***
Медленно накатывает утро очередной субботы. Дазай до последнего молчит, какое свидание запланировал на этот раз, и Чуя просто разрывается между «это выматывает» и «как же хочется узнать, что будет сегодня». — Дазай? — Странно, что сегодня Осаму поднялся раньше Чуи. Внезапное задание? Чуя сползает с дивана, потягиваясь и разминая затёкшие конечности. Возможно, скоро наступит тот знаменательный день, когда Рюноске можно будет отправить спать в гостиную, хотя от этого и появятся некоторые минусы вроде того, что прекратится ночной просмотр фильмов девяностых с Осаму. Впрочем, всегда есть возможность посмотреть их с телефона, пусть и ощущения будут уже не те. Мысль о том, что Акутагаву нужно отправлять в его собственную квартиру, вообще не хочет приживаться у Чуи. Он так привык к этой бледной тени, неслышно ползающей по коридору или кухне, порой заползающей в ванную. Да это сожительство в целом походит на какую-то странную семью. Никаких кровных родственников, но привыкли они друг к другу так, что, пожалуй, без одного её члена здесь будет безумно пусто. На кухне никого не оказывается. Дверь в спальню слегка приоткрыта, и Чуя видит там мирно спящего Рюноске, после чего тут же понимает, что тот постоянно держит дверь наглухо закрытой. Значит, Осаму здесь точно был. Накахара обходит всю квартиру и только в последнюю очередь заходит в ванную. И что-то в груди неприятно сжимается. В раковине валяется куча лезвий, повсюду разбросаны бинты, разлита какая-то жидкость на полу мутновато-зелёного цвета. На краю ванны сидит Дазай. В самой ванне капли крови, упавшие с его запястий — разодранных, испещрённых кучей шрамов, новых, очень старых и… недавних. Чуя думал, что Осаму уже покончил с этим. Тут же волной накатывают старые воспоминания. Только всё происходило в мафии и Чуя чувствовал одну лишь жалость, а теперь… теперь всё будто немного по-другому. Отогнав страх и взяв себя в руки, Накахара в пару шагов пересекает ванную и молча выбивает у Дазая из правой руки лезвие. То, звякнув, падает на пол, оставляя на кафеле кровавые подтёки. Сколько же тут крови. Осаму всё это время, словно подравшийся школьник, виновато смотрит в пол и никак Чуе не препятствует — уже хоть что-то. Чуя же находит чудом оказавшийся здесь спирт и быстро обрабатывает новые раны, прикусив губу. Смотрит на порезы. Шрам на шраме. Белые, совсем старые, никак не хотят заживать. Поверх них идут бледно-розовые — это тоже достаточно старые. А потом резко пухлые, ярко-розовые раны, оставленные пару дней назад, и совсем уже новые, из которых так и сочится кровь, скатываясь по руке Дазая. — Ты идиот, — констатирует Чуя, слыша тихое шипение. Если бы он мог, он бы засунул это шипение поглубже в Осаму, потому что нечего тут такой хернёй страдать! — Ты просто идиот, Осаму. Ты самый тупоголовый идиот из всех тупоголовых идиотов, что я только видел, а видел я немало. Дазай продолжает молчать. Пусть молчит себе, сколько влезет. Пусть хоть всю оставшуюся жизнь молчит. Рука Чуи никак не прекращает трястись, и он не без беспокойства думает, как будет забинтовывать это безобразие. Или лучше пока не надо? Или стоило забинтовать раньше? Пока он судорожно соображает, Осаму дотягивается до новенькой пачки бинтов и протягивает её Чуе. Услужливый какой. — Придурок. Кретин. Недоразвитый. Больной на голову. — После каждого оскорбления следует очередной виток, и шрамы скрываются за белизной ткани. Чуе не противно — Чуе просто-напросто страшно. В голове так и крутятся