***
Спустя 8 лет после победы над Плутарком. Участие в военном конфликте на Андромеде не всколыхнуло в Огоньке сильных чувств: он всего лишь делал свою работу, то, чем занимался свою сознательную жизнь, что было для него таким же естественным, как дышать. Тем более, вялотекущее противостояние правительства и граждан было, на взгляд воина, прошедшего многолетнюю кровавую резню на Марсе, совершенно не страшным. За год, проведенный там, он чаще занимался обучением солдат и патрулями, чем реально принимал участие в боевых действиях. Его отряду не приходилось спать на земле, голодать, страдать без медицинской помощи. Скорее, марсиане были элитным подразделением, которое правительство этого благополучного мира использовало там, где применение собственной армии было неэтичным. Он даже нашел время и мастера, чтобы перенести эскиз Нагинаты, который она нарисовала ему для татуировки, на тело. Провел многие часы отдыха, чувствуя, как тонкие металлические жала царапают его, вбивая пигмент, который навсегда менял не только цвет кожи, но и шерсти в месте нанесения рисунка. Сначала контур лег на грудь, через пару дней его нанесли на плечи и спину. А потом как минимум раз в неделю Огонек приходил в светлый кабинет недалеко от казармы, где располагались марсиане, чтобы, удобно устроившись, прикрыть глаза и снова ощутить, как жалят крошечные иглы. Он представлял, как дома, на Марсе, тонкие пальцы выводили вот эту линию, как рыжая мышка думала о нем, а может быть, даже предаставляла, как будет смотреться готовая работа. В такие минуты ему казалось, будто она рядом, протяни руку — коснешься теплой ладошки, и девушка с готовностью сплетет свои пальцы с его. Тогда на душе становилось мирно, спокойно, и не так хотелось выть от разлуки. Это был его способ быть с ней, не связываясь. Как бы не повернулась жизнь дальше, какие решения не приняла девушка, приобретя новый опыт на Венере, но Огонек хотел, чтобы рисунок Наги навсегда остался с ним, и избавиться от воспоминаний о ней можно было только вместе с кожей. Время тянулось долго и нудно, пока из дома не стали приходить все более тревожные вести. Крысы, марсианский народ, который он так ненавидел, открыто напали на мышей. Он трижды перечитал сообщение, прежде чем поверил, и тут же связался со Стокером по личному номеру. Лидер велел оставаться на Андромеде и продолжать исполнять контракт. Сидеть на чужой планете зная, что дома неспокойно, было невыносимо, и Огонек, применив весь свой опыт ведения войны и стратегического планирования, убедил местное правительство в том, что нестабильности пора положить конец. Несколько внезапных, масштабных и достаточно жестоких операций — и вот их отпустили домой, подтвердив досрочное выполнение обязательств. Облегченно вздохнув, Огонек вместе со своими боевыми товарищами отправился на Марс. Транспортные корабли приземлились на военном космодроме поздно вечером, но он еще с орбиты связался с резиденцией правительства, чтобы запросить машину и аудиенцию у Стокера. Старик, не видевший его почти год, сдвинул несколько встреч и нашел время повидаться. Огонек ехал по городу и, хмурясь, замечал на улицах вооруженные патрули, заградительные кордоны, а также небольшое по сравнению с его отъездом количество гражданских. — Комендантский час, — пояснил молодой лейтенант, его водитель, когда мышь задал вопрос. Резиденцию лидера тоже усиленно охраняли. Было очевидно, что, несмотря на позднее время, рабочий день заканчивать никто не спешил. Огонек дошел до знакомого кабинета, прошел идентификацию и уже собирался устроиться на диване, как дверь распахнулась. Из нее вышел постаревший, уставший, с красными от недосыпа глазами генерал Скаббард. За тот год, что Огонек его не видел, новый министр обороны явно сдал, сбросив часть мышечной массы и практически поседев. Работа в должности Карабины давалась ему нелегко. — Римфайер, привет! — они обозначили салют друг другу. — Заходи! Ответив на приветствие, серый вошел и ощутил, как защекотал его ноздри запах кофе и алкоголя. Раньше тут улавливался только кофейный аромат, да сигаретный дым висел после его неформальных визитов. Видимо, лидеру тоже нелегко дались последние месяцы. — Привет, Сток! — Старый друг поднялся ему на встречу и протянул для рукопожатия все еще крепкую ладонь. Поскольку лидер больше не носил формы, сменив ее на деловой костюм, отдавать честь не требовалось. Стокер сжал его пальцы, а потом дернул к себе, заключая в крепкие объятия. — Как я рад, что ты вернулся, сынок! На сердце Огонька потеплело. Старик с возрастом все чаще позволял себе демонстрировать привязанность к нему. — Я тоже, бать! — младший вернул объятия. — Как ты? — он внимательно осмотрел друга, отмечая новые морщины и седину, но в целом лидер держался молодцом, только стал пахнуть хорошим коньяком. — Приходится много работать. Хотел недавно организовать себе квартиру, наконец переехать из комнат рядом с кабинетом, но снова этот долбанный кризис, и я тут торчу сутками, — проворчал он. — Никакой личной жизни? — рассмеялся серый, подмигнув. — Какая личная жизнь, парень! Хорошо, что с возрастом в принципе я хуже сплю и тех четырех-пяти часов, что удается выкраивать, мне хватает. — Ты береги себя. Может, что-то можно передать? Ты