Ветер ласкает глаза, солнце уходит в закат. Кто был со мной до конца, с теми ни шагу назад. И вот мы стали сильней, но накрывает тоска. Я соберу всех друзей, и тогда...
Школьный двор вызывает смешанные чувства. С одной стороны, сюда хочется возвращаться время от времени, потому что место не самое плохое, да и начинается всё всегда здесь. С другой стороны, школьный двор напоминает о том, что скоро опять сидеть целый год в четырёх стенах, зачастую с не очень-то приятными лицами вокруг. Особенно это касается некоторых учителей. Антон, например, к не очень приятным может причислить каждого второго, да и оставшихся периодически тоже, в зависимости от настроения. — Подними ворот рубашки, — говорит Антон брату, слыша, что из-за угла уже доносятся какие-то типичные для праздника мелодии. Наверняка, там уже толпа первоклашек и их родителей. Куча бантов, букетов, шариков, криков, гомона. — Родители вчера не увидели, а тут-то перед кем прятать? — Похвастаться хочешь? Баринов только и ждёт, чтобы это творчество Элечкиного рта увидеть, — Антон брезгливо морщится. — Если бы я тебя не знал, то решил бы, что ты ревнуешь, — улыбается Лёша. — Нет, я просто не хочу, чтобы мой брат выглядел, как шлюшка. За свои слова Антон тут же рискует получить подзатыльник, но вовремя отскакивает в сторону от Лёшиной руки, смеясь. Впрочем, отскакивает не очень удачно, умудряясь зацепить локтем проходящего мимо человека. — Да что же это такое! — вскидывает тот руки. — Ой, Денис Дмитриевич, здрасте, — говорят близнецы, замечая, что из-за них учитель задел штаниной только покрашенный кусок белой стены, и теперь сбоку его брюк был развод. — Миранчуки, вы вообще не умеете нормально передвигаться? — скорее устало и вымученно, чем рассержено, спрашивает Денис, пытаясь как-то стряхнуть краску. В итоге, он просто машет рукой на это. Зато рядом с местом происшествия он замечает урну, которой раньше тут не было, а значит, это повод перекурить. — Извините, мы не специально. — Идите уже. После линейки классный час будет. Хотя вам об этом ещё скажут. Близнецы, толкая друг друга, спешат уйти, оставляя учителя курить в одиночестве. День только начинался, а они уже успели вляпаться в какую-то историю, причём, даже до школы толком не добрались ещё. Денис Дмитриевич Черышев вёл литературу и русский язык в старших классах. Ходили слухи, будто он ненавидит детей, потому что, когда надо было подменить какую-нибудь заболевшую учительницу в условном 5 «Б», Черышев открещивался, как мог, лишь бы не находиться сорок пять минут в одном помещении с двадцатью детьми. Да и вообще, всякий раз, когда рядом с ним вдруг возникал чей-нибудь ребёнок, на лице Дениса изображался весь ужас мира, он бледнел и только что в обморок не падал, совершенно не понимая, что от него могло понадобиться этому живому существу. Классным руководителем Денис никогда не был, вплоть до момента своего знакомства с 8 «В». Он не считал нужным брать на себя кучу дополнительной ответственности, пусть бы за неё и доплачивали. Но в тот год ситуация оказалась настолько безвыходной, что пришлось смириться. А ведь это был первый год работы Дениса в этой школе, которая, впрочем, стремилась всеми силами не потерять статус гимназии, хотя уже несколько лет не могла таковой называться. Так вот, злополучный «В» класс постоянно терял своих классных руководителей. Традиция началась ещё в начальной школе, когда после двух лет обучения некая Мария Александровна ушла в декрет. Дети несколько месяцев были предоставлены буквально сами себе. Уроки вели все свободные учителя, хоть немного смыслящие в предмете, родительские собрания проводила завуч, но только раз в полгода, да и никакой информации по каждому ученику, что хотели знать родители, она предоставить не могла, потому что понятия не имела, кто как успевает, у кого какое поведение, кому где надо стараться больше. Наконец, нашлась некая Вероника Владимировна, которая взяла класс под свою опеку и даже довела до средней школы, после чего тут же уволилась, потому что переезжала в Финляндию к мужу. В пятый год дети вступили под руководством только пришедшей в школу, молодой и перспективной Юлии Николаевны. Она была очень доброй, немного наивной, считала себя лучшей в общении с детьми. Вот только дисциплины в классе не было практически никакой. Ещё Вероника Владимировна предупреждала коллегу об этом, когда передавала ей бразды правления, но Юлия Николаевна отмахнулась, подумав, что это всего лишь дети, с ними она точно справится. Проблемы дисциплины вытекали из двух факторов: отсутствия контроля в начальной школе, где дети, по идее, должны осознать основы поведения в учебном заведении, а также в огромном количестве мальчиков. Их было практически в два раза больше, чем девочек, поэтому найти баланс представлялось довольно сложной задачей. И Юлия Николаевна с ней не справилась. Она не понимала, что пошло не так, но через год отказалась от «В» класса со словами: «Я никогда прежде не сталкивалась с такими несносными детьми!» Впрочем, вряд ли она вообще до этого момента сталкивалась с детьми, ведь была слишком молода для огромного опыта. Директором школы в те годы являлась Ида Геннадиевна, чьё имя с отчеством вызывали дрожь по телу практически у всех, начиная от учеников и заканчивая их родителями. Эта строгая, в какой-то степени даже жестокая, женщина сидела в своём кресле уже много лет, имела за спиной сотни педагогических наград и рекомендаций от самых разных людей, а ещё именно она добилась получения статуса гимназии для этой школы, что, конечно, делало её неоспоримым авторитетом. Ида Геннадиевна, впрочем, вызывала совершенно противоречивые оценки со стороны учительского состава и, разумеется, учеников. Кто-то её обожал, считая единственным человеком, поставившим школу на ноги и давшим ей путёвку в жизнь. Кто-то ненавидел за решения и методы, называл за глаза Гнидой Геннадиевной. И действительно, правление этой женщины больше напоминало диктатуру, нежели демократию. Существовало бесчисленное множество правил, за отступление от которых могло