***
Когда Чуя добирается до мафии, боль почти сходит на нет, и это пока лучшая новость за последние два дня. Он поднимается по лестнице, как вдруг слышит тихий хрипловатый голос, который неуверенно его окликает: — Чуя-сан?.. Ох. Рюноске. Это вторая лучшая новость. Чуя быстро сбегает вниз и, не в силах сдержать эмоции, обнимает своего негласного кохая. Сейчас Акутагава — единственный человек, которого хочет видеть Чуя. Он так устал от общества альф, что увидеть в своём окружении омегу кажется спасительным островком посреди бескрайнего страшного океана. Накахара не против задержаться на этом островке подольше. Рюноске, не ожидавший такого всплеска чувств, на некоторое время замирает, а после осторожно кладёт обе ладони на спину Чуи в жесте, очень похожем на объятия. Думает, глупый такой, что Чуя его отпихнёт или будет ругать. Но Чуе и вправду очень-очень приятно даже от такого скупого контакта. — Как дела? — Чуя отстраняется, но удерживает ладони на плечах Рюноске. Невольно он начинает щупать Акутагаву, подмечая, что тот снова похудел. — Н-ну… Я живу в квартире, которую мне дал Мори-сан. — Нос Рюноске почти незаметно дёргается, будто паренёк пытается уловить какой-то аромат. — Там неплохо, правда. — Он косится на одну из ладоней, покоящуюся на его плече. — Я много тренируюсь. Каждый вечер. По куче часов. Чуя улыбается. Этот монолог — самое долгое, что произносил Акутагава за всё время, что они знакомы. — Это хорошо, но ты исхудал. — Чуя снова прощупывает плечи Рюноске, чтобы убедиться, что он не ошибся. — Ты там нормально ешь? Акутагава поджимает губы и опускает взгляд. — Я иногда заказываю доставку еды, хотя чаще делаю что-нибудь быстрого приготовления. Чуя обречённо вздыхает. Пока они не виделись, Акутагава так и не научился готовить, а он уже давно живёт один. Хоть бы сволочь Дазай помог, но нет — он всё такая же сволочь. — Я как-нибудь покажу тебе пару простых рецептов. Глядишь, и научишься нормально питаться, — Чуя смотрит на лестницу и снова вздыхает. — Меня звал Мори-сан, надо идти. — Он отпускает Рюноске и разворачивается, однако не успевает сделать и пары шагов, как его ладонь обхватывают длинные пальцы Акутагавы. — Постойте. — Приходится снова повернуться к Рюноске. — Я слышал, что происходило в Котобуки. Тут все слышали. И я просто хотел, чтобы Вы знали… — Бледные щёки Акутагавы покрываются румянцем. — Я рад, что Вы живы. Чуя улыбается ещё шире. — Спасибо. Он не будет сбегать из мафии из-за какого-то там подонка. Осаму не заслуживает этого. Чуя останется здесь ради Рюноске. И ради тех, кто похож на Рюноске. Чуя поднимается в кабинет Мори. Стучит, затаив дыхание, словно на него вновь обрушится страшный приговор. Но голос босса по ту сторону стены ровный: — Заходите. Кабинет всё тот же. Ничего не изменилось за вечер. Разве что стены теперь светлеют в лучах утреннего солнца. Чуе кажется, что этот кабинет останется в таком же состоянии и через год, и через два года, и через десять лет. И здесь вечно будет восседать Мори-сан. Чуе предлагают присесть, и он садится в одно из кресел. Никакая угроза над ним больше не нависает, но руки по старой памяти нервно впиваются в подлокотники, словно он вновь в чём-то провинился перед мафией, и его ждёт наказание. Мори отодвигает некие папки в сторону, и Чуя еле слышно выдыхает. Теперь любые документы в руках босса представляют собой скрытую опасность. — У меня есть для тебя задание. — Нос босса вдруг дёргается так же, как у Акутагавы. — Достоевский в одной из