нужен Марсу. — Спасибо, — Стокер тепло посмотрел на него и кивнул на диван. Подойдя к бару, спросил: — Будешь что-то? — То же, что и ты. Стокер налил в пузатые бокалы ароматный коньяк, протянул один визитеру и устроился напротив в своем любимом кресле: — Как ты съездил? Я получил восторженные отзывы о твоей работе от президента Андромеды. — Да нормально, — младший пожал плечами. — Ничего там не было сложного. Если б они не тянули пса за яйца, можно было бы все это прекратить месяца четыре назад. Я им сразу предложил, как можно все устроить, но «му», да «му». В итоге когда понял, что надо собираться домой, практически уговорил на решительные действия. — Вы вовремя вернулись. — Кстати, бать, я тебе сувенир привез! — Огонек полез в карман. — Надо же! Сто лет не получал сувениры из поездок! Только все дары официальных делегаций. Ну и что там? Магнитик? — Стокер съехидничал, но тут же широко улыбнулся, тронутый вниманием одного из немногих близких, кто у него остался. Огонек вытащил из кармана небольшую коробку, открыл и осторожно начал в ней копаться: — Вот! Ты цацки не любишь, знаю, но мне понравилась идея, и я решил воплотить ее в жизнь. Оно из плутаркийской стали, такой же твердой, как твоя воля, — серый протянул другу полированный перстень с символом марсианского байкерского братства. — Эх, жаль, что про свой стояк я не могу уже сказать, как про волю, — Стокер расхохотался, принимая подарок. Глаза его озорно блеснули, и на мгновение он будто снова стал тем лохматым несдержанным на язык байкером, который возглавлял марсианских повстанцев. — Спасибо, бро, правда угодил! Никогда не приходило в голову, что если цацка с символом и от души, то понравится, — перстень идеально сел на правую руку и тут же согрелся на пальце, как будто его всю жизнь там носили. — Фу, Сток! Шутки у тебя!.. Но вполне в стиле моего учителя, что говорить! Занудный лидер нашего государства так не выражается, — серый расхохотался и хотел захлопнуть коробку, но проворный стальной хвост схватил ее, утащив прямо из-под носа. — Эй! Эй! Что за?! — Так, кому же тут еще сувениры? — Стокер ухмыльнулся, вытянул бежевый шелковый шнурок с висящими на нем колечками, поднял на уровень глаз, покрутил так и эдак, внимательно рассматривая. Металлы трех цветов сверкнули в свете ламп. Следом извлек кольцо, такое же, как висело на шнурке, но размером больше. Он посерьезнел, сдвинул брови, между которыми залегла глубокая складка, и покатал его в пальцах, вслушиваясь в тихое шуршание ходящих друг по другу идеально подогнанных ободков. — Даже так!.. Настолько уверен в ней? — Старик с огромной теплотой, но как-то грустно посмотрел на Огонька. Тот улыбнулся краешком губ, а глаза его заискрились, будто озаренные светом души. — Я просто надеюсь, бать. Что мне еще остается? Для меня за этот год ничего не изменилось, она во мне, в сердце, и никто не нужен больше. — Совсем никто? — Стокер лукаво прищурился. Он знал этого бабника с ранней юности и был уверен, что сейчас тот признается, что любовь — любовью, а в женщинах он себе не отказывал. — Совсем никто, — младший отзеркалил его взгляд и ухмыльнулся. — Ни разу за все это время… — Ого!.. — старик растерянно покрутил в пальцах кольцо. Это было совершенно неожиданно. — Значит, все совсем серьезно! Как бы не обернулось, я желаю тебе удачи и искренне рад, что наконец в твоей душе проснулась любовь. — Знаешь, Сток, я теперь понял, что ты мне говорил про нее… Ну, про любовь. О том, что если будут чувства, будет свет, и жажда крови сама отступит. Так и случилось: Наги в моем сердце, и мои демоны спят. На поле боя я спокоен, даже усилий не нужно, чтоб унять боевую горячку. Секс — он также работал, но как капля в море. Раз! — и прошло. А сейчас просто о ней думаю, и я как будто сам — то самое море, — он опустил глаза, смущаясь своего откровения. Его друг улыбался. — Она смогла то, что не смог я за много лет. Кто бы знал, что дочка Карабины исцелит твою душу, — мужчина очень бережно опустил кольцо и шнурок с подвеской в коробочку. — Молю Фобос, чтоб она разделила твои чувства и захотела стать твоей спутницей жизни.***
Спустя 8.5 лет после победы над Плутарком. Было уже за полночь, а Огонек еще не ложился, склонившись над картами с отмеченными на них точками, в которых по данным разведчиков располагались лагеря противника. После сегодняшнего совещания старших офицеров Скаббард попросил его, а также командующих артиллерией и воздушными силами, задержаться на видеозвонке и поделился планами о полном уничтожении районов, где скрываются мятежники. Идея вызвала изумление и громкое, совершенно не протокольное обсуждение на повышенных тонах с применением крепких казарменных выражений, но внезапно присоединившийся к конференции Стокер сумел убедить нецензурно рычащих друг на друга военных, что это просто один из вариантов, который нельзя не обдумать — мало ли что выкинет противник! Логика и доводы лидера были несомненны, но честь воина вопила Огоньку о том, что поступать так — бесчестная низость. А еще ему очень не понравилось то, как настойчив был министр обороны, будто прожимая главнокомандующего принять именно это решение. И вообще Скаббард в последнее время был Огоньку все менее симпатичен: появилась в нем какая-то