнеслась бы с пониманием к таким… развлечениям юности! Но признай — она тебе все еще нравится! Ты что-то к ней чувствуешь?!       — Конечно, нет, — раздраженно отмахнулся Томас. — Я старше на несколько десятков лет, какие тут могут быть чувства?       — То есть ты намекаешь, что я — достаточно старая для тебя?! — тут же взвилась Беллатриса. — И не ври мне, я видела, как ты на нее смотрел! Как вы оба на нее смотрели!       Гермиона обмерла. Она решила, что мадам Гонт так возненавидела ее из-за неблагородного происхождения. Но, похоже, причина была вовсе не в этом, а в такой банальной, но такой неуместной ревности. Она едва подавила грозящий вырваться смешок — вот это нелепость, она и Томас Гонт, которого сегодня только впервые увидела лично! Однако женщина продолжала распаляться.       — Не смей отрицать! Ты что, думаешь, я ничего не знаю про тебя? Думаешь, я глухая и слепая? Или может, столь тупа, что не в курсе о твоих похождениях, о постоянных загулах? Об этой белобрысой мымре, которая отсасывает тебе не только в своих дрянных статейках?! Если я не устраиваю скандалов на людях, то лишь из-за своей благовоспитанности, а вовсе не из-за того, что я дура и ничего не понимаю! Остались ли еще вокруг женщины, которых ты не трахал?..       Звонкий звук пощечины прервал поток воплей, словно отрезал по живому. Гермиона непроизвольно прижала ладонь ко рту. Расширенными от ужаса глазами смотрела на колеблющийся на стеллаже оранжевый свет камина, обрисовывающий контуры неподвижного мужского силуэта. Черным пятном, растекающимся по дереву, в который, казалось, проваливается весь свет, умирая в бездне. Флер вежливости и учтивости моментально слетел с изысканного образа. Теперь, когда она смотрела на его тень, то казалось, что пальцы его заканчиваются когтями, бритвенно-острыми, способными одним движением перерезать горло.       И что делать в такой ситуации? Вмешаться? Но тогда и ее не обойдет его ярость. Наверно, если бы он не стоял так неподвижно, а ударил жену еще раз, то Гермиона наплевала бы на весь страх и опасность ситуации и шагнула бы вперед, в возможно бесплодной попытке остановить его. Но он стоял не шевелясь, пока мысли вязко плыли в ее мозгу. Запрокинул голову назад, медленно и шумно втянул в себя воздух, в котором завис женский всхлип.       — Не доводи до греха, Белла, — произнес наконец почти равнодушно. — Мы же договаривались, ты не лезешь в мои дела, я в твои? Не понимаю, какая тебе разница, с кем я трахаюсь? Ты живешь, как у Мерлина за пазухой. Я дал тебе все — деньги, положение в обществе, знаменитую фамилию, сына, которого ты хотела. Мне видится, что наше сотрудничество довольно выгодно для тебя, ты получаешь гораздо больше, чем даешь мне…       — Сотрудничество?.. — если бы не тишина, висящая в особняке, Гермиона не услышала бы срывающегося голоса. — Нормальные люди называют это браком.       — Что есть банальный юридический договор. И как только ты перестанешь меня устраивать, быть мне полезной, я сменю тебя на любую другую.       — Какая «другая» будет прикрывать твои финансовые махинации, отмывать твои деньги?! — возмутилась Беллатриса.       — Да любая столь же тупая девица, связанная Непреложным Обетом, — пренебрежительно отмахнулся он.       — Я делаю это вовсе не только потому, что мы когда-то договорились, а ради тебя! Да на меня записана большая часть твоего имущества, я в курсе всех твоих дел!       — О, Белла! — несмотря на напряженный разговор, Томас весело хохотнул. — К чему ты это говоришь, неужто думаешь, что я буду с тобой разводиться? Зачем мне это, когда я могу просто влить тебе в глотку яд и остаться безутешным вдовцом? Есть такие яды, которые не отличить по симптомам от, к примеру, драконьей оспы. Действует идеально, никому в голову даже не придет искать, никто и не осмелится. А потом, поверь, желающих утешить меня после безвременной кончины жены выстроится толпа.       — Никак не могу привыкнуть к тому, какая же ты мразь… — тихо ответила женщина.       Томас наконец сдвинулся с места и прошелся вдоль стеллажа. Гермиона прижалась к стене, стараясь слиться с ней. Сердце колотилось безумно громко, даже странно, что они не слышали. Но Гонт не дошел до выхода из библиотеки, а развернулся и двинулся обратно.       — … хотя за двадцать лет и должна бы, — выплюнула Белла. — Но постоянно забываю об этом. Я думала, что знаю тебя, знаю, чего ожидать! Если бы я только послушала дядю Ориона!..       Она внезапно осеклась, поперхнувшись воздухом. После нескольких томительных секунд, которые тень Гонта на стеллаже колебалась, рассыпаясь мазками тьмы, она продолжила:       — Ты сказал, яды, как драконья оспа. Это… это был ты? Ты отравил дядю Ориона?       — С его здоровьем можно было помереть и от простуды, — фыркнул Томас.       — Но почему?..       — Только не изображай, что его смерть до сих пор гнетет тебя — ты виделась с ним едва ли раз в год, по праздникам. А он мешал мне. Не хотел, чтобы ты выходила за меня, отговаривал твоего отца от этого брака. Не давал мне управлять Вальбургой, а ее связи были мне нужны, чтобы строить карьеру. Он сам напросился — я пытался договориться по-хорошему.       Сдавленное рыдание стало ему ответом. Пока Гермиона испуганно вжималась в стену, а губы сами по себе дрожали от открывшихся ей вестей, внезапно тень метнулась вперед, толкнула Томаса в грудь. Пропустив один удар от неожиданности, он поначалу отшатнулся. А затем, когда на него обрушился второй толчок, легко перехватил Беллу за шею, плавным, но таким быстрым шагом отступил в сторону и продолжил ее движение, с размаху впечатал головой в стеллаж. Она глухо вскрикнула, а он шагнул следом, прижал ее всем телом к шкафу.       — Это уже интересней, дорогая, — протянул издевательски. — Но ты же знаешь, что мне нравится именно так? Я могу сделать вывод, что ты этого и добиваешься. Действительно, почему бы не встряхнуть отношения, не добавить немного грубости… — его ладонь легла на пышную юбку на ее бедре.       — Пусти!.. — в ее голосе звучала вовсе не страсть, а неприкрытый испуг.       Ни одной мысли не осталось в голове, только непреодолимая потребность вмешаться, остановить это. Остановить его. Как бы ни была ей неприятна Беллатриса, но сейчас стало плевать на сходу испорченные личные взаимоотношения. Даже если женщина окончательно ее возненавидит за то, что она стала свидетелем такой отвратительной сцены, даже если министр приложит ее Круциатусом, сотрет память — это было неважно. Остаться в стороне она не могла.        Когда ее нога уже перешагнула порог, внезапно камин зашипел, взметнулось зеленое пламя. Она отшатнулась, спрятавшись за косяк, заглянула в комнату теперь из укрытия. Томас Гонт неспешно отступил от жены на шаг назад, с явным недовольством повернулся к камину, к блондинистой голове Люциуса Малфоя, что теперь парила над потрескивающими поленьями.       — В чем дело? — отрывисто поинтересовался Томас. — Ты крайне не вовремя.       — Извините, милорд. Я бы не стал беспокоить в столь поздний час, но дело безотлагательное, — Малфой отвел взгляд от Беллы, которая едва нашла в себе силы развернуться и теперь бессмысленно смотрела в пространство перед собой, прислонившись к шкафу. Гермиона видела, как подрагивают ее красные губы, даже могла разглядеть, как наморщился ее подбородок от сдерживаемой гримасы.       — Не тяни!       Малфой все же еще секунду собирался с мыслями и подыскивал слова.       — Вольфмайер… в истерике, — наконец произнес он, решившись. С испугом взглянув на Томаса, продолжил быстрее: — Мы поужинали в маноре, все было нормально. Он в хорошем расположении духа отправился в Лондон, в гостиницу. А там застал какого-то воришку, который вломился в его покои и ковырялся в документах. Он и слышать не захотел, что мы к этому не причастны, что я этого оборванца впервые вижу. Не верит, что это просто случайный вор — тот не взял никаких ценностей, искал что-то в бумагах. Говорит, мы опять нарушаем условия договора и он дел больше с нами иметь не хочет. Прямо сейчас они с делегацией собирают вещи и готовят порталы для отбытия. Я никак не смог его остановить. Может, вы его убедите…       — Воришка, но не наш, говоришь… — тихо, но опасно протянул Гонт.       — Понятия не имею, откуда взялся, — Люциус пожал отсутствующими за пламенем плечами. — Типичный оборванец из Лютного. Но на вопросы и Круциатус молчит.       — Ну что ж, пошли, посмотрим, сколько он еще будет молчать. Только сначала порешаю с гребаным немцем. И почему ты сам не можешь разобраться с такими пустяками, дипломат недоделанный? — зло выплюнул мистер Гонт, а в его голосе появились пугающие шипящие нотки. Он шагнул к камину, зачерпнул летучего пороха из изящной пиалы. Люциус предусмотрительно испарился.       — Том!.. — едва слышно, но отчаянно позвала его Белла.       Но он, не обратив на нее никакого внимания, шагнул в огонь, исчез во взметнувшемся вихре. И уже не видел, как она обессиленно сползла по стеллажу, закрыла лицо ладонями и наконец дала волю рыданиям. Гермиона тоже не видела — сжимая в руках туфли, которые могли выдать ее стуком каблуков, она со всех ног бежала обратно, в спальню Тома, босиком по гладкому ледяному мрамору. О полотенцах она совершенно позабыла.       Порывисто распахнув дверь, застыла на пороге. Том все так же читал книгу, прислонившись к изголовью кровати, как всегда спокойный и уравновешенный. При виде этой картины ее моментально затопила безудержная радость, облегчение. Он не такой. И никогда не будет таким. Какое счастье, что это безумие, эта порочная грязь не передалась ему, оставив душу чистой, а сердце — горячим и отзывчивым! Заметив ее появление, он поднял глаза и тут же нахмурился, почувствовав ее расшатанность. Конечно же, почувствовав.       — Что случилось? — заложив книгу пальцем, чуть приподнялся на кровати, оглядывая ее, запыхавшуюся, с босых ног до растрепанных локонов прически.       — Твой отец, он… — выглянув в коридор и проверив, что там по-прежнему никого, она прикрыла дверь. Вновь обернулась, только чтобы встретить еще более напряженный взгляд Тома.       — Он что-то тебе сделал?..       — Нет, не мне, — Гермиона наконец отбросила надоевшие туфли. — Он ударил Беллатрису. Они ссорились в библиотеке, а я проходила мимо и ненароком услышала.       Она могла поклясться, что в глазах Тома в это мгновенье промелькнуло облегчение. И тут же ушло, а на лице проступила соответствующая случаю обеспокоенность.       — Ты… Ты знал, что он ее бьет? — спросила внезапно севшим голосом.       — Нет, не знал. Но я ожидаю от него всего что угодно. Тебя не заметили? Все в порядке?       — Ну, не считая того, что твой отец отравил дядю своей жены, отца Сириуса, изменяет ей и угрожает убить, когда надоест — в остальном все просто прекрасно! — взорвалась Гермиона. — Если бы не Люциус Малфой, то не знаю, чем бы закончилась их ссора! Стой, она сказала, они двадцать лет в браке. Выходит, что ты родился… Так это началось еще…       — Люциус? — перебил Том, прервав ее вычисления предполагаемой незаконности его происхождения. — Что здесь делал Люциус?       — А, что-то там у него случилось с какими-то немцами, — отмахнулась Гермиона. Эти мелочи сейчас занимали ее растревоженный разум меньше всего. — Вор залез, или вроде того. И мистер Гонт ушел с ними разбираться. Ушел… Постой-ка!       Она уставилась на Тома, в чьих глазах плескалось то же осознание, что и в ее.       — Он ушел из особняка, — заключил он. — Это тот самый момент, которого мы ждали.       — Пора, — едва слышно отозвалась Гермиона.       Все остальные мысли тут же покинули голову, стоило вспомнить, зачем они вообще здесь. Она так погрузилась в происходящее, в переживания и шок от открывшихся неестественных семейных отношений, что даже почти позабыла, зачем она здесь, что они намереваются совершить. Слова вдруг стали не важны.       Если еще пятнадцать минут назад она сомневалась, она могла себе в этом, пускай нехотя, признаться… Очарованная вежливостью и учтивостью, которые рисовали красивый, будто сошедший со страниц книги образ, околдованная силой, что распространялась вокруг этого мужчины в пространстве, пронизывая его искрящейся энергетикой, манила к себе и тянула, словно магнитные линии попавшую в их поле бабочку, которая сама не заметила, что оказалась нанизана на иголку. То сейчас, узрев его настоящее лицо, показавшееся из-под расплавившейся в огне ярости маски, услышав едкие слова, демонстрирующие черноту его души, чудовищ со слюной бешенства на клыкастых пастях, обитающих во мраке без единого проблеска, осознав, сколько вязкого эгоизма покрыло его сердце, залепив любую возможность просочиться в эту самовлюбленную эгоцентричную суть хоть малому дыханию человечности — она уже не могла отодвигать от себя то, о чем кричали инстинкты в его присутствии. Этот человек опасен. Он беспринципен. С ним нужно покончить.       