***
Признание Чуи (да и признание ли это было?) выбило у Осаму землю из-под ног. Мир, который только-только склеился в единое целое, заблестев новыми красками, распался в одну секунду и вновь посерел, став, кажется, ещё тусклее, чем было до этого. Из него высосали не просто краски — из него высосали смысл, оставив только всепоглощающую, страшную пустоту, от чего Дазай бежал все годы до этого. Всю оставшуюся ночь тогда Осаму провёл в размышлениях. Что за странное чувство поселилось у него в груди после встречи с Чуей? Навязчивая идея? Бред сумасшедшего? Последняя надежда? Может, похмелье решило сыграть злую шутку? Так ли вся эта история с «истинными» реальна? Реально ли то, что происходит между Одасаку и Анго? Реально ли то, что было в тот день, когда Осаму повстречал Чую? Реален ли Чуя? А сам Осаму… реален вообще? Дазай ненавидит такие моменты своей жизни. Ненавидит, когда исчезает время и пространство, исчезает всё нематериальное и остаются лишь мысли, эфемерные и бессмысленные. Они заполняют собой голову и не дают продохнуть, заставляют сознание мутнеть и реальность растворяться в нереальном. Позволяют очнуться лишь тогда, когда в ноздри бьёт металлический запах крови, а глаза разъедает от боли: порезы на руках дают о себе знать. Лезвия выпадают из рук на мягкие бинты, разбросанные тут и там, сдёрнутые впопыхах, сцарапанные с рук вместе с кожей в некоторых местах. Осаму страшно и одиноко, и это одиночество будет с ним до конца жизни. Просто удивительно, как Дазай поднялся после той жуткой ночи, смог умыться, привести себя в порядок и даже притащиться в мафию. Разбитый, мёртвый внутри и совершенно одинокий. — Выглядишь хреново, тупоголовая скумбрия. Голос, одинаково знакомый и неизвестный, вторгается в сознание, раздвигает скалы из отчаяния из самоненависти и освобождает места с памятью. Чуя. Это голос Чуи. — Ты вчера тоже выглядел получше. В глаз летит первый удар (и нет, это ещё не начало извинений), и это немного отрезвляет Осаму. Лёгкая утренняя «разминка» навевает мысль, что Накахара не виноват в никчёмности мафиози и подготовить его всё же надо, несмотря на море несбывшихся надежд и мечтаний. Тогда начинается череда объяснений — объяснений кривых и нелепых, так что Дазай получает удар за ударом, пока Накахара не выдыхается и замечает весь ущерб. Извинения принимаются автоматически, и Осаму с поддержкой Чуи плетётся в медпункт.***
— Я, конечно, понимаю, что Осаму может быть несносен, но… не мог бы ты выражать свой гнев хотя бы порционно и хотя бы на боксёрской груше? — Простите, босс. Больше такого не повторится. Чуя и вправду как брошенный котёнок. Рыжий, пушистый, хорошенький такой. Бродячий и жутко кусачий, но зато свой, родной. Только начинает созревать мысль о том, как же повезёт в будущем его парню, как внутренний собственник её отгоняет и упорно твердит, что Чуя его и только его, что Чую никому отдавать нельзя и что больше такого в мире нет. Последнее, впрочем, истина в последней инстанции. Мори, дабы проверить срастающиеся кости Осаму, аккуратно развязывает бинты на руке, откладывает в сторону пластины и тяжело вздыхает. Чуя, услышав вздох, подходит ближе и замирает. Вены Дазая испещрены неровными, впопыхах сделанными порезами. Они «украшают» руку от локтя до запястья, краснея ещё не совсем зажившими ранами. Где-то даже видны капли крови. В кабинете повисает молчание. Осаму выглядит совершенно беззаботно: ему не впервой, но вот Чуя трясётся от непонимания и даже… жалости? Хочется попросить Мори замотать всё обратно, скрыть под кучей слоёв бинтов, тряпок, одеял… Он впервые видит, чтобы оставленных самим собой ран на человеке было так много. Кожа раскраснелась так, что издалека может показаться, будто на руке одно сплошное месиво. — Мазь, которую я тебе прописал, не жжёт? Дазай равнодушно пожимает плечами, не глядя на Накахару. Ему в свою очередь хочется попросить того отойти куда-нибудь подальше и не пялиться на эти порезы. Это его