***
Вечером Чую-таки запихивают в тренировочный зал. Здесь тихо: остальные разбрелись по домам или же занялись бумажной волокитой. И только они, два одиноких подростка, предоставленных самим себе, остались в огромном пустом зале, где эхо, отскакивающее от стен, порой может перекрыть голос. Когда Накахара оказывается перед грушей, по рукам неприятно пробегают мурашки. Из-за того, что в его голове столько новой информации, которая усвоится толком не успела, ему кажется, что он наверняка сделает что-то не так. Дазай стоит у противоположной стены, молча наблюдая за каждым его действием и не торопя, за что, конечно, стоит отдать ему должное. Чуя, как ни старается, не может собрать мысли в кучку: те разбегаются, как мелкие букашки, не слушаются, мешают думать адекватно. Костяшки побаливают от вчерашней тренировки, и это тоже сбивает. Наконец Чуя занимает стойку (кажется, Осаму упоминал, что она получалась у него неплохо) и делает первый удар. Тот выходит настолько слабым, что груша еле сдвигается с места. Накахара смущённо прикусывает губу, ожидая очередной подколки от Дазая, однако она не произносится. Ни хихиканья. Ни смешка. Он просто смотрит. Чуя вновь ударяет. Из запутанных мыслей успевает вытянуть одну: хук. Это был хук. Вновь бьёт. Теперь джеб. Из-за неправильного распределения сил удар приходится на всю руку, и Накахара дёргает ею, шипя. Больно. Но эта боль отрезвляет. Опять удар. Чуя вечно забывает его название, однако выходит он, по мнению самого Чуи, просто чудесно. Груша отлетает на достаточно большое расстояние и с большой скоростью летит обратно, к счастью, Накахара успевает увернуться. Адреналин начинает бурлить в крови, застилать глаза белёсой пеленой, и он бьёт уже храбрее, не жалея чёртовых костяшек, груши. Бьёт не всегда точно, но так уверенно, что груша еле успевает вернуться обратно. Это заводит похлеще азартных игр, в которые порой мог влипать Чуя. Он будто начинает чувствовать каждую мышцу в теле, каждый сосуд, каждую венку и жилку. И всё это кипит, движется, ждёт нового удара, чтобы выбросить адреналина побольше и напрячься, пока Чуя будет уворачиваться. Быстро и резко, так, что дыхание сбивается, и Накахара хватает его ртом. Однако тут воздух начинает заканчиваться ещё быстрее, и Чуе становится гораздо тяжелее. Вместо адреналина по венам начинает течь раскалённый свинец, и вот Накахаре уже больно. Горят лёгкие от недостатка воздуха, горит горло от того, что он пытался этот воздух хватать жадно и часто. Предательски сгорают мышцы, уже не напрягаясь, а посылая мощные импульсы по всему телу Чуи, только бы он прекратил. Нет. Нет! Он же только вошёл в раж, да и удары стали точнее. Чуя — сама гора из силы, и эта гора скоро расколется пополам и растворится в горячей лаве. — Стоп! Накахара настолько увлекся, что даже забыл о присутствии Дазая в зале. Они договорились о том, что как только Чуя слышит это слово, то мгновенно всё прекращает и отходит от груши, но… как же, чёрт возьми, притягательно она висит! Чуя заносит руку для очередного удара, дабы доказать, что он не развалится в первой же нормальной тренировке, что он сильный, что Осаму вообще его зря остановил. Но его резко хватают за шкирку и оттаскивают от боксёрской груши, как нашкодившего щенка. — Я сказал «стоп»! Глаза Дазая очень большие и тёмные. Чуя никогда не видел их такими тёмными. Дышит Осаму, кажется, даже чаще, чем он, несмотря на долгую и упорную тренировку. От прежнего Дазая осталась разве что внешность, да и то создаётся впечатление, будто в его рту покоятся клыки, готовые в любой момент показаться и перегрызть глотку первому, кто попадётся на пути. В данном случае, конечно, это Чуя. — Да всё-всё… — Накахара поднимает руки в примирительном жесте и прячет глаза. Его собираются ругать? — Я тебе весь день напоминал о грёбанных