Почти не глядя, что делает, она трансфигурировала туфли в удобные кроссовки — до сочетаемости с платьем теперь не было никакого дела. Том схватил сумку, перекинул через плечо, что-то блеснуло в его руке, когда он застегнул верхнюю пуговицу рубашки. Он был собранным и сконцентрированным — уверенность в жестах, ни одного лишнего движения. Молча кивнул и вышел за дверь.       В тусклом мерцании дежурных ламп, что вспыхивали ярче, стоило подойти, они двинулись по пустому коридору. Теперь Гермиона была рада, что на стенах нет портретов: встречать сейчас чужие взгляды, слушать шепотки в спину и бояться, бояться, что кто-то из них окажется соглядатаем — было выше всяких сил, нервы и так натянулись до предела, вибрировали, словно струна расстроенного фортепиано, с зависшим на краю слышимости в этой ночной тишине высоким звоном.       У массивной филенчатой двери темного дерева, украшенной мерцающими и будто шевелящимися в полутьме искусными резными узорами, Том замер, вскинув палочку. Гермиона, затаив дыхание, следила за филигранными движениями, за разноцветными всполохами, которые высвечивали его напряженное лицо и плотно сжатые губы, подчеркивали холодную решимость. Она не пыталась узнать заклятия: и не слыша инкантаций, можно было сказать, что большая часть из них не знакома даже ей, предпочитающей в качестве легкого чтения на ночь толстенные талмуды, с которых пыль старости стирала она первая за последние, наверно, десятки лет.       Наконец дверь распахнулась, сдавшись. Осторожно ступая, Том вошел внутрь, зажег свет. Она последовала за ним, прикрыла дверь, отчаянно надеясь, что пробивающаяся в щель у пола золотистая полоска, почти неразличимая в масштабах величественного дома, не привлечет ничье внимание. И еще больше надеясь, что Томас Гонт провозится с немцами и неожиданным вором, так удачно выбравшим время для своего грязного предприятия, как можно дольше. Да, такие мысли были не очень хорошими по отношению к этому неизвестному ей человеку, ведь теперь она не сомневалась, что министр мог подразумевать под откровенным разговором. Наверняка подразумевал. Но она утешала себя, что эта жертва будет во благо, дав им возможность остановить его, предотвратить угрозу и дальнейшие шаги по выжженному пепелищу, что оставляло вокруг себя горящее в его душе адское пламя, которое не приносило ни капли тепла, а лишь смерти и разрушения.       Кабинет оказался просторным, почти пустым и каким-то безликим. Голая столешница, аккуратно сложенные в стопку бумаги, выровненные вдоль края стола так же, как любил это делать Том. Никаких валяющихся милых мелочей, семейных фото, забытого стакана, никакой индивидуальности. Словно владелец кабинета не обладал привязанностями, не было ничего, что трогало его ледяное сердце, что могло проникнуть в его душу. Гермиона уже почти подошла к книжному шкафу с аккуратно расставленными книгами, единственным живым мазком на дорогом темном дереве, когда ее привлекли вспышки чар со стороны Тома.       Он стоял перед пустой стеной и пытался что-то наколдовать. Теперь инкантации он произносил уже вслух, пробуя одну за другой, некоторые были на незнакомом Гермионе языке. Раздраженно бормотал себе под нос ругательства. Она, пожалуй впервые, поразилась, насколько же обширны его знания, насколько хороша его память, что позволяет вытаскивать из головы, не заглядывая ни в какой учебник, столь редкие и явно не применяющиеся на каждом шагу чары. Прочитав лишь раз, он мог с ходу, без каких-либо тренировок, запомнить и потом воспроизвести любые заклятия. Ему не требовались никакие упражнения, магия кипела в нем, подчиняясь малейшей воле своего хозяина, своего единоличного владельца.       