камер. Нужно, чтобы ты допросил его и выведал всю информацию. Ты смог его привести, значит, ты тот, с кем Достоевский готов идти на контакт. — На стол ложатся ключи. — Это от его камеры. И этот про связь Чуи и Достоевского. Замечательно. И никого не волнует то, что Чуя встречался с Фёдором исключительно из-за какого-то препарата. Дазаю, впрочем, это простительно: дебилизм в его случае неизлечим. Но вот от Мори чего-то подобного весьма странно было ожидать. Накахара берёт ключи, кивает и выходит из кабинета. В конце концов, никто не упоминал, как много информации он должен вытрясти из Фёдора. Узнает, как звали его домашнего питомца, — и то хорошо. Это ведь информация. Чуя понимает, что требуется от него гораздо больше, но злость на мафию, Дазая, Мори настолько сильная, что он не готов делать что-то значительное ради них. По пути удаётся раздобыть кастет. Чуя решает выбивать из Достоевского информацию старым-добрым насилием, да и руки чешутся наконец ударить кого-нибудь посильнее (утреннее вмазывание Осаму в стенку не в счёт). Спускается в подвал, идёт мимо камер. Их тут всего пара штук — пыточные для врагов из других организаций или предателей. И абсолютная тишина. Чуя доходит до нужной камеры и отпирает её. Заходит внутрь. Посреди пустой комнаты с голыми стенами стоит стул, к которому привязан Достоевский. Крыса не в лучшей своей форме: в пыли, грязи, исхудавший, с огромными мешками под глазами и парой кровоподтёков. Стоит Чуе приблизиться, как он резко поднимает голову и смотрит на него своими лилово-красными глазами, сверкающими в темноте. — Давно не виделись, Чуя. — Отвали, — Накахара становится перед Фёдором и понимает, что совершенно не знает тактики пыток. Дазай ему как-то о ней рассказывал, но всё вылетело из головы. — О, — на лице Фёдора появляется не подходящая ему лукавая полуулыбка, — я могу тебя поздравить? — Он прикрывает глаза и долго втягивает носом воздух, приподняв голову. — Ты, — теперь он открывает глаза, — уже большой мальчик, верно? — О чём ты? — Чуя отшатывается. — Ты провёл ночь с альфой, да? С Дазаем. Это объясняет, почему при разговоре с Рюноске и Мори те старались понюхать воздух. От Чуи не пахло Чуей — от него несло Осаму, его приторным запахом шоколада с орехами. Накахара, разозлившись, со всей силы бьёт кастетом Фёдора, и из его рта на соседнюю стену летят кровавые брызги. — Ты будешь говорить о том, о чём надо мне. Сколько человек у вас в организации? — Ха, — хрипит Достоевский, приоткрыв рот, и розоватая нить слюны скатывается по его подбородку на рубашку. — Не самый приятный опыт первого раза? Альфы такие грубые, верно? — Заткнись! — Чуя делает ещё один удар. Голова Фёдора откидывается в сторону, как у тряпичной куклы. — Отвечай на вопрос! Сколько человек в вашей блядской организации? — Не, — Достоевский сплёвывает кровавую слюну на пол, — вымещай свою злость на мне. Не я виноват, что тебя взял варвар. Неотёсанный, невоспитанный, дикий болван позволил себе измываться над твоим прелестным нежным телом, — нараспев плетёт Фёдор, будто и не чувствуя боли после ударов. — Человек, который был тебе дорог… о, да, дорог — я видел это в твоих глазах, когда ты рассказывал о нём, — предал тебя. Последний, кому ты мог довериться… Чуя сжимает руку в кулак. После ещё одного удара Достоевский может вырубиться, и из него нельзя будет вытащить ни крупинки информации. Надо держать себя в руках. — Боже, Чуя, за что же тебе это? За что? — Фёдор качает головой и с сожалением смотрит на Чую. — Ты же