***
За 17 лет до победы над Плутарком. Огонек был ребенком, когда на Марс пришла война, но его память хранила множество ярких воспоминаний о мирных днях. Он помнил, как его златовласая сестра играла с ним в какую-то настольную игру. И как мама учила ее печь блинчики. Как Праймер крутилась перед зеркалом, примеряя новое платье: завтра она в первый раз должна была идти в нем в школу. Стоило лишь закрыть глаза — и в памяти всплывали цветы, которые мать выращивала в их доме: розовые, желтые, красные. Они наполняли комнаты ароматом, привлекая пушистых пчел и бабочек. Мама обожала растения, знала все особенности ухода за ними, и могла подолгу рассказывать детям об их полезных свойствах. Его детство было счастливым, наполненным запахами домашней выпечки и душистых розовоцветов, бабушкиными сказками и звонким смехом, но потом пришли плутаркийцы и все это отняли. Сначала родители стали дарить им с Праймер меньше игрушек, и сестра перестала с радостными воплями выскакивать из комнаты, показывая, как кружится ее новая воздушная юбка. Затем мама со вздохом выбросила все цветы, которые так любила, а на их месте посадила овощи, ставшие редкостью в магазине, да и значительно подросшие в цене. Ей хотелось, чтобы дети могли нормально питаться, и небольшой огород расцвел под ее заботливыми руками. Потом папа потерял работу: его компанию выкупил бизнесмен с другой планеты и уволил всех в один день. Отец Огонька не принадлежал касте воинов — горячую кровь защитников Марса будущий генерал унаследовал от матери. Родитель его был механиком, конструировавшим узлы для марсианских мотоциклов — собственно, «Чоппер» дяди Модо стал его последним детищем, собранным в подарок на совершеннолетие младшему брату любимой жены, одержимому скоростью. Огонек помнил вечер, когда отец вернулся домой и, пряча глаза, объявил об увольнении. Он думал, расстроенная этой новостью жена весь вечер проплачет, а она лишь выпрямила спину, обняла растерянного мужчину и пообещала, что все будет хорошо. Отец, которому мать ежедневно не давала хандрить и подбадривала, несколько недель пытался куда-то устроиться, но плутаркийцы контролировали все рабочие места в этой местности, и папа, как и все в их городке, снова и снова получал отказ. Жители начали обсуждать вариант переезда, но из других районов приходили похожие вести: марсианские предприятия переходили под контроль пришельцев, и работников выбрасывали на улицу новые хозяева. Растерянность, непонимание как жить, как кормить детей, достигли своего апогея — но тут всем им пришли приглашения на встречу от бизнесмена, купившего завод, поселившие в сердцах мышей надежду на лучшее. По-видимому, плутаркийцам не удавалось самостоятельно справиться со сложной техникой, и квалифицированных работников попросят вернуться во имя общего блага! Как же они ошибались! Шокированные марсиане на месте высокотехнологичных производственных линий увидели развороченные цеха, выдранные с корнем уникальные механизмы, разрушенные внутренние помещения. Опытным механикам, бухгалтерам, юристам, инженерам предложили разбирать камень и копать котлован, готовить плодородную почву к отправке на Плутарк за мизерное вознаграждение. Одни, включая отца Огонька, согласились, и, как выяснилось, смогли хоть немного отсрочить беду в семье. Другие, возмущенно ругаясь, ушли, чтобы спустя месяц вернуться выпрашивать контракт с еще более рабскими условиями. Не зря рыбоголовые славились умением вести бизнес: они получили дешевую рабочую силу для выполнения своих задач. Кто-то уезжал, все же решив попытать счастье в другом месте. Родители Огонька остались. Отец уходил рано утром и возвращался поздно вечером, чтоб семья могла хоть как-то свести концы с концами. Дядя Модо заезжал время от времени и, глядя на них, хмурился все больше. Несмотря на тяжелые времена, он всегда привозил им с Праймер гостинцы: сладкую булку, деревянную, вырезанную своими руками, машинку, нарядную ленточку сестре. А когда наставал вечер, взрослые, вздыхая, обсуждали, что так, как здесь, теперь везде на Марсе. Пришельцы выкупили все: заводы, здания, леса, озера — и стремительно переправляли ресурсы на Плутарк. Даже океан, к которому отец всего несколько лет назад возил семью в отпуск, исчез: его заморозили и вывезли, чтобы в нем могли плавать хищные рыбоподобные инопланетяне. Вскоре деревья почти исчезли. Вслед за ними пропали звери. На глазах планета, чьи богатства нещадно разграбили, становилась голой пустыней. Но мыши почти не замечали этого, занятые ежедневной тяжелой работой и борьбой за выживание. Тогда стали приходить первые сообщения о восстаниях рабочих, которые хватали лопаты, кирки и нападали на плутаркийцев, а потом вскрывали и грабили продовольственные склады. Об этом рассказывали не по телевизору — все телевизионные башни пришельцы давно купили и отправили в виде металлолома на родную планету — а через дядю Модо и других знакомых, путешествующих по Марсу. Рыбоголовые, опасаясь мятежей, усилили охрану своих территорий крысами и ужесточили условия контрактов. В памяти Огонька навсегда останется роковой день, когда отец, проснувшись утром, закашлялся и не смог подняться с кровати. Мама, побледнев, пересчитала имеющиеся у них деньги, вздохнула и пошла в аптеку, но вернулась ни с чем: фармакологическая отрасль к тому времени была почти уничтожена, и даже самые простые лекарства на планете стали дефицитом. Отец кашлял все сильнее, мама тихо плакала, когда думала, что никто не видит, и заваривала травки, которые предусмотрительно посадила в отдельном горшке недавно — как чувствовала, что могут пригодиться. А вечером, когда Огонек с Праймер резали овощи на ужин, входная дверь едва не слетела с петель — так громко в нее стучали. Сестра вжала голову в плечи и спряталась за мать. Отец пошел открывать, держась за стену и едва не падая. — Ты! — вместо приветствия ему в лицо уткнулся коготь на крысином пальце. — Какого сраного пса тебя не было на работе?! Отец закашлялся кровью, и за него ответила мама, выступив вперед и гордо расправив плечи: — Мой муж болен, но мы не смогли купить лекарств. Я боюсь, завтра он не сможет выйти на работу. — Вот как? — крыс оглядел статную женщину с ног до головы и плотоядно ухмыльнулся. — А знаешь ли ты, красотка, что по контракту, пропустив день, твой муженек должен заплатить штраф? — Нет, я не знала. — Мама не опустила глаз, все также прямо глядя в лицо незваного и нежеланного гостя. — Так вот… — крыс облизнулся и обернулся к отцу, все еще кашляющему при попытке сказать хоть слово. — Давай заключим сделку! Ты отлеживайся… Да хоть неделю болей, я прикрою! Найду, на кого раскидать твою норму… Но вот пропуск придется отмечать каждый день, иначе отсутствие заметят. Вот пусть твоя женушка и приходит с ним по утрам, — он перевел взгляд на мать и похабно оскалился. — Ммм, придешь, красавица? Только трусы не надевай, они тебе не понадобятся… Папа, собрав силы, зарычал и бросился на того, кто посмел предложить такое матери его детей. Крыс лениво развернулся и ударил его в живот, а когда отец согнулся, хватая воздух, нанес точный удар локтем в голову. Отец рухнул, мама закричала и кинулась к нему, Праймер спряталась за креслом, уткнувшись в колени и плача. Огонек переводил взгляд с одного взрослого на другого, и до его сознания никак не доходило, что же происходит — лишь детские, но уже крепкие пальцы инстинктивно сжались сильнее на ручке шеф-ножа, который он так и не выпустил из рук. В чувство его привел дикий, отчаянный