ногах, Накахара! Ты не столб, чтобы стоять и ждать, пока эта груша снесёт тебя к чертям! Ты должен — просто обязан! — двигаться, метаться из стороны в сторону, бить с разных сторон. Твои противники не будут кожаными мешками. Если бы сегодня ты столкнулся с кем-то из них лицом к лицу, ты бы и минуты не продержался. Хотя… ты даже тут едва ли выстоял пятнадцать минут. Я разочарован. Вот как? Чуе очень не хотелось подпускать к своему сердцу обиду, хотя она настойчиво стучится в рёбра и просит сказать хоть что-нибудь едкое в ответ. Да уж, от прежнего Осаму не осталась даже его лесть. Накахара открывает рот, чтобы, наконец, высказать злобу, затем закрывает его, думая, не будет ли это звучать слишком по-детски. Открывает и опять закрывает. Зрачки Дазая всё ещё перекрывают радужку. Его ноздри раздуваются и втягивают носом воздух. Осаму, словно хищник на охоте, принюхивается, а затем наклоняет голову к Чуе — ровно как и в тот раз, когда он спросил у него про запах. Запах… По нему же градом льётся пот, и от него не спасут даже выданные Мори таблетки! Накахара делает шаг назад, однако уже слишком поздно: Дазай учуял его истинный запах. — Я буду тренироваться один, — сиплым от волнения голоса лепечет Чуя. — Не будешь. — Дазай. — Накахара. Они начинают играть в гляделки, силясь выиграть, сбить противника с толку. Тёмно-карий взгляд Осаму и пронзительно-голубой взгляд Чуи. Один на один. Равные. Ну или так кажется Накахаре. Дазай понимает, что без него он ничего не добьётся. Сейчас ошибок много, дальше будет ещё больше. Чуя не справится с ними один. Не для этого предназначена его омежья сущность. Дазай поделился этой мыслью с Накахарой и получил очередной удар. После их разбора полётов они стали сильнее. Однако Чуя одним ударом не обходится, продолжая бить Осаму дальше. Коленом в живот, кулаком в нос, этим же кулаком в грудь и плечо. Его лицо красное от злости, и он может выразить эту злость только через физический контакт. Хотел бы Дазай, чтобы этот контакт был иного рода… Когда пол рядом с Осаму становится бордово-красным от упавших капель крови из его носа, размазанных после обувью, Чуя наконец останавливается. Напряжение, копившееся в мышцах, сходит на «нет», становится совсем легко и свободно. Он медленно выдыхает и осмеливается поднять взгляд на Дазая. Припухлость у глаза, разбитые нос и губа, рубашка в крови. Зрелище не из приятных. Тем не менее Дазай разводит руки для объятий, проговаривая «Иди сюда». Клоун. Позер. Суицидник. Накахара с пренебрежением сплёвывает на пол рядом с кровавой жижей и удаляется из зала.***
— Но это омега моей жизни, Мори-сан! — не перестаёт канючить Осаму, шипя и морщась от каждого прикосновения ватки со спиртом к его ранам. Вообще-то он хотел незаметно уйти восвояси, но, видимо, Чуя пришёл к боссу с повинной, и теперь тот в курсе всех тонкостей их взаимоотношений, включая сломанный нос и разбитую губу. Смело было полагать, что избиения закончатся на следующий же день после их знакомства. — У него есть своя жизнь, — со спокойствием черепахи произносит Мори. — Не вертись. Дазай дуется и смотрит в окно. Он пытается понять, что стало с Чуей после того, как он его отчитал. Почему избил — понятно: надо было выпустить пар после напряжённой тренировки. Но вот его взгляд… Осаму показалось, или взгляд Чуи готов был наполниться слезами в тот момент? Вернее, слёзы почти покрыли их сплошной пеленой — глаза блестели тысячей маленьких искринок, готовых высыпаться на пол в любой момент. Или это в зале было плохое освещение. Дазай приходит в себя только тогда, когда Мори принимается обрабатывать губу. Жечь начинает с особой силой. — Не вертись, я сказал. Нечего было попадаться под горячую руку. — Это я ещё буду избегать какого-то там омежки? Ну Мори-сан! — Уверен, он такого же мнения о тебе. Вы даже чем-то похожи, — босс загадочно улыбается и откладывает ватку. — И чем же? — Дазай даже откладывает своё нытьё ради такого откровения, превращаясь в слух. — Трудно сказать. Да нет же, не трудно. Ему совсем не трудно. Просто старик, по мнению Дазая, вечно скрывает что-то, и по большей части это из-за привычки мафиози. Осаму вздыхает и ждёт, когда раны обработают до конца, не в силах выбросить из головы фразу об их с Чуей похожести.***