мне так нравился. По-настоящему нравился. Я не допустил бы подобной оплошности, Чуя!.. — Замолчи! — Рука сжимается сильнее. Чую трясёт от бешенства. Достоевский будто видит его насквозь. — Нежный, дивный цветок втоптали в грязь, порвали лепестки, изничтожили… Чуя… Чуя… Как же ты это допустил? — По нижней губе течёт струя крови. Она пачкает воротник Фёдора. Чуе приходится сжать в кулак другую руку. — Но ты омега. Вам, омегам, всё простительно. Всё. Хрупкие создания… что же ты здесь забыл? — Хватит! — Крик Чуи поглощают бетонные стены. Он проходит сквозь Достоевского, даже не задевая его, и тот говорит и говорит. — Твоя честь утеряна. Утеряна навсегда. У тебя исчез последний шанс удержать её, как только ты зашёл за порог мафии, — слова Фёдора будто мантра, которая никак не прекратится. — Тебе всегда предстоит быть снизу. Прогибаться под альф. Быть на побегушках у этих животных, исполняя каждую их прихоть. На кончиках пальцев снова копится энергия. Её не удержать в кулаках. Она вот-вот вырвется, хочет того Чуя или нет. Гравитация превыше морали. — Омеге здесь не место. Ты никогда не будешь счастлив, Чуя Накахара.***
Чуя вываливается из камеры, дрожащими руками закрывая за собой дверь и оставляя на ручке кровавые разводы. С ключа тоже капают багровые капли. Одежда Чуи безнадёжно испорчена, нет смысла её отстирывать. Он сползает по стенке на пол и обхватывает колени руками. Голова гудит, а тело вновь начинает слабеть. Действие таблеток, должно быть, прошло. — Чуя? Голос доносится из дальнего конца коридора. Быстрые шаги. Шумное дыхание. Дазай. Чуя слышит, как он садится рядом. — Что случилось? — Не твоё собачье дело, — рычит Чуя, зарываясь пальцами в волосы. Надо будет сходить в душ. Надо будет сжечь эту одежду. — Там сидел Достоевский? Что с ним? — Его больше нет, — Чуя поджимает губы и слегка улыбается. Улыбка выходит натянутой. — Поздравляю, Осаму. Конкурент устранён. Больше не будешь меня насиловать? — Больше ни разу в жизни. Слушай, я… — Вот и замечательно. — Накахара поднимается, опираясь одной рукой о стену. Делает шаг от Дазая. — А теперь иди к чёрту. И — я клянусь — если ты приблизишься ко мне ещё раз хоть на метр, я размажу тебя так же. Он уходит, а Осаму остаётся. За Чуей тянется кровавый длинный след. На секунду он останавливается, повернув голову к чёрному выходу, и после бредёт дальше. Дазай заглядывает в камеру. Пол залит кровью, на стенах куча бурых брызг. Вместо стула — одни щепки, разбросанные по разным углам камеры. Гнетущая атмосфера в разы лучше показывает то, как Чуе больно. Осаму видел подобные картины не раз и не два. В свои шестнадцать он с лёгкостью может переступить развороченный труп или пройтись по чьим-нибудь костям. Но трудно представить, чтобы такое смог Чуя. Дазай понимает, что сломал его. Не нарочно. Тем вечером он почувствовал близкую связь с Чуей. Ту самую, которой он добивался на протяжении месяца. Заветная мечта была в его руках, принимала с ним ванну, ужинала… и ходила с меткой врага на шее. Чёртова метка всё портила. После ещё пары бокалов она стала заметнее. Она была якорем, соединявшем прошлое, где Чуя пошёл на свидание с Фёдором вместо Осаму, и настоящее, где Чуя спокойно провёл Фёдора в мафию. Всё сходилось идеально. Осаму тогда думал, что у Достоевского появился новый план, где его оружием вновь стал Чуя, так что он позволил себя поймать и привести в мафию. Незаживающая метка была доказательством того, что Чуя всё ещё принадлежал Фёдору, и последний наверняка об этом