слабость, попытка сбежать от самого себя, попытка побыть на грани смерти, чтобы почувствовать вкус жизни и… последнее, кстати, вообще не работает. — У меня закончились бинты… благодаря одному моему весьма и весьма трудному сотруднику, — Мори делает акцент на последнем словосочетании, вглядываясь в Осаму, то ли чтобы его укорить, то ли чтобы попытаться хоть немного привести в чувство, и привстаёт с кушетки. — Пойду принесу. — Давайте я, — мгновенно оживляется Чуя, теперь чувствуя себя совсем неловко. — Посиди тут. Я скоро вернусь. Босс скрывается за дверью, а они остаются в одном кабинете. Запертые в пространстве, как какие-то лабораторные крысы, над которыми хотят провести опыт. Чуя переминается с ноги на ногу, ходит по кабинету, делая вид, что ему очень интересны стоящие на полках лекарства, хотя всё его внимание привлекает сейчас Осаму. Он даже затылком чувствует его присутствие. — И… давно ты этим увлекаешься? — тихо спрашивает Накахара, стараясь сделать тон как можно непринуждённее, несмотря на то что всё его нутро сейчас похоже на напряжённую струну, готовую в любой момент порваться. — Лет с десяти. В голове Чуи мгновенно возникает образ мальчика шатена, впервые хватающего с кухонного стола нож и специально вонзающего его лезвия в свои запястья своими маленькими детскими ручонками. Порезы тогда, наверное, были ещё более неровные, чем сейчас. Как же его жаль… — Не делай этого. — Чт-то? Чего — «этого»? — непонимающе спрашивает Чуя, застывая на месте, словно действительно делал сейчас что-то очень и очень плохое. — Не смотри на меня так, — щерится Осаму. — Думаешь, наверное: «Бедный, бедный Дазай! Как же его жаль! Какой он несчастный!» Н-нет, не надо врать, что ты не думаешь сейчас о таком! Чуя молчит. Говорить нечего: он и вправду думает сейчас в подобном ключе, но ведь просто невозможно видеть в Дазае кого-то жизнерадостного и полного любви к окружающему его миру. — Вот видишь… вы все одинаковые. Только и делаете, что жалеете, и ничем не помогаете! Строите такие жалостливые рожи, лицемерно всхлипываете в уголочке, а потом уходите, и больше вас нигде не видно! Вглядываясь в Осаму, Чуя замечает, как того начинает всё сильнее и сильнее трясти. «Прорвало», — проскакивает в его мыслях. — Хватит. Не надо приписывать меня ко «всем», — приглушённо произносит Накахара, не зная, стоит ли сейчас подходить к Дазаю хоть на сантиметр. — Я-то уж точно ничем тебе помочь не могу, только… только могу сказать, чтобы ты подобным больше не занимался. — Спасибо. Помогло. Больше не буду, — с иронией произносит Осаму, и в его голосе слышны какие-то истерические нотки. Взгляд Дазая безумно тёмный — будто две чёрные дыры вместо глаз, и они засасывают любого, кто к ним приблизится. К счастью, Осаму смотрит в пол, и Чуе повезло не попасть под этот убийственный взгляд. Он вообще хоть когда-нибудь вот так раскрывался перед другими? Всю ту неделю, что они пробыли вместе, Дазай был таким таинственным и закрытым, а теперь внезапно вываливает всё так на Накахару, потому что… больше не на кого? Нет-нет, они знакомы только неделю, и происходящее будто происходит в каком-то сне. На месте Осаму сидит всё тот же десятилетний ребёнок, и Чуя вправду слишком бессилен, чтобы ему помочь. — Тише… — у Накахары мало опыта в общении с детьми, и слова даются с большим трудом. — Я… я понимаю, жить иногда бывает трудно. — Ты даже представить себе не можешь, как это трудно. Чуя стискивает зубы, чтобы не разораться и сказать, что Осаму не один такой несчастный, что в жизни Накахары тоже бывали чёрные деньки, что, вообще-то, жалеть себя всю жизнь не получится. Но на месте Дазая — маленький мальчик, и Чуе хочется его утешить, пусть он и не знает как. — Да-да… не представляю. Совсем не представляю, — теперь Накахара во всей мере осознаёт, что ложь может быть во благо, и делает шаг к Дазаю. Это словно подходить к жерлу вулкана, зная, что через пару минут произойдёт его извержение. — …но одному проходить через