1000 и 1 травма Дазая Осаму

      Чуя возвращается в квартиру к ночи совершенно вымотанным. Нет сил, чтобы есть, нет сил, чтобы принимать ванну или душ, нет сил, чтобы в принципе делать что-то кроме заваливания на кровать и сиюсекундного сна. Прямо на пороге его встречает Осаму, позволяя упасть в свои объятия.       — Ну как? — спрашивает он через несколько мгновений, давая Чуе немного времени, чтобы прийти в себя.       — Я нашёл его, — Чуя улыбается, чувствуя запах еды из кухни. Пожалуй, немного сил на еду он найдёт.       — Серьёзно?       В тоне Осаму проскальзывает неподдельное удивление и нотка неверия. Он не рассчитывал, что Чуя найдёт Достоевского и приведёт его в мафию? Но больнее ранит Накахару даже не это, а отсутствие радости в голосе Дазая. Будто с ума все посходили! Мори, Дазай… Сначала скептически отнеслись к тому, что Чуя Фёдора отыщет, а теперь не могут даже простое «Спасибо» из себя выдавить. Вечер мгновенно портится.       И в какой-то момент Чуя понимает, что от Осаму пахнет алкоголем. Несильно, но пахнет.       — Ага, — безучастно отвечает Чуя и тут же отходит от Осаму. — Я в ванную.       Он решает, что нужно какое-то время побыть одному. В груди всё больше растёт чувство обиды, и его сложно затмить вкусным ужином и вниманием любимого человека. Весь мир словно вновь начал поворачиваться к Чуе спиной.       Чуя раздевается по пути к ванной. Снимает рубашку, оставляя висеть её грязной тряпкой на плече. Расстёгивает брюки. И, зайдя в ванную, оставляет дверь открытой. Это решение приходит спонтанно и кажется безумным, но по неизвестным причинам Чуя всё же поддаётся ему. Какая-то его часть хочет, чтобы Осаму, подёргав за ручку, внезапно обнаружил, что дверь открыта и… заглянул внутрь?       Чуя включает воду. Он планировал побыть в одиночестве, однако Осаму всегда можно прогнать (вроде бы), а его запах так манит и успокаивает, что сейчас даже не помешал бы. Накахара раздевается догола, оставляя боксёры на стиральной машине, и стоит некоторое время полностью голым посреди ванной. И снова он провоцирует Дазая заглянуть сюда и посмотреть на то, что раньше ему не дано было увидеть.       Тело начинает покрываться мурашками от холода, а Осаму всё не идёт и не идёт. И в остальной части квартиры подозрительно тихо. В то же время Чую посещает невесёлая мысль: а вдруг Дазай обиделся на него и ушёл? Но нет, тут же приходит на её смену другая, он не мог просто так уйти. Это не в характере Осаму. Вот только отчего же так тихо?       Чуя всё же забирается в ванну и вытягивается в полный рост, прикрывая глаза. Тёплая вода приятно окутывает тело, смачивая засохшую кровь вперемешку с грязью. От пара начинают краснеть щёки, и по виску скатывается первая капелька пота.       Накахара вновь прислушивается к звукам извне. Кажется, гремит посуда. Услышав тихий звон, Чуя выдыхает и расслабляется окончательно. Немного грустно из-за того, что Осаму так и не воспользовался шансом, но, пожалуй, им и вправду сейчас рано так перескакивать с одного этапа отношений на другой. Пожалуй, надо ещё немного походить на свидания, подержаться за руки, много-много раз невинно поцеловаться, и вот только тогда…       Поток бессвязных мыслей прерывает тихий скрип ручки. Умеет же Осаму испортить всё в последний момент. Стоило Чуе перестроиться на более медленный темп развития их отношений, как он обратил все его планы в прах, явившись в ванную в одних трусах. Чуя приоткрывает один глаз, чтобы посмотреть на Осаму, закрывает его, тяжело вздыхает и лениво бормочет:       — Не думал, что ты настолько самоуверен.       — Просто не слышал, как щёлкнул ключ в двери, и мои догадки оказались верны. — За этим следует шорох одежды. — Подвинься.       Ещё один тяжёлый вздох, и Чуя пододвигает ноги к себе. Глаза он не открывает — только слышит, как плещется вода, когда в неё залезает Осаму. Чувствует, как чужие стопы касаются его ног, чужие колени — его собственных коленей. Дазай сел напротив. И им обоим жутко тесно в этой маленькой ванне.       — У меня под одеждой самое обычное тело. Можешь открыть глаза.       — Спасибо. — Щёки Чуи краснеют. — Мне и так хорошо.       Снова всплески воды — и Осаму располагается между его ног, укладывая руки на талию. Его лицо в паре сантиметров от лица Чуи.       — Не бойся, я не страшный, — шепчет он почти в самые губы, и Чуя распахивает глаза, устремляя их на лицо Осаму. — Позвал меня, а теперь стесняешься. Это не дело.       — Кто знал, что ты откликнешься.       Чтобы деть руки хоть куда-нибудь, Чуя закидывает их на плечи Осаму и распрямляет ноги. Он пришёл сюда мыться, однако как-то не подумал, что всякие тупоголовые скумбрии будут мешать. Чуя тянется рукой к мочалке, хватает её и начинает рьяно тереть своё тело, стараясь не опускать взгляд. Осаму такой расклад вещей не устраивает, и он отбирает у Чуи мочалку и сам начинает мыть его.       Мучительно-долго водит по животу Чуи, от чего тот вздрагивает и жмётся к Дазаю. Он впервые подпустил альфу к себе так близко. Они буквально голые в ванне. Совершенно беззащитные друг перед другом. Затем рука Осаму опускается ниже, трёт бёдра Чуи, после плавно переходя на плечи и грудь. В его движениях нет никакой системы, но Чую почему-то ведёт от каждого действия. Он прикусывает нижнюю губу, чтобы не простонать случайно, и вновь закрывает глаза.       Осаму до того медлителен, что происходящее похоже на сладкую пытку, специальный вывод Чуи на эмоции. В какой-то момент (Чуя не успевает этого заметить) Дазай откладывает мочалку и начинает безнаказанно лапать тело Накахары обеими руками, делая вид, что таким образом он его моет. Вода вокруг них становится серовато-розовой, но никого это не волнует: Чуя боится открывать глаза, а Осаму не хочет портить чудесный момент, благосклонно предоставленный ему самим Чуей Накахарой. Когда руки Осаму оказываются сзади ниже поясницы, Чуя резко шлёпает его по спине.       — Я думал, уже можно, — оправдывается Дазай, с явным неудовольствием перекладывая руки на талию Чуи. Как же хорошо, что Накахара не видит, с каким обожанием его тело пожирают глазами, с каким трепетом очерчивают пальцами каждую впадинку, каждую выступающую косточку. Осаму одержим Чуей. И он едва сдерживает эту одержимость.       — Много думаешь.       Чуя вновь пытается расслабиться, откидывая голову. Зарывается пальцами в патлы Осаму и начинает их перебирать. Пока он занят волосами Дазая, сам Дазай решает навести порядок на голове Чуи и, вылив на ладонь немного прозрачного шампуня, от чего по ванной тут же растекается цитрусовый аромат, наносит его на волосы Чуи. Накахара млеет от каждого движения пальцев Дазая, довольно улыбается и почти отпускает смущение.       Затем Осаму с так же медленно смывает пену с его волос, напоследок целуя Чую в висок.       — Готово.       — Класс. Можно пойти поесть. — Чуя отпихивает Осаму от себя и нехотя поднимается, стараясь не думать о том, что сейчас светит всем подряд перед Дазаем.       Осаму притихает. Чуя становится на пол, берёт полотенце, укутывается в него, как вдруг слышит тихое:       — Подожди ещё немного.       — Что? — От неожиданности Накахара чуть не роняет полотенце. — Чего подождать?       — Дай полюбоваться.       