деспотичная властность и полное неприятие чужих идей. Сток говорил, что тот просто устал и очень хочет закончить эту войну, но Огоньку все чаще казалось, что его начальник предпочел бы действовать без согласования со Стокером. На взгляд полковника Римфайера расстановка фигур на шахматной доске марсианской политики заметно изменилась за время его отсутствия. И очень сильно ему не нравилась! И теперь Огонек до боли в глазах рассматривал карты, прикидывал иные варианты ведения боевых действий и уничтожал сигарету за сигаретой. Бедро периодически резко простреливало, а потом нудно ныло от долгого сидения без разминки, на которой настаивал его врач, отпуская из-под присмотра медперсонала по личному распоряжению Стокера. Огонек клятвенно заверил тогда, что будет беречься и дважды в день аккуратно делать упражнения для восстановления, но за недели, прошедшие с выписки, так и не вспомнил ни разу об обещании. Минимизировать нагрузку на ногу в условиях войны оказалось невозможно, и с каждым днем боль в ранах, которым так и не дали окончательно зажить, ощущалась острее. Вот и сейчас он стискивал зубы, стараясь ее игнорировать, но дискомфорт становился все более невыносимым. Блистер с обезболивающими манил, обещая не только облегчение, но и короткое забвение от тяжких мыслей, вызванных происходящим вокруг. Промучившись еще несколько минут, мужчина наконец сдался, вынул из подсумка шуршащую спасительную упаковку и выдавил на ладонь желтую блестящую таблетку… подумал немного, выдавил еще две и закинул в рот, запив глотком воды. После сегодняшнего совещания малодушно хотелось забыться. Хотелось закрыть глаза и представить его девочку, в безопасности рисующую картины яркими красками на Венере. Хоть так, перенесшись в другую реальность, вновь ощутить ее запах, теплое дыхание на губах, пальцами вспомнить теплоту ее рук, сплетающихся с его. Всего несколько минут — и она придет к нему… Внезапно в стойку его походного блиндажа постучали, и молния, закрывающая вход в палатку, разъехалась. Почти белая мышка с неизменным дерзким ежиком коротких волос переступила порог и закрыла за собой импровизированную дверь: — Доброй ночи, командир! — Давняя боевая подруга улыбнулась мягкой, теплой улыбкой. — Привет, Тэссен! Я сейчас закончу, дай мне пару минут, — Огонек искренне улыбнулся ей, неопределенно кивнул и вернулся в картам. Присутствие Тэсс подняло настроение, и Огонек начал быстрее водить ручкой по бумаге: хотелось скорее освободиться и как следует поприветствовать ее, не отвлекаясь на посторонние мысли. Со старшим механиком мотоотряда его связывали многолетние и весьма запутанные неуставные отношения. Решительная мышка была ровесницей дяди, но не признавала для себя семьи, стремясь остаться полностью независимой от каких-либо обязательств. У тех, кто мало о ней знал, складывалось ощущение ее доступности для мужчин, однако Огоньку было прекрасно известно, что она крайне придирчива и требовательна в выборе любовников. Они с Тэссен время от времени встречались для бурного и страстного секса, но потом снова расходились, получив желаемое. Много лет назад эти встречи из мимолетной интрижки переросли в крепкую дружбу, изначально основанную на объединяющем их нежелании заводить семью, однако позже скрепленную множеством ситуаций, которые раскрыли в любовнике качества, ценные для обоих: преданность, деликатность, честность, умение поддержать. Они принимали партнера таким, какой он есть, со всем уважением к чужим взглядам на жизнь и без попыток навязать свое видение мира. Не считали, что что-то должны друг другу, но по первому зову оказывались рядом, если случалась беда, и Огонек бы зубами перегрыз горло тому, кто непочтительно отозвался бы о Тэсс. Он, не стесняясь, говорил ей о любви, и она отвечала ему такой же дружеской любовью, которая никогда бы не стала чем-то большим ни для одного из них. Последние три года они служили в разных уголках Марса, поэтому почти не виделись. Плутаркийская война познакомила их, и вот теперь война гражданская свела снова. Огонек, делая пометки, несколько минут не отрывался от работы, забыв обо всем вокруг. Голова туманилась, тяжкие мысли наконец ушли, прихватив с собой боль, тело расслабилось. Впервые с того момента, как около суток назад закончился эффект от прошлой таблетки, стало хорошо. — Прости, что заставил ждать. Ты просто так зашла, или что-то хотела, Тэсс? — дописывая заметку с широтой и долготой лагеря противника, спросил он. Вместо ответа на вопрос Огонька решительно откатили чуть назад на стуле. Девушка перекинула ногу через его колени и оперлась попкой о стол. Взгляд марсианина уперся в ремень форменных брюк, опоясывающий тонкую талию, а выше — в полностью расстегнутую форменную рубашку, наброшенную прямо на обнаженное подтянутое тело. Она не надела белья, открыв мужскому взору затвердевшие на прохладном воздухе соски, однако торс под формой был перехвачен совершенно неуставной затейливой кожаной портупеей с множеством колец и клепок. Тэссен отлично знала, как завести его с пол-оборота! — Хотела скрасить твой вечер, командир, — ее руки легли на плечи, придвигая его ближе, в нос ударил запах взрослой, ждущей секса женщины. Широкие ладони сами легли на бедра и очертили столь знакомые