последовать даже исключение или увольнение. Все ходили по струнке, боялись вздохнуть без разрешения, а Ида Геннадиевна упивалась своей властью. Чем ближе был её конец, тем больше она чувствовала безграничность своих возможностей и влияния, что, наверное, и стало последней каплей. «В» класс давно вызывал подозрения у Иды Геннадиевны. Она считала их единственным фактором, который омрачает её деятельность и портит всю репутацию гимназии, превращая её в рядовую шарагу. О, Ида Геннадиевна искала любые ключи к тому, чтобы избавиться от «В» класса или хотя бы задавить их чрезмерную распущенность на фоне остальных классов. Она понимала, что эти дети, по сути, стали заложниками неправильного начала, ведь если бы замена Марии Александровне нашлась быстро, то дети были бы куда дисциплинированнее. А если бы «Г» класс не оказался слишком малочисленным к концу четвёртого года обучения, то его не пришлось бы расформировывать, и в «В» не хлынул бы поток новичков с совершенно другими представлениями о дисциплине и свободе. В классе был настоящий раздрай, никто не понимал, что правильно, а что нет, и молодая Юлия Николаевна закономерно не смогла решить эту проблему. После Юлии Николаевны классным руководителем был назначен Аркадий Юрьевич, но он был фигурой временной, пока не нашёлся бы кто-то получше. Да, это была в корне неверная тактика, потому что дети опять оказались никому не нужны заранее, однако в тот момент Ида Геннадиевна просто дожидалась, когда освободится после одного классного руководства лучшая кандидатура — её закадычная подруга Римма Альбертовна. А пока шестой «В» пребывал в переходном периоде, ведь Аркадий Юрьевич в скором времени уволился по состоянию здоровья. Довели его ученики или это было что-то другое — осталось тайной. После него пришлось немедленно найти нового кандидата в лице ещё более несчастной Ангелины Павловны, престарелой, очень ранимой женщины, носящей огромные цветастые платки на плечах, за что ей часто делала выговор сама Ида Геннадиевна. Ангелина Павловна продержалась месяц. После этого она попросила дать ей возможность вести свою технологию, где она учила девочек шить фартуки, и больше не привлекать к подобным стрессовым мероприятиям. Ида Геннадиевна буквально зеленела от злости, потому что в её непоколебимой, неоспоримой, блестящей, идеальной преподавательской практике не могло быть настолько чёрного пятна, которое, в теории, грозило поставить крест на её авторитете. Она уже была готова оторвать Римму Альбертовну от её нынешнего класса, но это судорожное действие, пожалуй, омрачило бы репутацию ещё больше, чем просто существование проблемного класса. По сути, всё могло бы решить какое-нибудь внеочередное родительское собрание, на котором выступила бы непосредственно директриса. Она поставила бы вопрос о дисциплине ребром, и, возможно, дело кончилось бы роспуском класса и исключением ряда учеников. Однако Ида Геннадиевна не пошла на такой шаг, потому что всегда была верна принципу решения проблем непосредственно внутри, без привлечения посторонних, а ещё она банально боялась, что родители, услышав о сущем кошмаре, творившемся в школе, справедливо предъявят ей упрёк в некомпетентности и неумении держать руку на пульсе. Найдётся обязательно какая-нибудь припадочная сердобольная мамаша, которая напишет в РОНО, оттуда пришлют проверку, и у Иды Геннадиевны совсем всё выйдет из-под контроля, в том числе и она сама. Дальше пошла ещё большая чехарда. После Ангелины Павловны три месяца за детей отвечал информатик Михаил Павлович, потом ОБЖшник, между прочим, тёзка информатика, затем дошла кара небесная до физрука Андрея Петровича. Ида Геннадиевна считала, что хотя бы эти мужчины совладают с классом, преимущественно состоящим из мальчишек, но то ли им не хватало жёсткости, то ли авторитета, то ли ещё чего-то. И вот, по невероятному стечению обстоятельств, последние три месяца шестого года всё же ознаменовались приходом Риммы Альбертовны. Эта женщина-гроза вошла в кабинет, громко стуча, казалось, пудовыми каблуками по паркету. Портреты каких-то известных деятелей науки жалобно содрогнулись после того, как она закрыла за собой дверь. Она швырнула на стол толстую папку, содержимое которой составляли различные наборы правил. И она их зачитала, даже не глядя на недоумевающие лица учеников. Затем она провела перекличку. Обычно такая процедура существовала лишь на уроке физкультуры, потому что другие учителя предпочитали подзывать к себе после урока старосту, чтобы тот быстро перечислил отсутствующих. Так вот, перекличка производилась в атмосфере вызова на расстрел. — Багрова Елизавета Дмитриевна здесь? — гремел командирский голос Риммы Альбертовны. — Баринов Дмитрий Николаевич? — Дима аж вздрогнул на своей предпоследней парте в среднем ряду. Прицельный взгляд Риммы Альбертовны тут же пронзил его насквозь, словно сканируя. — Здесь, — нерешительно ответил он, будто не знал, здесь он или всё же где-то в другом месте. — Что? — Здесь! Римма Альбертовна удовлетворённо кивнула и продолжила зачитывать список. Наконец, очередь дошла до близнецов. — Миранчук Алексей и Миранчук Антон Андреевичи, — произнесла Римма Альбертовна, тут же отыскивая их взглядом. — Тут! — вместо «здесь» хором ответили братья, и, видимо, они не выглядели слишком подавленными авторитетом какой-то левой тётки, потому что Римма Альбертовна сощурилась, своим выражением лица не обещая им ничего хорошего. — Рассядьтесь, — железным тоном сказала она. В недоумённых взглядах близнецов читался логичный вопрос: «Чего?!» Весь класс обернулся к их последней парте в том же среднем ряду, где сидел Дима. Рассаживать близнецов не думал никто из предыдущей плеяды учителей, потому что всем казалось само собой разумеющимся, что братья должны сидеть рядом. Их разделение в глазах одноклассников, да и их самих, выглядело, словно начало войны. Впрочем, за этим решением Риммы Альбертовны действительно последовала своеобразная война. — Мне дважды повторить? — строго поинтересовалась она у Антона и Лёши. — А куда сесть? — глупо