Поняв, что Осаму говорит о его заднице, Чуя истерично взвизгивает и шлёпает Дазая этим же полотенцем по лицу.       — Извращенец!       Нет, ну это надо было иметь такую наглость, чтобы сидеть и пялиться на голого Чую! Чувствуя себя бесконечно оскорблённым, Накахара вытирается быстрыми резкими движениями, желая поскорее убраться отсюда. Осаму осознаёт свою ошибку и выбирается из ванны следом, тоже накидывая на бёдра полотенце.       — Прости, я не хотел тебя так пугать. — Он подходит сзади и обнимает Чую за талию, а затем, уже зная главную его слабость, прикусывает место за ушком, и Накахара мысленно отпускает его жалкие рыбьи грехи, какими бы серьёзными они ни были.       — Я… подумаю над твоим прощением, — голос получается слишком тонким, и Чуя уже понимает, что сдал себя с потрохами. — И вообще, надеюсь, ужин у нас там готов? — как можно невиннее уточняет Чуя, чтобы хоть как-то отвести внимание от своего безволия перед ярыми нападками губ Осаму.       — Конечно. — Уже прочувствовав мягкотелую почву, заверяет Дазай, оставляя лёгкий поцелуй на шее (на противоположной от метки стороне). — Он уже ждёт своего часа. — И ещё один поцелуй, на этот раз — в плечо.       — Ну так идём, а то всё явно остыло. — Чуя несильно хлопает Осаму по щеке и отходит от него, следуя на кухню в одном полотенце. А смысл сейчас что-то прятать? Дазай и без того всё видел.       На столе — бутылка вина, два бокала и паста карбонара. И когда только Дазай успел всё это устроить? Губы Чуи трогает лёгкая улыбка, и он подходит к столу, отодвигая стул, чтобы усесться, как Осаму мгновенно оказывается рядом и перехватывает инициативу, чуть ли не выхватывая спинку стула и заставляя сесть на него Чую.       — Как… благородно, — усмехается Накахара, усаживаясь. — А разве мы не должны быть в костюмах или чём-нибудь вроде того? — Он опускает взгляд на полотенце — единственная вещь, висящая сейчас на его теле. Осаму «одет» в то же самое, однако его это не смущает.       — Сегодня без дресс-кода. — Дазай усаживается напротив и пододвигает к себе тарелку карбонары, облизываясь.       От пасты тянет не той свежестью недавно приготовленной пищи, а чем-то электрическим: видимо, Осаму разогревал еду в микроволновке, пока Чуя был в ванне. Едят они какое-то время в полном молчании, лишь постукивая вилками о тарелки. Оба очень голодны и хотят поскорее наесться.       Когда с едой покончено, Дазай откупоривает пробку у вина и разливает алую жидкость по бокалам. Чуя делает глоток и прикрывает глаза, наслаждаясь чудесным вкусом винограда. Вечер вновь делает всё возможное, чтобы затмить собой ужасные последствия дневных событий, и пока что у него это неплохо выходит. Осаму же, наоборот, выпивает всё залпом и тут же наливает себе ещё, не дожидаясь Чуи.       — Эй-эй, тебя куда унесло? — Чуя с возмущением смотрит на скумбрию, варварски поглощающую сей дивный напиток, и что-то внутри него вопит от несправедливости. А как же распробовать все оттенки вкуса?!       — У меня был тяжёлый день, — выпаливает в своё оправдание Дазай и так же быстро осушает второй бокал. Чуя задумывается над тем, не пора ли последовать примеру Осаму, пока он не вылакал всё вино.       — Не ты гонялся по всей Йокогаме за преступником, которого ловили десять лет. — Решив, что эстетика важнее, Чуя ставит бутылку на пол. Осаму не успевает налить себе в третий раз.       — По всей Йокогаме? — И снова эти бесящие противные нотки скептицизма. Чуя начинает злиться, подозревая, что Осаму приписывает все заслуги не ему.       — Почти по всей! — Накахара ставит бокал обратно и сжимает пальцами скатерть. — Харе придираться к словам!       — Если ты не заметил, я так всегда делаю. — На лице Дазая тоже почему-то вмиг пропадает вся весёлость. — А Достоевский, я так вижу, никогда не придирался?       — Да при чём тут Достоевский?! — Только Чуя позабыл о произошедшем, как Осаму по-дружески решил напомнить ещё и с какими-то невнятными упрёками. Ещё немного — и Чуя просто уйдёт отсюда, громко хлопнув дверью спальни. И закроется там на ключ.       — Твою мать, Чуя, его искали десять лет! Лучшие сотрудники мафии! Я сам его искал! А тут приходишь ты, совсем ещё новичок, и доставляешь его до полуночи! — Осаму вскакивает из-за стола и ставит руки по обеим его сторонам, чудом не задевая бокалы.       Внутри Чуи всё замирает. Ему становится плохо от одной мысли о том, что Дазай видел их с Фёдором, спокойно болтающих по пути в мафию. Потрёпанные, уставшие, идут бок о бок, как старые друзья, и не горят желанием грызть друг другу глотки.       — Сунул бы ты свою зависть куда подальше, — совсем уж неуверенным голосом говорит Чуя, тоже поднимаясь со стула. Ему не нравится, когда Осаму считает себя лучше него и тем более показывает это.       — Это не зависть, — рычит Дазай. — У вас с ним всё серьёзно! Ты не мог просто так взять и отвести его в мафию!       — Ты просто… ты идиот! — Чуя использует способность, чтобы резко сдвинуть стол в сторону Осаму и ударить его по причинному месту, от чего слышится мгновенный вскрик. — Мог бы и поверить, что я что-то сделал сам! Мир на тебе не остановился, — Накахара хватает первое, что попадается под руку, вилку, и бросает её в Дазая. К несчастью, тот успевает увернуться.       — Я думал, что хотя бы для тебя это так. — Огибает стол и хватает Чую за руку, потому как он уже успел отойти и отвернуться. Спор до абсурдного глупый и бессмысленный. — Но нет, грёбаному русскому давать всяко приятнее, а?!       Свободной рукой Накахара лепит Дазаю пощёчину быстрее, чем успевает это осознать. Его снова предает омежья сущность. Его снова оценивают не по навыкам, а по тому, что одну неделю в месяце он умирает от жары и течки. Дазай тоже так делал. Потом не делал. А потом, оказывается, снова так делал. Тупой Дазай!       Чую рывком притягивают к себе и нагло впиваются в губы. От Дазая уже сильно несёт алкоголем, он позволяет своим рукам сильно стискивать запястья Чуи, чтобы тот не мог его ударить. По щекам текут предательские слёзы от обиды и бессилия. Чуя не может воспользоваться способностью: её блокирует Осаму, и этот же Осаму держит его в своих стальных руках. Накахара пытается подать хоть какой-то сигнал о том, что ему больно, но он догадывается, что Дазая это не остановит.       Альфа напирает, втискивая Чую в стол, кладя руки туда, куда вообще запрещено класть. Накахаре удаётся вырваться и сильно ударить Дазая по паху.       — Убери руки с моей задницы, идиот! — Он отталкивает Осаму к столику для готовки, и тот сильно ударяется головой о верхние полки. И всё равно это не та боль, которая сейчас разрывает Чую изнутри.       Дазай отталкивается от полок и вновь обхватывает Чую руками, блокируя его способность. И вновь накрывает его губы своими. Накахара не понимает, что с Дазаем не так. Какого чёрта он приплетает во всю эту историю Достоевского? В конце концов, это же было действие наркотика! Чуе удаётся высвободить одну руку и со всей силы влепить Дазаю оплеуху. Тот отшатывается, и это даёт Чуе время на то, чтобы отбежать в гостиную и запереться там. Его трясёт. Прямо как в кабинете Мори, когда в воздухе над Чуей, как думал он сам, повис смертный договор. А затем это превратилось в сделку похлеще. И снова там жаждали только его тело. Смотрели на то, что он омега. Хотели пустить по рукам, будто игрушку, с которой можно забавляться сколько угодно. И ни одного намёка на душу.       