***
Город, где проживал Достоевский, вымирал изнутри. Каждый день новые трупы: одних убили, вторые покончили с собой, кого-то, быть может, даже крысы загрызли… Так и хочется уйти в непонятном направлении, лишь бы подальше. Здесь прогнило не только человечество, даже дома и растения. Солнце более не всходило на небо, а луна не появлялась со звёздами. Тут тошно, противно, невыносимо, лишь одно святилище старалось удержаться на поверхности. — Фёдор, что ты тут делаешь? — спрашивает священник и касается мальчишеского плеча. — Молюсь за упокой матери и прошу помощи у Господа Бога, — сосредоточено отвечает и смотрит на постепенно затухающую свечу у иконы. — Отец куда-то пропал, надеюсь, что вернётся скоро. — Как давно пропал? — спрашивает обладатель чистых, лазурных глаз. Святая вода, иначе не именовать. — Дня три тому назад. Бабушка перестала сильно ругаться, видимо, даже бесы испугались и исчезли. Правда она говорит, что отец в очередной командировке, но я не верю ей. Он всегда оставляет мне записку… В этот раз что-то не то, — ответ был задумчивый, словно ищет на памяти какие-то зацепки для объяснения этой ситуации. — Даже в нашем городе Бог присматривает за людьми. Пошли прогуляемся. Они выходят на огромную территорию церкви. К сожалению, большую её часть занимают каменные надгробья. В городе всегда феноменальным образом умирали люди и, когда он не был в такой пучине, то хоронили, как подобает. По этим могилам можно сказать, в каком состоянии был город на момент похорон. Самые близкие — очень красивые, каменные, чистые надгробья. Имена с фамилиями, фотографии и какие-то слова то ли близких, то ли покойника. А дальние имеют лишь крест из прогнивших досок, а быть может и просто засохшие ветки. — Выходит, вы эспер… А разве это не считается некой грязью? У меня в семье так принято считать, — спрашивает лишь из-за любопытства, пока читает очередное надгробье какого-то мальчика. — Я не задумывался об этом. Главное, что живу верой и правдой в Господа Бога. Этому мальчику было столько же, сколько и тебе. Он жил в церкви, но, к сожалению, утонул в местной речке, — не понятно к чему рассказал. — Царство ему небесное, — закрывает глаза и глубоко вздыхает. — Вы единственный, кто работает здесь? — Нет, есть ещё пару людей… Правда появляются они редко. — Этот город спасёт лишь Бог, — отвечает мальчишка и подходит к надгробию своей матушки. — В последний раз, когда мы разговаривали, она сказала «не переставай верить». — Я был знаком с ней, светлой женщиной была… Фёдор, пообещаешь мне кое-что? — внимательно смотрит на мальчика. — Ты должен уехать из этого города. Заявление было очень неожиданным, да настолько, что глаза распахнулись. Достоевский на самом деле мечтал покинуть это место и никогда не вспоминать о нём. — Вы уедете со мной? — если тот согласится, то он прям сейчас готов ехать, куда глаза глядят. Натаниэль достаёт верёвочку с крестом и надевает мальчику на шею. — Церковь не на кого оставить. А так я смогу быть рядом и, считай, увижу другие церкви, где кладбище намного меньше, — слабо улыбается, а в глазах видна крупица надежды. — Тебе домой пора. — Я обещаю вам, что уеду. Там будет хлеб и солнце, а люди будут верить в Бога, — сказано от чистого сердца. Эта детская надежда выглядит очаровательной и подаёт хоть какой-то шанс если не на свою, так на чужую счастливую жизнь. Достоевский разворачивается и уходит к себе домой. Почему-то в груди становится больно от такого обещания… Натаниэль удовлетворительно улыбается и идет обратно в церковь. Он родился в этом городе и в нём же умрёт, как и тот мальчик в реке, кой когда-то учился с ним, и многие другие… Всех когда-то близких уже похоронил и крайне хочется, чтобы хоть один выбрался из нитей, тянущих ко дну. Фёдор прибегает домой и чувствует