навязчивые, будоражащие мысли. А если бы резанул неудачно? А если бы занёс себе инфекцию какую? Или вдруг уже занёс? Нервно выдыхает, отрывает взгляд от бинтованной руки и поднимает его на бледное лицо Осаму. — Сегодня идём сдавать анализ на кровь. — Чуя видит, как Осаму открыл рот, чтобы в кои-то веки что-то сказать, но тут же прерывает его попытки: — И мне плевать, что ты там приготовил. Мы идём сдавать анализ — и точка. — Затем, вновь немного подуспокоившись, добавляет: — Потому что ты индюк пришибленный. Несколько секунд тишины, после — робкая улыбка на губах Дазая и тихий-тихий смех. Накахара хмурится, шлёпает его по колену, чтобы перестал, но озорной блеск в карих глазах никак не хочет проходить, так что остаётся лишь вздохнуть с отчаянием. — Не ржи как лошадь. Не ржи, ясно тебе? Я… — Чуя прикусывает нижнюю губу, давит на неё чуть сильнее, чтобы лучше думалось, хотя думается как-то с натяжкой. — Я же волнуюсь. За тебя. За барана тупого. — Так я индюк или баран? — Т-ты… Ты Дазай Осаму — худший из худших! Внезапно Чую хватают за талию, Осаму тянет его к себе, и они оба сваливаются в ванну. Накахара всё ещё чувствует, с каким бешеным ритмом стучит его сердце, и, положив руку на грудь, пытается успокоить его хотя бы так. Невольно он прислушивается и к сердцу Осаму: ровный, безмятежный стук. Ему не было страшно за свою жизнь? Даже Чуе было страшно. — Ну что, есть там что-то? — с улыбкой спрашивает Дазай, заметив, что Чуя приник ухом к его грудной клетке и начал немного щуриться, пытаясь уловить звук. — Не-а. Бездна. Полная пустота. — В мафии учат держать себя в руках. Ну, знаешь, если случится что-то… «внеплановое». Чуя сразу же понимает, о чём он. «Внеплановое» — это «крыса» в организации, которая сначала всё узнаёт, а затем сдаёт данные своим источникам. «Внеплановое» — это арест, где копы вышибают из тебя всё, что могут, всеми средствами, до которых только могут дотянуться. Интересно, есть ли под этим словом значение «влюблённость в коллегу»? — А тебя не учат, потому что ты просто чокнутый, да? Таких, как ты, даже допрашивать бесполезно. — Тш-ш-ш. — Губы Чуи накрывают пальцем, и это тот раз, когда он понимает: кусать не стоит. — Ты жутко нервничаешь сейчас. Волнуешься. Напряжённый как струна. Ну-ка попробуй расслабиться. Сделай вдох и выдох. Долгий-долгий вдох и долгий-долгий выдох. Чуя делает так, как ему сказали, и палец Осаму обдаёт горячим дыханием. Всё ещё жутко боится чего-то. — Так, хорошо. Теперь закрой глаза и попробуй сосредоточиться на чём-нибудь незначительном, таком, что не вызывает у тебя никаких эмоций. Факт из момента. Чуя вновь следует инструкции. Хотя это, честно признаться, самое трудное, что он только пытался делать в этой жизни. Нелегко, знаете ли, сосредоточиться на какой-то мелочи, когда к его губам прижат чужой палец, а к его телу жмётся чужое тело, и в пах впивается колено. Неудобно. Очень. Накахара вечно сбивается, хватается за всё подряд, раз за разом возвращается к ощущению их с Дазаем соприкасающихся ног, к теплу кожи его ладони, к чувству того, что эти карие глаза смотрят прямо на него. И вновь мысли мечутся одна к одной, а тело сковывает. — Не получается, — хмурясь, жалуется Чуя, всё ещё не разлепляя глаз. — Пробуй снова. Чуя пробует. Мысленно нащупывает какие-то предметы, которые он видел до того, как закрыл глаза, холод ванны под собой, шум машин за приоткрытой форточкой и ветер, который свободно гуляет туда и обратно, принося в ванную запахи улицы. Наконец