вой матери: — Он не дышит! Ублюдок, ты убил его! В этот момент мальчишка как-будто загорелся изнутри. Он перехватил нож так, как учил дядя Модо в последний визит: лезвие плотно прижато к предплечью и совсем незаметно, пальцы четко фиксируют рукоять. Подойдя к противнику, нужно в один миг сменить хват и ударить с разворотом — стремительно и вложив силу всего тела. Мозг еще вспоминал последовательность действий, а Огонек уже сделал три коротких шага как-будто к родителям, но потом точно и чисто выполнил прием — и вот крыс, скуля, схватился за бок, а ему в лицо уставились полыхающие ненавистью и болью глаза восьмилетнего мальчишки. Мама пронзительно закричала. Чужак, тяжело дыша, покачнулся, зажал ладонью рану и в следующее мгновение вывалился за дверь, проклиная мышей и подвывая. За ним тянулась дорожка из густых бурых капель. Что было дальше, Огонек помнил плохо. Кажется, мама звонила дяде Модо, а потом, глотая слезы, судорожно собирала вещи. И все это время мальчик сидел подле бездыханного отца, сжавшись в комок, но не выпуская из руки холодеющих пальцев. Потом дядя вез их куда-то, а мышонок то проваливался в сон, то резко просыпался, снова и снова видя полный ненависти взгляд и чувствуя, как по его руке течет теплое. И каждый раз на грани сна и яви глаза раненного им (или убитого? Он не знал!) крыса как будто менялись, становились глубокими, как сама вечность, и Огоньку казалось, что сам Великий Марс, о котором рассказывали мать и бабушка, смотрит на него, будто оценивая. Мама кутала его в захваченный из дома плед и обнимала, но время от времени украдкой вытирала о буро-рыжую, как у отца, макушку, горячие слезы. Наконец, они приехали в лагерь, спрятанный посреди гор в одном из проходов Большого Каньона. Дядя куда-то сходил, с кем-то поговорил, и им позволили остаться, выделив закуток для ночлега. На следующие несколько лет он стал их домом.***
За 12 лет до победы над Плутарком. Там, в лагере, Огонек решил, что должен заботиться о сестре и матери, сделать все, чтобы не дать их больше в обиду. Отец пусть и не принадлежал военной касте, но постоянно общался с родственниками жены и принял многие их взгляды. А потому постоянно твердил, что он, Римфайер, — мужчина, а значит, оберегать женщин — его долг. И мальчишка отчаянно защищал Праймер от юнцов, живших рядом — пары подростков, которые наслушались разговоров старших, насмотрелись на творившийся вокруг беспредел и попытались приставать к сестре. Благодаря не по возрасту высокому росту и урокам, которые давал в прошлом дядя, Огоньку оказалось не сложно объяснить окружающим, как не нужно обращаться с женщинами его семьи. Несколько раз разъяренный мальчишка, взбешенный тем, что тощий сын старосты лагеря, подражая отцу, пытался зажимать в углу Праймер и запускать руки той под юбку, налетал на него, яростно колотя. И противник, даже превосходя Огонька ростом и возрастом, мог лишь закрывать голову руками да молиться, чтоб кто-то из взрослых скорее пришел на шум и оттащил от него этого мелкого психа, пока тот не сломал что-то скулящему от боли и плюющемуся кровью обидчику. Спасало от наказания только то, что начальник лагеря, прознавая о происшествии, каждый раз сам отвешивал отпрыску подзатыльников, чтоб не повадно было «скулить, пока тебя такой сопляк лупит». Закон силы был единственным, что уважали староста и его подручные… Огоньку случалось защищать от мужчин и мать. Пользуясь ее одиночеством, они поначалу пытались навязать привлекательной женщине вариант, как упростить жизнь в тяжелых условиях. Но однажды, застав в их закутке одного из особенно рьяных «благодетелей», Огонек в ярости сломал тому пару ребер, вооружившись куском металлической трубы. Эта история, а также слухи о том, почему им приходится скрываться, быстро облетели общину, и потенциальные ухажеры, оценив бешенство в глазах мышонка и травмы, которые он наносил обидчикам, охладили свой пыл. Скорее всего, мальчишку бы тихонько убили за эти выходки, но побоялись серого здоровяка, что привез их, и поэтому решили просто не связываться. Всего за пару лет Огонек научился выживать всеми возможными способами. Запасы делили на всех поровну, но еды постоянно не хватало, и каждый пытался добыть что-то еще сверху пайка. Он быстро освоил, как найти плутаркийский склад с продовольствием и взломать замок, как стянуть у зазевавшегося вражеского солдата оружие. Он научился виртуозно прятаться. Все это легко и быстро дается, если есть природный талант и обстоятельства заставляют спешно осваивать науку спасения жизни. Он был подростком, когда впервые убил плутаркийского охранника за продукты, которые были нужны семье. И даже годы спустя, вспоминая тот день, четко знал, что не поступил бы иначе. Дядя печально качал головой, слушая жалобы на выходки племянника, но сделать ничего не мог. Он понимал: в условиях войны, которая с каждым днем все сильнее и сильнее разгоралась на Марсе, главное, что он должен делать — воевать за родную планету. А значит он не может отсиживаться в лагере, воспитывая резвого мальца — ему нужно сражаться в рядах повстанцев, взявших себе имя «Борцы за свободу». Мышь понимал: пусть и не хотел бы он таких умений племяннику в столь нежном возрасте, но тот делал ровно то, что должен делать мужчина, заботясь о женщинах своего рода. Поэтому, приезжая в общину, Модо старался показать мальчишке хотя бы один новый прием, вложить в голову хотя бы одно новое знание о выживании. А также попасться на глаза как можно большему количеству живущих здесь, чтобы дать понять: тому, кто обидит эту семью, есть перед кем ответить! Огоньку исполнилось тринадцать, когда война снова полностью перевернула его жизнь, безжалостно ворвавшись в нее и определив всю дальнейшую судьбу. В день своего рождения он рыскал по одному из каньонов, выслеживая горную ящерицу для праздничного ужина — хотелось порадовать маму свежим мясом в благодарность за то, что подарила жизнь. Зорко оглядывая скалы, он старался не пропустить малейшее движение, готовый выстрелить туда, где его заметит, и думал. Думал о том, что новый глава лагеря зачастил к ним в гости. Он пришел на смену подонку, что несколько лет беспредельничал в общине, пока о его преступлениях не прознали «Борцы за свободу» и не повесили вместе с парочкой отморозков. Новый старший над гражданскими был военным в звании майора, но ранение в одном из боев не позволило ему больше сражаться, поэтому командование отправило его к ним навести порядок. В последние полгода широкоплечий мышь, хромающий на правую ногу, но держащий выправку, захаживал по вечерам, приносил детям скромные, но очень ценные в это страшное время гостинцы, а потом усаживался напротив матери и, взяв из рук тепло улыбающейся мышки чашку чая, расспрашивал о делах. А уходя, всегда долго смотрел в глаза и учтиво целовал кончики пальцев… Огоньку, пожалуй, нравился этот мужик — в его намерениях он не видел ничего, от чего хотелось схватиться за припрятанный в укромном углу кусок тяжелой трубы. Он даже думал, что мог бы оставить под его защитой своих женщин, когда уедет с дядей сражаться с рыбомордыми обмудками… Внезапно почва под ногами заходила ходуном, а сверху посыпались камни. Мальчишка несколькими ловкими прыжками забрался на уступ повыше, припал к земле и, как учил дядя, закрыл голову руками. Падающие осколки больно били по пальцам, спине и ногам, сдирая кожу, сыпался песок, в нос забивалась пыль, мешавшая дышать, гул вокруг стоял такой, что звенело в ушах, но Огонек не