Это было в духе Осаму: пригласить на свидание и опоздать на целый час. Или уже два?.. Чуя устал смотреть на время, когда стрелка на шесть пунктиров перешла нужную черту. И вроде бы всё указывало на то, что Накахара свободен: ни одного звонка от Дазая, ни малейшего предупреждения до этого, пустое место напротив, их вечные перепалки… но что-то его всё же удерживало. Наверное, долг. Осаму упорно тренировался с ним на протяжении всей недели, даже сам показывал особо сложные приёмы, хотя у него всё ещё болела рука. Если бы не Дазай, Чуя бы вряд ли изучил всё то, что изучил с ним. И тем не менее… «Ещё три минуты — и я ухожу», — решительно думает Накахара, однако шторка напротив, словно прочитав его мысли, шевелится и впускает в просторный зал ресторана высокую худощавую фигуру с… какими-то неказистыми цветами в руках. Какой романтик. Коньячные глаза в мгновение ока выискивают Чую, и Осаму быстрым шагом идёт к нему, как-то резко и неловко протягивая увядающий букет. — Не ожидал увидеть тебя здесь. — Взаимно, — Накахара раздражён, взбешён, голоден и хочет домой. Если бы не свидетели, он бы давно уже засунул цветы куда поглубже в эту нахальную рыбину. Дазай, словно и не было того часа ожидания, преспокойно садится напротив Чуи и берёт меню. Пробегается глазами по блюдам и спешно его откладывает, подзывая официанта. Накахара свой выбор сделал уже давно, однако почему-то его всё равно коробит такое отношение Осаму. Даже не потрудился спросить, решил он что-нибудь насчёт своей порции или нет. Как по-хамски. — Не боишься, что не хватит твоих грошей на нормальную человеческую пищу? — не без издёвки спрашивает Чуя, к счастью, заранее захвативший свой кошель. Несмотря на это, он всё ещё озабочен: ресторан, в который его позвали, не может похвастаться низкими и доступными ценами. — У меня своё меню. Дазай быстро шепчет что-то на ухо подошедшему официанту и отпускает его, наконец обращая всё своё внимание на Накахару. Скользит взглядом по его лицу, спускается к губам, подмечая еле заметный блеск (и мгновенно расплываясь в ехидной улыбочке из-за этого) и вновь поднимается к чудесным (по его личному мнению) огненным локонам, уложенным сейчас не так, как раньше. — Лак? — перегнувшись через столик и взяв указательным и большим пальцами прядку Чуи, спрашивает Осаму. — Бензин. К чертям сожгу это место, если ты ещё хоть пальцем до меня дотронешься, — Накахара резко бьёт Дазая по руке и показательно отворачивается к окну, за которым успел выучить уже каждый переулок, и начинает вглядываться в дома. Сейчас от Дазая пахнет сильнее, а блокаторы на вечер у Мори просить не хотелось. Феромонами, гад, побрызгался? Гормоны начинают понемногу сходить с ума, а впереди ещё целый вечер, и вся эта ситуация сильно Чую напрягает. Конечно, он пришёл не в первой попавшейся под руку одежде (хотя безумно этого хотелось), но это ничего не значит! Свидание лишь формальность, прихоть Осаму, и если бы не он, Чуя бы мирно посапывал сейчас в своей кровати. Однако он вынужден терпеть общество этого похотливого чудака ещё несколько чёртовых часов. — Прождал тут немало времени и даже не хочешь о чём-нибудь поболтать? — усмехнувшись, будто с издёвкой спрашивает Дазай, и в голове Накахары уже ясно складывается картина, где он переворачивает стол, хватает этого индюка за шиворот и смачно впечатывает его лицом в стену. — Не