такое тяжело, — он лишь помогает мальчику, никакого Осаму здесь нет. — Может, тебе нужен друг, который бы помог тебе? Хочешь, я буду твоим другом? Чуя прислушивается. В жерле вулкана что-то клокочет и булькает, но лавы не видно. Взгляд Осаму по-прежнему тёмный, он замкнут в себе, но Чую прекрасно слышит и, кажется, всё-таки размышляет, можно ли идти ему навстречу. Накахара подбирается ближе. Садится рядом с Осаму на кушетку и вглядывается в его лицо. Как же с этим Осаму Дазаем сложно. Сначала хочется его ударить, затем — ударить сильнее, потом так вообще избить до полусмерти, а сейчас, например, уже неплохо было бы его обнять. Осаму странный, и отношения с ним тоже выстраиваются странные. Кажется, пора бы дать название этим отношениям, и дружба вполне себе хорошее обозначение. Вот только… — Ладно. Дазай вновь пожимает плечами и сам заключает Накахару в объятия. Кладёт подбородок на его макушку, обхватывает своей длинной здоровой рукой Чую за талию. Пожалуй, рука оказывается слишком низко, но пора бы к таким жестам привыкать. В этом случае Осаму едва ли можно переделать. «Неправильно» — вопит мозг. «Обними в ответ», — требует сердце. Чуя повинуется обоим, обнимая Осаму и осознавая, что делает самую большую ошибку в своей жизни. Впрочем, можно было бы попросить у Дазая больше не ходить на свидания — какой в них смысл? — но при этом заниматься тренировками. Осаму ведь может по-дружески учить его драться? Да-да… корыстно. Но Накахара чувствует, что тоже жертвует многим, пускай ему пока и трудно сказать, что же это за «многое» такое. — Твои волосы приятно пахнут. Чуя вздрагивает. Симпатия, симпатия, симпатия!.. это не более чем подростковая симпатия, и она пройдёт, как только Дазай встретит подходящего омегу. Накахара бормочет что-то нечленораздельное и слегка бьёт того кулаком в живот — так, чисто по-дружески. Осаму издаёт слабый хрип (Чуя умудрился забыть, что каких-то полчаса назад сильно его избил) и похлопывает Накахару по спине. Что ж, они могут попытаться побыть друзьями. Некоторое время назад в дверном проёме оказался Мори. Мафиози, впрочем, оказались так заняты друг другом, что его не заметили, так что боссу мафии пришлось тихо выйти и инсценировать громкий звук шагов, дабы он был услышан. Осаму с Чуей (не без смущения последнего) как по команде отстранились друг от друга и посмотрели на Мори-сана. «Они точно похожи», — укоренилось в сознании последнего.***
— Хук слабый. Теперь удар локтем. Нет, не этим! Да, верно, теперь предплечьем. Скосил. — Может, без тебя разберусь, дубина?! Чуя тяжело дышит, опираясь ладонями о колени. Пот валит с него градом, а голова раскалывается так, словно по ней ударили молотом. Завтра у них должна быть тренировочная миссия, но, если тренировка пройдёт неудачно, парой ушибов не отделаешься. Нагрузки от Осаму стало ещё больше, и Чуя уже и не помнил, когда спал целых восемь часов. Теперь все дни напоминают один непрекращающийся день. — Ты устал. — Да ладно, чёрт возьми? Накахара с грохотом падает на пол, устремляя взгляд в потолок. Тяжело, больно, трудно… совсем скоро блокаторы Мори начнут проявлять побочные действия: течка не за горами, а тренироваться надо. В какой-то момент идея попросить «отсрочку» от основной миссии начинает выглядеть не так уж и нелепо. — На. В лицо тыкают чем-то прохладным, и Чуя берёт в руку бутылку воды. Резко откручивает крышечку и припадает губами к горлышку, словно тысячу лет чувствовал жажду. Из-за его неаккуратности капли скатываются по нижней губе, подбородку, падают на и без того мокрую майку. Становится зябко, Накахара отставляет бутылку и стягивает с себя верхнюю одежду. Теперь посвободнее. — Соблазняешь? — Осаму, — Чуя вновь берёт бутылку и делает более аккуратные глотки, после продолжая: — Последнее, что я хочу сейчас делать, — это спать с тобой. Несмотря на то что они стали вроде как друзьями, Дазай своих попыток флиртовать не оставил. Всё так же подкатывает к Чуе шары, делая вид, что