***
Пробуждение оказывается ещё хуже, чем предполагал Чуя. Тело ломит в разы сильнее, а голова гудит так, будто по ней всю ночь кто-то настойчиво бил поварёшкой. Со стульев он сваливается, а после понимает, что мятая одежда становится ещё и пыльной. Тупой, тупой Осаму. Вот надо было ему вчера вспылить? Чуя смотрит в погашенный экран телефона, поправляет причёску, как вдруг приятный с недосыпа полумрак архива освещается яркой вспышкой, уведомляющей о сообщении. «Как спалось?» И у него ещё находится смелость подшучивать! У этого идиота, спавшего сегодня на мягкой постели в тёплой квартире с телевизором. А ведь и позавтракать он сможет нормально! Чуя приходит в себя только тогда, когда рука замахивается для того, чтобы швырнуть мобильник в стеллаж. Эта идея моментально сходит на нет: ещё телефоны из-за этого придурошного разбивать, ага. Прибравшись после тяжёлой ночи, Чуя тихонько выползает из архива, делая вид, что просто забрёл туда с утра пораньше. Остальным, в общем-то, побоку, где там их новый сотрудник ночевал, но чувство у Накахары всё равно такое, будто все вокруг прекрасно осведомлены обо всём. В столовую Чуя тоже не может идти спокойно, вечно думая, что его будут осуждать за бездействие прямо в начале рабочего дня: он крадётся, то и дело оглядываясь по сторонам, останавливается у окон, высматривая непонятно что на улице, и только спустя огромное количество времени приходит туда и, взяв кофе с круассаном, усаживается за любимый столик у окна за колонной. Круассан кончается быстрее, чем Чуя успевает наесться, так что остаётся довольствоваться крепким кофе без сахара, потому что его Накахара в спешке забыл захватить. Обнадёживает лишь мысль о том, что, если утро вышло неудачным, день наверняка должен быть получше. — Чуя-сан, доброе утро. Стул напротив отодвигается, и на него садится Рюноске, глядя на Чую своими огромными серыми глазами, кажущимися ещё больше из-за бледности лица. Вот ещё один, спавший этой ночью в мягкой кроватке. Но Чуя его не винит: не ему отвечать за поступки своего сенпая. — Доброе. Взгляд Накахары падает на булочку с корицей, которую Акутагава нервно мнёт в ладони, такую мягкую, ароматную, совсем недавно вытащенную из печи. Пожалуй, ради неё Чуя готов идти на многое. — А когда Вы вернётесь? — От булочки оторвали кусочек, размяли его пальцами, сунули мякиш в рот. Корица, наверное, сейчас тает сладковатой жидкостью. — Вернусь?.. — Чуя заставляет себя проглотить слюну и поднять взгляд выше губ Рюноске. — Не знаю. Не думаю, что вообще вернусь. Попрошу у Мори-сана новое жильё и… — Нельзя не заметить резко переменившийся взгляд Рюноске с нервного на испуганный. Это два его обычных состояния, но сейчас переход был слишком неожиданный. — Не надо! — воспользовавшись замешательством Чуи, выпаливает Рюноске, подавшись немного вперёд. Чёрт, от него исходит слишком ароматный запах корицы. — Дазай-сану очень плохо без Вас. При упоминании этого подонка Чуя лишь скептически фыркает и отводит взгляд. Видимо, Рюноске неуютно находиться рядом с полудепрессивной скумбрией. — Так вот передай ему, что я чувствую себя прекрасно. — Но, Чуя-сан… Пожалуйста. — Я бы и тебе советовал переселяться от этого ненормального. — Это он попросил меня Вас вернуть! — Что? Акутагава отодвигается от стола, привставая, и закрывает ладонью рот. Осаму всё тот же эгоист: портит всё, к чему только прикасается. Поначалу Чуя думал, что цели у Рюноске сугубо личные, но, естественно, тут не обошлось без вмешательства Дазая. А как по-другому. — Повтори, что ты только что сказал. Акутагава быстро мотает головой и полностью встаёт из-за стола. Вид у него такой, будто Чуя его тут бить собрался. Да даже если бы и собрался, то точно не на глазах у половины мафии. Впрочем, Чуе уже плевать, что там сделает Рюноске. Главное он услышал, и теперь остаётся только наказать