он останавливается на дыхании Осаму. Оно такое тихое, что, не прислушиваясь, Чуя бы и не услышал его даже. Это дыхание странным образом успокаивает. Дышит. Он дышит. Живой, значит. — Молодец. Попробуй ответить на мой вопрос. — Дазай кладёт ладонь на ладонь Чуи, лежащую на его груди. — Как тебя зовут? — Что? — Не «чтокай», а отвечай. Твоё имя. — Чуя. Чуя Накахара, — Чуя приоткрывает глаз, чтобы посмотреть, что за чертовщина вообще творится, но лицо Осаму остаётся безмятежным. — Что ты ел сегодня на завтрак? — Я не завтракал. «Из-за тебя, кстати, тупоголовый ты кретин». — Я тебе нравлюсь? — Нет. — Ты солгал. — Не солгал. — Солгал. — Хватит! Чуя выбирается из ванны, случайно задев коленом живот Осаму. Спрыгивает на пол, отряхивается. Ему не надо знать каких-то особых признаков лжеца, ведь он и так чувствует горящие щёки, трясущиеся руки и беспокойно бьющееся сердце. Он почти что признался Дазаю, что… что? Они оба не так давно выяснили, что Чуя полюбил другого альфу, так что же теперь? Накахара чуть ли не выпрыгивает из ванной, резко хлопая за собой дверью и затем тут же подпирая её собой. — Не выпущу тебя, пока не приберёшься там. — Это ущемление моих прав! — У таких скумбрий, как ты, прав нет. Смирись. И… будешь резаться — запру тебя там на веки вечные! Чуя подцепляет носком ноги стоящий неподалёку стул, подтаскивает его к себе и надёжно подпирает дверь ванной, чтобы Осаму точно не выбежал оттуда. Какие-то тряпки там валяются, так что пол вытереть сможет. Пробудет так до тех пор, пока Накахара не приготовит завтрак, заодно не будет лезть под руку. Двух зайцев одним махом. Суматоха разбудила Рюноске. Он выползает из своей норы, стоя в растянутой майке Осаму, которая висит на нём, как балахон, и сонно трёт один глаз, прижимая к себе подушку. В этот момент он до жути напоминает Чуе проснувшегося посреди ночи малыша, которого теперь надо укладывать обратно. Да что же за бесконечные ассоциации с детьми? — Утра, Акутагава. — Чуя приветливо машет рукой и кивает на дверь. — Сюда не заходи, это камера заключения для Осаму. — Я бы попросил не рассказывать обо всём в таких деталях Акутагаве! — А я бы попросил не выделываться! — Для пущей убедительности Чуя хлопнул ладонью по двери. — Ты там начал уборку? — Чуя! Возмущённый возглас Осаму остаётся проигнорированным, и Чуя, приобняв Рюноске за плечи одной рукой, ведёт его на кухню. — Идём. Поможешь готовить мне завтрак. Жизнь вместе с Рюноске хороша ещё и по той причине, что он, ввиду своего положения, безотказен: сходит за продуктами, помоет посуду, приберётся в доме. И именно поэтому после его появления в квартире Дазая стало чище, в холодильнике всегда лежат продукты, а посуда в большинстве случаев помыта и аккуратно поставлена на полки. Когда Чуя наконец найдёт в себе силы, чтобы съехать от Осаму, он точно прихватит этого омегу с собой. Чуя достаёт ингредиенты, посуду, моет овощи в раковине, пока Рюноске опирается бедром о стол и молча наблюдает за мельтешением Накахары. Пожалуй, то немногое, что разочаровывает в этом парне, — факт, что он не умеет готовить и этот навык осваивает с большим трудом. — Чуя-сан? — тихий, робкий тон. Акутагава хочет вести беседу, но, кажется, поднимает слишком уж шаткую тему. — Да? — спокойно отвечает Чуя, замешивая соус. Слышать своё имя с приставкой «-сан» всё ещё жутко непривычно. — А Вы с Дазай-саном уже давно вместе? Венчик выпадает из руки, сначала расплёскивая весь соус на столе, а затем оставляя брызги на полу. Чуя