у него и вправду есть успехи в этом деле, и самое страшное, пожалуй, то, что Чуя к такому привык. Привык к «случайным» касаниям, смущающим комплиментам и бескрайнему пожирающему взгляду Осаму. Которым, кстати, тот пользуется и сейчас. — Слюни подбери. Быть омегой, в общем-то, дело достаточно сложное. Его можно поставить наравне с тем, чтобы быть мафиози. А быть омегой-мафиози — это что-то нереальное вообще. Если бы у Чуи была семья, они бы наверняка прекратили любые разговоры о том, чтобы Чуя подался в эту дивную профессию. Если бы она была… Если бы она была, не было бы бедного детства, не было бы жирных засаленных лап престарелых альф, которые норовили дотронуться до молодого тела, не было бы каких-то подпольных организаций и несчастных жертв. Чуе больно думать о той жизни, где у него есть семья. — Чем займёмся на этой неделе? — Дазай устраивается рядом, тоже беря бутылку воды и нарочито медленно притрагиваясь языком к её горлышку. Извращенец. — Ты о чём? Миссия же… — Накахара отодвигается, предчувствуя неладное. Задание было назначено ровно на субботу — тот самый день, когда у них с Осаму нечто вроде свиданий, и это было единственным плюсом в том, что Мори вообще посылал их туда. А теперь, кажется, даже эту крупицу радости Дазай хочет у него отобрать. — Миссия-миссией, а любовь по расписанию, Чуечка. Что насчёт кино? Дазай обхватывает рукой талию Накахары, и последний, ловко увернувшись, в который раз укладывает мафиози на лопатки, нависая сверху. Никакой фантазии, зато Осаму обезоружен и обескуражен. И… нет, ему не нравится дразнить этого бешеного пса — просто блеск в карих глазах особо заманчив в такие моменты. — Никакой любви и никакого кино. Дазай, это моё первое задание, я тебя умоляю. — Будешь умолять на коленях — так и быть, я обдумаю твоё предл… — Осаму не дают договорить, схватив за подбородок и сжав его побольнее. Чуя с каждым днём начинает лучше ощущать свои возможности, и потому сейчас понимает: ещё немного — и раздастся характерный хруст. — За-ва-лись. Я сказал нет — и точка. Дазай вздыхает. До чего же упрямый омега крутится рядом с ним, как кошка, позволяет приблизиться к себе, провести по спине, даже может усесться рядышком, но стоит дотронуться хвоста — и она царапает тебе лицо. А ещё лицо Чуи сейчас в паре сантиметров от его лица. Нет, конечно, раньше он тоже был довольно близко, но сейчас пройдена очередная грань. Голубые глаза светятся во мраке подвала, а лицо поблёскивает от пота. Там, верхняя часть тела, тоже наверняка блестит, отражает тусклый свет лампочек, которые доживают последние годы. До чего же Накахара красив в своей грубости и в своём безграничном нахальстве. Секунда, две. Осаму приподнимает голову, ведь именно так все рисуют идеальный момент для поцелуя, романтичный и очень интимный. Внезапно глаза Чуи становятся круглыми, а брови быстро поднимаются. Несколько мгновений Осаму проводит в замешательстве: Накахара всё же не ждал сейчас слияния душ и губ? А затем приходит осознание. Чуя взвизгивает и вскакивает, будто сидел только что на включенной плите, а Осаму накидывает на пах пиджак. — Ты точно извращенец! Конченый! Как… как земля таких носит?! — Чуя смущён и взбешён одновременно. Мечется по подвалу, как загнанный тигр, и верещит. — Это естественная реакция организма на… — …меня, да?! Дазай! — Да что? Лучше бы он не переспрашивал. В ответ ему летит настолько полный ненависти и гнева взгляд, что почти слышен запах гари: Осаму и вправду вот-вот полыхнёт от этой злобы. — Мне срочно нужно в душ! — Чуя быстрыми широкими (насколько это позволяют его короткие ножки) шагами пересекает помещение, как его окликает Осаму: — Это тебе-то он сейчас нужен? — Ты можешь обойтись и подсобкой. А это уже звучит как вызов. Дазай вскакивает, успешно игнорируя выпуклость в области паха, и бежит за Накахарой, который в это время успевает вырваться в коридор и подняться на первый этаж. Ведь именно сегодня в мафии работает только один душ. Они