изгибы. Не первый год лишенное плотских удовольствий тело отреагировало в тот же миг: член болезненно напрягся, из груди вырвалось рычание, затуманенное сознание моментально выдало план, что нужно сделать, чтобы как можно быстрее удовлетворить накатившую звериную похоть. Огонек дернул Тэссен на себя верхом и вскинул бедра, вжимаясь в нее пульсирующим стволом сквозь слои одежды. Губы впились в шею голодным поцелуем, руки зашарили под рубашкой, из глубин памяти всплыло воспоминание о том, как возбуждает женщина, послушно выгибаясь дугой под его грубыми, но горячими ласками. Он прикрыл глаза, и сознание сразу же подменило мышку в его объятиях на другую. Рыжая шерсть. Хрупкое, не знавшее армейских нормативов, тело, подтянутое, но мягкое. Тонкие запястья. Нежная шея, пахнущая самой жизнью… Вместо аромата, бережно хранимого в памяти, ноздри заполнил запах зрелой женщины, готовой к грубой и горячей страсти. Мужчина снова глубоко вдохнул, надеясь ощутить ускользающий аромат невинности, но наваждение стало отступать, оставляя вместо себя реальность: почти белая шерсть, короткая, вызывающая стрижка, уверенные руки, уже справившиеся с ремнем и молнией, и охватившие пульсирующий, каменно-твердый ствол, который радостно отозвался на умелые движения пальцев. Оставалось только сорвать с нее штаны и опрокинуть на стол, прямо на рабочие карты, чтобы наконец получить столь желанную разрядку, но… От самого себя стало мерзко, и демоны подняли головы, расправив крылья. Вот только впервые их гнев был направлен не вовне, а на самого Огонька. На его руки, ласкавшие не ту женщину, на член, готовый вонзиться в нежеланное тело, на губы, целующие кожу, пахнущую сладострастием. Плоть жаждала, но дух категорически возражал против этой близости. Захотелось смыть с себя аромат, столь возбуждающий когда-то, стереть из памяти голодные объятия. А еще очень хотелось извиниться за несдержанность. Глубоко вздохнув, Огонек зажмурился и приказал себе угомониться. Спустя пару секунд он резко поднялся, отстранил от себя Тэссен, запахнул на ней рубашку, но потом нежно поцеловал в лоб, чтобы смягчить свою грубость. Та вскинула бровь, безмолвно требуя объяснений. Его демоны, довольно ворча, свернулись клубком где-то под сердцем, но дали понять, что, стоит снова распустить руки — порвут душу на части. Он поклялся в любви, и не имеет права нарушать слово. Не может предать доверие. Пожалуй, пора заканчивать с уходом от реальности с помощью таблеток — в трезвом уме он бы не позволил себе того, что позволил только что. Стало ужасно стыдно перед Тэсс, и он поспешил извиниться перед подругой, которая продолжала выжидающе смотреть на него, прищурив светло-красные глаза: — Прости, дорогая! Не могу, — он быстро застегнулся, чтоб не дать шанса искушению. Уже обе брови Тэссен удивленно поползли вверх: мышка потрясенно смотрела на того, кого много лет знала как одного из самых страстных и горячих мужчин в марсианской армии. Еще ни разу он не отказывал ей в близости! Чаще даже проявлял настойчивость, добиваясь свидания… Лицо воина под ее пристальным взглядом приняло виноватое выражение, и она звонко рассмеялась — таким забавным показался ей грозный марсианин, которому она едва доставала макушкой до плеча и с которым не раз проходила по самой грани предельно опасных форм наслаждения. Напряжение спало, и Огонек, немного расслабившись, улыбнулся в ответ. — Не проверь я, что все в порядке, подумала бы, что тебя не в ногу ранило, — мышка кивнула на внушительную выпуклость ниже ремня. — И давно ты заделался в монахи? — Она вопросительно склонила голову. Не язвила и не предъявляла претензий, уважая решение. Ей просто было интересно. — Прости, пожалуйста, Тэсс! Я сейчас поступил, как последний мудак! Должен был сразу объясниться, но твоя близость просто снесла башню. Но я правда не могу, — он осторожно обнял ее, показывая, что по-прежнему ценит, и смущенно прошептал в ухо. — Просто… меня невеста ждет… — Что? Да ладно! Невеста? — Женщина рассмеялась и дружески обняла в ответ. Отказ, конечно, задел, но они слишком сильно ценили друг друга, чтобы мимолетная обида оказалась выше радости за близкого. — Неужели правду говорили ребята, бывшие с тобой на Андромеде: ты их так загонял тренировками, не отвлекаясь на девушек, что они тебе, чтоб задобрить, сняли проститутку и тайно протащили в казарму, а ты ее выставил за дверь, пообещав отправить умников под трибунал? Огонек фыркнул, вспоминая упомянутый эпизод и уютнее устраивая подругу в объятиях: — Было дело. Паршивцы болтливые! — Неужели твоя невеста так хороша в постели, что сумела заставить забыть всех других женщин? — Тэссэн подняла на него лукавый взгляд, в котором, впрочем, проскользнула женская ревность к той, которая смогла ее затмить. — Мммм… признаться, я не знаю, какова она в постели, — он смущенно улыбнулся, почувствовав, как впервые за многие годы краснеет, будто мальчишка. — Она очень юна. — На молоденьких потянуло, извращенец? — беззлобно поддела его мышка. — И сколько же лет твой нимфе? — Семнадцать, — выдохнул Огонек и еще гуще покраснел, спрятав лицо в ежике коротких светлых волос. — Тэсс… Ты ее знаешь… Это Наги… — Дочка Карабины и Троттла? Ты самоубийца?! Да Троттл тебе за нее руки оторвет! А