всё никак не может понять: какого чёрта он принял их с Дазаем за пару? Да, живут они вместе, но ведь Рюноске живёт с ними — и ничего. Никаких триад. Чуя пользуется моментом, чтобы поднять венчик и собраться с мыслями. Этот вопрос будто вышиб землю у него из-под ног — землю и без того очень хрупкую, потому что мысли о том, что его с Осаму отношения из себя представляют, часто заводят его в дебри. — Простите, — краснея, выпаливает Рюноске. Даже до него дошло, что вопрос оказался слишком личным. — Н-нет, мы… мы не вместе. С чего ты это взял вообще? Акутагава пожимает плечами и выжидающе смотрит на Накахару, будто тот сам перечислит причины, по которым они с Дазаем могут быть парой. Затем, проведя какое-то время в молчании, Рюноске неуверенно отвечает: — Вы… постоянно ходите рядом друг с другом. И, — он опускает взгляд, поджимая губы: разговор даётся ему с трудом, — он очень часто Вас касается. И вы… вы ещё… ц-целуетесь, — последнее слово Акутагава произносит так, будто у него проблемы с речью, и Чуя едва распознаёт, что он там пролепетал. А распознав, краснеет до кончиков ушей. Почему-то ему казалось, что эти мелочи видели только они с Дазаем. А если что-то из подобного попадалась на глаза другим людям, то те расценивали это как дружеские жесты. Что-то вроде «дай пять», только в их случае Осаму то хватал его за талию, то нарочито медленно оглаживал ладонью спину. Но если это заметил Рюноске (который, хоть и жил с ними, из своей комнаты высовывался редко, поэтому на его глаза наверняка попадалось ещё не самое худшее), то и другие в мафии определённо начинали думать в подобном ключе. Но ведь всё пошло наперекосяк с самого начала, когда Чуя согласился ходить с Дазаем на свидания. Вот что ненормально. Вот что должно было стать красным флагом для Накахары, чтобы он вернул дистанцию, продолжил держаться особняком и никогда, чёрт возьми, никогда-никогда не подпускать к себе Дазая-мать-его-Осаму. — Мы не встречаемся, — чётко проговаривает Чуя, смывая с венчика соус вперемешку с грязью. — А то, что ты видел, — прихоть Дазая. Он альфа, а все альфы — кобели. Просто запомни это. — Я понял, Чуя-сан. Значит, Дазай-сан свободен? «Ни черта ты не понял», — решает Накахара, хмурясь. Он не мог не заметить, какими глазами смотрит Рюноске на Осаму, как раболепствует перед ним, как сносит все его унижения и оскорбления, только бы стать лучше в глазах Дазая. Чуя в их отношения не лезет: не его это дело, хотя мальчишку ему искренне жаль. Но удивительно то, как он дожил до этого возраста и не стал ненавидеть всех альф в округе, как Чуя когда-то. Молодое тело, большие наивные глаза и детское личико. И ни разу не предложили «лёгкую подработку»? Либо он из богатой семьи, либо ему крупно везло, потому что Накахаре такие предложения поступали слишком уж часто. — Свободен, — бросает Чуя, не замечая, как нож в его руке начал слишком быстро резать морковку, из-за чего кухню на какое-то время заполняют резкие громкие удары ножа по деревянной доске. Сейчас сохранять нейтралитет достаточно трудно. Накахара пытается убедить себя, что дело в жалости к мальчишке, такому юному и глупому, влюбившемуся в «плохого парня». Их наверняка ждёт жёсткий абьюз со стороны Осаму, для которого эти отношения будут не более чем шуткой. Размышления эти, конечно, безумно грустные, но глубоко в душе Чуя понимает, что его на самом деле коробит факт, что у Дазая появился обожатель. Обожатель, у которого нет шансов, нет достоинства, нет никакого уважения