странные запахи жареного. Вроде пахнет вкусно, а вроде хочется закрыть нос и не дышать более. Он терпеливо заходит на кухню и видит, как бабушка что-то кашеварит. — Феденька, садись, сейчас кушать будешь. Я котлет нажарила. Отец мяса купил, — говорит беззаботно и очень противно улыбается. Ставит тарелку перед мальчиком. — Мяса? Где же он его нашёл… А где же сам отец? Почему мясо только сейчас появилось? — внимательно смотрит на блюдо и берёт вилку. Пару раз слегка тыкает, словно проверяет на физический облик. — Он в командировке, я же тебе говорила, — её корёжит от того, насколько внук смышлёный. Однако, если не ответит, то повторно вопрос не задаст. Достоевский берёт кусочек и кладёт в рот. До чего вкусно же… Мягкое, чем-то похоже на говядину, но не сказать, что она. Немного сладкое, чего по сути не должно быть, но главное, что вкусно. Он тут же налетает, словно не ел пару дней. Печально, что почти так и было. — Бабушка, а давай уедем из этого города? Жить легче станет, — берёт ещё одну котлету и ест её. — Нет! — говорит грубо и ударяет по столу. — Этот город не так плох, к тому же у твоего отца работа. Ешь и не думай, — приказывает и уходит в другую комнату. Бабка стала какой-то странной в последние дни. Тёмные мешки под глазами, шепчет что-то постоянно, а ночью ходит по дому и творит непонятные вещи. Достоевский не желает знать, что именно… Страшно. Проходит пару дней, а котлеты не заканчиваются. В доме появилось много мух и постоянно стоит отвратительный запах, словно гниёт что-то. Фёдор не знает, что делать… Он приходит домой, лишь бы поесть да переночевать, чтобы с самого утра сидеть на крыше или у могилы матушки. Мухи в основном ошиваются в комнате бабушки. Жужжат постоянно, видимо она и гниёт. Ждут, когда помрет, как стервятники. Сегодня мальчик решил остаться дома, ведь бабушка сказала, что желает выйти на улицу. Настал момент, дабы проверить, что же так воняет. — Пока, бабушка! Сегодня как раз день хороший! — закрывает входную дверь и подходит к комнате бабки. Внутри всё спряталось в ожидании. Стало как-то жутко, но желание узнать, что же там, оказалось выше всего. Он берёт ручку и медленно её поворачивает. Слышно жужжание, неприятный скрип досок. В комнате стоит мрак, ничего не разглядеть. Он включает свет и видит отвратительное состояние помещения. Обои подраны, мебель сломана, выдраны буквально куски досок. Везде следы когтей. Воняет так, что Фёдор еле держится, чтобы не упасть в обморок и не вернуть обратно эти несчастные котлеты. Мух целая орава, они летают по комнате, но в основном ошиваются кучей под кроватью. Он медленно подходит к ней и садится на колени. Не следовало сюда заходить, ведь ответ на вопрос будет ужасающим. Замечает, в каком месте можно открыть доски, что и делает. Под ними лежит огромный чёрный мешок чем-то сильно набитый. Честно говоря, Фёдор не хочет его открывать… Он понял, что там, и хочется лишь закрыться у себя и долго реветь или размышлять. Нет. Хочется сбежать. Протягивает руку и цепляет за начало пакета, немного тянет на себя, и оттуда буквально выпадает ладонь. Внутри всё замирает. Она окровавлена, имеет неприятный уже цвет и вид. Остались лишь обглоданные пальцы и кольцо на безымянном. Это его отец. Закрывает нос и рот рукой, глаза расширены и внутри застыл один лишь ужас. Пазл сложился, теперь понятно, откуда мясо, где отец и что происходит с бабушкой. Получается, он ел собственного отца все эти дни? Чувствует рвотный рефлекс, от чего вскакивает, и, кое-как перебирая ватными ногами, бежит к туалету. Сейчас буквально выворачивается желудок. Он испытывает много смешанных эмоций, как собственная бабушка могла такое сделать… Или это не она вовсе? А ведь в правду, от неё ничего не осталось. Была когда-то розой, а сейчас стала