***
Они встретились накануне битвы. Бар «Люпин». Классика. Но в последние их встречи втроём рука Одасаку постоянно покоилась то на талии Анго, то на его ладони. — Я тоже пойду, — заявил Ода, уверенно глядя на Осаму. Решение не спонтанное, и Анго наверняка уже осведомлён. После того, как эти двое начали встречаться, Осаму порой чувствовал себя изгоем и даже немного ревновал лучшего друга к его парню. Всё важное так или иначе сперва доставалось Сакагучи, а потом падало с барского плеча и на Дазая. Третий лишний. — А как же «никогда больше не буду убивать»? — отстранённо спросил Осаму, разглядывая покачивающийся шарик льда в бокале с коньяком. Ссора с Чуей не отпускала его который день, и, как бы Дазай ни пытался от этого отвлечься, он раз за разом возвращался в тот злополучный вечер и видел перед глазами ненавистную метку. — И мне кажется этот поступок немного… необдуманным, — вставил своё слово Анго, чудом оказавшийся за их столиком. Они уже долгое время не сидели вот так, в полном составе. — Я уже всё решил. Одасаку ласково притянул Анго к себе и, будто успокаивая, огладил его бедро. Жутко интимный жест, случайно попавший в поле зрения Дазая. — Почему твои решения всегда такие дурацкие? — без какой-либо злобы поинтересовался Анго и — что ну совсем для него несвойственно — уже сам слегка потёрся об Одасаку плечом, отложив очки и прикрыв глаза. Осаму никогда не видел его таким расслабленным в присутствии кого-либо ещё. В то мгновение он не мог не подумать о Чуе, который сейчас грустил где-то там в полном одиночестве. Вместе с Чуей из старой квартиры пропало что-то ещё, что-то очень-очень важное, и это чувствовалось даже на новом месте, где Чуей и не пахло. Когда голубки вдоволь наворковались, они наконец соизволили обратить внимание и на Дазая, полностью погружённого в свои мрачные мысли. — Как там Чуя? — Вопрос задал уже Одасаку. С каких пор он начал так волноваться о Накахаре? Осаму, чувствуя себя сто раз виноватым, неуверенно пожал плечами и сгорбился, будто стараясь избежать укора друзей. То, что он почти неделю не слышал ничего от Чуи, его тяготило. — И это так ты борешься за свою любовь? — В словах Анго слышался упрёк. — Этот парень явно не промах, раз сломал нашего вечно самодовольного Дазая Осаму. — Да нет же! Просто… не нужен я ему, — глухо отозвался Дазай, сделав глоток терпкого напитка. — Поссорились, он теперь в новой квартире. И метка эта ещё… — Так тебя метка смутила? Метка от человека, который пудрил ему мозги? — Анго тоже потягивал какой-то напиток, но, судя по всему, в отличие от Одасаку и Дазая, он просил безалкогольный. — Вы не понимаете! — перебил Осаму, слишком резко поставив свой стакан на столешницу, так что лёд, колыхнувшись, чуть не выскочил из него. — Там всё сложно. — Слушай, мы с Анго думали, что наши отношения невозможны, но как видишь… — Одасаку перевёл взгляд на своего парня, и тот, поддавшись неизвестному порыву, внезапно закрыл его рот ладонью. Осаму удивлённо приподнял бровь. — Ода хотел сказать, что, что бы ты там себе ни надумал, ты нужен этому омеге. И он наверняка будет рад, если ты навестишь его сегодня. — Я не знаю, где он сейчас живёт. А чтобы это узнать, мне понадобится куча времени, которого у меня нет. Анго загадочно улыбнулся, достал телефон, что-то нажал и протянул Осаму телефон с фотографией, на которой были записаны некие данные. — В том, чтобы быть информатором Портовой мафии, тоже есть свои плюсы. — Ты… — пробежавшись по строчкам, Дазай вскочил с места и накинул плащ. — Ты просто чудо. Вы оба офигенные, ребята. — Спасибо, — тепло улыбнулся в ответ Анго и привстал за Осаму, словно собираясь ему что-то сказать. Но затем он подошёл к Дазаю, достаточно крепко взял его за локоть и отвёл подальше от столика с Одой. — Услуга за услугу. Последи за тем, чтобы Ода не натворил глупостей. Он любит геройствовать и… нет, ничего не имею против. Но мне он нужен в целости и сохранности.***