бегут какое-то время нога в ногу, почти не отставая друг от друга, пихаясь, толкая друг друга руками, бранясь через каждые два метра. Сплетения коридоров заставляют то одного, то другого врезаться в углы, так что по мафии вместе с перебранкой разносятся громкие ругательства. Очередная лестница кажется новым испытанием. Они одновременно взбегают на неё, и Чуя, увернувшись от локтя Осаму и пробежав на пару ступеней вперёд, оборачивается и, выставив перед собой руки, пихает того в грудь. Снова ругань, звуки скатываемого по лестнице тела, грохот, и Накахара, как истинный победитель, добегает до двери. Ванная встречает приятной прохладой и сыростью. Чуя пробирается к раковине, включает воду и, наклонившись, начинает вновь её поглощать. Что-то он не додумался захватить с собой бутылку… а впрочем, времени на это уже не оставалось. Спустя некоторое время мирный водопой нарушает явственный стук в дверь. — Чуя, мы ведь оба понимаем, что сейчас я и только я должен там находиться. — У-у-у, несчастный Осаму. Обделили тебя, да? — Чуя вытирает губы тыльной стороной ладони и подходит к двери. — Всё честно, я победил. — Да-да, я признаю, но… не могу же я шататься по мафии с некоторой проблемой в моих штанах. — Так отрежь. А вообще — на будущее — больше не смей такое вытворять. Ну или учись быстро бегать. — Не сметь возбуждаться, да? Как скажешь, Чуя, нет проблем! — в голосе Осаму слышны рычащие нотки, и это не предвещает ничего хорошего, но пока Чуя за дверью, опасность его минует. — Слушай, я не виноват, что ты такой медленный. Вскочил бы побыстрее — мог бы оказаться тут со мной. Наверное, адреналин с большой силой ударил в голову, ведь Чуя только спустя миг осознаёт, что ляпнул, и прикусывает язык. Тупая омежья бошка. — Ого, Чуечка. Что за предложения? — Никаких предложений, медлительная ты рыбина. Не смог догнать — не смог поймать наживку. — Ой, да ла-а-адно тебе… В постели быстрым быть не стоит. — Тебе-то откуда знать? Вот же… Чуя. Вновь крутит хвостом у носа, дразнится, почти сам вкладывает его в ладонь, но стоит предпринять хоть малейшую попытку обнять эту строптивую кошку — тут же скалит зубы. Это в нём, пожалуй, самое привлекательное. Какое-то время Дазай топчется у двери, после чего садится, опираясь спиной о стену. То, что он жив, — чудо. То, что он сохранил прежний уровень отношений с Чуей, — чудо гораздо большее. В его жизни так много чудес… почему бы не случиться ещё парочке? — Слушай, слизень… — М? — Чуя старается говорить как можно громче, чтобы его голос был слышен сквозь шум воды. — Есть хоть малейший шанс, что я тебе понравлюсь? Ещё неделю назад этот вопрос было смертельно опасно задавать, а вот сейчас… всё так поменялось. Это чувствует Осаму. Это чувствует Чуя. В них живёт нечто на уровне инстинктов, и ответ хочется услышать ровно такой же, инстинктивный. Но Накахара специально тянет, оставляя Дазая лишь с быстрым потоком падающих на кафель капель. — Скажем так… шансы есть в любом деле. Чуя хотел лишь немного приоткрыть завесу. Всколыхнуть шторку, чтобы стала видна лишь тысячная доля того, что по-настоящему кроется в его душе, полной тайн и загадок даже для него самого. А Осаму… что ж, ему показали красную тряпку и крикнули «Фас!», толком не объяснив, за чем гнаться. Дазай мгновенно вскакивает с насиженного места и уносится вдаль по коридору. — Ладно, так уж и быть. Пара секунд — и путь свободен, — Чуя вытирается полотенцем, глядя на себя в зеркало. Мышц стало побольше, и тело теперь выглядит крепче и сильнее, чем раньше. — Ты там оглох? — выглянув в коридор, не находит ровным счётом никого. — Дазай?.. В его духе было бы сейчас выпрыгнуть откуда-то сбоку и повалить Чую на пол, но этого не происходит. Видимо, проблема Осаму была не такой уж и проблемой, раз тот так быстро с ней справился. «Альфам присущ спортивный интерес», — проносятся в голове слова старого знакомого, и Накахара устало вздыхает. В чём-в чём, а в этом его друг был совершенно прав.