спросил последний, всё ещё пребывая в выпавшем из мира состоянии. — К Багровой за первую парту. Вот тут, прямо перед моим столом, — указала она пальцем, на который было надето массивное кольцо. Ох, какой страх оно вызывало на протяжении всего последующего года у учеников, когда Римма Альбертовна принималась стучать им по поверхности какой-нибудь парты, требуя тишины во время диктанта. — Нет, Алексей, вы останьтесь там. Первая парта для вашего брата. Антон, отродясь не сидевший в первых рядах, ведь они для зубрил и лохов, шокировано поднял брови. В нём плескалось негодование. Во-первых, у него забрали Лёшу. Во-вторых, посадили, как чумного, перед училкой. Перед очень мерзкой училкой. В-третьих, друг Дима, как и друг Костя, остались где-то сзади. В-четвёртых, Антон вообще терпеть не мог, когда ему кто-то так приказывал. Подобные полномочия имелись разве что у родителей, а эта Римма Альбертовна, кажется, не понимает, куда попала. «Ну всё, сама напросилась, — подумал Антон, мстительно сверля женщину взглядом. — Других выпихнули, от тебя тоже избавимся». И вот началась непримиримая война между Риммой Альбертовной и шестым «В», вскоре ставшим седьмым. Поддержка была мощнее у учительницы, ведь за ней стояла сама Ида Геннадиевна. Ученики же были одни против двоих авторитетных личностей. Впрочем, они быстро объединились в своём желании избавиться от такой классной руководительницы. Возглавляли эту банду, конечно, Лёша и Антон, как наиболее пострадавшие. Им активно помогал Костя, любивший всякого рода драки и разборки, хотя он и понимал, что бить морду Римме Альбертовне не выйдет. Дима тоже достаточно скоро включился в эти сражения. Конечно, не обошлось и без ряда отличников-медалистов, которым всё это могло навредить, поэтому они не стремились вступать в войну. Однако некоторой части из них тоже досталось, и тогда они поспешили присоединиться к протестующим. Война была долгой, с потерями, но ничто не могло остановить Миранчуков в борьбе за справедливость. Впрочем, неизвестно, чем всё это кончилось бы, если бы к восьмому классу над школой не прогремела новость: Ида Геннадиевна покидает место директора, и скоро её уже заменят. Как выяснилось, свою школу Ида Геннадиевна покидала со скандалом, в котором также фигурировал седьмой «В». Вместе с собой Ида Геннадиевна забрала добрую часть преподавателей, оставив нового директора фактически перед пустой учительской. Но самое главное — Ида Геннадиевна забрала Римму Альбертовну, хотя Миранчуки, как и весь класс, да и большая часть школы, считали, что именно они изгнали эту женщину. Первого сентября близнецы снова сели рядом за свою родную последнюю парту на среднем ряду. Дима был спереди, Костя — наискосок, на четвёртой парте ряда у окна, а большего им было не нужно. Оставалась единственная интрига — кто же новая классная руководительница и не придётся ли её так же выживать? Ну и, конечно, всем было интересно узнать, кто же новый директор, сумевший избавиться от вековой и непоколебимой Гниды. Ответ на последний вопрос нашёлся сразу во время праздничной линейки, на которую восьмой «В» вывела Марина Яковлевна, потому что классная руководительница не успела выписаться из больницы, но обещала уже завтра провести первый урок русского языка с новыми учениками. Близнецы, Дима, Костя и ещё ряд энтузиастов даже вышли в первый ряд, чтобы посмотреть на спасителя, явно присланного небом в эту школу. Сказать, что они были поражены, значит, не сказать ничего. Лёша и Антон так вообще половину линейки стояли с приоткрытыми ртами, отказываясь верить своим глазам. Новому директору было, на вид, не больше тридцати лет, а, как выяснилось впоследствии, всего лишь двадцать пять. Он был слишком молод для такой должности, поэтому никто не понимал, как он вообще сюда попал. Тем более со своим внешним видом, вызвавшим огромное количество возмущения у мамочек. Ведь этот человек будет самым главным, он должен представлять школу, а это... Нет, ну, вы посмотрите на него! Волосы, видимо, ещё недавно высветленные, до сих пор не до конца вернули свой натуральный цвет. Рукава пиджака старательно прикрывали татуировки на руках, но в районе кистей их закрыть было нечем. А речь этого директора хранила в себе словечки из молодости, что он всячески пытался скрыть, иногда маскируя за излишним волнением долгое построение грамотной фразы. — Добрый день, дорогие ученики, их родители и учителя, — откашлявшись, начал директор, судя по взгляду, сожалеющий, что не принёс с собой распечатанный текст речи. — Рад видеть всех вас сегодня. На всякий случай, представлюсь ещё раз, меня зовут Фёдор Михайлович Смолов, и с этого дня я буду директором нашей замечательной гимназии. Начать хотелось бы с того, что когда-то я тоже был учеником именно этой, тогда ещё, школы... Дальше близнецы не слушали. Пятиминутная речь Фёдора Михайловича для них протекла одновременно стремительно и бесконечно долго. Они даже подумать не могли, что люди, вроде него, могут работать в школах, тем более, директорами, ведь кроме Иды Геннадиевны никого не видели. — Эй, одинаковые, вы чё рты раскрыли? — окликнул их Дима, задорно хлопая по плечам. — Выглядите, как Аринка, когда Стас с ней за парту садится. Арина была влюблена в Стаса уже четыре месяца, о чём, естественно, знал весь класс, хотя Арина думала иначе, считая свои чувства совершенно секретными. Дима особенно увлечённо следил за этим любовным романом, комментируя всё и вся, а потом рассказывая своим друзьям. Ничего более увлекательного в его жизни тогда не происходило. — Пошёл ты, — отпихнул его Антон. — Иди, вон, за Аринкой следи. А нам просто интересно. — После Гниды это, конечно, вау, — поражённо выдавил из себя Лёша. — Хоть бы он задержался надолго, — с явным переживанием в голосе произнёс Костя, с трудом вылезший откуда-то из задних рядов, куда его мгновенно отодвинула Марина Яковлевна, заметив лохматые волосы Кучаева, которые якобы портили всю картину. — А то, чувствую, всякие мамаши могут накатать пару писем, куда надо. И тогда эта речь будет последней. — Покаркай