к себе и уж точно нет понимания того, как должны выглядеть здоровые отношения. Вдруг со стороны коридора доносятся глухие удары по двери и жалобный крик Осаму: — Я не наседаю, но, по моим подсчётам, завтрак уже должен быть готов! — Выпусти его, — вздохнув, просит Рюноске Чуя, после чего продолжает колдовать над завтраком. Этот безумный разговор совершенно выбил его из колеи. — Как скажете. Даже сейчас в простом «как скажете» слышно столько радости, сколько может уместиться в этом худом тельце. Рюноске наверняка думает о том, что ему удастся пару секунд побыть вблизи своего объекта обожания и покупаться в лучах его внимания, и — если повезёт — ещё и благодарность принять за спасение. Но Чуя слышит лишь скрип двери, тяжёлые шаги и нервное «отойди» Дазая. И всё равно Акутагава найдёт даже в этом что-то, что заставит его и этой ночью думать об Осаму, вдыхать подушки, на которых, сколько бы Чуя их ни стирал, остался его запах, и, может даже, заниматься тем, что делал Чуя тогда в ванной. — Ого, Чу-Чу нарушил своё обещание. — Снова это дурацкое «Чу-Чу». — Завтрак даже не готов. Талию Чуи начинают обвивать две длинные бинтованные руки, однако Чуя быстро уворачивается и бьёт Осаму локтем под рёбра. — Нет. Стыдно признаться даже самому себе, как сильно Чуя хотел, чтобы Осаму не отставал от него, чтобы прижался посильнее и, может, легонько куснул его за ухом. Но думая об этом, Чуя понимает: всё зашло слишком далеко. Если он хочет вести нормальную жизнь, следует держаться от Осаму подальше и держать подальше его самого. — У Чу-Чу плохое настроение? Встал не с той ноги, м? Краем глаза Чуя замечает, как на кухню тихо проскальзывает Рюноске. Становится в углу тенью и начинает наблюдать за своим кумиром. До этого Чуя хотел высказать, что его потревожило этим чёртовым утром, однако при Рюноске говорить о подобных вещах кажется ему неправильным, так что он лишь поджимает губы и помешивает почти готовое карри. — Даже разговаривать со мной не будешь? Осаму недоумевает, что могло так резко изменить настроение Чуи. После утреннего инцидента удалось достаточно быстро привести его в себя, но стоило им разлучиться — и вот, пожалуйста, всё тот же угрюмый мрачный Накахара. Видимо, успел надумать себе кучу всего и теперь пытается с этим справиться. Бедняжка. Привстав на цыпочки, Чуя изо всех сил тянется к верхней полке, чтобы достать тарелки. Шкафчик удаётся открыть легко, однако дурацкая высота всё портит, так что Накахара ставит одно колено на столик и подтягивается так, как вдруг его руку опережает другая, бинтованная, рука, которая хватает три тарелки и подаёт их Чуе. — Всегда к Вашим услугам. — Дазай не может обойтись без своей фирменной улыбки «я такой крутой». — Так что случилось-то? — Ничего. Ровным счётом ничего не случилось. Отойди. Осаму всё же успевает прижаться грудью к спине Чуи и немного наклониться за тем, чтобы коснуться кончиком носа его волос. Он привык потакать своим фетишам: на запах Чуи, на голос Чуи, на внешность Чуи, и самому Чуе от этого не по себе. К счастью, просьбу Дазай слышит и послушно отшатывается, вскоре усаживаясь за стол. Чуя раскладывает карри и ставит тарелки с блюдом на стол, получая благодарное «спасибо» от Осаму. Затем садится сам и подзывает ко столу Рюноске: он хоть и живёт с ними какое-то время, но всё так же шугается и ведёт себя отчуждённо, но что-то Чуе подсказывает, что рано или поздно мальчишка сможет освоиться. Ну или смог бы. Кто знает, как всё обернётся, когда Чую примут