Чуя бежит, слабо представляя, куда вообще нужно бежать. Чуть не попадает под машины, сбивает встревоженных пешеходов, то и дело спотыкается, едва не падая, обрыскивает ближайшие улицы как цепной пёс. Он обязан попасть в мафию. Он не может упустить свой второй шанс. Он просто не может. Йокогама кажется огромным муравейником с кучей одинаковых проходов, а Фёдор — это случайно проползшая в него мушка, до того мелкая и незаметная, что она идеально сливается с окружающей её средой. И найти её безумно трудно. Чуя сходит с ума, вглядываясь в здания, подворотни, стараясь выцепить из общей конвы хоть что-то, что даст ему подсказку. Но всё тщетно. Видимо, поймать Достоевского и вправду невозможно, как говорил Дазай. Получается, это конец?.. Внезапно вдалеке мелькает край тёмно-фиолетового плаща и тут же исчезает. Вот оно! Чуя срывается с места и в два счёта оказывается у нужного угла дома, однако никого не видно. И только слабый-слабый запах сирени всё ещё чувствуется в воздухе, как видение, которое, стоит только обратить на него внимание, мгновенно растворяется. Накахара, боясь сделать лишнее движение, идёт на запах. Людей здесь значительно реже, и, к счастью, все они обходят Чую стороной, опасливо косясь на его перепачканную в кровь одежду. Накахаре на их мнение глубоко плевать. Запах приводит Чую в тупик. Перед ним — высокая кирпичная стена, по бокам стены от домов. В одном из углов скопились урны. Мусора так много, что мешки с ним валяются возле переполненных баков. Из тени вышагивает Достоевский. — Ах, какая жалость. Ты нашёл меня! — Фёдор театрально всплёскивает руками, будто он стоит на сцене перед сотней зрителей и играет роль в мыльной опере. Чуя отскакивает, выставляя вперёд руки. От человека перед ним веет опасной таинственностью: в один момент он может притворяться заботливым добродушным бетой, а в другой — сыпать тебе наркотик в еду. — Давай без этих твоих штучек. Покажи свои руки. — Да вот же, вот! — Достоевский продолжает играть на зрителей, изображая на лице детскую обиду. Он поднимает руки ладонями вперёд и выжидающе смотрит на Чую. — Так и будешь смотреть на меня или, наконец, сделаешь то, за чем пришёл? Чуя фыркает и резко забегает за спину Достоевского, хватая его руки и скручивая их у него за спиной. Когда представляется шанс встретиться со своим предателем, волей-неволей стараешься причинить ему как можно боли, чтобы знал, гад такой, сколько боли он причинил. Накахара старается выкрутить ему руки сильнее. Заламывает их повыше, вспоминая каждое ласковое слово, которое нашёптывали ему эти губы, и останавливается только тогда, когда слышит характерный хруст. Идеально. — С каких это пор… т-ты… — Фёдор морщится, кряхтя от боли. — Стал таким мстительным? — С тех пор, как познакомился с одним лживым уёбком. — Чуя напрягает руку и ударяет Фёдора лицом в стену. Тот сплёвывает кровь и продолжает улыбаться как ни в чём не бывало. Льстивую улыбку портит струя крови, тянущаяся по верхней губе, перетекающая на белоснежные зубы и оттуда скатываясь с нижней губы на подбородок. — Где же твои манеры, Чуя? — Заткнись уже! — Чуя вновь прикладывает Фёдора лицом о стену. Ненависть кипит в нём, как в Адском котле, начиная скапливаться на кончиках пальцев. Надо поскорее отвести Достоевского в мафию, пока он ещё жив. Когда Чуя начинает вести его по улице, то и дело забегая в разные закоулки, чтобы не вызывать лишних подозрений и прятать их странный дуэт от посторонних глаз, он чувствует облегчение, постепенно падающее на его плечи. Он спасён. Больше никакого гнёта, никакого чувства вины. Он совершил огромную ошибку, однако наконец расплатился за неё, и теперь всё будет в порядке. Всё будет в порядке. Фёдор ведёт себя подозрительно тихо. Слышно лишь шумное хриплое сопение. Чуя не без удовольствия думает, что смог сломать этому ушлёпку нос. Улицы тянутся целую вечность. Чуя так спешил поймать Достоевского, что с лёгкостью проносился по всем ним разом, даже не замечая большого расстояния, которое теперь просто невыносимо. Ноют ноги, руки, держащие Фёдора в крепкой хватке, затекают. Болит шея, спина, и безумно раскалывается голова. Чуя понятия не имеет, как будет добираться до квартиры. Может, Мори всё же позволит взять машину мафии? В какой-то момент Достоевский спотыкается, заставляя Чую остановиться, и поворачивает