ещё! — возмутился Антон. — Ты посмотри на него! Какое уйдёт? Он, скорее, от других избавится. — Это ты с чего взял? — удивился Дима. — Чувак, вон, еле слова в предложения складывает, а ты его тут почти до уровня Гниды вознёс. — Да при чём тут Гнида? Они вообще разные. Её никто сдвинуть не мог, потому что Гнида есть Гнида. А он просто... — Антон задумался, что же именно его так убедило в долговечности Фёдора Михайловича. — Современный, — подсказал Лёша. — Вот! Он с нами, понимаешь, на одной волне типа. Естественно, его все обожать будут. — Эх, а сколько девчонок по нему сохнуть начнёт, — уже изменив своё мнение, произнёс Дима, с сожалением качая головой. — И как же мне с ним соревноваться, а? Близнецы и Костя синхронно закатили глаза. Кто о чём, а Дима всё искал поводы к собственному любовному роману, потому что Арина и Стас начинали надоедать своей однообразностью. Второе сентября ознаменовалось не только приходом долгожданного классного руководителя, которым оказался, кстати, мужчина, но ещё и новеньким учеником. Его заметили сразу. Сашка Головин, немного стеснительный и зажатый, крепко держал в руке огромный букет, всученный его мамой с утра. На первое сентября Саша не попал, потому что они с матерью застряли в пробке и не успели на линейку, но так как классного часа не было, лишь краткий инструктаж от Марины Яковлевны, то Саша практически ничего не упустил. Кроме, пожалуй, речи директора, но его он увидел раньше всех, ведь именно Фёдор Михайлович уже подписывал документы о Сашином поступлении. — Здарова, — близнецы, заметив ещё в дверях свежую кровь, тут же залезли к Головину на парту, решив, что стулья не для них делали. Саша чуть не выронил букет из рук, потому что не ожидал такого внезапного вторжения в личное пространство. — Привет? — неуверенно произнёс он. — А это чё за веник? — кивнул на огромный букет Антон. — Фу, розы! Какая банальность! Кому ты вообще дарить-то его собрался? — Классной руководительнице. — Лёх, я один это услышал? Боже, чувак, ты из какого леса вышел? У нас классрук — мужик! — В смысле? — растерянно спросил Саша и стал выглядеть ещё несчастнее, чем прежде. — А нам с мамой ничего не сказали... — О-о-о, — протянул Лёша. — С посвящением. Открою тайну: тут вообще редко о чём предупреждают. Всё через слухи, через третьи лица. — Ага-ага, — энергично закивал головой Антон. — Но ты это, если что, обращайся. Мы всё знаем. — Л-ладно. А как вас зовут? И почему вы такие одинаковые? Антон и Лёша громко рассмеялись, чем привлекли внимание остальных одноклассников. — Блин, чувак, ну, ты даёшь! Ты чё, братьев-близнецов никогда не видел? — Саша отрицательно помотал головой. — Ого, нифига! Тогда, кхм, приятно познакомиться, — Антон протянул руку. — Антон Андреевич Миранчук. А это Лёха. — Лёша, — поправил брат, укоризненно посмотрев на близнеца. — Просто Лёша, не парься. — А я — Саша. И тут в кабинет вошёл он. Денис Дмитриевич Черышев. Новый учитель русского языка и литературы, пришедший в школу вместе с Фёдором Михайловичем. Никто не знал, скольких сил стоило Смолову убедить этого человека взять многострадальный восьмой «В», потому что в понимании Черышева они были детьми, а он не хотел с этим связываться. Но, услышав безрадостную историю о том, как этих детей вечно оставляли без присмотра, а потом резко отдали Римме Альбертовне, он вдруг расчувствовался и согласился. Дело в том, что Денис, как и Федя, когда-то тоже учился в этой школе, и он прекрасно понимал, кто такая Римма Альбертовна, да и все остальные из этой шайки. Он только переступил порог, как ученики уже почувствовали, что Черышев свой. Они прониклись к нему любовью и уважением, стоило ему поздороваться с ними, окинув неширокой, чуть-чуть застенчивой, но приятной улыбкой. Его уроки стали самыми посещаемыми, так как каждый считал, что прогулять русский или литературу, значит, не уважать Дениса Дмитриевича, а это в классе было самым недостойным поступком. Денис стал не только учителем и руководителем, но даже немного другом, потому что всегда замечал любые конфликты в своём классе и старался их быстро решить, а ещё к нему можно было обратиться практически по любому вопросу. Четыре из восьми девочек в классе были безответно влюблены в него, хотя и засматривались на Фёдора Михайловича, но остальные воспринимали его, как безусловно хорошего человека.***
И вот прошло три года с того момента. Денис Дмитриевич, как и Фёдор Михайлович, по-прежнему были в школе и, кажется, никуда уходить не собирались. Саша Головин тоже продолжал числиться в «В» классе, и он тоже никуда не собирался. Впрочем, наступал одиннадцатый класс, поэтому идти куда-то было уже поздно. — О, Миранчучьё! — близнецы инстинктивно вжимают головы в плечи, пытаясь предположить, сколько же ещё раз к ним сегодня пристанут. — Доброе утро, Александр Александрович, — без видимого удовольствия здороваются братья, чувствуя руки завуча на своих плечах. Сейчас опять куда-нибудь припашет, чтоб его. И как только угораздило на глаза попасться? — На доброе утро вещи не положишь. Вот что, дорогие мои, есть одно дельце. — Только не говорите, что надо притащить пару стульев из конференц-зала. — О, сразу видно, выпускники, какие догадливые! Давайте, одна нога здесь, другая — там. Линейка через десять минут начнётся, а всякую лабуду класть некуда, столы все заняты. — Класс, — бурчит Антон. — Нашли, во что вляпаться. Надо было прямо к началу приходить, чтобы Кокорин не доебался. Александр Александрович Кокорин пришёл в школу в тот же год, что Черышев и Смолов. Вот только его появления пришлось ждать ещё два с половиной месяца, а его обязанности завуча сначала исполнял сам Фёдор Михайлович. Ида Геннадиевна же забрала с собой и такого важного для директора человека, чтобы Фёдор Михайлович помучился и, может быть, даже провалился в своих начинаниях. А Смолов раздобыл Кокорина, который, в целом, особо ситуацию не спас, но лишние руки в школе появились. — Твою мать, тут закрыто, — подёргав ручку конференц-зала, безрадостно сообщает Лёша. — Ну, и хер с ними. В руках свою