Чуя забирается на диван и укутывается в плед, не в силах унять дрожь. Слёзы беспрерывным потоком катятся по щекам, падая с подбородка на колени, которые Чуя обнимает руками. И снова его предали. Опять. В который раз. Стоило дать Осаму шанс, как он его растоптал. И с таким удовольствием…       За спиной Чуи слышится тихий скрип двери и шаги. Медленные. Осторожные.       — Убирайся, — зло шепчет он в темноту, кутаясь в плед. Этот подонок не увидит больше ни сантиметра его тела. — Пшёл вон. Я не хочу тебя видеть. Ни тебя, ни Достоевского… вообще ни одного из вас, тупых альф, которые думают только тем, что у вас там в штанах! И вам в голову никак не приходит, что можно быть верным тому, кого ценишь. А вы… вы даже ценить не умеете, — всю эту гневную тираду Чуя произносит на одном дыхании, и воздух в лёгких кончается, поэтому приходится скорее вдохнуть. Он всё ещё слышит позади себя мерное дыхание альфы, чувствует запах шоколада и больше всего желает сейчас быть далеко-далеко отсюда.       — Достоевского ты так не прогонял.       Господи, опять Достоевский. Чуя вымученно стонет и прячет лицо в пледе. Трясучка не прекращается, становясь только сильнее. Диван прогибается под весом Осаму, а в следующую секунду он уже тянет Чую к себе за талию, за что получает сильную пощёчину.       — Убери свои поганые руки!       — Нет. — Запястье Чуи оказывается схваченным чужой рукой и завёрнутым за спину. Осаму наклоняется к виску Накахары и шепчет: — Потому что ты только мой. — Теперь это «мой» вызывает у Чуи лишь тошноту и головную боль.       — А пару минут назад я подставлялся Достоевскому! — Толчок локтем в бок, прямо в место, куда попала пуля, поэтому Дазай складывается пополам. — Определись, блять!       — Т-ты всё же не успел подставиться, — хрипя, «оправдывает» Чую Осаму и только сильнее скручивает уже обе руки у него за спиной. — И я больше этого не позволю.       — Долбанутый!       Секунда — и полотенце Чуи выброшено на пол, а сам он абсолютно голый перед нависающим над ним Дазаем. Если до этого их ссора выбрасывала в кровь адреналин, то теперь по жилам льётся чистый холод, от чего всё тело Чуи покрывается мурашками. «Он не сделает этого, — в панике думает Чуя, глядя на монстра перед собой. — Он не сделает. Он же не причинит мне боль. Это Дазай. Это чёртов Дазай». Но затем в голове проносится сцена их первого поцелуя, такая же неравная и насильственная, и Накахара отчаянно выкрикивает пару ругательств, прежде чем его губы вновь накрывают губы Осаму.       Чуя мечется, размахивает ногами в попытке ударить Дазая хоть чем-нибудь, вышибить ему все мозги, размазать о стену, но всё тщетно. Осаму, как скала, недвижимый и крепкий, не даёт Накахаре сделать лишнего вдоха и всё целует-целует-целует, будто хочет высосать из Чуи всю душу — её остатки. Плакать больше не хочется, и Накахара яростно рычит в поцелуй, часто кусая Дазая за губы, но это его только раззадоривает. Стоит Осаму прижаться к Чуе сильнее, как последний начинает чувствовать стояк. Новая волна холода пробегается по телу Накахары, и он на несколько секунд замирает в неверии того, что всё это сейчас происходит с ним.       Час назад они вместе принимали ванну. Затем ужинали. И ничего не предвещало беды. А теперь Дазай собирается его насиловать. Его Дазай Осаму, самый дорогой и близкий человек на этой чёртовой Земле. Как же так?       