шиповником, что так и манит к себе, дабы сильно уколоть тебя. Мальчишка выходит и тяжело дышит. Мысли потерялись от пережитого кошмара, нужно что-то делать… Он возвращается в комнату с намерением вернуть всё на места, и замирает от звука открывающейся двери. Накатил полнейший страх, да такой, что невозможно двинуться. — Феденька, я дома! Дыхание участилось. Слышно собственное сердцебиение, оно отдаёт в голову, поэтому и ощущается в полной мере. Шаги в комнату. Остановились. Ощущение взгляда. Чувствуется, как она смотрит на него, а после на чёрный пакет за ним. Что сказать? Притвориться, что он ничего не понял? Нет, она-то поняла. Выступил пот. Очень жарко, душно, мухи так и жужжат в округе. — Вкусные котлеты были? — слышна злобная улыбка. — А я думала, как тебе сообщить, что отец не вернётся с командировки. — Как ты могла! — говорит громко и резко поворачивается. Эмоции берут вверх, поэтому его обычная сдержанность исчезла.— Как ты посмела его убить?! — А ты предпочёл бы умереть от голода? Отец твой никчёмный. Он отравлял жизнь моей девочки, вот она и повесилась! А ты видимо весь в него. Слепой. — Слепая здесь только ты! Заткни свою ряшку, ты вся прогнила, на тебе света божьего не осталось! Старуха быстро подходит ближе и хватает мальчишку за лицо. Сильно сжимает, да так, что ногти впиваются в кожу. — Сучёныш, я для тебя это делаю. Ты такой же заносчивый эгоист. — Ты в аду гореть будешь, — молвит кое-как из-за сдавленной челюсти. Бабка ошалела от такого заявления. Берёт того за горло и сжимает со всей дури. Она хочет его убить, что и делает. Злость захватила весь разум. Желанно ощущать, как под твоей давкой утекает чья-то жизнь. Достоевского охватывает паника, воздух стремительно заканчивается. Он хватает её за руку, старается хоть как-то ослабить хватку. Желание жить слишком большое. В этот момент он слышит, как её дыхание останавливается… Она падает на него, от чего оба оказываются на полу. Фёдор сильно и рвано кашляет, старается оттолкнуть от себя тело тяжёлой бабки и одновременно вдоволь надышаться. Оказавшись в стороне от её, он проверяет пульс и понимает, что она мертва. Только как это вышло? Не уж-то эспер? И его способность… Какая? Убивать касанием? Что за околесица.***
— Я хочу исповедоваться, — говорит мальчишка за спиной священника. С момента смерти бабушки прошёл день. Он всё это время размышлял о произошедшем. Почему-то от осознания, что отец умер, ни одна слеза не упала, от убийства бабушки так же. — Что же тебя гложит, сын мой — оборачивается и сталкивается чистым небом с мёртвой землёй. Глаза мальчика окутались мраком, это слишком заметно. Не то, чтобы это мрак… Холод до дрожи зубов, ранящее безразличие и взгляд хищника. Он более не зверушка, за которой можно бегать, а тот, кто будет гнаться. Натаниэль не является батюшкой, он просто единственный, кто может выслушать и дать наставлений от отца нашего. Фёдор подходит ближе. — Отче, я совершил ряд следующих грехов, в чём каюсь: грешен в убийстве близкого человека, грешен в чревоугодие, ел котлеты из собственного отца. Так же у меня появилась способность, от чего недостоин называться сыном твоим, — всё сказано без запинки, с абсолютным раскаянием в делах своих. У Натаниэля даже брови поднялись от перечисленного, в особенности описания некоторых аспектов. Такой юный, а уже так много грехов. — Ты можешь рассказать, связи с чем убил ближнего своего и отца ел? Насколько я помню, ты переживал из-за его исчезновения. — Котлеты сделала бабушка. Когда она меня душила, я коснулся её и она упала замертво, — полностью уверен в том, что Бог от него отвернётся за такие деяния. — Пошли присядем. Оба садятся на лавку в церкви, Натаниэль заставляет обратить внимание на икону с Христом. — Почему ты считаешь, что способность — это