чушь подержат, пошли. — Нет, братик, Кокорин увидит, что мы без стульев, опять приебётся. Оно нам надо? — И что делать? Ключи с вахты не сопрёшь. Там под роспись, вроде. — Сейчас найдём кого-нибудь, — Лёша вылетает в коридор, вглядывается вдаль, чтобы увидеть любого учителя, к которому можно пристать. — Мы только проблемы себе обычно находим, — вздыхает Антон. — О, у Фёдора Михайловича дверь открыта! — Да ладно, Лёш, серьёзно? — Готов поспорить, он по нам соскучился, — с улыбкой заявляет Лёша, хватает брата за руку и уже тащит к кабинету директора. За три года «В» класс и в особенности близнецы умудрились стать личной головной болью Смолова, так как появлялись в его кабинете чаще, чем на уроках. Вообще-то, всем этим должен был заниматься Кокорин, но он решил не обременять себя столь глобальной проблемой, поэтому отправлял всех к директору. Фёдор Михайлович, положа руку на сердце, откровенно заебался выслушивать от всех подряд, что снова натворили Миранчуки, а потом проводить с ними воспитательные беседы. Тем более, что воспитываться близнецы особо не желали. Да, Смолов мог бы вызвать к себе их родителей, чтобы как-то разрешить ситуацию, но он был уверен, что Миранчуки уже достаточно взрослые, чтобы не привлекать старшее поколение к этим пустяковым проблемам. Пустяковым-то пустяковым, да только их было столько, что у Смолова иногда появлялось желание кого-нибудь убить. Удивительно, но классный руководитель, то есть Денис, утверждал, что всё в порядке, Миранчуки чуть ли не паиньки. Ну да, ну да, это просто Феде везёт, как обычно. — Доброе утро, Фёдор Михайлович! — хором произносят близнецы, образуясь в кабинете. — О, господи, Миранчуки, вы решили побить свой рекорд? — спрашивает директор, закатывая рукава рубашки, потому что сегодня отвратительно жарко, а ему целый час стоять на линейке. — Ладно второго сентября, но первого что можно было успеть сделать? — А мы тут не по своей воле. — Ещё бы по своей. — Александр Александрович сказал, что нужны какие-то стулья. Они в конференц-зале, а он закрыт, — объясняет Лёша. — Мы же не можем взять ключи с вахты, там под роспись. — Ой, когда это вас останавливало? — поднимает брови Смолов, припоминая историю, случившуюся с близнецами в девятом классе. — Хорошо, и при чём тут я? — Дайте свою подпись. — Вон, два стула у стены заберите. А Кокорину, то есть Александру Александровичу, передайте, что проблема со стульями стала слишком частой. Лёша, — уже в самых дверях окликает его Федя. — Рубашку как-нибудь повыше подними, а то Марина Яковлевна в обморок упадёт, когда это увидит. Антон прыскает в кулак, роняя один стул, пока смотрит на удивлённое и одновременно смущённое лицо брата, который утром так активно утверждал, что не намерен прятать засосы, потому что они якобы никому не видны.***
До линейки остаётся минут пять, они стоят в духоте около гардероба, ожидая первоклашек, которых надо будет вывести на улицу. Там-то не лучше, духота не менее удушающая, чем здесь. Дима молится на то, чтобы их кусок, обведённый мелом, был не на солнце. Костя безрадостно сообщает ему одно совпадение, которое он наблюдает уже несколько лет. Одиннадцатые классы всегда стоят в середине той буквы «П», в которую их выстраивают на линейке, а там ни деревьев, ни тени от школы, так что, у Димы есть все шансы схлопотать тепловой удар. — О, оно живое! — говорит Лёша, замечая несущегося на всех парах Сашу. Он ещё с минуту восстанавливает дыхание, уперев ладони в колени. Пиджак расстёгнут, рубашка задралась, чёрт пойми куда, на ботинках пыль, наверное, с электрички, а про то, что творится у Головина на голове, лучше вообще не вспоминать. — Мог бы не приезжать, — произносит Антон. — Тут всё равно ничего интересного не будет. Или ты так горишь желанием познакомиться с мелкими? — Головин! — слышится громкий и пронзительный, с истеричными нотками, голос Марины Яковлевны. — Головин, где цветы? — Какие цветы? — у Саши, кажется, снова перехватывает дыхание, потому что для него нет ничего страшнее, чем что-нибудь забыть. — Господи, что за ужасный класс! Почему Денис Дмитриевич с этим ничего не делает? Цветы для Валентины Ивановны! — Кто такая Валентина Ивановна? — с ещё большим ужасом спрашивает Саша. — О, боже мой! Головин, стыдно не знать имени-отчества классной руководительницы первого «В»! Вам их сейчас выводить! Ты почему не купил цветы? — Да какие цветы-то? — Чувак, там в группе писали, что кто-нибудь ответственный из каждого класса должен купить пару цветочков для классух первоклашек, — шёпотом подсказывает Дима. — У нас тебя выбрали, потому что ты не отказался. Хотели вообще Чалову поручить, но он часть линейки ведёт, так что, не вариант. — Да вы охуели?! — чуть громче, чем надо, восклицает Саша. Марина Яковлевна бледнеет то ли от злости, то ли от неожиданности столь резкого высказывания. — Я в деревне два месяца торчал, у меня связь только у одного столба в километре от дома ловила! Я сто раз говорил! Как я эту группу читать буду?! — Это что ещё за лексикон?! — не менее возмущённо произносит Марина Яковлевна, поправляя дужку своих красных очков. — И что за внешний вид?! Всё, я пошла к Денису Дмитриевичу. — Скатертью дорога, — зло шепчет Саша, слыша в ответ приказ немедленно найти цветы. — Я тебе их высру, что ли, блядь? — Так, спокойно, — говорит Антон, разворачивая Головина к себе. — Сейчас что-нибудь придумаем. О! Он видит какую-то первоклашку с огромным букетом крупных цветов. Девочка стоит одна около парня из «Б» класса. Тот болтает со своей одноклассницей, совершенно не обращая внимания на порученного ему ребёнка. Антон глазами указывает Лёше направление, тот кивает головой, и оба отсоединяются от друзей, направляясь к первоклашке. Лёша немедленно заводит разговор с парнем из «Б» класса, спрашивает о том, каким он будет в очереди. Выясняется, что последним, а первоклашка совершенно точно его. Вот только парень не особенно хочет участвовать в этом цирке, и тогда Лёша предлагает ему великолепный выход из ситуации. В это время Антон присаживается на корточки рядом с