припомнил. Осаму тогда думал, что Чуя уже сам позволил себя использовать. Чуя догадывался, но ничего не сделал. Чуя обо всём знал. Иначе как объяснить его спокойное и даже радостное лицо, когда он пришёл обратно? Осаму был готов утешать его, подставить плечо для рыданий, помочь с будущими трудностями, а Чуя… справился сам. Такое казалось невозможным. Такое казалось абсурдным для Дазая. И Дазай начал мстить. Его учили: делают больно — мсти. Не раздумывая. Потому что тебе больно. После пары бокалов он привёл свою месть в действие, а по итогу… …это кровавое месиво — доказательство того, как сильно Осаму заблуждался. Он понял, что заблуждается, ещё утром. Когда проснулся и увидел красное от слёз лицо Чуи: предатели так страдать не умеют. Потом он узнал про наказание, которое уготовил Мори, и стало совсем плохо. А сейчас Осаму хочется умереть. И никто не скажет, что резать вены — плохо, потому что всем всё равно. И никто не будет волноваться, если Дазай снова поймает пулю. И никто не отведёт Дазая на анализ крови. Не посмотрит с ним фильмы. Не примет ванну. Не приготовит завтрак утром. Чуя оказался нужнее Осаму, чем думал сам Осаму. Вот только толку от этого знания никакого. Осаму закрывает дверь камеры и поднимается по той же лестнице, по которой шёл Чуя. От него пахнет по-другому. Теперь это запах какао или молочного шоколада — всё та же нежность, только со сладким привкусом. Заслуга Дазая. К сожалению, аромат выветрится через неделю или две и Чуя станет обычным Чуей. Смоет с себя последние следы Осаму и притворится, что того никогда не было в его жизни. Божество само отвернётся от своего покровителя, потому что его осквернили. Всё честно. Но теперь покровителю не во что верить. В коридоре Дазай встречает Рюноске. Его глаза словно стали светлее, а кожа здоровее. Он наверняка уже виделся с Чуей. Чёрт подери, неужели Чуя меняет каждого, кого встречает на своём пути? Стоит Акутагаве встретиться взглядом с Дазаем, как он смущённо бормочет приветствие и быстрым шагом проходит мимо. Интересно, что теперь думает мальчишка об их с Чуей отношениях? И что будет думать, когда увидит, что Осаму стал для Чуи пустым местом? Осаму по привычке идёт в кабинет к другу. После миссии ему дали повышение, но — что очень и очень нетипично для Мори — отгородили от убийств. Одасаку получил то, что хотел. Дазай тоже получил, но потом, правда, разрушил это собственными руками. Осаму не успевает открыть дверь — та открывается сама, и из кабинета выходит Анго. Раньше он ни разу не ходил сам к Оде. Дазай вообще редко видел, чтобы Анго собственной персоной ходил по другим этажам, а сейчас он был в одном кабинете с Одасаку. Нонсенс. Ода на данный момент самый счастливый человек в мафии. — Дазай. — Анго поправляет очки, глядя на Осаму. — Спасибо, что последил за Одасаку. Считай, я у тебя в долгу. — Ты так резко начал о нём заботиться. — Дазай опирается плечом о стену. — С чего вдруг? — Люди меняются, Осаму. Тебе бы тоже не помешало. — Сакагучи бросает взгляд на дверь кабинета Оды. — Как там, кстати, дела с твоим Чуей? — Мы помирились. — Это радует. — Но теперь он не хочет меня видеть. Анго закатывает глаза, бормоча что-то в духе «Ох уж эти альфы…», вдруг они оба слышат доносящиеся из другого конца коридора голоса, и Сакагучи наклоняется к Дазаю, говоря вполголоса: — Ты самый большой идиот. — Я знаю. — Я знаю, что ты знаешь. Дай ему немного времени, чтобы побыть одному. — Но… — Дай. Ему. Время. После этих слов Анго быстрым шагом удаляется