подлеца. А ведь с утра он даже подумывал о том, что мог бы вернуться к Осаму, простить его, если бы тот и вправду пришёл за прощением. Но в Дазае сыграла трусость. О… до чего же отличное качество у мафиози! Может, удастся избавиться от него с помощью пары точных ударов в челюсть и, так уж и быть, лёгких пинков в живот. Чуя перехватывает Осаму в одном из коридоров. Подлетает резко, без промедлений прижимая его к стене, положив руку на шею. Сжимает пальцы у горла: такие, как он, должны потреблять меньше воздуха. — Ч-чу…чу…я… Лицо Осаму краснеет, губы двигаются, слышатся невнятные звуки, но Чуей сейчас движет сплошная злость, так что вряд ли его тронет то, если, например, Дазай начнёт дёргаться тут в конвульсиях. — Закрой свой поганый рот, — Чуя прикладывает Осаму затылком к стене так, что вибрация от удара чувствуется в ладони. Ещё один удар. Чтоб не расслаблялся. — Какого чёрта ты приплетаешь сюда ещё и Акутагаву, а? Накахара невольно растягивает этот момент, отыгрываясь и за вчерашние наезды, и за сегодняшнее пробуждение и даже за то, что несколько недель назад Дазай лишил его крыши над головой. Это Осаму во всём виноват. Это всё из-за него. Все беды. Все несчастья. — Ты не т-так всё п-пон… — Я правильно всё понял! Правильно! — «Р» у Чуи получается рычащей, будоражащей Дазая до кончиков пальцев, из-за чего он чувствует себя последним извращенцем, но, видит Бог, это не главная проблема сейчас. — Ты жалкий трус, который даже слова «прости» не знает! Который прикрывается за спиной мальчишки, да ты вообще… Договорить Чуе не удаётся. Осаму ловко выскальзывает из его хватки, будто Чуя и не держал его толком (и что мешало Дазаю сделать это раньше?), и, ухватив его за запястье, утаскивает в ближайший пустой кабинет, наглухо закрывая за ними дверь. — Коридор мафии не лучшее место для выяснения отношений, — целомудренно, словно не его только что жали к стенке и отчитывали, произносит Осаму. Чуя же всё ещё отходит от шока после мгновенного самоосвобождения Дазая, так что большую часть слов пропускает мимо ушей. — Так вот. Всё не так, как тебе показалось, Чуя. Накахара вздрагивает. Странно слышать своё имя из его уст, произнесённое вот так. Аккуратно и бережно, как будто Осаму обращается к самой хрупкой вещи на земле. И вновь на душе остаётся вихрь смешанных чувств, выместивших абсолютный гнев. С Осаму вечно так. — Ну и что же на самом деле? Ты у нас благородный хитрый лис, да? Строишь козни, хотя позже оказывается, что это всё на благо? — Чувствуя исходящую от Дазая неясную энергию, Чуя на всякий случай отдаляется, усаживаясь на край стола. Начинает буравить взглядом Осаму. Тот сейчас и вправду как лис: изящно-медленно приближается, несмотря на явное нежелание Чуи быть рядом с ним, приторно полуулыбается и готовится вот-вот окутать Чую своими путами, маня в ловушку. Накахара прекрасно выучил Дазая (ну или же ему просто кажется, что он его выучил), однако вести себя по-другому пока не перестал. — Мальчишка просто хотел извиниться за то, что напортачил с сегодняшним завтраком. Вот я и предложил твою вербовку в качестве извинения. — А сам и пальцем не пошевелил, чтобы меня завербовать, — Чуя успевает семь раз обругать себя, поняв, что сказал лишнего. Осаму прекрасно слышит то, что ему надо, и подходит вплотную, вклиниваясь между ног Накахары. И снова они в этом положении… — Малыш Чу-Чу обиделся? — Как ты меня назвал?! Чуя бьёт кулаком в губы Осаму, чтобы тот и не думал приближаться ими к его лицу хоть на миллиметр, потому что происходящее больно напоминает случай, произошедший однажды. Затем хватает его за воротник сзади, оттягивает, так что слышится звук порвавшейся ткани. На какой помойке Дазай нашёл себе одежду? Осаму в долгу не остаётся: зарывшись пальцами в патлы Чуи, резко тянет их назад, вырывая у рыжеволосого вскрик боли. За это Дазая бьют