в мафию как полноценного мафиози. Напряжение в воздухе, кажется, только усиливается, подбадриваемое размеренным постукиванием столовых приборов о тарелки. — Я буду ночевать сегодня у Рюноске, — тихо произносит Чуя. — Нет, я всё же тебя чем-то обидел, — делает свои выводы Осаму, откладывая тарелку с вилкой. — Вовсе нет, просто… — Чуя смотрит на Рюноске, думая, стоит ли говорить подобное при нём. Сейчас он точно догадается, из-за чего Чуя на самом деле так решил. — Ты альфа, я омега. Странно, что мы спим вместе. — Раньше тебя это не волновало. «Раньше ты меня не волновал». — Акутагава, ты же не против? По лицу Акутагавы видно, что он предпочёл бы ночёвку с Дазаем, однако старшие решили по-другому, а сам до подобных просьб он ещё не дорос, так что остаётся лишь удручённо кивнуть и вернуться к завтраку. — Не вижу, чтобы он этого хотел, — тут же подмечает Осаму и получает слабый подзатыльник. — Привыкнет. Я этого хочу. И, Дазай, это всё-таки очень странно. Осаму начинает очень сильно скрипеть вилкой по тарелке: злится. В его глазах на миг мелькает какое-то осознание, и Чую прошибает мелкий пот. Вдруг догадался? Теперь-то он точно не отстанет и начнёт донимать Чую сильнее, и Накахара… едва ли он справится под напором альфы, к которому, кажется, неровно дышит. А всего пару недель назад он хотел размазать его по стенке в какой-нибудь подворотне, а потом сказать, что так и было. До чего же в странном мире они живут. Но всё оставшееся время Дазай молчит. Всё так же скрипит вилкой, затем, моя посуду, гремит ею, так что на кухне находиться просто невозможно. Когда же дверцы шкафчиков начинают хлопать так, что из них вот-вот посыплется стекло, Накахара и вовсе задумывается о том, чтобы прикинуться больным и не пойти на сегодняшнее свидание, которое Осаму при всей своей раздражительности не отменит. К середине дня Чуе удаётся вытащить его на обследование. Поначалу это похоже на уговаривание пятилетки пойти к стоматологу. — Они просто проверят, всё ли у тебя хорошо. — Они будут тыкать в меня своими иглами! — Это совсем не больно. — Нет, это будет больно! — Осаму, успокойся. Чуя приходится буквально вцепиться в его предплечье и силой тянуть к выходу, и уже как-то плевать на то, что Дазай в домашней одежде. Рюноске, вышедший за чаем, прислоняется к стене и молча наблюдает за происходящим, словно он в кинотеатре. — Давай завтра сходим! Теперь он тянет время. Ну точно ребёнок. — Завтра они не работают. — Мори сделает так, чтобы работали! — Прекрати! Пощёчина немного отрезвляет Осаму и заставляет его внимательнее посмотреть на Чую, чтобы тот мог уловить его взгляд. — И если ты сейчас не сходишь со мной в больницу, я не пойду с тобой на свидание, понял? — Стыдно говорить такое перед Рюноске, учитывая всё то, что они недавно обсуждали, однако это самый надёжный аргумент, который между тем заставляет Дазая смириться со своей участью и покорно подойти к двери. — Ну вот и хорошо. Чуя бросает последний взгляд на Рюноске и выходит с Осаму в коридор.***