Карабина — ноги и все, что между!.. Нет, ты точно извращенец!.. Ты же ее на руках малышкой качал!.. Н-дааа… — Тэсс на последних словах так резко отстранилась и задрала голову, чтобы увидеть его лицо, что не слабо приложила макушкой в челюсть. Зубы Огонька клацнули, и он едва не прикусил язык. Он растерянно смотрел на подругу, не зная, на какой из вопросов следует ответить сначала и следует ли отвечать вообще, но тут она, заметив его смущение, сбавила напор. — И давно… ты перешел на платонические отношения? — Заглянув наконец в потеплевшие глаза мужчины, она разглядела в них то, чего не видела ни разу за все годы, что была с ним знакома — любовь. — Уже пару лет как. Как отшибло влечение ко всем другим девушкам! Просто не хочется больше никого, — он был рад открыть душу той, которой доверял. Он знал, что Тэсс выслушает и попытается понять; как и Стокер, попробует объективно посмотреть на его интерес к Нагинате и в случае чего, предостережет. Да и отчаянно хотелось оправдаться за отказ и убедиться, что не обидел подругу. — Ага, видела я, как тебе не хочется! — мышка расхохоталась и, отстранившись, присела на стол, застегивая рубашку. — Ну а мне-то что теперь делать? Я не рассчитывала на твой целибат, думала, после нескольких месяцев в госпитале ты будешь только рад моему обществу. Все ждала, когда позовешь, да не дождалась и сама пришла, — она кинула на него озорной взгляд. — Ох, Тэсс, уверен, любой мужчина в этом лагере будет счастлив твоему вниманию! А не будет, скажи мне, я ему объясню, что он теряет! — Он снова поцеловал ее в лоб. — Прости меня. Рад бы, ты же знаешь, но правда не могу. Она вздохнула и нежно погладила его по щеке: — Я все понимаю. И счастлива за тебя, Огонек. …Несколько дней спустя отряд песчаных рейдеров совершил дерзкий налет на склад запчастей. Несколько механиков, включая Тэссен, взяли в заложники и, прикрываясь пленниками, потребовали дать им беспрепятственно скрыться. Техников увезли с собой в качестве гарантии, что при отступлении псам в спину не запустят ракету, но пообещали в случае выполнения условий оставить мышей в условленной точке. Выбора не было: рейдеры угрожали взорвать и себя, и гарнизон, если им откажут, поэтому Скаббард отдал приказ согласиться на их условия и позволить покинуть лагерь. Своих механиков мотоотряд действительно нашел в условленном месте — искалеченных, но живых. Всех, кроме Тэссен — ее рейдеры забрали с собой. Огонек, взяв лучших бойцов, в течение недели лично возглавлял поиски, забыв о еде и отдыхе. Понимал, что каждая минута его промедления становится лишней минутой мучений для дорогого ему существа — о кровожадности и похотливости псов он знал лучше, чем хотелось. И что-то подсказывало: не сумей он ее спасти, случится нечто непоправимое — такое, что изменит Марс навсегда. Он не мог объяснить, откуда взялась эта уверенность, но что-то отчаянно гнало его вперед… Несколько раз его отряд нападал на след, но рейдерам удавалось ускользнуть. Наконец они настигли псов в потаенной пещере. Опыт подсказывал, что нужно дождаться, когда лагерь уснет, и не рисковать без причины отрядом, но все холодные расчеты были посланы к черту в тот момент, когда Огонек услышал, как обсуждают вражеские солдаты то, что они уже сделали с «трофейной бабой», и как планируют развлекаться сразу после ужина. Ярость поглотила сознание, его демоны стремительно развернули крылья, на глаза упала кровавая пелена. Воин не помнил, как ринулся в атаку, как рвал на части тех, кто похитил подругу, не помнил их стонов и предсмертного воя — бой смешался для него в череду агонии и криков. Зато он навсегда запомнил, как попытался прижать к груди изломанное, ставшее почти невесомым тело, покрытое кровоподтеками. И как глаза дорогой ему женщины в ужасе распахнулись, едва он ее коснулся, как она из последних сил попыталась вырваться и отползти с хриплым «Нет!», не узнавая его лица. Как сжала ноги, покрытые с внутренней стороны красными дорожками, как захрипела и забилась, все же пойманная в кольцо его рук, и задрожала всем телом. Та, которая могла послать любого так, что самые грубые солдафоны краснели как мальчишки. Та, чьего острого языка боялись все мужчины его мотоподразделений. Та единственная, при воспоминаниях о которой грустно вздыхал Стокер. Его Тэссен, ироничная, смелая, страстная Тэсс! Он поднял руки, показывая, что не причинит ей вреда, и стиснул зубы, чтобы не завыть при виде того, что с ней сделали эти ублюдки. Она замерла на мгновение, что-то, видимо, для себя решая, подалась к нему, будто прося обнять, а потом молниеносным движением выхватила из его кобуры бластер и выстрелила себе в голову. Время остановилось. Исчезли звуки, исчезли краски. Огонек осел на землю, укачивая в объятиях пахнущее паленой шерстью и кровью безжизненное тело. Его бойцы смущенно отводили взгляды, прекрасно зная, какие отношения связывали их командира и главного механика мотоотрядов. Понимали, что нужно дать ему возможность проститься… Тогда, вдыхая аромат смерти, Огонек убедил себя в том, что если Стокер решит бомбить Элизий, это будет единственно верным решением. Он вспомнил, как крысы и псы в плутаркийскую войну не раз поступали с пленными женщинами, которых было некому защитить, также, как с Тэсс. Но сейчас времена изменились — у мышей был тот, кто может прекратить жестокие нападения их соседей по планете и защитить Марс от врагов. Защитить от насилия каждую мышь. Сознание Огонька заволокло отчаянной, всеобъемлющей ненавистью. Его демоны восстали, расправляя свои кровавые крылья, сметая все те блоки, которые были возведены в сознании нежностью и любовью. Даже светлые чувства к Нагинате больше не в силах были удержать в нем убийцу. Пламя вспыхнуло, сжигая душу и все лучшее, что в ней было. …А спустя всего пару дней эти ублюдки нанесли ракетные удары по мирным марсианским городам…***