Она подошла ближе. Непроизвольно поежилась — казалось, кто-то наблюдает за ними, смотрит в спину, и это чувство не уходило, как бы она ни перемещалась по комнате. Наверно, сами стены этого кабинета давили. Но Том не отвлекался от попыток открыть сейф, словно ничего не замечал, и она отбросила навеянные паникой иллюзии.       — Могу я как-то помочь? — спросила тихо в перерыве, пока он раздраженно пялился в стену, переводя дыхание.       — Не думаю, — ворчливо отозвался Том. — Я догадывался, что его знания много обширней моих, но не знал, насколько. Я распутал самые очевидные чары, вижу оставшееся заклятие, но не могу и приблизительно угадать, как его снять, оно какого-то неизвестного мне типа. Даже, я бы сказал, работает на каком-то принципе, который я никогда не использовал.       Гермиона одарила испуганным взглядом деревянную панель стены. Она не видела на ней ровным счетом ничего, но Том говорил так убежденно, что не приходилось сомневаться в истинности его слов.       — Какой темной магией я никогда не пользовался? — рассуждал он тем временем, будто позабыв о ее присутствии. — Это не ментальные или завязанные на эмоции чары, не вытягивающие энергию или жизненную силу, не чары пространства или даже времени — все это мне знакомо, оно выглядит по-другому. Я еще не пробовал поднимать инферналов или призывать демонические сущности, но они тут, казалось бы, ни при чем. Магия душ, Вуду?       — Мерлин, Том… — тихо простонала она. — Надеюсь, ты это чисто гипотетически…       Ей было страшно от произнесенных слов, от мгновенного осознания, в какую до одури ужасную игру она ввязалась, если владелец этого скрытого сейфа мог использовать подобные отвратительные вещи, от одной мысли о которых тошнота подкатывала к горлу. Но еще больше стало страшно от взгляда Тома, что замер, уставившись в одну точку, а глаза расширились в понимании. Она нервно сглотнула, не в силах разобраться, хочет ли произнести вслух вопрос, готова ли узнать, что за озарение пришло к нему. Но он заговорил сам, разрешив ее сомнения, а голос его стал хриплым.       — Магия крови, — произнес тихо, но уверенно. — И это мне не нравится, совсем не нравится. Ведь если это магия крови, то… она должна узнать и меня. Как же он обошел это, как добился того, что я лишен сюда доступа?       О магии крови Гермиона совсем ничего не знала — таких книг не было даже в Запретной секции библиотеки. Слишком тайные знания, слишком темные, манипуляция чрезвычайно низкими, грубыми и первобытными, но такими опасными материями, что могут пожрать тебя, проглотить с головой. Они не прощают ошибок, они наказывают любое сомнение, пережевывают человека и выплевывают лишь искореженную массу, когда все биологические жидкости обращаются против своего хозяина, перестают подчиняться его воле и уничтожают изнутри. Она видела это, на одном из самых отвратительных плакатов в классе ЗОТИ.       Теперь, зная, что искать, Том поднял палочку увереннее, начал творить уже конкретную диагностику. Гермиона старалась не думать о том, откуда он знает эти заклинания, почему он так свободно рассуждает об одном из самых опасных разделов темной магии. Наверняка в этой библиотеке, в отличие от бдительного, радеющего за неокрепшие умы Дамблдора в Хогвартсе, никто не ограничивал его тягу к знаниям, никто не вводил цензуру на хранящиеся на полках чудовищные экземпляры.       Но еще одна мысль крутилась в голове, не давая покоя своей неправильностью. Не то чтобы Гермиона знала хоть что-то о конкретике магии крови, но она была из семьи врачей и имела общее представление о медицине. Если не считать справочники, которыми зачитывалась еще в детстве, почти не понимая значения многих сложных слов, то хотя бы по усталым разговорам родителей после работы или их специфическим шуткам. Она знала про ДНК. Разве не должно быть в магии крови нечто похожее, какой-то уникальный маркер, слепок генов или же энергетики, который позволит отличить одного человека от другого? Но почему Том тогда так уверенно счел, что сейф не должен различить его и его отца?       — А вот и подвох… — с тяжелым выдохом он опустил палочку. — Проверка на нейротоксины.       — Что? Яд, вроде как у змеи? — нахмурив брови, переспросила она. — Но какое отношение это имеет к крови?       — Ты читала что-нибудь про так называемый Ритуал Клеопатры?       Том бросил на нее быстрый взгляд. Отошел в сторону и опустился в кресло, зарылся пальцами в волосы, кусая губы. Весь его вид выдавал отчаяние и начавшее захлестывать осознание собственного поражения. Он выглядел сейчас обычным подростком, а не статным всегда уверенным в себе молодым мужчиной.       — Нет… — признала Гермиона. Возможно, она и видела где-то краем глаза, название звучало отдаленно знакомым, но вспомнить подробностей не могла.       — Ну конечно, Дамблдор, только став директором, убрал из Запретной секции все потенциально опасное, что может смутить и сбить с пути истинного молодые умы, утащил в свою нору, — ядовитая усмешка пробилась сквозь его гримасу безысходности, но Гермиону она даже обрадовала — видеть этот непривычный упадок духа было невыносимо.       — Возможно, ты заметила, что Томас выглядит молодо. Даже гораздо моложе, чем его официальный возраст. Сколько ему, как думаешь?       — Лет сорок пять? — несмело предположила она. — На вид чуть старше моего отца.       — Ему под семьдесят, — ухмыльнулся Том, — Я сбился со счету, сколько именно, зависит от того, как долго… неважно, порядок цифр примерно такой.       — Быть этого не может! — ахнула она. — Он… делал пластические операции? Нет, я таких видела, вроде этой певицы Селестины с ее перетянутым, как барабан, лицом. Он выглядит по-другому, более живым, хотя его мимические мышцы будто функционируют не полностью. Он что-то колет?       — Пластику он делал, да, правда, по другому поводу, — Том провел ладонью по щеке в задумчивости. — Но нет, есть способы не просто сохранить внешний вид условно молодым, а действительно замедлить в разы старение тела, сделать его сильным, выносливым. Магические способы. Ты помнишь что-нибудь про эксперименты Клеопатры со змеями?       — Она покончила с собой с помощью укуса змеи, — уверенно отозвалась Гермиона. Историю она знала хорошо. — Когда войска Октавиана взяли Александрию, она решила, что лучше умереть, чем позволить увезти себя в Рим в качестве военного трофея.       — Когда она поняла, что поражение в войне неминуемо, то начала готовиться к собственной смерти и выбирать способ. Она испытывала разнообразные яды на преступниках, приговоренных к казни, желая узнать, насколько безболезнен каждый из них, — голос его был глух, спрятанный за сложенными ладонями, в которые он уткнулся носом, лишь глаза снизу вверх смотрели на Гермиону. Их блеск был странным, лихорадочным. — Она занималась этим изо дня в день, методично изучая действие разнообразных ядов животного происхождения. И выяснила, что большая концентрация сильного яда убивает мучительно, слабые — слишком медленно. И лишь укус аспида вызывает схожее с дремотой забытье и оцепенение, без стонов и судорог: на лице выступает легкий пот, чувства притупляются, и человек мало-помалу слабеет, с недовольством отклоняя всякую попытку расшевелить его и поднять, словно бы спящий глубоким сном.       Гермиону передернуло. Все это Том говорил спокойно, никак не проявляя сочувствия к людям, безвременно умершим в процессе бесчеловечных экспериментов, пусть и многие века назад. Только его ботинок нервно отстукивал сбивчивый ритм по паркету. Помолчав секунду, он продолжил.       — Это то, что известно магглам. Но лишь волшебники знают, что египетская царица была искусной колдуньей, умелой в темной магии. И полученные знания, результаты своих исследований, как и высвобожденную в мучениях энергию душ применила в созданном ей ритуале. Яд замедляет процессы организма, но вызываемую им слабость компенсирует привнесение большого объема темной энергии, с которой он сливается в завораживающем своей красотой симбиозе. Это было открытие, потрясающее, она могла бы надолго остаться молодой, самой прекрасной женщиной на Земле… Но лишь испытала на служанке, так и не решилась применить на себе собственный ритуал. Ведь тогда ее организм выработал бы резистентность против змеиного яда, и все исследования пошли бы прахом — она не смогла бы покончить с собой в случае, если Октавиан не поддастся ее чарам. Это кажется мне чрезвычайно ироничным, ведь если бы она рискнула, возможно, ей бы все-таки удалось соблазнить его. Вместо этого она умерла.       