голову к нему. — Устал? — Тебе-то какое дело? — Чуя слегка встряхивает Фёдора, чтобы шёл дальше, однако тот не двигается с места. — Можешь отпустить меня. Я никуда не сбегу. — Так я тебе и поверил. Пошли. — Накахара злится. Осталось всего-то пара кварталов, а Достоевский умудряется сбить весь настрой от скорого приближения к мафии. — Я же вижу, что ты совсем никакой. Давай, отпускай меня. — Хватает всего пары телодвижений, чтобы Фёдор высвободился из крепкой хватки Чуи и немного похрустел плечами, разминая их. — Ну вот. Нам обоим стало гораздо легче. Чуя не может сейчас с ним не согласиться. Пальцы наконец можно расслабить. Слегка подвигать кистями рук, плечами, выгнуть затёкшую спину. Но относительного свобода Достоевского его напрягает. — Если ты хотя бы дёрнешься… — Какой агрессивный настрой. Прямо-таки хочешь растерзать меня на месте, — забавляется Фёдор, будто не его только что вели на верную смертную казнь. И, между прочим, его ещё поведут! — О, постой, тут есть какой-то стимул. Мори пообещал тебе суровое наказание? Чуя обессиленно опускает плечи, удивляясь, как быстро Достоевский всё понял. — Он хотел отдать меня спонсорам. — Рассказать об этом подробнее не кажется такой уж плохой идеей. В конце концов, Достоевскому осталось существовать не так долго. — Как омегу. Использовать моё тело. — Чуя вновь чувствует комок в горле, из-за которого становится трудно говорить. Мори не вёл себя раньше как сукин сын. Но, пожалуй, место босса мафии было предназначено именно для него. — Ох… это ужасно. — Фёдор неспешно следует дальше по улице, вытирая рукавом кровь с губы и стараясь вытереть её под носом. — Наш мир — ужасное место для омег. О чём же думал Бог, когда создавал его? — Об альфах, — пожимает плечами Чуя. Чувствует он себя странно. Идёт рядом с предавшим его человеком, ведёт его на смертную казнь и как ни в чём не бывало болтает о высоких вещах. Разве это нормально? Что сказал бы Дазай, если бы увидел их вместе? Из-за того, что держать теперь никого не надо, Чуе удаётся ускорить шаг. Он так соскучился по этому оболтусу. Было бы здорово сейчас прийти домой, почуять там вкусный запах горячей домашней еды (в животе как раз сильно урчит, так как Чуя не поел утром), после сытного ужина поваляться в горячей ванне и забыть обо всём, что было сегодня. Надежда на тёплый вечер придают сил, которых хватает, чтобы добрести до мафии. Охранники недоумевающими взглядами встречают Чую со стоящим рядом Достоевским и заторможено пропускают их внутрь, какое-то время следуя за ними. Если даже такие остолопы догадываются, что такие взаимоотношения нездоровы, то, может, пора бы заволноваться и Чуе? Но какая-то часть его сознания постоянно подкидывает образы любящего Фёдора с их свиданий. Комплименты, подарки, ухаживания. Расплывчатые воспоминания об этом покрыты лёгкой полупрозрачной романтической дымкой, и каждый раз Чую немного уносит, когда он вытягивает одно из них из своей памяти и начинает подолгу прокручивать его в голове. Он надеется, что с уходом Достоевского из этого мира безумные воспоминания пропадут сами собой. По пути к боссу Чуя всё же вновь скручивает руки Достоевского: вдруг Мори решит, что Чуя вновь его предал и теперь они с Фёдором замышляют план по уничтожению мафии изнутри? Накахара подходит к двери и с предвкушением заканчивающегося кошмара стучит. Мори разрешает войти. Его кабинет уже не кажется таким жутким и угнетающим, наоборот, теперь это некое чистилище. — Я привёл его. — Чуя позволяет себе гордиться поимкой, выставляя Фёдора перед собой, как свой лучший трофей. — Надо же. — Тон Мори остаётся неизменным, спокойно-однотонным, будто он знал, что всё так и получится. Он кивает на Достоевского охранникам, и те забирают того у Чуи, выводя его в коридор. — Можешь идти. Вот и всё. Никаких почестей, благодарности, мало-мальского проявления уважения. Чуя словно поймал пропавшую собачонку — да и то любой другой его за это похвалил бы! От такого холодного приёма Чуя тушуется, слишком медленно отходя к двери. И Мори это замечает. — Ты хотел что-то ещё? — Да. — Чуя оборачивается. — Прошлое наказание отменяется?