удивлённой девочкой и что-то начинает ей мило рассказывать. Девочка смеётся и вдруг отдаёт ему свой букет, за что получает горстку конфет, которые вообще непонятно откуда взялись у Антона. — Благодарить не нужно, — с видом победителей возвращаются близнецы, и Антон пафосно протягивает букет Саше. — И она тебе просто его отдала? За конфеты? — поражается Костя. — Ага. Всё равно это Лёшины. — Хоть бы половину оставил, щедрая ты душа, — с сожалением произносит брат. — Мы там ещё парню помогли. Он участвовать в этом не хотел, а теперь без букета у девочки его точно выведут из мероприятия. Тем более, он всё равно в очереди последний. — Да, герои, спасли эту линейку! — усмехается Дима. — Смотрите, как бы вам за эти подвиги потом по башке не прилетело. — Ой, ну, сходим к Фёдору Михайловичу вне очереди, чего терять-то? В это время Марина Яковлевна вновь несётся по коридору, одновременно ведя за собой первый «В» и их руководительницу, а также Дениса Дмитриевича. Судя по несчастному лицу последнего, она уже высказала всё своё негодование, а если успела застать его за сигаретой, то, наверное, наехала ещё и по поводу вредных привычек, от которых ноги и растут, по её прекрасному мнению. — Так, значит, — достаёт Марина Яковлевна список, начиная перечислять, кому кто достанется. Денис Дмитриевич откровенно не понимает, что он тут забыл. Ему же вроде не надо идти под руку с классухой первоклашек, да? — И вот, Денис Дмитриевич, вы только полюбуйтесь на это! — кажется, не прерывая своей речи со списком, говорит Марина Яковлевна. — Разве это вид гимназиста? Да даже просто школьника? Хорошо, я могу закрыть глаза на расстёгнутый пиджак и вот это! — она показывает на голову Саши, и тот запускает пальцы в волосы, пытаясь их как-нибудь расправить, хотя и знает, что это бесполезно. — Но он не купил цветы! — Я вижу, что цветы у Саши всё-таки есть, — рассудительно замечает Денис. — Да, но я понятия не имею, где он их взял! Он должен был быть здесь уже с ними, а так нам всем пришлось испытывать неловкость перед Валентиной Ивановной! В беседе писали ещё в начале августа, что для праздничной линейки... — Я был в деревне без связи два месяца! — не выдерживает Саша. — Ах, вы только послушайте, Денис Дмитриевич! Он ещё имеет наглость меня перебивать! — Марина Яковлевна, простите, позволю себе такую же наглость, но, кажется, вас там позвали, — говорит Денис. — О, боже, ни минуты покоя! Когда она окончательно растворяется в забитом людьми коридоре, Денис подходит к Саше с сочувственным выражением на лице и губами произносит одно слово: «Забей». Под праздничную музыку одиннадцатиклассники выводят новое поколение учеников, отчаянно пытаясь скрыть контраст в лицах и настроениях. Выпускники всеми мыслями в преддверии ЕГЭ, последнего года в этом здании в окружении этих людей, в то время, как первоклассники лишь радуются новому этапу своей небольшой жизни. Сначала идут классы под буквой «А», затем «Б» и замыкают шествие «В». Первым почему-то выставили Костю. Впрочем, все знают, что если бы Федя Чалов сейчас не вещал в микрофон на весь двор, то именно он бы возглавлял их процессию. Ведь Федя — староста 11 «В», а ещё отличник, начиная с первого класса, идущий на золотую медаль и красный диплом, да и в целом считается надеждой этой школы, так сказать, единственным светлым пятном в проблемном «В» классе, от которого будто бы страдают все. Но Федя занят, а у Кости, видимо, самое добропорядочное лицо из всех, хотя могли бы поставить и какую-нибудь девушку, например, Соню. Хотя логичнее, конечно, Кристину, ведь она самая красивая не то, что в классе, но и в параллели, если не во всей школе, однако Марина Яковлевна назвала Кристинин вид вульгарным, чем, разумеется, смертельно её обидела. А Головина, понятное дело, запихнули в самый конец. Зато Антон убеждается, что Марина Яковлевна до сих пор его ненавидит, но на всякий случай, чтобы не ошибиться, переносит своё отношение на обоих близнецов, поэтому тоже двигает их в конец, лишь бы не видеть. Вот только тяжело не увидеть буквально самых высоких парней в классе, к тому же, похожих лицом и совсем не расстроенных своей ссылкой. Место 11 «В» достаётся именно под солнцем, о чём предупреждал Костя. Он же, как самый осведомлённый, принёс с собой зонт, чтобы часть друзей могла встать под ним. Впрочем, Дима быстро присваивает зонт себе, чтобы передать каким-то девушкам, надеясь получить от них соответствующие благодарности и внимание. Антон только фыркает, прикрывая глаза ладонью, чтобы разглядеть происходящее на том конце двора, отделённом от их квадрата целой клумбой. — А это что за чуваки? — спрашивает он у Лёши, кивая в сторону солидного вида мужчин в серых костюмах. — Вроде с района какие-то. Я слышал, что будут награждать лучших учеников в непонятных категориях. Типа район гордится своими героями. — А, то есть бенефис нашего Пони? — усмехается Антон и получает в ответ такую же усмешку. Близнецы, как и Дима, как и Костя временами, уже давно называли Федю Чалова по придуманной Миранчуками кличке. Благодаря некоторым записям в чаловском Инстаграме, им удалось узнать, что одноклассник болеет за футбольный ЦСКА, а так как ЦСКА называют конями, то Федя, явно не дотягивающий до благородного жеребца, определённо, пони. Такое прозвище Чалов считал обидным, а это только больше стимулировало близнецов действовать ему на нервы. Они не любили Федю, как не любили всех ему подобных, этих энтузиастов, влезающих во все мероприятия разом, чтобы получить хорошие оценки, за которые готовы рвать. Чалов действительно был повсюду: он вёл школьные концерты; участвовал в конкурсах чтецов из года в год; выступал на каких-то чтениях научных работ, между прочим, с одной и той же писаниной, связанной с золотым сечением; вписывался во все олимпиады, неважно, по какому предмету; участвовал в «Весёлых стартах» и даже ездил на какой-то районный забег во славу ЗОЖа; брал доклады на уроках по всем темам, еле оставляя что-то другим желающим; был старостой; учился только на пятёрки; являлся единогласным любимчиком