пяткой по колену, после чего вновь получает Чуя, оказавшись внезапно опрокинутым спиной на стол, сильно ударившись о него лопатками. Мат сопровождается звонкой пощёчиной, за что хватают руку, только что эту пощёчину и оставившую, и прижимают к столу её. Вскрик, глухой удар, ещё один вскрик. Они начинают драться по инерции, хватая друг друга за одежду, ругаясь, чуть ли не кусая. Всё заканчивается в один миг, стоит Дазаю прижаться своими губами к губам Накахары и не без удовлетворения почувствовать, что ему не сопротивляются. Теперь многострадальные огненные прядки поглаживают, извиняясь, ласково перебирают, осторожно накручивая на палец кончики волос. Чуе стыдно от того, что его предаёт собственное тело, но он не может не откликаться на эту простую ласку, в ответ легонько касаясь прохладными кончиками пальцев бока Осаму, на котором сегодня вечером наверняка останется синяк. Во рту чувствуется металлический привкус крови. Знал бы Чуя, что так получится, может, и не бил бы Осаму с такой силой. Без бесконечного бросания в крайности нельзя. Сначала яростно избить, а потом зацеловать до потери сознания. У обоих в голове сейчас прочно засела эта мысль, и оба, осознавая это, чувствуют себя только ближе друг к другу. Внезапно Осаму отрывается, оставляя тонкую нить слюны между их губами, и, жарко вздохнув, взволнованно шепчет: — Я хочу оставить на тебе метку. Чуя подавляет в себе испуг, мгновенно зародившийся после этого заявление, насильно наклоняет Осаму к себе за макушку и утягивает его в очередной поцелуй. Ни да, ни нет — только нейтральное действие, потому что сейчас не лучшее время, чтобы давать чёткие ответы. «Молчи, — думает Накахара, краснея и позволяя Дазаю нахально исследовать его рот, ещё и поддаваясь немного. — Молчи и просто, чёрт подери, целуй меня дальше». Рубашка Чуи оказывается задранной по самое не балуй (ещё удивительно, как это Осаму не захотелось взглянуть на его грудь), и по коже пробегается лёгкий холодок, благо, недоразвитый соображает положить ладонь на его талию. Накахара выгибается в пояснице, требуя большей отдачи от Дазая и меньшей активности от себя, и между их губами слышится тихий стон, как скрип двери всё портит, и они оба, запыхавшиеся, красные, смущённые, отскакивают друг от друга и как по команде обращают внимание на незваного гостя. К счастью, это всего лишь Акутагава. Растерянный и испуганный Акутагава. Чуя одёргивает рубашку, поправляет воротник, слегка приглаживает волосы, чувствуя себя так, словно их застали за чем-то слишком неприличным. Да их, в общем-то, в таком виде и застали. Так просто поддаться на ласки Осаму… Чуя же ломается. И изменения, которые сейчас творятся, ему не очень-то и нравятся. — Простите, я… — Ты прощён, Акутагава. Чуя к нам возвращается, — голосом «всё уже решено» произносит Дазай и собственнически обхватывает Накахару за талию. — Никто пока никуда не возвращается! — возмущённо восклицает Чуя, отскакивая от Осаму и прижимаясь бедром к столу, где только что творился полнейший разврат. — А я думал, мы уже этот вопрос обсудили. Рюноске с интересом переводит взгляд с одного на другого, ощущая какое-то необъяснимое напряжение между этими двумя. Их сложно назвать обычной парой, однако и для напарников они слишком… близки. Тут связь другая. Будто уже и не из этого мира. — Не обсуждали мы ничего! — Ну пожалуйста. — Я говорил, что мне не нравится, — Чуя складывает руки на груди и театрально поворачивает лицо к стене. Им обоим ясно, что он хочет вернуться, но разыграть этот спектакль оказывается жизненно необходимым. — М… прости? — слегка наклонив голову, Осаму подступает к Чуе ближе, вновь норовя обхватить его за талию. — Я плохо слышу, что ты там бубнишь, — ловко увёртывается от руки, становясь перед Дазаем и начиная глядеть на него свысока. — Прости меня, пожалуйста, Чуя. Акутагаве