хочу. — И какой же у тебя любимый фильм? Чуя мотает головой, понимая, что недомерок всегда будет слышать то, что выгодно ему, так что любой его ответ так или иначе бессмыслен. — «Назад в будущее». — Что? Серьёзно? Такая банальщина? — Слушай ты… — Накахара угрожающе приподнимается, упираясь руками по обе стороны от тарелки и сильно сжимая пальцами скатерть. В голове проносятся кадры с Дазаем, на этот раз вылетающим из окна в окружении множества осколков. Чего-чего, но вот оскорбления своих увлечений он не потерпит. — Да шучу я, шучу, — Осаму поднимает руки ладонями вверх в знак примирения и не без удовольствия отмечает, что Чуя всё же опускается на место. — Но, согласись, спецэффекты там оставляют желать лучшего. — Это девяностые! Какие, к чёрту, спецэффекты? Ещё скажи, что в «Бегущем человеке» дурацкие костюмы… — В «Бегущем человеке» дурацкие костюмы, — эхом откликается Дазай и расплывается в самодовольной ухмылке. — Ну-ну. И что же у нас смотрит элита? — сведя брови по максимуму, спрашивает Чуя, готовясь нападать на Осаму в ответ. — «Матрица». Фильм на года. — Не смеши. «Бойцовский клуб» в два счёта обойдёт его по сценарию! — Я бы поспорил… Дазай и вправду собирается спорить, однако им приносят блюда, и старая дискуссия завершается, давая место новой. — Макароны с крабами? Издеваешься? — Чуя морщит нос и отодвигает от себя тарелку. Он рассчитывал неплохо поужинать и, так уж и быть, простить Осаму за явное опоздание, однако последний явно напрашивается на хорошую взбучку. Испортил начало, продолжение и основную часть их так называемого «свидания». Вот урод. — Я бы попросил! Вообще-то, это паста с крабовым мясом и зеленью. — Знаешь, куда я эту зелень тебе засуну, если… — Простите, я не заметил. Принести вазу для букета? Чуя поворачивает голову и резко краснеет. Ему самому хочется извиниться за то, что этот веник кто-то по ошибке назвал «букетом», однако язык не поворачивается, так что приходится лишь кивнуть и уставиться в тарелку. Желание уйти возрастает с каждой последующей секундой, и присутствие Дазая только ускоряет данный процесс. — Куда-куда ты мне её засунешь? — приторный голосок заставляет Чую выйти из оцепенения. — Не важно. Просто закажи наконец нормального вина, иначе я уйду. — И тогда наши тренировки прекратятся, но… вино я заказал. По щелчку пальцев к столику вновь подходит официант, ставя букет в вазу и разливая по бокалам бордовую жидкость. Чуя внимательно следит за каждым движением рук работника, не доверяя ни ему, ни сидящему напротив Осаму. Последний вполне мог сговориться с рестораном, накачать Накахару каким-нибудь снотворным и увести восвояси или даже хуже — в лес, чтобы там изнасиловать и оставить волкам на съедение. От этих мыслей по спине мафиози пробегают мурашки, и пить хочется не так сильно. — Нет, Дазай, я всё же пойду… — Чуя предпринимает очередную попытку подняться из-за столика, и на этот раз его хватают за запястье. — Последний шанс. Хотя бы вино попробуй. Это лучшее, что тут было. Осаму вполне ожидаемо шлёпают по руке, и Чуя не без опаски берёт бокал. Подносит его к носу, втягивает лёгкий кисло-сладкий аромат напитка и, не удержавшись, делает глоток. Жидкость приятно согревает горло, стекая по его стенкам вниз, и жажда с новой силой окутывает Накахару, словно он вновь там, в подвале, бьёт несчастную грушу, выбивая из неё всю дурь, рядом стоит Дазай, и после этого… нет, нельзя вспоминать. По крайней мере, сейчас. Эти события, как незажившая рана, ещё живут в памяти, и стоит хоть немного надавить, как боль от этого вновь парализует всё тело. Дазай для Чуи совершенно чужой человек, так почему же подобная мелочь может его ранить? Накахара вновь делает глоток, позволяя разуму немножко туманиться, сосредотачиваться на напитке, чтобы насладиться каждой ноткой вкуса. Дазай не