Спустя 9 лет 4 месяца после победы над Плутарком. Психолог, которого приписали к Огоньку для помощи в лечении наркозависимости, после первого сеанса схватился за голову и отправил к психиатру. Первые три психиатра тоже развели руками: с синдромом «отца касты воинов», которым страдало немало потомственных военных, врачи связываться не любили. Слишком агрессивны были пациенты, слишком одержимы идеей о том, что их действиями руководит бог войны и требует себе в жертву крови врагов. Примечательным было то, что такое расстройство психики было присуще исключительно мужчинам, прошедшим через горячие точки и только тем, чьи отцы и деды также были военными. Синдром «отца касты воинов» почти не лечился, и чаще всего доктора, помучившись год-два с пациентом, которому везде мерещилось следящее за ним божество, просто выписывали тому ударную дозу антидепрессантов и успокоительных. По статистике, работай с такими или нет — все равно найдут, как умереть молодыми. Лишь один специалист на всем Марсе с удовольствием брался за такие случаи. Светило психиатрии, по матери сам принадлежащий к касте воинов, но избравший иной путь, он потерял в начале плутаркийской войны брата, который выбросился из окна, бормоча про великого бога, который жаждет крови. Глубоко шокированный этой смертью, молодой психиатр взялся за изучение синдрома «отца касты воинов», работал с сотнями военных и защитил диссертации по малоизученному психическому расстройству. Лишь он достигал определенных успехов в работе с такими непростыми пациентами. К счастью, этот уважаемый профессор являлся однокурсником Стокера. Он откликнулся на просьбу старого приятеля поработать с интересным случаем и понаблюдать за тем, за кого Лидер просил лично. Когда-то пепельно-серый, а теперь совершенно седой, крохотный старичок в огромных очках долго изучал медицинскую карту Огонька и заметки своих предшественников, качал головой, иногда вскидывал на пациента глаза и долго рассматривал, от чего генерал ерзал и с трудом сдерживался от какой-нибудь грубости. А потом старый мышь бесцеремонно задал кучу вопросов, дотошно выпытывая про жизнь все, что только мог. Огонек, злобно сверкая глазами и нервно дымя сигарету за сигаретой, прилагал невероятные усилия, чтоб не послать его на три буквы. Останавливало лишь то, что сотрудничать с этим сморчком попросил лично Стокер, да и, в конце-концов, он сам пришел лечиться! Серый, нервно прикусывая фильтр новой сигареты, постоянно напоминал себе, что, свернув профессору шею, не решит проблему и не вернется к Наги. Доктор же постукивал карандашом по столу и сам себе твердил, что агрессия и грубость — обычное явление при этом типе душевного расстройства. Он бы бросил наверняка безнадежный случай, но каждый раз, находясь на грани терпения, вспоминал, что благодаря этому воину смог смириться с потерей сына его давний друг, на чьи плечи сейчас легла забота об их мире… Врач и его пациент первое время ужасно злили друг друга, раздражаясь от каждого слова и взгляда, но все же смогли в итоге найти общий язык, и со временем Огонек медленно пошел на контакт. Под маской независимости и непробиваемости постепенно открылась непростая судьба, полная потерь и испытаний. С горечью седой доктор слушал, как мальчишкой Огонек видел смерть отца, как подростком потерял сестру и мать. Он весь обратился в слух, когда тот рассказывал, как на месте гибели дорогих ему женщин великий Марс поселил в его сердце демонов. Профессор тихо порадовался тому, что столь сильное душевное расстройство в условиях весьма ограниченных ресурсов смог обуздать Стокер, с которым они имели идентичное образование, но который нашел свое призвание в судмедэкспертизе преступников и составлении их психологического портрета, а потом и вовсе сменил профессию, став военным аналитиком. Доктор зауважал Огонька за то, как целенаправленно тот пытался избавиться от наркотической зависимости, сорвавшись всего пару раз, что было совсем неплохим результатом с учетом вводных. А то, что при срыве он даже не покалечил санитаров, вообще следовало считать огромным успехом! В целом, болезнь протекала по классическому сценарию, хотя и в тяжелой форме, кроме одного момента: — Так ты говоришь, что в юности, сражаясь в плутаркийской войне, спокойно мог причинять вред крысам и псам, сам хотел этого, а тут не мог убить? — Мог. Я военный, я знаю свой долг, доктор. Но тогда мне было это… в радость, и я не видел потом во снах трупы. Не видел боль и кровь. И в начале этой войны я тоже всего этого не видел. А после ранения и госпиталя будто сломалось что-то. Мне бы после того, что эти ублюдки сделали с моим отрядом, наоборот