грех? — Эсперы начинают величать себя выше всех, наравне с ангелами, ведь сам святой отец даровал им отличительную черту. Следовательно, они поддаются греху гордыни, — отпускает взгляд и смотрит на свои руки. Насколько слова правдивы. Так действительно считают многие эсперы, с которыми когда-либо приходилось работать Натаниэлю. Сам он тоже когда-то так считал, но сейчас использует способность во благо, не возвышая себя над другими. — Так делают не все. Некоторые направляют свою силу во благо. Допустим… Сильный человек помогает слабому. — Сильный стал таким из-за собственных усилий, а у нас именно божий дар. — Назначаю тебе тридцать молитв у Богоматери. Как закончишь, вернись ко мне, — священник встаёт и возвращается к своим делам, параллельно думая над словами. Фёдор послушно подошёл к иконе и начал читать молитву. Каждую ночь её произносит вслух и сейчас скажет все назначенные разы без запинки. Честно говоря, Готорн не имеет представления, как образумить ребёнка. Его позиция чёткая, со всеми объяснениями, и он не желает слышать чего-то противоположного. Проходит слишком много времени. У Достоевского пересохло во рту и появилась очень большая усталость. Церкви всегда довольно тяжело на него влияли. Атмосфера в них увесистая, словно пытается вытолкнуть весь свежий воздух, свечи пахнут настолько сильно, что сам источаешь такой же аромат. — Я всё, — говорит изнеможённо. Раскаяться действительно сложно. — Плохо себя чувствуешь? Умойся святой водой и три раза в ладонях прикуси её, да говори «во имя отца, сына и святого духа». Фёдор делает так, как ему сказали, и на последнем разе теряет сознание.***
Чувствует сильный укус на оголённой части плеча и усердное зализывание с желанием не упустить ни капли. Достоевский шипит и сильно сжимает чужую руку. — Прости, не удержался. Твоя кровь такая вкусная, подобной ещё не встречал, — говорит с наслаждением. — Ты ведёшь себя как суккуб. — А ты — как Люцифер. Был когда-то святым, а сейчас погряз во тьме, — ведёт по оголённому торсу вниз и заставляет смотреть в свои глаза. — Я читаю похоть в твоих глазницах и чувствую, как что-то упирается мне в бедро. Не подскажешь, в чём дело? — Меньше задницей виляй и на тебя ни у кого не встанет, — притягивает к себе за подбородок. — Давай играть по моим правилам, — произносит в чужие губы, но так и не касается их. Николай не поспевает уловить суть своим не трезвым разумом, как оказывается сидящим на столе. Его оценивают взглядом, насколько пьян, как хорошо воспринимает реальность и как работает мозг. — Растяни себя, — произносит с ухмылкой и отходит к тумбочке. Гоголь застопорился. Он, кажись, посчитал это какой-то шуткой. В такой-то ситуации? Фёдор совсем шутить не умеет. Делать такое с самим собой, пока кто-то смотрит, слишком смущает. — Ты меня не услышал? — даёт бутылёк со смазкой. Разворачивает стул так, чтобы всё видеть в мельчайших подробностях и садится. — Я жду. У блондина краснеют уши от такого жеста. Никогда ничего не смущало, а тут застали врасплох. Медленно стягивает с себя разноцветные брюки, чтобы потянуть время. Бережно кладёт на спинку стула и сталкивается с чужим взглядом. Фёдор не намерен так долго ожидать, но от своего желания не отступит. Вслед за ними уходят боксеры. Рубашка в свою очередь была полностью расстёгнута и желания её снимать не было никакого, хоть что-то оберегает. Неуверенно расставляет ноги, чтобы самому было удобно, и чтобы демон давился от чужого удовольствия. Раз нужно сделать, то так, чтобы тобой восхищались. Смазывает два пальца и касается колечка мышц. С губ слетает жалостливый стон, а взгляд цепляется за всё, что только можно, лишь бы не за Фёдора. — Смотри на меня. Чёрт, это действительно последнее, что хочется сейчас делать. Поднимает глаза на Достоевского и видит