двигался, молясь, чтоб обвал не усилился. Ему повезло: ревело где-то дальше, а он отделался лишь ссадинами и синяками. Когда камнепад и тряска закончились, подросток осторожно поднялся, отряхнулся и двинулся в сторону лагеря, сообразив, что грохотало именно с той стороны. У них, конечно, есть укрепления против землетрясений, но вдруг маме нужна помощь?! Видимо, придется его именинного ящера отложить на завтра! Внезапно что-то кольнуло в груди, сжало ее обручем, и он сам не заметил, как перешел на бег. Ему казалось, будто кто-то снова, как несколько лет назад, неотрывно следит за ним, оценивает. Ловкий и быстрый, юноша прыгал с камня на камень, цеплялся кончиками пальцев, хвостом, подтягивался. Какое-то тревожное чувство гнало его к семье. Он задыхался, удивляясь, почему отказало ему сейчас так хорошо тренированное дыхание. Еще пара поворотов — и вот уже должен показаться вход в их пещеру… но его нет… нет темного грота, возле которого всегда стоял дозорный, нет даже куска горы, что служила им домом — вокруг лишь обломки камней да пыль, которая еще не осела после обрушения. Горло внезапно сдавило, словно на шее резко затянули удавку. Как?! Как мог случиться обвал, они же постоянно проверяли стены и укрепления потолка?! Неужели что-то взорвалось в лагере? Может ли быть, что завалило только у входа, а внутри, там где его семья, все цело?! Мальчишка бросился к камням, голыми руками пытаясь разгрести проход. Резал пальцы острыми обломками, то тут, то там пытаясь сдвинуть валуны в половину его самого, и звал, звал, звал… Сестру, маму, главу лагеря, повара, что по утрам раздавал безвкусную кашу, старика-учителя, что преподавал детям грамоту и делился своими огромными знаниями. Огонек выкрикивал их имена, пока не сорвал голос. Внезапно его рука наткнулась на металл. Он напрягся, навалился спиной, ободрал плечи, но отвалил камень, и склонился над куском стали, искореженным и почерневшим. Кончиками пальцев коснулся его, счищая копоть, и под грязью явственно проступила ненавистная эмблема плутаркийских ВВС. Все мгновенно встало на свои места! Не было обвала: их лагерь обнаружили захватчики, и похоронили всех, кто в нем был, под камнями. Похоронили маму. Похоронили сестру. Похоронили учителя и широкоплечего майора. Всех, кого знал подросток, не стало из-за того, что эти трусливые ублюдки нанесли авиаудар по тем, кто даже не мог сопротивляться! Они снова разрушили его жизнь, будто того, что из-за них умер отец, а мать и сестра ютились в сырых пещерах, было недостаточно! Огонек всхлипнул, но сжал зубы, твердя сам себе, что не даст волю слезам. Его душил комок, застрявший в горле, и чтоб хоть как-то выплюнуть его, он хрипло втянул воздух и завыл, задрав голову к небу. Почему? Почему и их отняли у него?! После потери отца он делал все, чтобы сохранить своих женщин. Но не смог! Не справился! Почему смерть забрала их, но оставила жизнь ему? Зачем? Чтобы показать, что он — бесполезный мальчишка, не способный ни на что, кроме охоты на ящериц?! Или… он столь жалок, что не стоит даже ее внимания?! Боль рвала грудь, не давала дышать. Ему отчаянно хотелось упасть прямо тут, мертвому. А еще отчаянно хотелось мести. Он опустил веки и представил перед собой плутаркийца. Представил, как загоняет пальцы ему в жабры, как сжимает их и резко рвет. Как вцепляется зубами в ненавистное горло того, кто нажимал на гашетки орудий, кто правил кораблем, расстреливающим беззащитных. Он ощутил, как кровь течет по его рукам, как скользят в них и пульсируют еще теплые органы врагов, которые он только что выдрал с глухим чпоканьем. И внезапно ему стало немного легче дышать. Он вырастет и обязательно сделает все это! Какой прок от его смерти? Она не вернет мать и сестру, зато живой он сможет лишить жизни тех, кто забрал их. Будет делать все то, что только что увидел в своих мечтах. Если от одной мысли о расправе на душе стало легче, значит, когда он осуществит задуманное, ему станет совсем хорошо. «Мама! Праймер! Клянусь вашей памятью! Я отомщу!» Тот, кто наблюдал за мальчишкой, улыбнулся, довольный тем, что прочел в кровоточащем сердце. Еще один воин ступил на путь службы ему. Еще один из его сыновей будет славить Великого Марса, проливая кровь. Этот мальчик достоин дара, который дается лишь лучшим: он получит пламя ярости и ненависти в обмен на детство, которое забрала кровавая и беспощадная Война — одна из любимых жен беспощадного бога. Отец касты воинов сощурил красные глаза и посмотрел на то, что последние годы было домом юного марсианина. Нашел взглядом женщину и совсем еще юную девушку. Младшая из них была наполовину завалена камнями и плакала от боли в израненном теле, моля смерть скорее избавить от мучений. А старшая, уже поняв, что выхода нет, держала ее голову на коленях и гладила по слипшимся от крови золотым волосам, проклиная мир, в котором эта ласка — то единственное обезболивающее, что может дать мать умирающей дочери. Женщина тяжело дышала и время от времени утирала пот со лба: кислород в крошечном пространстве заканчивался. Но вот младшая мышка сделала короткий вздох, и последняя влажная дорожка скатилась по ее грязной щеке. Мать наконец позволила себе зарыдать, упрекая судьбу за жестокость, и в то же время молясь, чтобы сын избежал их ужасной участи. Марсианка из последних сил отчаянно просила для второго из своих детей возможности выжить. Великий Марс милосерден: он исполнит волю матери воина. Бог кивнул своей верной спутнице — Смерти — и та раскрыла обреченным объятия, порождая из их душ демонов-хранителей. И в тот миг, когда в груди мальчишки разгорелась жажда мести, а едва живая мышка баюкала на коленях его мертвую сестру, по велению Отца касты воинов их желание исполнилось. Душа юной девушки, чья весна только-только началась, обернулась красным пламенем, яростным и всепожирающим. Та, что подарила ей жизнь, вскрикнула и упала бездыханная, а на ее месте, обвившись вокруг красного, зачернел мрак, непроглядный и безжалостный, словно ненависть. Свившись клубком, новорожденные демоны устремились к тому, кто звал их — к серому мальчишке, что так и стоял, закрыв глаза, тяжело дыша и чувствуя на руках кровь врагов. Черно-красный клубок ударился о грудь, едва не сбив с ног и на минуту отняв дыхание, и слился с пожаром, что бушевал в совсем еще юном марсианине. Демоны, обернувшись вокруг сердца, заключили его в надежную броню, уютно улеглись и задремали, готовые пробудиться по первому зову. Они сохранят сына Марса. Они дадут ему силу. Он с такой радостью принял их, пообещав вдоволь поить кровью и выпускать резвиться на волю!.. Огонек распахнул глаза. В них горело Пламя.***