резать их и радоваться каждому убитому врагу, а я не мог! Смотрел и думал: «Но ведь мы сами их вынуждаем! Заставляем сражаться за права, быть жестокими!» Стокер мне однажды сказал, что не все они — подонки и убийцы, что это просто еще два коренных марсианских вида, и мы все составляем единое целое. Я только сейчас, спустя два десятилетия, смог понять, о чем он говорил. Правда, незадолго до того, как уничтожили Элизий, мою близкую подругу замучили в плену, и это вызвало во мне столько ненависти, что я снова с легкостью и радостью стал убивать, упиваясь каждой смертью. Но потом будто проснулся, увидев, как мои солдаты насилуют их женщин. Как пытают стариков. Как их дети вынуждены воровать у нас еду, потому что иначе они просто умрут от голода. И вспомнилось, как мне самому приходилось также поступать в детстве! Я вскрывал склады плутаркийцев, чтоб мама и Праймер выжили. Я… постоянно возвращаюсь мыслями к одному случаю… Он и стал тем, что будто открыло мне глаза… Стою в дозоре (всегда считал, что старшим офицерам это полезно периодически делать, чтоб не отрываться от реальности!), слышу — шуршит со стороны склада. Посмотрел через инфракрасный прицел — и поймал в него щенка лет десяти! Тощий он был, одни кости, и ловко так замок на одном из продуктовых контейнеров взламывал! Вроде бы, пристрелить его по правилам надо, — а я смотрю на него и вспоминаю, как вот так же сам в ночи крался, молясь, чтобы удалось принести хоть что-то домой. И в тот момент подумал: ведь не был я настолько ловким, чтоб двигаться бесшумно. А что если и меня вот так снайпер на «мушке» держал и… пожалел? — последнее слово он произнес едва слышно. — И что ты сделал? — Просто проследил, чтобы он только взял еду. Решил, что не буду стрелять, если не попытается подложить на склад взрывчатку, а продукты распоряжусь проверить на предмет яда. Вы не думайте, у нас тогда не было перебоев с продовольствием! Можно было рискнуть запасами без ущерба для солдат, — Огонек сделал паузу, вспоминая дальнейшие события. — Он почти добрался до границы досягаемости снайперки, когда его тело внезапно дернулось, и он упал. На другой вышке его заметил другой дозорный. И без раздумий убили ребенка. — Воин сцепил руки, пытаясь подавить дрожь, что била тело при этих воспоминаниях. — Ты ничего не мог поделать. Не мог влиять на действия других. — Я знаю. Просто… все думаю, а если бы кто-то также в свое время поступил бы со мной? В тот момент я понял, что все мы — едины. Псы, крысы. Были… Мы поступали совершенно одинаково, уничтожая друг друга, мстя за наших погибших. С тех пор я постоянно кручу в голове, что мы могли бы жить в мире вместо того, чтобы воевать… — воин, смущенно опустив взгляд, наощупь нашарил сигарету с зажигалкой и нервно закурил. Впрочем, в этом кабинете он всегда двигался нервно. Привычно сжав губами приплюснутый фильтр, он чуть успокоился. Повисла пауза. — Я заметил, что ты как-то необычно сминаешь сигарету перед тем, как прикурить… Откуда такая привычка? — доктор, собираясь с мыслями, чтоб продолжить сеанс, задал вопрос, который интересовал его с первой встречи с этим необычным пациентом. Тот внезапно улыбнулся краешками губ и немного расслабился: — Да с юности! Курить начал рано, достать сигареты было не просто. А от матери я знал, как ухаживать за растениями. Вот и посадил у себя в комнате табак, чтоб крутить самокрутки и ни от кого не зависеть. А чтобы она не развернулась, нужно вот так прикусить кончик. Сколько лет прошло, а так и продолжаю это делать! Сток говорит, что мои окурки как камешки из детской сказки отмечают ко мне дорогу: иди по смятым бычкам и найдешь, — на последней фразе мужчина улыбнулся шире и очень тепло. Снова повисла пауза. Профессор размышлял о чем-то, а потом, будто приняв решение, кивнул сам себе и спросил: — Ты говорил про девушку. Ту, чей образ спас тебя от смерти после взрыва. — Нагината. Ее зовут Нагината, — мужчина улыбнулся, и доктор поразился, как поменялось выражение лица его вечно угрюмого пациента при упоминании о ней. — Она дочка друзей, я знаю Наги всю ее жизнь. Пару лет назад понял, что когда она рядом, мне становится легко и спокойно. — Ты говорил, что это она нарисовала тебе эскиз татуировки? — Да, и как будто прочитала в моих мыслях то, что я хотел! Знаете, этот рисунок — как будто часть ее. Как будто оберег, который заставляет моих демонов спать. Если я чувствую, что начинаю срываться, думаю о нем, ощущаю его кожей и снова могу мыслить ясно, унять ярость и ненависть. Да и приходят они все реже после того, как она появилась в моей жизни, — он заметно оживился, рассказывая о девушке, глаза его заблестели. — Якорь! Мощный якорь на мышку, а через нее — перенаправление чувств! Смена эмоциональной окраски ведущей эмоции… как интересно! — пробормотал профессор сам себе. Его все больше поражал этот молодой воин. Получив серьезную травму в детстве, он нашел в себе силы заботиться о близких, потом оказался достаточно настойчив, чтоб вместе со Стокером найти хотя бы грубый вариант решения проблемы, подставить расшатанной психике эдакие костыли. А потом каким-то образом смог самостоятельно встать на путь излечения, инстинктивно отыскав способ перестраивать полярность сильного чувства на то, что не