Хотя говорил он, но в горле пересохло у нее, а язык словно касался не нёба, а бумаги, что вытягивает все соки. И помимо открывшихся ей ужасающих аспектов в целом известной истории пугающим было еще и другое. С каким восхищением ее Том говорил об этой страшной магии, сколько восторга загорелось в его только что потухших глазах. Казалось, он видел воочию произошедшее в этих нагретых солнцем песках, а блеск золота царских покоев отражался в его расширенных от возбуждения зрачках.       — Клеопатра не рискнула использовать собственное изобретение, — прошептала она едва слышно. — А Томас…       — Рискнул, — утвердительно кивнул Том. — До него единственным известным мне решившимся на этот шаг стал Гриндевальд. Так что метод был уже испытанным, хоть и мало кому знакомым. И, можно сказать, Томас сорвал джекпот, если бы не некоторые отдаленные последствия, на какие ради долгой молодости допустимо пойти.       — Сколько человек надо убить для ритуала? — спросила она, не будучи уверенной, что хочет услышать ответ.       — Магическое число. Семь, — просто отозвался Том. Его в только что рассказанном это трогало словно меньше всего, или же его мысли уже были далеко, поскольку он продолжил рассуждать: — Ритуал преобразил биохимический состав крови, поменял энергетику, поэтому сейф, закрытый его кровью, и не откроется мне. Не должен бы был открыться…       — Значит, все бесполезно? — Гермиона почувствовала на глазах горячие слезы отчаяния. Упала в кожаное кресло для посетителей напротив стола. — Он продолжит убивать? Своими руками и не только. Он стоит во главе Министерства, а его преобразования в последнее время становятся все жестче. Я боюсь, что он способен натворить этими темпами, ведь однажды магглорожденные вроде меня могут проснуться в какой-нибудь резервации или же не проснуться вовсе! И мы никак не сможем его остановить?       — Он отошел слишком далеко от того, что планировал построить, — медленно покачал головой Том. Его глаза смотрели в пространство, или, может быть, не вовне, а внутрь, в собственную душу. — От того образа, что всегда был моим сокровенным желанием, моей путеводной звездой. Он не вписывается даже в мои представления о благородстве — все эти бессмысленные убийства в поисках удовольствий, отношение к своей семье, которую я так жаждал когда-то, и которая стала искаженным в кривом зеркале отражением. Да, магической и физической силы у него в избытке, правда, но она есть и у меня. Деньги, положение… Однако это все наносное, временное, блестящая пыль в глаза, что испарится с первым дуновением ветра перемен. Те, кто знают его настоящего, а не только образ с фото, ненавидят и презирают за спиной. Он стал совсем не тем человеком, чье имя будут произносить в веках, вспоминая с придыханием. Если только с отвращением. Даже не тем, чье имя будут бояться называть вслух. Я… я не хочу этого. Не хочу становиться им. Я чувствую, что если задержусь рядом, позволю управлять собой, вести себя туда, куда он хочет… То этот процесс не получится остановить. Я должен помешать ему.       Он коснулся груди через рубашку, будто в подтверждение своих слов. Гермиона внимала его речи, необычайно прочувствованной для всегда спокойного и холодного образа. Сколько же эмоций сейчас бродило в его душе, что они пробивались сквозь привычную маску равнодушия, раздирая ее в клочья, отражая его реальные мысли, обычно тщательно скрываемым за семью засовами?       — Но как мы сможем?.. Я думала, что сейф выйдет открыть пускай не у тебя, но у меня, а если он заперт на кровь… — сбивчиво прошептала Гермиона.       — Его выйдет открыть у меня, — взгляд покрасневших сухих глаз, что он поднял на нее, был больным и немного безумным. Он махнул палочкой, и одна из книг вылетела из шкафа, медленно, словно сомневаясь в своем неспешном движении, приземлилась ему в руки. — Я должен, я не могу отступить. Это даже в чем-то красиво, уроборос. Мне… мне не хватает лишь самой малости. Семь трупов на мне уже есть. Надо найти Уаджит и сорвать с ее уст ядовитый поцелуй. А потом ты произнесешь нужное заклятие.