Там, на развалинах лагеря, и нашел его Модо. Борцы за свободу перехватили сигнал с плутаркийского крейсера и смогли расшифровать спустя несколько часов после удара. Великан, побледнев как полотно и бросив через плечо, что там его семья, мчался почти сутки, молясь всем известным ему богам. Он небрежно кинул на бок байк и попытался пробраться туда, где раньше был проход, крича и срывая голос. Двое прибывших с ним — рыжий парень с челкой, которая постоянно лезла в глаза, и невысокий белоснежный марсианин — не сказав ни слова присоединились к расчистке завала. Модо едва не упал, когда на его зов спустя несколько минут вышел племянник — покрытый кровью и пылью, со стеклянными глазами, будто повзрослевший лет на десять за те пару месяцев, что они не виделись. Словно призрак, мальчишка скользил по камням, которые стали кладбищем для его близких. Взгляд Огонька казался пустым, но дядька все же разглядел на самом их дне то, чего там не было раньше — боль и всепоглощающую ненависть. Мужчина сгреб его в медвежьи объятия, на которые тот не ответил, и прижал к груди что есть сил. — Живой… хоть ты — живой… — бормотал взрослый хрипло и шмыгал носом. Когда первые эмоции от встречи схлынули, обвал просканировали, и рыжий парень возрастом чуть младше дяди с сочувствием посмотрел на них и покачал головой. Модо закрыл лицо руками и надавил кончиками пальцев на глаза — орать хотелось невыносимо, но нужно было держаться ради племянника. Великан постоял так минуту, давая себе лишь это короткое время для того, чтобы справитсья с горем, а потом резко развернулся и махнул своей группе, что можно уезжать. Он усадил Огонька позади себя на мотоцикл, «Чоппер» тронулся следом за черным «Харлеем» и красным спортбайком. Мальчишка не задумывался, куда и зачем его везут. Он снова и снова прокручивал в голове одну мысль: «Мамы и Праймер больше нет. Но я отомщу!»***
В лагерь Борцов за свободу они приехали поздно ночью. Огонек, вымотанный физической и душевной болью, практически задремал, убаюканный плавным ходом «Чоппера», и обязательно бы свалился, если бы Модо не подстраховал, обхватив хвостом вокруг тела. Дядя стащил его с байка и, не говоря ни слова, отвел в закуток, служивший им с друзьями местом для ночлега. — Подожди меня, хорошо? Я сейчас вернусь, спальник тебе раздобуду… Винни, присмотришь? — он кивнул белому пареньку и ушел куда-то. Альбинос, который был на голову ниже дяди, но лишь немногим уступал тому в ширине плеч, весь путь от развалин лагеря закладывал лихие виражи и бросался под колеса синего «Чоппера». От постоянно мелькавшего то слева, то справа красного спортбайка у Огонька разболелись глаза, и он уткнулся лицом дяде в спину, пахнущую бензином и немытой шерстью, но все равно каждый раз вздрагивал, когда бешеный рокер проносился мимо. В другое время юноша бы оценил и мотоцикл, и виртуозное вождение того, кто им управлял, но сейчас суетливость и создаваемый вокруг шум вызывали только раздражение. Альбинос кивнул и опустился на один из спальников, разложенных прямо на полу. — Ты присядь, парень, Модо, может, придется побегать. Вот этот — твоего дяди, — он указал на аккуратно расправленный спальный мешок рядом со своим. — Склад скорее всего уже закрыт, а ключ у Тэсс, нашего механика. Поди ее еще найди в такое время! — Винни как-то многозначительно, но беззлобно ухмыльнулся. Огонек, не глядя на него и слушая вполуха, плюхнулся на зад и бездумно начал рисовать узоры на пыльном полу. Его пальцы со слипшейся от крови шерстью оставляли красноватые следы. Он дышал короткими глотками, и каждый вдох болезненно стискивал горло. — Оу, ну и ссадины на руках! Давай-ка я обработаю! — Альбинос засуетился, порылся в изголовье своего спальника, вытянув оттуда фляжку и аптечку. — Давай, давай сюда руки! И футболку снимай, вся спина разодрана! Подросток послушно протянул взрослому израненные острыми камнями кисти, безучастно глядя на то, как белый сначала аккуратно отмыл грязь, а потом обработал раны и наложил бинты. По команде стянул рваную тряпку, прикрывающую торс, и позволил продезинфицировать спину. Ему было абсолютно все равно, что с ним происходило, он даже не чувствовал, как жжется антисептик. Когда они закончили, Винни снова порылся около своего спальника и протянул ему футболку — старенькую, но чистую. — Ммм… Огонек, да? Мне… я сочувствую тебе. Держись, парень, хорошо? — красные глаза альбиноса смотрели внимательно, как будто и вправду ему было дело до чувств одинокого подростка. Огонек, не говоря ни слова, на автомате кивнул, натянул майку и уставился на носки своих потрепанных ботинок. Повисло тягостное молчание, которое прервал пришедший через несколько минут Модо: — А вот и спальник! — он бросил рядом со своим еще один такой же. — О, Винни обработал раны? Спасибо, бро! А теперь давай-ка спать, завтра будем разговаривать и решать, как жить дальше. Не говоря ни слова, Огонек забрался в свой мешок и отвернулся. Ему бы заплакать, но слезы не шли. Глаза слипались и болели, но заснуть никак не получалось. Хотелось расслабиться, но мышцы собрались в тугие, ноющие от напряжения комки, хотелось делать глубокие вдохи, но грудь как будто стянули стальными обручами. Где-то внутри плескалась ярость и только она грела его, будто только одна с ним и осталась. Внезапно на голову, точно между антенн, легла большая, мозолистая ладонь дяди. Огонек закрыл глаза и вспомнил, что у отца были вот такие же руки: надежные, уверенные, теплые. Пальцы взрослого зарылись в буро-рыжую челку, почесывая и успокаивая. Лучше не стало и боль не ушла, но через пару минут обруч на груди как будто ослабили. Он уже проходил это: когда умер папа, он также не мог поверить, не мог принять, а потом его накрыло пониманием, что это случилось, и ничего не вернуть. Так и теперь: сильные пальцы в его волосах — они есть, а мамы и Праймер больше нет. Плечи вздрогнули, он почти беззвучно заскулил, болезненными толчками проталкивая в легкие воздух сквозь сжавшееся горло, но слезы так и не пролились из глаз. Его семьи больше нет. Но он понял, что все еще дышит.***
Командир Борцов за свободу детей в своих рядах не приемлел, но Огоньку можно сказать повезло: именно в тот момент, когда он оказался в лагере, единственный вход в каньон, который вел к базе, заблокировали псы. Вот почему вывезти его к бабушке, как планировали, оказалось невозможно. Огоньку это было на руку: он не собирался возвращаться к мирным жителям и стремился всеми способами остаться с теми, кто воюет за Марс. Наутро после прибытия ему удалось вызнать у дяди, что, судя по перехваченной передаче с плутаркийского крейсера, какая-то сволочь сдала лагерь за мешок продуктов и исправный транспорт. Мальчишка поклялся себе, что найдет виновного в гибели семьи, и в юном сердце окончательно поселилась лютая ненависть к рыбоголовым захватчикам и всем, кто им помогает. Оказалось, что стратегия подкупа и предательства стала обычной для плутаркийцев: они изводили мышей голодом и лишениями, а потом, когда удавалось захватить кого-то из гражданских, мучили, но предлагали еду и жизнь в обмен на информацию об убежищах. Год назад семья Винни также погибла из-за предателя, продавшего лагерь, где жили родители и трое маленьких братьев альбиноса. Жизнь Борцов за свободу, несмотря на осаду, шла своим чередом, лишь усиленные посты дозорных отправляли, чтобы постоянно следить за позициями псов. Вернувшись с дежурства, группа отдыхала, а после тренировалась, обязательно каждый раз одной и той же боевой связкой. Дядя Модо был в той самой тройке байкеров, с которыми он забирал племянника из развалин лагеря, и в составе которой долгими часами отрабатывал приемы и выполнял упражнения на доверие и чувство друг друга. Формирование сплоченных боевых мини-групп и создание из них высокоэффективных ударных сил было особой стратегией командующего Борцами за свободу — бурого, косматого и вечно хмурого дядьки по имени Стокер. Иногда он появлялся на тренировках, опирался плечом о стену и, прищурившись, внимательно смотрел на то, как работает каждая из связок воинов. Время от времени что-то показывал, очень редко — делал перестановки, но чаще всего парой фраз подсказывал лидеру боевой единицы, как эффективнее работать с бойцами и на что сделать упор. Огонек старался смотреть, что делают другие, и тоже учиться. Он просил, чтоб и его допустили