Наконец Осаму отрывается, но Чуя, вместо того, чтобы хватать ртом воздух, продолжает лежать неподвижно. С него будто не одежду сняли — с него сняли кожу, оголяя мышцы с костями. От ласковых и трепетных движений Дазая ничего не осталось — он резкий, быстрый, ненасытный, хищный. Накахара упускает тот момент, когда Дазай избавляется от своего полотенца и тоже оказывается перед Чуей голым. Но он-то сверху, ему можно всё.       Осаму не церемонясь запихивает два пальца в рот Чуи. Накахаре, кажется, никогда не было так тошно. Он недовольно мычит, дёргается, наконец сильно кусает Дазая за фаланги, и тот достаёт пальцы изо рта Чуи. Они поблёскивают в свете луны из окна от прозрачной слюны. А после Дазай пихает пальцы в самого Чую, и последний вскрикивает от боли.       Боль. Боль. Боль. Голова кружится, всё нутро хочет избавиться от мешающих длинных пальцев, которые без разрешения Чуи начинают в нём двигаться, словно это и вправду сможет его растянуть. Но всё, что чувствует Чуя, — неприязнь. Сначала Достоевский, теперь Дазай. Все лжецы. Все предатели. И Чую разрывает изнутри гадкое чувство ненависти к себе. Тряпка — вот кто он. И он заслуживает такого, как Осаму.       Чуя вновь вскрикивает, когда пальцы Осаму входят особенно глубоко. Время тянется, заставляя этот кошмар длиться целую вечность, и Чуе кажется, что это пик ужаса. Но затем Дазай достаёт из него пальцы. И входит уже сам.       Чуя думает, что его вывернет наизнанку.       Толчок. Второй. По телу прокатываются волны боли, и Чуя опять кричит. Он не узнаёт собственный голос, дикий, нечеловеческий. Мышцы сковывает, а к низу будто прикладывают раскалённое железо. Капли слёз сами собой появляются в уголках глаз и скатываются на подушку без согласия Чуи. Он хоть на что-то может повлиять?       Чуя впивается ногтями в спину Осаму и снова кричит. Вдыхает ртом побольше воздуха при очередном толчке. В раскалывающейся надвое голове появляются совершенно бредовые мысли. Может быть, Мори знал о наклонностях своего воспитанника, и потому выбрал Чуе квартиру без соседей. Может быть, он хотел, чтобы Дазай наконец выпустил пар. Если уж босс хотел сделать из Чуи элитную шлюху, то почему бы ему не довести свой план до конца, подложив Чую под Осаму? Может быть, всё происходящее в мафии — один сплошной заговор, чтобы уничтожить Чую окончательно, избавить его от личности, низвести до жалкого подобия на человека.       Может быть, Чуе просто не надо было рождаться.       Ещё толчки. Жаркое дыхание Осаму на ухо. Накахара оставляет глубокие царапины на его спине. Дазай должен хотя бы немного помучиться от боли. Но это не будет и сотой частью того, что чувствует сейчас Чуя. А впрочем, чувство пустоты весьма спорное чувство.       «Скорее бы конец, — думает Чуя, сдерживая болезненные стоны. За всё время, что Осаму втрахивал его в кровать, у Чуи ничего не дёрнулось даже. Не появилось томное чувство внизу живота, не появилось ощущение полного наслаждения. Только боль и отвращение. — Скорее бы конец».       Осаму сдаётся спустя целую вечность. Кончает внутрь Чуи своей гадкой тёплой спермой, от чего Накахару начинает тошнить ещё больше, и, удовлетворённый, падает рядом с Чуей. Чуе больно пошевелить хотя бы одной ногой.       Услышав тихое сопение, Чуя начинает разрываться от сухих рыданий и немого крика. И даже от Осаму уйти он сейчас не может: тело свело одной сильной судорогой. Засыпать сейчас страшно, а бодрствовать невозможно из-за жуткой усталости. Чуе остаётся лишь метаться на грани грёз и реальности, пытаясь представить, что всё это произошло с ним только во сне.       Но горячее тело Осаму лежит рядом, и его мерное дыхание Чуя чувствует шеей. Он не доверится больше никогда и никому.