обманул: вино и вправду здесь лучшее. — Ну как? — Сойдёт. Чуя садится обратно, не переставая удивляться самому себе, и тут же ошеломлённо округляет глаза. Пока он смаковал вино, Осаму успел съесть свою порцию и почти обслюнявить скатерть, вглядываясь в порцию Чуи. — Можно я.? — Да бери ты уже. Тарелка перетекает в лапы Дазая, становится напротив него и… паста в несколько заходов исчезает, оставляя лишь разводы соуса на керамике. Осаму, конечно, гурманом назвать нельзя, но крабов он уж точно любит. Чуя в свою очередь доливает себе вина и делает ещё несколько глотков, хотя бы так пытаясь усмирить пустой желудок. — Не налегай на алкоголь. Это может плохо сказаться на ребёнке. Накахара заходится диким кашлем, который никак не желает прекращаться. Горло нещадно дерёт, и уже как-то всё равно на драгоценный напиток, ведь единственным желанием становится вопрос «Какого, собственно, хрена?». Дазай по-прежнему сидит с непроницаемым выражением лица и тоже потягивает вино, смотря на Чую с видом «А что не так?». Они какое-то время общаются взглядами, пока горло Накахары наконец не перестаёт пародировать Сахару, и он оказывается в силах спросить: — Какой, мать его, ребёнок? На языке вертятся ругательства сочнее, однако раздирающий изнутри кашель уже привлёк часть зала, так что не хочется ещё больше тревожить их психику. — Что значит «какой»? Наш, конечно же! И отучай себя материться. Или это мир сошёл с ума, или же это сошёл с ума сам Чуя. Сидит в ресторане за одним столом с Дазаем, болтает с ним о фильмах и узнаёт о каком-то там общем ребёнке. Нет, с ума сошёл определённо точно Чуя. Учитывая то, что он провёл в компании Осаму почти целую неделю, такой исход более чем очевиден. — Если ты не скажешь мне, что ты вообще такое несёшь, я воткну этот нож в твой живот, — рука Чуи до побелевших костяшек стискивает ни в чём не повинный столовый прибор, нацеленный своим кончиком на Осаму. Ничего не стоит подскочить, задержаться в воздухе и стремительно наброситься на мафиози, всаживая нож как можно глубже в плоть. Делов-то. — Ну, Чуя, — Дазай закатывает глаза, словно говорит о вещах совершенно обыденных, словно у Накахары и вправду всё не так хорошо с головой, словно они давно женатая пара мафиози, в сотый раз ужинающая в ресторане, — когда люди встречают друг друга и влюбляются, они начинают встречаться, женятся, занимаются любовью, и у них рождается ребёнок. Что непонятного-то? — Т-ты… ты просто… — Чуя дрожит от накатившей злости и непонимания. Дазай — стенка, а Накахара — объект, который присвоили просто потому, что он стоял бесхозным и теперь наконец нашлись свободные руки. Осаму не спрашивал, не уточнял, не говорил… вернее, говорил, но Чуя ведь и намёка не давал, что у него есть хоть какая-то симпатия! Да, Осаму плевать на других людей и их мнения. Ему просто глубоко плевать. — Ты мне ни капли не нравишься, слышишь? Ни капли. Вообще. Совсем. Раньше я мог принять хотя бы твою человеческую сторону, н-но теперь мне ты не нравишься ни как альфа, ни как человек. Откуда у тебя есть право говорить про нас такое?! Про тебя… и про меня! Я не просил ввязывать себя в твои дурацкие игры. Хочешь сношаться — бордели открыты круглосуточно, дерзай. А ко мне на расстояние вытянутой руки не приближайся, ясно тебе? — Чуя вскакивает с окончательным намерением покинуть это здание, но его вновь окликает Осаму. — Стой. У тебя серьёзно не было… этого? — Чего ещё «этого»? — Накахара снова раздражён, голоден, а теперь ещё и хочет убить Дазая. — Ну… чувства «истинности». Ты ничего не почувствовал, когда на меня впервые посмотрел? — Только гнев и злобу. Поверь, Дазай, ничего не изменилось. Чуя со скоростью пули покидает ресторан, оставляя после себя терпкий запах ванили и горький аромат отчаяния и тоски. Кажется, всё закончилось, даже не успев начаться.