сложно совместить Осаму из настоящего, который извиняется перед Чуей совершенно беззлобно и искренне, смотрит на него с нежностью и любовью, хочет коснуться его хотя бы на мгновение, и Осаму из недавнего прошлого, который избивает его почти до потери сознания, одними словами заставляет Рюноске чувствовать себя самым жалким и ничтожным в этом мире, вечно требует-требует-требует. «Но так оно надо, — пояснил Мори ещё тогда, до этих самых тренировок, жестокость которых Акутагава едва мог себе представить. — Мафии нужны сильные. Дазай знает, что делает». Он знает, что делает, когда невесомо касается ладони Чуи, берёт её в свою, начинает подносить к губам, чтобы запечатлеть невинный поцелуй. Рюноске ловит себя на мысли, что безумно хотел бы сейчас оказаться на месте Чуи-сана, краснеет, но мысль уже не прерывает, завороженно наблюдая дальше. Накахара вырывает руку и покрывает красный след на щеке Дазая пощёчиной. У Акутагавы внутри всё сжимается. Если бы он такое сделал, Осаму бы превратил его в кучку пепла на месте, но… Дазай лишь потирает ушибленное место и тяжело вздыхает. В какой-то момент начинает казаться, что эту личность, всё претерпевающего и понимающего человека, Осаму создал специально для Чуи. — Ну всё-всё, — поочерёдно бледнея и краснея от нежности, которая так и прёт сейчас от Дазая, бормочет Накахара и отшатывается, вжимаясь в стену. Переводит взгляд на Рюноске, всё ещё стоящего у двери. — Да приду я обратно, приду! Дазай, скажи ему, что можно идти. — Можешь идти. Тон «тебе бы тоже не помешало» совершенно Осаму не смущает, и, когда за Акутагавой захлопывается дверь, он несильно за ним спешит. — К тебе это тоже относится, — Чуя нервно выдыхает, глядя на Осаму. — А я думал, мы не закончили. — Мы давно всё закончили. Иди. — Но тебе же нравится быть со мной. Дазай снова липнет, укладывая свою лапу на плечо Накахары, бережно его поглаживая, поднимая его лицо за подбородок. — Не нравится. Чуе кажется, что ещё секунда — и он захлебнётся в коньяке глаз Осаму, поэтому тут же переводит взгляд на книжный шкаф, начиная изучать корешки книг. — Давай просто попробуем. — «Просто попробуем»? — Да какого чёрта этот придурошный думает, что всё так легко? — Просто попробуем, да? Два мафиози, один из которых — правая рука босса. А ещё эгоист и жуткий собственник. И я ещё молчу про отсутствие мозгов. — Приходится посмотреть на Дазая, чтобы пару раз слабо стукнуть его костяшками пальцев по макушке. Густые каштановые волосы оказываются достаточно мягкими. — Ты сам себе перечишь. Как человек без мозгов мог стать правой рукой босса? — А кто говорит, что ты человек? Ты рыба. Склизкая такая скумбрия, тупая и вёрткая. И вообще, может, пойдёшь уже? Рабочий день давно начался, а ты непонятно где. — То же самое и к тебе относится. — А у меня испытательный срок.***
Чтобы закрепить свои извинения, вечером Дазай готовит ужин, причём на двоих, то ли специально, то ли нарочно не учтя Рюноске. Чуя узнаёт об этом сразу же, просто взглянув на количество еды на столе, и угрозами заставляет Осаму отдать его порцию мальчишке, а затем, сжалившись, делится с ним своей. Пасты (а сегодня, как оказалось, вечер итальянской кухни) должно хватить на пару минут, так что приходится растягивать, съедая по одной макаронине за минуту. У обоих урчат желудки (с беготнёй в мафии особо не пообедаешь), но обоим так весело от этой ситуации, что голод как-то забывается. Позже Дазай даже притаскивает бутылку вина («И где ты раньше был?!»), и вот её они кончают в разы быстрее, стараясь хоть так наесться. Немного вина перепадает даже Рюноске, который, пока Чуя с Осаму ужинают на кухне, ютится в спальне. Этот вечер определённо хороший, тихий и спокойный. Чуе хочется, чтобы подобных вечеров было побольше, и почему-то ему кажется, что, попроси он такое у Осаму, тот постарается сделать всё