ухмылку. Он наслаждается каждой реакцией клоуна, ведь они совершенно ему не свойственны. Николай вставляет сразу оба, лишь бы быстрее закончить. Делает умеренные движения и тяжело дышит, держать зрительный контакт становится всё сложнее, ведь глаза так и хотят закрыться. Всё как под пеленой от алкоголя, чужого пронзительного взгляда и двух пальцев внутри. Как Фёдор так стойко держится? Они же одинаково пили, так тот ранее ни капли не пробовал. Движения становятся резки, как и стоны, кажется, он и забыл вовсе, что есть наблюдатель. С прошлого секса не прошло достаточно времени, чтобы растяжке уделять много времени. Берёт вновь бутыль со смазкой и немного выливает на промежность, чтобы капли стекали к проходу. — Демон, войди в меня, — прикусывает губу и разводит пальцы в стороны, чтобы показать, насколько желанно почувствовать в себе нечто большее. — Молю. От этой просьбы сносит башню. До чего блондин соблазняет, ни стыда, ни совести. Фёдор подходит и «слегка» задевает молящий член блондина, на что получает громкий и несдержанный стон. С этим парнем так и хочется бесконечно играться, пробовать что-то новое и выявлять иные эмоции. Расстёгивает свои брюки и снимает их с боксерами, наконец-то избавляя себя от дискомфорта. Он напился не так сильно, как Николай, но всё равно приходится прикладывать усилия, чтобы удерживать разум. Улавливает чужое нетерпение. Разноцветные глаза не сводят взгляда с худых рук, наблюдают за каждым движением и, при виде члена, словно загораются. Внутри становится всё жарче. Боже. Пожалуйста. Так хочется его внутри себя. Как жаль, что сейчас не вспомнит прошлый секс, иначе бы взял бразды правления в свои руки. Как же всё ноет, изнемогает. Слишком долго ждал, а сейчас это мгновение так растягивают. Дыхание перехватывает, как только головка оказывается у входа. Резкий толчок и входит до середины. От такого даже стол пошатнулся, несладко же ему сейчас придётся. С уст Николая сходит сладостный стон, а затем ещё один и ещё, создавая некую песнь в этом унылом помещении. Наконец-то из него выдалбливают остатки рассудка, чтобы просто ничего не помнить, даже как дышать. Стол шатается и временами скрипит от таких игр на его поверхности. Рюмки скатились и упали на пол, но, слава богу, не разбились. Вслед за ними спешит бутылка водки, но Гоголь подхватывает её и остатки начинает выливать в рот на расстоянии, от чего лишь часть напитка попадает на язык, а всё остальное растекается по телу. Фёдор тянет того за косу, от чего блондин выгибается, а демон имеет возможность слизать алкоголь с белокурой кожи, одновременно задев эрогенные зоны. Николай теряется в таком наслаждении, от чего возникают слёзы и криво катятся по лицу вниз. — Давай… Закончим-мм! — распахивает глаза от того, что входят полностью и одновременно с этим попадают по простате. Хватается руками и царапает чужую спину. Николай не выдерживает, утыкается головой в чужое плечо и дотрагивается до своего пылающего члена. Необходимо получить разрядку. Каждое попадание по сгустку нервов заставляет произносить разные вариации имени партнёра. Брюнету слышать это очень нравится, в особенности таким хриплым голосом. — Ты как на ладони, — шепчет, да едко улыбается. До чего нравится это тело. Нет никакого изъяна, эти бёдра, торс, руки и шея просто идеальны. А какой интересный характер, эти невообразимые эмоции, жесты, желания. Хочется изучить и даже сравнять с землёй. Получить раскаяние и увидеть, каким он станет жалостливым от тупика, в который придёт. Первый кончает Гоголь от очередного грубого толчка, следом же ему на бедро изливается Фёдор. Утром хлопот меньше будет. Любезно вытирает белесую жидкость и смотрит на то, как клоун, сильно шатаясь, идёт к кровати и падает на неё. Видимо настала пора осуществлять свой план.