к тренировкам, обещал стараться и не подвести, но Стокер, как всегда хмуро на него глянув, бросал короткое и бескомпромиссное «Нет!», резко разворачивался и уходил, показывая, что разговор окончен. Но смотреть и повторять он Огоньку запретить не мог! Поэтому мальчишка копировал развороты, тренировал движения рук и ног, часами пробовал перекидывать нож из одной позиции в другую, изрезав себе все пальцы. Иногда дядя, когда не сильно уставал, правил основы его стоек и даже устраивал спарринги. Правда, даже пошатнуть здоровенного серого мыша у Огонька не получалось, не то, что повалить на землю! Смерть сестры и матери сделала его молчаливым и ожесточила сердце. Модо пытался разговорить племянника, дать как-то сбросить тот груз, что поселился в груди, но мальчишка не хотел избавляться от боли. Наоборот, он копил ее, как и злость на тех, кто погубил его близких. Он ненавидел жадность крыс, из-за которых погиб отец. Он ненавидел плутаркийцев, которые разграбили планету и убили близких. Дядя категорически запрещал, но, если он видел, как в штаб доставляли пленного, очень тихо старался пробраться следом за теми, кто вел допрос, и во все глаза смотрел, как получают информацию солдаты. Часто захваченные, скуля, сами выкладывали все, что знали, стоило только начать нагревать лезвия ножей на горелках. Мышонок даже нашел себе развлечение: когда приводили пленного, старался понять, как долго тот продержится, прежде чем начать говорить, а потом проверял, верна ли оказалась догадка. Но иногда пленники молчали, стиснув зубы и злобно глядя из-под бровей. Тогда в этой части пещеры повисал запах паленой шерсти и мяса, лилась кровь да раздавались резкие звуки ударов. Раздирающие уши вопли врагов ласкали Огоньку слух, будто самая прекрасная музыка. Облизывая губы и тяжело дыша, будто это его рука наносит увечья, мальчишка впитывал всем своим существом картины пыток, убеждая себя, что каждый из тех, кто попал на допрос, этого заслужил. За отца! За мать! За сестру! Конечно, если его замечали, то гнали взашей, а потом Модо, сверкая красными от гнева глазами, отчитывал племянника и объяснял, что это зрелище не для детей. Огонек хмыкал про себя и думал, много ли детей в восемь лет пытались убить того, кто только что лишил жизни отца, много ли детей резали вражеских солдат ради того, чтоб накормить близких? Да и просто несправедлив был дядька: мальчишка не раз видел, как великан сам допрашивал пленных далеко не гуманными методами! А теперь свистит ему в уши о морали!.. Бесцельно слоняясь по базе, подросток нередко ловил на себе задумчивые взгляды Стокера. В груди Огонька каждый раз вспыхивала надежда, что тот сочтет его достойным, увидит, какой он взрослый, но тот лишь оценивал, казалось, с кем-то сравнивал, но не говорил ни слова. Было видно, что командир всеми силами стремился убрать его из лагеря, но шло время, а возможности прорвать оцепление не предоставлялось. В один из дней, мало чем отличающийся от предыдущих, Огонек тренировал подсмотренную недавно связку приемов, за неимением настоящего противника нанося удары по воображаемому. У того были хмурый взгляд и длинные рыжевато-бурые патлы, и ударами плотно сжатых кулаков юноша отчаянно стремился убедить его оставить себя с Борцами за свободу и включить в одну из боевых групп. Мальчишка представлял, как валит командира на пол, как тот сплевывает кровь, а потом с уважением смотрит на победителя и предлагает присоединиться к повстанцам. Огонек уже видел себя в эпицентре битвы рвущим врагов голыми руками, как боковым зрением заметил, что дозорные потащили кого-то в один из темных коридоров. «Пытать будут!» — понял мальчишка, рассматривая окровавленного серого крыса, приволакивающего ногу, с глубокими рваными ранами на плечах, но злобно скалящего зубы, и сердце Огонька забилось в предвкушении. — «Этого долго колоть придется, и то не факт, что заговорит!» — сделал он про себя ставку и, оглядевшись, прошмыгнул в глубину базы, где змеились ходы, заканчивающиеся небольшими пещерами. Там Борцы за свободу устроили что-то вроде места для пленных, вварив решетки прямо в камень. Там же было оборудование для допросов, к которому отчаянно тянуло мальчишку, слишком рано узнавшего вкус крови. Оказалось, разговаривать с крысом не собирались — ничего ценного он сказать не мог. Зато именно на него указала сестра одного из солдат, обвинив в изнасиловании. Пленного привязали к решетке и оставили наедине с братом пострадавшей. Огонек во все глаза смотрел и учился, как вершить возмездие. Следил за кровавыми дорожками, бегущими по серому меху. Впитывая крики, запоминал, как повернуть нож, чтобы причинить максимальную боль, но не дать жертве потерять сознание. Он вспоминал крыса, что покусился на мать и убил отца, попытавшегося ее защитить. Он вспоминал, как, глотая слюни и пытаясь унять тошноту, не раз смотрел на пиры этих предателей, когда его семья уже несколько дней голодала. Он воскрешал в памяти хриплые крики девушки из их общины, которую поймали вот такие же серые твари и пустили по кругу, а он, мальчишка, мог только кусать пальцы и отбивать сигнал «SOS» через передатчик, молясь, чтобы вызванный им патруль скорее прибыл… И Огоньку отчаянно хотелось, чтобы это его пальцы проворачивали раскаленный нож в глубокой ране и сдирали шкуру с мышц, чтобы это он смотрел в глаза пленного и упивался отражающейся в них болью, чувствуя чужую кровь на руках… Внезапно на плечо опустилась широкая, крепкая ладонь. Огонек, едва сдержав вопль, резко развернулся и попытался нанести удар ножом, который перебирал в пальцах все это время, повторяя движения солдата. Но кисть перехватили, резко вывернули, а потом Стокер очень аккуратно впечатал его лицом в холодную каменную стену. Звук их возни заглушили хриплые крики полуживого крыса. — Ну и зачем тебе на это смотреть? — прошептал командир ему в самое ухо. Огонек тяжело дышал, взвинченный взрывной смесью кровавого зрелища с адреналином. Выдернув у него из ладони нож, мужчина спрятал тот за пояс, а второй рукой, взяв Огонька за ремень штанов сзади, толкнул в сторону выхода. Идти так было не только неудобно, но и ужасно унизительно, поэтому подросток кипел, брыкался и отчаянно пытался сбросить захват. — Ну-ну, парень! Не вырвешься, — Стокер совершенно беззлобно надавил на его руку, чуть сместив палец. Подросток чуть не закричал, ощутив, что такое, когда на тебе применяют болевой. — Давай так: я тебя отпущу, а ты пойдешь сам, куда скажу, хорошо? Огонек, все-таки строптиво дернувшись, раздраженно хлестнул хвостом, хмуро кивнул и почувствовал, как разжимаются сильные пальцы. Когда они дошли до неприметного ответвления в лабиринте, командир дал знак двигаться не к базе, а свернуть в него. Через пару минут они оказались около пустой камеры. Мальчишка нахмурился и напрягся: Стокер что, хочет посадить его на гауптвахту?! Но мужчина, пинком распахнув решетчатую дверь, вошел и вальяжно развалился на грубо сколоченных нарах, прикрученных к стене, а потом кивнул на противоположные. Огонек, внимательно следя за каждым его движением, осторожно опустился напротив. — Не смотри, что камера. Зато тут можно спокойно говорить с глазу на глаз! Я иногда тут сплю, когда совсем замучают. А некоторые используют это место, чтоб побыть наедине с девушкой, — внезапно бурый мышь озорно подмигнул, но тут же стал серьезным. — Так зачем ты смотришь на это? Не в первый же раз… — Я… я ведь ничего плохого не делаю, — неуверенно протянул Огонек. Он знал, что за