От стерильных белых стен Чуе жутковато. Мимо них с Осаму туда-сюда снуют люди в одинаковых белых халатах с беспристрастными лицами. В нос бьёт запах лекарств, чистого белья и хлорки. Он был тут от силы два раза, и оба эти раза были самыми неприятными моментами в его жизни. Но что-то (вернее, кто-то) заставляет его ступать дальше по идеально вычищенному полу к кабинету забора крови. Чтобы отвлечься, Чуя поднимает взгляд на Осаму. Его лицо серьёзное, он смотрит прямо перед собой и, кажется, уже совершенно не боится уколов. Но стоит Чуе прикоснуться к его ледяной руке, как он понимает: всё-таки Дазай очень хорошо умеет держать лицо. — Иди, — с этими словами Накахара подпихивает Дазая в кабинет, но, заметив его мимолётный щенячий взгляд, закатывает глаза и проходит первым. Милый медбрат омежка встречает их доброй улыбкой и предлагает Осаму сесть на стул перед столом с кучей всяких инструментов. Чуя невольно засматривается на тонкие белые ладони омеги с аккуратным маникюром, который, к несчастью, на время исчезает за медицинскими перчатками. Увидев порезы, медбрат не издаёт не звука — и на том ему спасибо. Дальше всё превращается в какой-то ритуал жертвоприношения пробирке, когда жертвой становится Дазай. Омежка без промедлений прокалывает нужный участок кожи и начинает забирать оттуда кровь. Багровые капли ползут по стеклу, скапливаясь внизу в тёмно-бурую лужицу. Внезапно Чуя вспоминает, что Осаму и так потерял сегодня какое-то количество крови. Ему не станет от этого плохо? Он пытается внимательнее рассмотреть лицо Дазая, но оно остаётся непроницаемым. Серьёзные холодные глаза, поджатые губы. Может, стоило подержать его за руку? Эти мысли приходится отогнать. Чуя и так неплохо позаботился об этой скумбрии, приведя её в больницу и заведя прямо в самый кабинет, к нужному столу. Хоть задача и почти выполнена, Чую всё равно тревожит что-то неясное. Пока они шли сюда, Осаму не сказал ни одной шутки, что для него является абсолютным рекордом. Когда в пробирке остаётся достаточное количество крови, омежка прикладывает к порезу Осаму проспиртованную ватку и отпускает его, пожелав всего хорошего. А затем предлагает сдать кровь на анализ и Чуе. — Нет, только ему нужно было, — Накахара неуверенно мнётся у стены, не зная, куда ему деться. Осаму ситуации не помогает. Стоит и дальше с мрачным лицом и смотрит куда-то внутрь себя. — Никогда не помешает быть уверенным в том, что ты здоров, — с приятной улыбкой сообщает омега, словно не замечая отсутствующего разумом здесь Осаму и протягивает руку к Чуе. — Подойдите сюда. Когда процедура заканчивается, Чуя едва успевает выбежать за Дазаем в коридор, а после молча следует рядом до самого выхода. — Что-то всё же случилось, да? Проницательный Осаму. Как всегда. Чуя хмыкает и неуверенно пожимает плечами. — Рюноске думал, что мы встречаемся. Сейчас этот аргумент звучит не так убедительно, как звучал в голове Чуи. И Дазай мгновенно это понимает. — Ага, значит, теперь ты боишься Акутагавы? — Думаешь, один Акутагава это заметил? — Чуя раздражённо фыркнул и пошёл быстрее. — Вся мафия наверняка строит догадки, как давно мы с тобой вместе. — Ну и пусть строит. Нам-то какое дело? — Не нам. Тебе и мне. Тебе. И. Мне. — Накахара останавливается так резко, что Дазай сталкивается с ним. — Не делай вид, что у тебя хорошо получается ладить со мной. Потому что это не так. Потому что… чёрт, да ничего просто не выйдет, вот и всё. Осаму открывает рот, чтобы что-то сказать, однако его прерывает зазвонивший телефон Чуи. — Да? Он прикладывает мобильник к своему уху, и складки на лбу мгновенно разглаживаются. Голос Чуи становится чуть тоньше и будто бы мелодичнее. Ещё немного — и заворкует. — Да, конечно. Хорошо. В груди Осаму поселяется тревога. Он уже чувствует, что Чуя вот-вот скажет что-то, что ему не понравится, и обыграть всё шуткой не получится. Всё, конечно же, происходит так, как и чувствовал Дазай. — Прости, сегодня вечером я иду гулять с Фёдором.