на верхний этаж, и Осаму заходит в кабинет. Здесь гораздо просторнее, чем в прошлом кабинете Оды. Из высокого окна струится мягкий солнечный свет и заливает множество документов и папок на столе Сакуноске. — Дазай. — его встречают радушной улыбкой, однако Осаму почему-то не по себе от неё. Наверное, сильное чувство вины не даёт ответить тем же. — Сюда, садись. Если бы не твой Чуя, я бы, может, тут и не сидел. Передай ему спасибо. Осаму кивает, однако затем тут же опускает голову и прячет лицо в ладонях. Господи, что же он наделал? — Дазай?.. Одасаку встаёт из-за стола, достаёт два стакана, бутылку коньяка и, поставив стаканы на стол, разливает по ним янтарную жидкость. Мори не приветствует алкоголь в рабочее время, но это его правая рука, да и повод, похоже, имеется. — Я его потерял. — Дазай тянет руку к стакану, хватает его не глядя и выплёскивает жидкость в рот. — Я… Как же не хочется говорить, что он сделал. Дурак, дурак, дурак! Всё шло просто прекрасно. Контакт с Чуей был налажен, они почти стали одним целым. Могли целоваться в открытую, и Чуя позволял себе быть таким нежным и ласковым, каким Осаму его никогда ещё не видел, а сейчас Накахара в коконе, через который не пробиться. — Я его… — Когда слова почти сами выливаются изо рта, в дверь стучат, она немного приоткрывается, и в проёме показывается рыжая макушка. — Мори-сан просил принести Вам это. Чуя показывает Одасаку папку, замечает Осаму и на мгновение замирает, словно видит перед собой злую собаку. Но после он приходит в себя, подбегает к столу, чуть ли не швыряя папку туда, и быстро ретируется из кабинета, слишком громко хлопнув дверью. В кабинете остаётся запах какао. Воцаряется полная тишина. Осаму вновь отпивает немного коньяка, даже не глядя на Одасаку. И так понятно, что он думает обо всей этой ситуации. Да и оправдываться уже не тянет: не тот случай, чтобы оправдания помогли. — И что ты теперь будешь делать? Дазай вздрагивает. Этот вопрос словно прокладывает тропинку в непролазной чаще, и Осаму становится немного легче. Он не думал, что делать теперь, так что приходится честно сознаться в этом, пожав плечами. И всё же Одасаку даёт ему немного надежды — всего чуть-чуть, но даже этого достаточно, чтобы с новой силой влюбиться в своё божество. — Когда мы с Анго ссорились, — Ода берёт в руки свой стакан и начинает разглядывать его, поворачивая, — не так, конечно, как вы с Чуей… Не из-за… подобного. Но это тоже было серьёзно. В общем, Анго можно было подкупить романтическим ужином. Как в каких-нибудь фильмах. Цветы, свечи, дорогой подарок. Осаму трудно представить Анго в подобной обстановке. Уж никак Сакагучи не вяжется с образом миловидного чуткого омежки, который был бы в восторге от подобного сюрприза. Одасаку, будто прочитав мысли друга, добавляет: — Они все устроены более-менее одинаково там, внутри. Мечтают о таком, но либо боятся сказать, либо сами не признают. Попробуй сделать что-то подобное, только в тысячу раз лучше. Ты любишь его? — Больше жизни. — Осаму нависает над столом, внимая каждому слову Одасаку. Вот он — его спасительный билет. Вот шанс на то, чтобы вернуть себе своё счастье. — Ну, — Ода как-то странно усмехается, потирая подбородок, — ты не был большим любителем жизни, сколько я тебя знаю. Но… можешь попробовать извиниться так. Только подготовь Чую к этому. Минимальные знаки внимания. — Понял. — Пока Одасаку разглагольствует, Осаму успевает выпить стакан и доливает себе ещё. Он обязательно попробует начать с чистого листа.