подсматривание процесса пыток его не похвалят, хотя совершенно не мог понять, почему взрослым это не нравится. — Не делаешь, — Стокер пожал плечами. — Но стараешься посмотреть на каждый допрос. Зачем? — Я учусь… — тихо произнес подросток, опустив глаза. Он не мог видеть, как вздрогнул старший и резко поднял на него взгляд: — Зачем тебе этому учиться? — Нуууу, просто… — Просто, парень, в твоем возрасте — это за тем, как кто-то трахается, подсматривать! А не за тем, как живых существ на куски рвут. — Я не только за этим смотрю, но и за тем, как бойцы сражаются! — Огонек вскинул возмущенный взгляд на командира. — За тем, как вы планы боев и прорывов строите! За тем, как механики ремонтируют мотоциклы и оружие! Я хочу быть полезным, хочу научиться воевать! Огонек был слишком возбужден своей речью, чтобы заметить, что Стокер побледнел, глянув в загоревшиеся ненавистью глаза юноши. — Ты ребенок. Тебе не этому нужно учиться, а в школе математике. — Стокер, ты же сам знаешь, нет больше школ! Я пять лет был в общине гражданских, нам повезло: с нами жил старый профессор, он многому научил нас, детей. Говорил, что рассказывает сильно больше, чем знали бы наши сверстники. В лагере все равно делать было нечего: или добывай еду, чтоб не сдохнуть, или слушай профессора, а это было интересно и часто пригождалось. Он как-то рассказал, как сделать из подручных средств взрывчатку, так я потом так приладился ящериц глушить, что у нас с мамой и Праймер какое-то время вообще не было проблем с едой! А потом эти суки чешуйчатые научились по запаху определять ловушки, и перестали попадаться!.. Вот это — нужная наука!.. Школ больше нет, зато кругом враги, которые в любой момент с радостью вышибут мозги, стоит только зазеваться! Так какие еще мне нужны уроки, кроме твоих?! — Дитя войны, — грустно глядя на Огонька, вздохнул Стокер, обращаясь будто сам к себе, а не к сидящему напротив. — Слишком многое видел, через слишком страшное прошел. Скольких убил? — резко спросил он и уставился мальчишке в лицо, требуя взглядом правду и ничего кроме нее. Огонек, будто защищаясь, подтянул к себе колени и обнял их руками и хвостом. Его глаза зло уставились на любопытного взрослого. — Троих. И может быть еще одну крысу, которая отца убила, — сердито выплюнул подросток, и весь напрягся, ожидая реакции. Шерсть на его загривке вздыбилась. Огонек впервые произнес эту цифру вслух и почувствовал, как подкатывается к горлу тошнота. Внушать себе, что так было единственно правильно, было гораздо проще, чем обсуждать это хоть с кем-то. — Модо знает? Подросток покачал головой и опустил глаза. — В лагере бывали сбои в поставке продуктов. Приходилось добывать, чтобы выжили близкие. Стокер шумно выдохнул и зажмурился на пару секунд. Было страшно осознавать, что вот таких вот детей, искалеченных войной, на Марсе все больше и больше. — Ты меня осуждаешь? — внезапно парень с вызовом посмотрел ему прямо в глаза. — За то, что хочу мстить, за то, что убивал врагов, за то, что хочу стать воином? Старший несколько секунд помолчал, а потом ответил: — Нет… не осуждаю. Просто сожалею, что тебе приходится жить вот так, а не в футбол с мальчишками гонять, — Стокер замолчал, как будто собираясь с мыслями, и сел на лавку, закинув на нее одну ногу. — У меня… была семья: жена и сын чуть старше тебя. Три года назад, когда Борцы за Свободу только появились, мне пришлось оставить их в одном из лагерей, я считал, что это безопаснее, чем здесь, со мной. Но на них напали крысы. Жену замучили у сына на глазах. Его не успели покалечить, только избили — мы подоспели и отбили лагерь. Он также, как и ты, хотел мести, упросил включить его в одну из групп и тренировать. Я видел, что им движет ненависть, но остановить не хватило духу. Он говорил, что после произошедшего имеет право мстить. Он кидался на врагов как безумный, он был безжалостен. Год назад его подстрелили из гранатомета. Так я потерял и сына тоже… не решился вмешаться, остановить этот танец со смертью — и теперь его нет! А ты есть. Живой! Пока живой. Но я вижу в тебе ту же жажду крови. Я бы не хотел, парень, чтобы Модо хоронил тебя так же, как я хоронил сына, — голос Стокера сорвался, и он глотнул из фляжки, что висела на поясе, а потом передал ее Огоньку, который сидел, низко опустив голову. — Я… ничего не могу с этим сделать. Я… думаю о крысах, о плутаркийцах, о псах, и мне хочется, чтобы все они… умерли. Я хочу, чтоб их кровь текла по моим рукам, — последнюю фразу мальчишка прошептал едва слышно и глотнул из фляжки. Рот и горло обожгло огнем, но он проглотил свою первую в жизни порцию алкоголя, почти не поморщившись. В груди запылало. Стокер немного помолчал, подбирая слова, и медленно заговорил: — Но ведь и среди них не все — подонки и предатели. Крысы и псы — еще два коренных марсианских вида, тесно сплетенных с нашим. Для Марса мы все составляем единое целое, симбиоз. У каждого свое место на планете. Мы видим лишь небольшую горстку ублюдков, но основная масса населения, так же как и мыши, страдает и прячется, они тоже вынуждены покинуть свои города. Их земли также, как и наши, проданы и разграблены, а правители сбежали с плутаркийскими деньгами, бросив население на смерть. Инопланетян мы, конечно, должны выкинуть, но мстить целому народу из-за нескольких уебков… тебе не кажется, что сын касты воинов не будет думать так? Это мысли мясника и убийцы, — красные глаза внимательно следили за подростком: взрослый надеялся, что хоть этого паренька удастся уберечь от беды. — Но… как справиться с желанием их убивать? Как перестать ненавидеть? — Огонек снова глотнул из фляжки уже осторожнее, и вернул хозяину. — А просто поговорить с дядей не думал? Может, стоит поделиться, и тебе бы стало проще? Боль всегда становится не такой сильной, если разделить ее с кем-то. Да и мнение со стороны часто помогает охладить голову. Огонек отчаянно замотал головой: — Нет, пожалуйста! Дядя Модо расстроится, а ему и так горя хватает! Не только я потерял семью — и он тоже! Еще узнать, что племянник его вот… такой… Они с бабушкой — все, кто у меня остались! — Тогда… если хочешь… ты всегда можешь поговорить со мной. А я постараюсь научить, как увидеть вокруг себя не только горе и боль, но и причину жить. Хочешь? — Стокер, пряча надежду на дне глаз, смотрел на Огонька. Этот мальчик, так похожий на его собственного ребенка, внезапно стал надеждой на второй шанс, возможностью уберечь, не дать сорваться в пропасть обезумевшему от неподъемного груза мышонку. Он не заметил, как затаил дыхание, ожидая ответа. — Хочу. Научи меня, — подумав, мальчишка решительно кивнул, и шмыгнул носом. — Я не хочу больше видеть сны о том, как умирают те, кого я знал.***