всех учителей, которые были готовы молиться на его светлый ум. Конечно, близнецов, совершенно непохожих на Чалова, всё это раздражало до скрипа зубов. Если Лёша раздражался тихо, отмечая, что Чалов подбешивает, но не настолько, чтобы бить его за школой, то Антон обязан был выразить своё «фи» лично однокласснику. И вот Феде, улыбающемуся от уха до уха, до выступивших ямочек, наверняка, очаровательных в чьём-то понимании, вручают четыре позолоченные статуэтки. — Смотри-ка, во все номинации влез, — с отвращением комментирует Антон. — Завидуешь? — шутливо спрашивает Костя. — Еле сдерживаю рвоту. Было бы чему завидовать. У Пони ни секунды свободы, одна учёба в голове, как только не свихнулся ещё. А медальки эти, статуэтки, грамоты, ой, да кому они всрались? Стену завешать, а потом гордо тыкать в это своих детей и внуков, мол, посмотрите, какой я охуенный, не то, что вы, тупые бездари? Костя только улыбается, поправляя на руке новенькие часы. Ему их вчера на дне рождении тётки вручила бабушка, там ещё на обратной стороне красовалась гравировка витиеватым шрифтом: «Любимому внуку». Кучаев эти часы обожал всей душой и вчера даже лёг с ними спать. — Да долго стоять-то ещё будем? — стонет Головин, проводя рукой по щеке, собирая выступивший пот. — Там всё понятно дальше. Год сложный, бла-бла-бла, но мы справимся и так далее. Однако, когда выходит Марина Яковлевна, принимающая микрофон из рук Александра Александровича, всем становится понятно, что далее последует огромная речь. Абсолютно ненужная, которую, к несчастью, нельзя вырезать из сценария этого праздника. Говорят, кстати, что сценарий в этом году составлял лично Чалов, соединяя традиции с чем-то новым, но из нового что-то пока ничего не было. Денис Дмитриевич незаметно отходит от квадрата, становясь под небольшую тень какого-то сарая, где хранятся лопаты и грабли для субботников, и решает покурить, так как всё происходящее его напрягает не меньше, чем учеников. Ему вообще хочется домой, а впереди целый классный час. Он думает, как бы уложить его минут в пятнадцать, поскольку народу тоже, наверняка, хочется разойтись по домам или по каким-нибудь тусовкам в честь начала нового, последнего года. Одна из таких тусовок сегодня состоится в гараже Димы, и он, лишь в честь праздника, решил не брать с гостей по пятьдесят рублей за вход. Да, идея с оплатой возникла в голове Баринова чуть ли не раньше самой идеи гаражного братства и клуба. В конце концов, на обустройство этой площадки ушло много сил, времени и даже денег, поэтому символическая плата — это моральная компенсация. Друзей в лице близнецов, Кости и Саши, правда, Дима планировал пускать бесплатно, ведь они помогали ему. Без Антона вчера вообще ничего не было бы сегодня. — После классного часа сразу в гараж? — интересуется Баринов, возвращаясь из женского общества без зонта. — Там просто подготовить бы всё. Я, конечно, написал, что пивас с каждого свой, но всё равно чуть-чуть прикупить надо. А Серёга только до семи сегодня. Серёга — личность легендарная, во всяком случае, видели его только Дима и Антон. Это был продавец из небольшого ларька на Тагильской, по сути, немного нелегально там стоящего. Серёга давно знал Диму, чуть позже познакомился с Антоном и посчитал того вполне подходящим человеком, которому можно доверять. Он продавал парням алкоголь, причём, любой, но чаще всего заказывали пиво, а ещё сигареты. Хотя для сигарет у Димы существовал, на всякий случай, другой ларёк, всё на той же Тагильской. — Мы не сможем, — говорит Антон. — Отец вчера из командировки приехал, сегодня надо квартиры смотреть. — Какие квартиры? Вы переезжаете, что ли? — как-то слишком взволнованно спрашивает Саша, будто возможный отъезд близнецов на другую улицу или в другой район означает для него нечто катастрофическое. — Мы ж рассказывали, нет? Ну, отец на совершеннолетие нам квартиры дарит, типа, взрослые уже, давайте, сваливайте в самостоятельную жизнь. Вот, надо посмотреть, что там. — И там уже ремонт? — Да нет там ничего, один бетон, но мы и это пока не видели. — Обои и прочее, кстати, мы сами выбирать должны, папа сказал, — добавляет Лёша, а Антон только тяжело вздыхает, потому что этот дополнительный геморрой ему сейчас как-то вообще не в тему. Он, в принципе, съезжать пока никуда не хочет. — И мебель тоже? — Да мебель свою возьмём. У нас две комнаты этой мебели, пока пойдёт. — Но на тусу вы придёте же? — спрашивает Дима, так как больше его ничего не интересует. — Придём-придём, не беспокойся. Может, чуть-чуть задержимся. Во сколько у нас? — В половине седьмого. — А, пф, ну, точно успеем, — машет рукой Лёша.***
Близнецы ходят за отцом по пустым помещениям. В квартирах действительно есть только бетон, окна и входные двери, с которых не содрали полиэтилен, чтобы не запачкались раньше времени. Сначала решают зайти в будущую квартиру Антона, так как это студия, её обойти за минуту можно. Отец с важным видом рассказывает, где что будет, и близнецы только делают умные лица, потому что Лёше как-то вообще всё равно, он хочет побыстрее закончить и уйти по делам, а Антон прекрасно понимает, что всё будет так, как решит он, а не так, как думает отец. Захочется, и снесёт к чёрту стену, которая делит их с братом квартиры. А вообще, вид этой пустоты, новизны и полной необжитости нагоняет на Антона тоску. Ему и так в последнее время не особенно весело, и эти новости с приближающимися переездами лишь угнетают сильнее. Антону нравится их нынешняя квартира, где живут всей семьёй, где у него своя комната с диваном, и у Лёша своя, пусть и проходная, без двери, так как от кухни её отделяет только арка, но зато с большим телевизором и глубоким креслом, куда можно забраться с ногами. Антону нравится жить всем вместе, с кучей мебели вокруг, а не в окружении голых стен. Он понимает, что здесь не всегда будет так, как сейчас, что, когда он переедет, тут тоже появится мебель, преимущественно из его комнаты, и тут тоже станет уютно, если он, конечно, сможет этот уют создать, да и брат будет всего лишь за стенкой, по