возможное, чтобы это устроить. — Дазай? — М? Под конец они валяются на диване, полусонные и полупьяные: пить не умеют оба. Чуя вытянулся во весь рост, уложив голову на кучу подушек. Должен же он наконец побыть в комфорте! А Осаму устроился на нём, чуть ниже, согнувшись в три погибели и разместив свою голову с растрёпанными волосами на его груди. От стука сердца рыжей бестии все остальные звуки будто приглушаются, и Дазай послушно внимает только его, удивляясь, какое же оно у Накахары быстрое. — А что ты почувствовал, когда меня впервые увидел? Этот вопрос Чуя хотел задать ещё давно. Ему казалось, что ответ на него расставит все точки над «і», объяснит поведение Осаму, поведает, наконец, что творится в этой пушистой голове. Накахара зарывается пальцами в его пряди, словно так ему станет ещё понятнее, какие мыслительные процессы под ними происходят. Дазай задумчиво мычит то ли от настоящих раздумий, то ли от удовольствия, как кот, а затем медленно, растягивая чуть ли не каждый второй слог, произносит: — Радость. Будто всё-ё-ё подряд… ну, знаешь, будто всё, что было до этого, шло и-именно к этому моменту… и всё резко стало хорошо. О-очень хорошо. — И вновь непонятно, говорит он это как часть своего рассказа или же делится эмоциями от поглаживаний. — Как будто… не, вот ты представь.! — Угу. — …будто ты всю свою жизнь к чему-то шёл, — для большей восприимчивости он «идёт» указательным и средним пальцем по предплечью Чуи, — а сейчас дошёл до этого, до са-амого-самого ценного. — А потом разве не становится скучно? Ну, идти-то больше не к чему. — Не-не, погоди. А сейчас я что делаю? Я всё так же иду. — Дазай «доходит» пальцами до шеи Чуи и аккуратно оглаживает её большим пальцем. Кожа нежная, мягкая. Хочется прикоснуться к ней губами. Осаму начинает к ней тянуться, но его прерывает полурассеянный голос Чуи: — А я, кажется, то же самое почувствовал. «Что, прямо сейчас? — Дазай удивлённо поднимает взгляд на лицо Накахары, но его взгляд далеко-далеко отсюда. — Так посмотри же на меня». Сомнений нет: Чуя точно говорит о нём, но почему же… на душе так неспокойно? Его глаза будто стекленеют, а губы поджимаются в тонкую полоску. Он этого не хочет? Ему противно? — И… когда? — Ну, — даже голос не такой — потусторонний, — когда гулял с Фёдором. И снова внутри что-то разбивается. Дазай думал, что слова «Я ничего не почувствовал» были болезненными, а теперь он понял: вот что ещё больнее. Плевать, что Чуя ничего не ощутил к нему. Значит, бред это всё, про истинных, и Осаму просто себя обманул, представив, что ощутил к Чуе многое. И такое объяснение вполне подходило, успокаивало, давало силы на то, чтобы продолжать пробиваться сквозь толстую стенку к Чуе, но теперь… теперь это совсем невесело, и мозг как-то слишком настойчиво начинает подкидывать воспоминания, где Дазай в последний раз клал лезвия на полку в ванной. — А. Ясно. Ощущение странности происходящего не покидает Осаму. Возможно, это просто бредни его воспалённого сознания, которое пытается унять боль и обиду. Но ведь Чуя знает о его чувствах. Чуя бы так просто о подобном не рассказал. — Пойдём спать уже. — Ага. На диване снова двоим слишком тесно. Они меняются местами, и Осаму осторожно укладывает Чую на себя, укрывая его одеялом. Он смотрит на его огненную макушку, слушает размеренное дыхание и никак не может смириться, что всё закончится так быстро и просто. У них же ещё два свидания. У них же ещё тренировки. У них же впереди ещё столько всего! Миссии, посиделки после работы… они вместе живут! А если Чуя провалит задание? Да нет, не может провалить. Но всё же? Хочется глотнуть ещё вина, но та бутылка пуста, и, хотя другие всё ещё стоят на полках, будить Чую кажется грехом. Воздуха совсем нет, а всё, что осталось — это запах Чуи, ваниль, нежная и чувственная, которой, кажется, Осаму не надышится никогда.