За 8 лет до победы над Плутарком. — Ох! Не думала я, что совсем юный паренек может быть таким горячим! — тяжело дыша, мышка с дерзким ежиком коротко остриженных волос откинулась на спину. Огонек, прижав ее к боку, положил ладонь на покрытый почти белым мехом живот и погладил. Тело его приятно ныло, а между ног еще пульсировало от пережитого только что оргазма. — Я еще не закончил с тобой, Тэсс! — Он коснулся ее торчащих вверх аккуратных сосков, вызвав дрожь в разгоряченном теле симпатичного механика, на чью смену так удачно сегодня попал наряд по починке его мотоцикла. Уболтать девушку выпить с ним кофе у него в комнате оказалось делом несложным. — Верно говорят на базе: ты ненасытный маньяк! — она рассмеялась, проведя рукой по бедру молодого отчаянного героя, который недавно смог вытащить самого Стокера из плутаркийского плена. Ее пальчики почти касались по-прежнему твердого члена, дразня и заставляя юношу заерзать. — Ооо, слава великолепного любовника идет впереди меня? — он расхохотался и с легкостью вздернул подругу на свои бедра. — Просто я люблю жизнь и наслаждаюсь ею, Тэссен!.. А еще мне кое-кто очень рекомендовал любить! — он толкнулся в нее, произнося последнее слово. Лишь такую — плотскую — любовь умел испытывать этот молодой мужчина к женщинам. — Сильно-сильно любить прекрасных девушек! — Нет, нет, я… еще… ох!.. от прошлого раза не отошла! — последнее слово она простонала, почувствовав, как любовник, не спрашивая разрешения, снова уверенно проникает в нее, потянув вниз за бедра. «Просто так — лучший способ напомнить себе, что в жизни есть что-то кроме смерти и боли!». И молодой мужчина, невероятно рано получивший свои лейтенантские значки, с восторгом задвигался в податливом и влажном теле очередной подруги, вот так, предаваясь самому простому из доступных ему удовольствий, усмиряя своих демонов, что требовали теплой крови врагов на руках.***
— Ну что, еще одной девчонке заморочил голову? — вместо приветствия спросил Стокер, когда Огонек вошел в кабинет главнокомандующего. — И тебе привет, бать! — пользуясь тем, что они одни, юноша, кое-как обозначив салют старшему по званию, развалился в кресле. Поставив на подлокотник стянутую с края командирского стола пепельницу, он достал потертый портсигар, вытянул оттуда самокрутку, прикусил ее кончик и закурил. — Борзый ты стал! — Стокер рассмеялся и потрепал своего любимого ученика по длинной, не по уставу, челке. Впрочем, он и сам всегда пренебрегал стрижкой, заставляя Карабину морщиться всякий раз, как она на него смотрела. Рыже-бурому марсианину казалось, что в один прекрасный день боевая подруга просто возьмется за ножницы и лично приведет их с Огоньком в подобающий ее привычному к армейской дисциплине взгляду вид. — Как дядя с планеты исчез, совсем на тебя управы нет! — Да ладно тебе, сам же учил меня видеть в жизни хорошее. Я и вижу: красивых девчонок! — Огонек затянулся и улыбнулся старшему другу во все тридцать два. — Еще раз попадешься на камеры, герой-любовник, отправлю бабушке интересное кино! — Стокер развернул экран своего компьютера к Огоньку и включил запись. Упс! То, что у секретаря Карабины в кабинете ведет наблюдение служба безопасности, он как-то упустил из виду, трахая хорошенькую мышку прямо на столе в обеденный перерыв! — Твою ж пушистую маму! — Радуйся, что Скаббард меня уважает и, зная о моем к тебе отношении, показал запись мне, а не Карабине! — Она бы орала так, что базу обнаружили бы плутаркийцы, — Огонек весело сверкнул глазами на старшего. Совесть не мучила совершенно: командир пожурит по-родительски, да скорее всего поржет над таким залетом вместе с ним. Но не увидеть камеру — это косяк, конечно! Ладно сейчас, все потери — это продемонстрировать оператору голый накачанный зад, а вот не заметь он слежку на задании — быть беде! — Лейтенант Римфайер, это серьезно! — Стокер попытался включить строгого старшего офицера. — Да понял я, бать, понял! Накосячил! Не засек камеру. Не ругайся! Буду осторожнее, — он примирительно поднял руки. — Ладно, будь любезен! А то Карабина и вправду будет верещать на ультразвуке, — Стокер ухмыльнулся и присел на край стола. — Надо б Троттлу почаще наведываться на Марс. Или ее, что ли, отправь в командировку… — Эй, больше уважения к даме и старшему офицеру! — не то, чтоб Стокер сам про это не думал, но дать в обиду подругу был не готов! — Да ладно, я из лучших чувств! — Молодой мужчина рассмеялся. — Кстати, Сток! А не летала ли она недавно на Землю за розовоцветом для белки? — Да, было дело. — А как давно это было, не вспомнишь? — Ммм… месяца два назад, а что? — А то, что вызови-ка ты, друг, Троттла на Марс. Я к ней заходил сегодня. Она ест какой-то вонючий сыр, политый вареньем и посыпанный некой зеленой склизкой дрянью, — Огонек во все глаза следил, как менялось лицо Стокера, пока до него доходил смысл сказанного, а потом командир грязно выругался. — Эй, больше уважения к даме и старшему офицеру! — младший откровенно расхохотался, наслаждаясь растерянностью того, кого считал вторым отцом. Стокер, нервно дергая хвостом из плутаркийской стали и матерясь себе под нос, забегал кругами по кабинету. Огонек вытащил вторую самодельную сигарету и, расслабленно откинувшись в кресле, медленно затянулся. Ну все, батя будет беситься еще минут десять минимум, пока не успокоится, а потом пошлет его за будущим папашей… Командир, нарезав кругов пятнадцать и пару раз приложившись в отчаянии лбом о стенку, наконец плюхнулся в кресло напротив, потер переносицу и ворчливо выдал: — Ну как она могла?! — Тебе рассказать про пестики и тычинки? Напомнить, зачем член в штанах у мужика шевелится? А то ты, поди, забыл об этом за своими тактическими картами! — О, за эти минуты стоило получить от Карабины нагоняй за ту попытку секса с ее секретарем, которую генерал сорвала. А как он мечтал увидеть лицо Троттла! Он, Огонек, не злой, просто взрослые, получившие известие о неожиданном прибавлении, очень забавные! — Не паясничай! — рыкнул Стокер. — Продолжишь в том же духе, как сейчас — глядишь, и тебе придется жениться! — Да ладно, Сток, ну не переживай ты! — командира стало даже жалко. А ведь действительно, сейчас на Карабине добрая половина планирования, связи с разведкой и обеспечение. Как они без нее будут? Вот безответственная женщина! — Вызовем на подмогу бабушку, ну или сдадим Троттлу плод их любви, не успел вовремя вытащить — пусть отвечает! — Дети — это гораздо сложнее, чем ты думаешь!.. — рыкнул Стокер и нервно забарабанил пальцами по подлокотнику. — Ладно, что есть, то есть… Надо привезти Троттла и компанию на Марс, хватит им на Земле сидеть, они нужны дома. Твоего дядю, кстати, я тоже очень хочу тут видеть, а то ты совсем совесть потерял, — он строго посмотрел на легкомысленно развалившегося в кресле молодого товарища. — Эй, ну мы что, снова будем обсуждать эту тему? Я же обещал, что стану внимательнее к камерам! Стокер, не сдержавшись, рассмеялся: — То есть успокоиться и перестать осчастливливать всех более-менее привлекательных девушек на базе своим… генетическим материалом ты не обещаешь? — Эээээ… нет? — зато он честный! — И вообще, я всегда предохраняюсь! Безопасность — превыше всего! — Возможность беззаботно девок трахать для тебя превыше всего, а не безопасность! — Стокер отвесил Огоньку отеческую затрещину в качестве наказания. — Ладно, будем считать, что это обсудили. Учти только: узнаю, что кто-то из девчонок залетел — женю, не спросив твоего мнения, — Стокер выразительно посмотрел на скривившегося юношу. — Позвал я тебя о другом поговорить. Скаббард мне доложил, что ты мужику одному, недавно прибывшему, морду разбил, когда я у плутаркийцев гостил. А через пару недель мужик пропал. Тебя в момент его исчезновения не было сутки на базе. Объяснишься? — командир, склонив голову, изучал его лицо. Огонек подобрался, сел прямо и нахмурился, а потом вытащил новую сигарету и, не закуривая, нервно постучал ей по портсигару. — Бать, этот парень жил в лагере нашем, который плутаркийцы разбомбили. Я его помню очень хорошо: он к Праймер приставал, я его в детстве пару раз знатно отпиздил за то, что к сестре лез под юбку. Думал, что раз он сын начальника лагеря — ему все можно, — Огонек невесело ухмыльнулся воспоминаниям. — Как был подонком, так, повзрослев, им