будет нести разрушение! Такой случай был первым в его многолетней практике. Воин больше не стремился причинять боль и убивать, как те, кого маленький доктор лечил раньше, зато теперь отчаянно боялся мести «за предательство великого Марса» и мучился раскаянием за грехи прошлого. Даже случай с погибшей подругой лишь на время ослепил его яростью, но в итоге он смог простить всех, кто причинил ему зло и отпустить свою боль. Вот только это вызвало новую беду в хрупком сознании, и парень начал испытывать жгучую вину еще и за геноцид. Прикрытое ожесточенностью сердце не мучилось чувством стыда, зато, очистившись от ненависти, он взвалил на себя груз ответственности за смерть тысяч. Вот с этим сейчас и надо работать. — Позволь, я еще раз уточню, правильно ли понял то, что тебя тревожит: ты винишь себя в том, что убивал крыс и псов? — Мирное население, док. Я виноват в том, что ослепленный горем и гневом, подчинился приказу и выжигал их дома, целые мирные коммуны. Они просили нас о пощаде, умоляли о жизни для детей. Но мы были глухи. Я просто выполнял приказ министра Скаббарда. И знаете… в этот раз великий Марс не требовал жертв. Это было… мое собственное решение. — А что ты мог сделать, генерал? Дезертировать? Предать своих? — Подать в отставку. И да, мог саботировать приказ. Попытаться хоть кого-то спасти. — Ты же понимаешь, что у тебя бы ничего не вышло? Только бы жизнь положил и обещание своей Нагинате не выполнил? Огонек вздохнул. — Док, но ведь жизнь и даже любовь — это еще не все! А как же честь воина? Я перестал им быть, став просто убийцей. Даже если бы я сам не спускал курок, невмешательство — это тоже преступление. Я не могу не думать об этом. Одно дело — убить солдата врага в честном бою. Совсем другое — расстреливать женщин. — Что, по-твоему, можно было сделать? Как поступить? — Доктор имел ввиду собственные действия Огонька, но тот понял его вопрос иначе: — Простить. Всем нам простить друг друга. И попытаться жить как соседи. — Послушай, Римфайер! Ты делаешь сейчас то же, что делает наш лидер: взваливаешь на себя ответственность больше, чем способен унести. Ты сам можешь простить, но ты не можешь заставить целую планету это сделать! И ты не можешь быть уверенным, что кто-то из тех, кого ты бы пожалел, не напал на нас однажды. Это решение было не тобой принято и не тебе за него отвечать. Снова повисло молчание. Потом генерал поднял на своего врача глаза, под которыми залегли темные тени, и тихо проговорил: — Я знаю, док. Спасибо! «Да, знаю! Но также понимаю, что Стокер — тот, кому я верю и которого люблю — не мог принять такое решение! Он сам говорил мне о взаимосвязи наших видов, о том, что нельзя мстить целому народу из-за нескольких ублюдков. А здесь пошел против своих же слов! Не верю, что Сток принял это решение! Я знаю, что авиаудары были подстроены. Я уверен, что крысы не делали всех тех зверств, о которых нам говорили. Очевидно, что кто-то разжигал этот конфликт, чтобы уничтожить их. Кто-то, кто близок к лидеру и манипулирует им. И я обязательно выясню, кто заставил Стока подписать эти приказы!» Профессор, давая ему время подумать, снял очки и протер толстые стекла, подслеповато щурясь. Посмотрел сквозь них на просвет и вернул на нос, а потом произнес: — Есть еще один момент, на котором я бы хотел остановиться. Твой страх того, что ты предал своего бога. Я знаю, что военные часто создают себе высшее существо, хранящее их, это вполне очевидный механизм защиты психики в таких случаях. Но теперь война закончилась, для тебя скоро наступит время вернуться к девушке, которая тебя ждет. Этот страх вряд ли позволит тебе стать счастливым и сделать счастливой ее. Так что его нужно отпустить. И ты сам уже знаешь, как: только возникает ощущение, что кто-то следит за тобой, хочет крови или толкает на жестокость, вспомни ее. Ощути кожей узор, который она для тебя нарисовала. Проследи мысленно линии. И тревога уйдет. — Вот так вот просто? — Огонек скептически ухмыльнулся. Профессор усмехнулся и внезапно задорно подмигнул пациенту: — Я бы мог сделать вид, что я такой умный, напичкать тебя витаминами и рассказать, что это экспериментальные препараты, выпускаемые сверхограниченным тиражом, но… многие ситуации, которые кажутся безвыходными, решаются очень просто: правдой. И правда в том, что моя помощь тебе почти не требуется, ты сам отлично справляешься с происходящим. Тебе нужно лишь выгнать остатки той дряни, которой ты травился после ранения, из организма, как следует отдохнуть и дать себе право любить и быть любимым. Твоя девушка рядом. Желание о ней заботиться, покой и отсутствие новых факторов, которые бы провоцировали агрессию, — и все будет хорошо, генерал. — Мне нужно создать семью и сменить работу на кабинетную рутину? — Мужчина впервые за все время их общения расправил плечи и улыбнулся не только губами, но и в глазах его появился смех. — Именно. Это — то единственное лекарство, которое тебе требуется, — профессор ответил на улыбку и почувствовал, как поднимается в душе радость: он был уверен, что только что вместе с пациентом отыскал путь, который позволит тысячам травмированных солдат вернуться к нормальной жизни. Любовь и покой. Главное, чтобы ничего больше не угрожало миру на Марсе.