и остался. Отец его был таким же ублюдком, и Борцы за свободу, прознав, что за беспредел при нем творит, его вздернули. Помнишь?.. — Стокер кивнул. — Я только недавно сообразил, что это же ты тогда приговорил этих мудаков, когда вы с дядей Модо своего раненного майора у нас за старшего оставили… Тварь эта трусливая вроде бы присмирела после смерти отца, но… оказывается, он искал способ отомстить. И нашел же… Сука!.. Это он продал нашу общину рыбомордым, — молодой воин поднял на друга вмиг постаревшие, полные боли глаза, и наконец закурил. — Он отомстил всему лагерю, бать… — А ты решил отомстить ему? — вздохнул старший. — Ну а что мне было, улыбаться ему ходить? Я… постоянно думал: «А если он и сейчас хочет нас продать?» Стокер помолчал, обдумывая ситуацию. На самом деле, Скаббард настаивал на трибунале, и спасло юношу только то, что ровно в тот момент, когда у начальника службы безопасности появились доказательства, молодой воин улетел спасать командира из плутаркийского лагеря, а по возвращению шеф СБ с облегчением передал это деликатное дело старшему по званию. Теперь понятно, почему все бросив, младший сорвался в безумную спасательную операцию: ему нужно было ощутить рядом присутствие того, кто умел заставить его демонов отступить вглубь души. — Ммм… сорвался?.. — Стокеру не легко дался этот вопрос. — Да, бать, — тот опустил глаза. Лишь командир Борцов за свободу знал, как может быть жесток его молодой друг. И какое удовольствие получает, причиняя боль тем, кого считает виновным. От ужаса, что юноша, к которому так тянулось сердце, способен пытать живое существо и получать от этого наслаждение, мужчину каждый раз начинало подташнивать, но он всегда убеждал себя, что дитя войны просто не может иначе. И все что остается Стокеру — принимать, снова и снова протягивая руку, чтобы в очередной раз помочь выбраться из пропасти, в которую тот соскальзывал. — Огонек, я понимаю тебя, — после паузы, ответил лидер повстанцев. — Но ты знаешь прекрасно, что вот так поступать нельзя! Нельзя в принципе, и тебе — особенно! Мы с тобой много лет работали над твоей яростью и жаждой крови. Вроде хорошо все было, я спокойно тебя в бой стал отпускать, не боясь, что занесет… — Сток, но тебя не было рядом, — Огонек опустил глаза. Говорил он почти шепотом. — Я помню, о чем мы говорили: хочу кому-то смерти, хочу рвать на куски и резать — иду к тебе. Но ты был в плену. И я… не совладал с собой. Поймал за периметром базы, вывез в укромную пещеру… Ты не думай, что я его просто убил! Я сначала убедился, что это и правда он продал лагерь! До того, как он сознался, я его даже почти не калечил!.. Мммм… ну да, почти… А ведь… я даже знаю теперь, за сколько продали мою сестру и мать! И еще сотню мышей. Знаешь, там же даже по полбанки тушенки за жизнь не набиралось, — молодой лейтенант, как будто в миг став стариком, с силой растер лицо. Повисло тягостное молчание. Стокер, задумчиво глядя в стену пустыми глазами, пытался принять объективное решение, отстранившись от того, что перед ним сидит тот, кто заменил ему ушедшего вслед за любимой супругой сына. — Ты мог прийти со своими обвинениями к Скаббарду, — наконец, сказал он. — Рассказать все, тот бы арестовал подозреваемого и начал расследование. Доказать, что вы оба жили в лагере, было возможно. Отдали бы подонка под трибунал. — Мог… но подумал, а если б он и сейчас хотел сдать лагерь плутаркийцам и ждал удобного момента, чтоб всех продать? Пока шло расследование, эту мразь отследили бы по какому-нибудь засунутому в задницу датчику, и нас всех к херам положили. И Скаббарда, и Карабину с ее нерожденным младенцем… — Принцип минимального зла? — Стокер изогнул дугой бровь. — Ну типа того. Честно, мне, конечно, гнев и желание на части порвать глаза застилали, но это было важным аргументом в моем решении. Я б помедлил — и погибли сотни мышей. Да и, скорее всего, надежда Марса на свободу. Все сопротивление ради моего честного имени я посчитал… слишком высокой ценой, бать. И я ведь оказался прав! У этой суки в руку был вживлен датчик: он должен был его активировать в нужный момент, а сигнал - уйти к плутаркийцам. Стокер похолодел. Вот как! Его юный демон, позволив себе срыв, оказывается, спас их всех! — Доказательства есть? — Да. Записал видео. Скину тебе. Только не смотри после признания, ладно? Ты… расстроишься. Стокер криво улыбнулся тому, что его молодой друг вот так неуклюже заботится о его психике, и кивнул. — Почему не доложил сразу? — Надеялся, что ты не узнаешь. Я же понимаю, что гордиться мне нечем! Рассчитывал, решат, что мужик дезертировал или пропал. Видео снял на случай, если все обернется, как сейчас… А старина Скаббард умнее, чем я думал! Интересно, как он меня вычислил? — Скаббард вообще умнее, чем о нем многие думают! И он очень предан идее сделать Марс идеально безопасным миром. У него три дочки растут, он на все готов ради их благополучия… Что с датчиком и телом? — Очень аккуратно сделал так, чтоб маячок было невозможно активировать, и потом взорвал. Ебнуло — даже стены пещеры оплавились! — «Очень аккуратно сделал так, чтоб маячок было невозможно активировать» — это на части мужика покромсал? — Вот скажи, зачем тебе ответ? И так ведь знаешь! Ты меня и учил сам, как с такими вещами работать. И как сохранять отпечатки пригодными для взлома замков. — Я тебя учил этому на случай необходимости выжить! Но… ты не только сам выжил, но и нас всех, получается, спас. И, наверное, я не вправе судить твои методы… Они помолчали. — Сток? — Да? — Не говори дяде, ладно? — Огонек поднял на него умоляющий взгляд. Стокер кивнул: — Хорошо. Зачем Модо расстраивать? Мы с тобой много лет назад решили, что все это — между нами, и ему не нужно. — Спасибо, бать. — Огонек рассматривал пол и носки своих ботинок. Перед Стокером было стыдно, но он считал, что принял верное решение в той ситуации — слишком был велик риск! Он ни о чем не жалел. Они снова помолчали, а потом тишину нарушил старший: — Значит, так! Отправишься на гауптвахту, отсидишь пять суток, как следует обо всем подумаешь. Потом поедешь на Землю, привезешь Троттла и компанию. Если Чарли захочет — и ее тоже, хороший механик нам не повредит. Мне отправишь видео допроса — я сам объясню все Скаббарду, думаю, из твоего досье я этот эпизод убрать смогу. Он поймет, уверен! Любой из нас также поступил бы, зная то, что ты знал, — Стокер помолчал. — Зато теперь я понял, почему ты как ненормальный трахаешь все, что видишь, — старший, блестя глазами, прищурился. — Ну да, — Огонек все-таки немного смутился. — Ищу в жизни хорошее, чтоб «не скатываться в ощущение полной безнадеги и не стремиться резать все, что не по мне», — юноша понизил голос и придал ему занудства, процитировав старшего друга, а потом рассмеялся. — Вот секс и красивые женщины — это хорошо, и отлично отвлекает. Все, как ты меня учил, Сток! — Научил на свою голову! — простонал старший, пытаясь не улыбаться. — Услышал, что хотел, и вывернул мои слова, засранец! Я что говорил: найди хорошую девушку, отношения заведи, чтоб любовь была. Огонек закатил глаза. — Ой, я и нашел хорошую девушку! Все они очень хорошие, и у нас масса любви и самых добрых эмоций! — Ну, ничего, вот вернется Модо, не даст тебе беспредельничать! — Стокер ухмыльнулся, а Огонек, подумав, сморщился: пожалуй, дяде это будет не по нутру, придется брать себя в руки! Хотя бы в штабе. — Ладно, Сток, не переживай, может, и найду я себе девушку. Старший на это лишь скептически хмыкнул.