сути, как и сейчас, только для того, чтобы встретиться, теперь придётся выходить на лестничную клетку и звонить в соседнюю квартиру. Однако в данный момент Антон почему-то находит даже общий вентилятор, за который ведутся войны всё лето, ужасно дорогой сердцу вещью, которой больше у него не будет. Ну, то есть будет, если он купит, но воевать ни с кем не придётся. Лёше отец купил двушку. В принципе, Антона это даже нисколько не удивляет, ведь Лёша всегда был любимым сыном, для которого делается практически всё. Изначально, когда родители решили, что близнецы уже достаточно взрослые и должны жить в разных комнатах, та проходная без двери предполагалась для Антона, а в качестве аргумента выступила фраза: «Ты же любишь смотреть телевизор, теперь он у тебя практически личный». Но какой, к чёрту, телевизор? Вы ту комнату видели, вообще? Ни метра личного пространства. С кухни просматривается насквозь, да и вообще это бывшая гостиная, почему бы её такой и не оставить? Антон с самого начала не понимал этих идей разъединения. В смысле, вы выросли и теперь будет лучше жить в разных комнатах? У них же всё общее! У них же жизнь одна на двоих! Они всё друг про друга знают, скрывать нечего! Теперь, вот, ещё лучше, в разные квартиры поселить хотят. А потом в разные районы скажут уехать? А потом общаться только по праздникам? Что за бред?! Антон с ненавистью прожигает взглядом подоконник на будущей Лёшиной кухне. Отец с братом в другой комнате и даже не заметили, что он остался здесь. Антон думает, что если он сейчас уйдёт отсюда и даже хлопнет дверью, то никто не обратит внимания. Однако родственники перемещаются как раз на кухню, поэтому его присутствие становится видимым. — Ну, как тебе? — спрашивает Лёша, прислоняясь к подоконнику. — Нормально. — Мне твоя больше понравилась. — Серьёзно? — без особого интереса спрашивает Антон. — И чем же? — Она меньше. Меньше убирать, меньше новой мебели покупать, платить за неё меньше. — Зато у тебя, вон, хоромы какие. Папа, наверное, все деньги сюда вбухал, а мне купил, что осталось. — Здесь бы с кем-то жить, — пропуская мимо ушей последнюю фразу, говорит Лёша, рассматривая серый потолок и свисающие с него провода. — Хотя бы вдвоём. Антон даже поворачивается к брату, вопросительно наклоняя голову, но в этот момент возвращается отец, который сообщает, что теперь сыновья свободны и могут идти на свою вечеринку, только мать попросила быть дома хотя бы к десяти, ведь завтра в школу. — Слушай, Тош, я к Элечке забегу, ладно? — Ты Диму кинуть решил? — в голосе Антона явно читается претензия и даже обида. — Нет, я приду. Просто чуть позже. Но я буду, честно, — Лёша смотрит на брата с такой мольбой, будто тот действительно может ему запретить идти к девушке. Если бы у Антона было такое полномочие, он бы ещё три месяца назад запретил. Он машет рукой, типа, делай, что хочешь, и Лёша, быстро обняв за плечи, поворачивается в другую сторону, где, видимо, обитает его возлюбленная. Антон смотрит ему в спину, думая, не пойти ли следом, чтобы выяснить адрес, которым он вчера вдруг обеспокоился, но потом машет рукой и на это. Всё равно новое знание об Элечке ему ничего толком не даст, ещё и Лёша может заметить, начнёт спрашивать, а что тут скажешь? Лучше уж в гараж к друзьям, там хоть находиться приятно. Кажется, все эти планы с разъединением по причине взрослости начинают давать свои плоды. А может быть, они уже давно их дали, потому что с каждым днём Антон всё больше и больше чувствует, как становится чужим для собственного брата. Да он теперь совсем не тот Лёша, с которым Антон когда-то жил в одной комнате.***
Музыка из гаража слышна ещё за километр, когда Антон петляет между тёмными рядами таких же тёмных гаражей. Жизнь в этом небольшом районе, впрочем, только Диминой тусовкой не заканчивается. Вот, на соседней линии какой-то дед возится с древнейшим мотоциклом. Где-то через десять гаражей от него слышны пьяные голоса другой шумной компании, судя по всему, неких местных гопников. На той линии, где разместился Дима, тоже есть парочка других открытых гаражей, и там тоже царит своя атмосфера. К Антону подлетает весёлый Головин, тут же прижимается щекой к его плечу и что-то восторженно несёт про классное место, которое им с Бариновым удалось организовать. Очевидно, Саша уже успел выпить пару бутылок пива, с которых его унесло в далёкие дали. С ним вообще пить достаточно просто, можно купить ящик чего-нибудь и точно знать, что Саша обойдётся одной-двумя бутылками, после чего станет самым счастливым человеком в мире. — Где Лёха? — недовольно спрашивает Дима, поднимаясь с дивана. — Он позже придёт. К Элечке своей пошёл. — То есть не факт, что придёт? — уточняет Костя. — Если не придёт, я просто завтра утром ему дверь не открою. Будет всё утро тусить в подъезде, ибо сам виноват, — Антон чокается бутылкой со своими друзьями. — У нас завтра вообще блядский цирк дома, как бы пережить. — А что так? — интересуется Дима, одним глазом следя за толпой танцующих, явно отыскивая там кого-то конкретного, кого заприметил ещё на входе. Антон готов поставить сотку, что это вон та небольшого роста шатенка в клетчатой юбке. — Лёша решил познакомить Элечку с родителями, — друзья дружно давятся пивом, Саша же удивлённо приоткрывает рот, до сих пор не отлипая от плеча Антона. — Он начинает меня бесить, — произносит Дима. — Уже к родакам, значит, её тащит, а друзьям ни разу не показал. Да и не говорит о ней нихуя! — Действительно странно, — соглашается Костя. — Про предыдущих мы чего только не слышали. Помню, кажется, была Ира, вот её он на каждую тусовку таскал. — О, было время! Я ему, блядь, говорил, что мы собираемся чисто парням, а этот всё равно Иру тащит. И вот чё я при ней обсуждать буду? Нет, окей, она была охуенная, но мы это и с первого раза вполне поняли, нафиг каждый раз её нам показывать? Чтобы сдохли от зависти? — Ты-то прям больше всех подыхал, — со смехом говорит Головин. — В любом случае, поверьте мне, Элечка — это не то, что вы хотите видеть, — прерывает Антон, отпивая из бутылки. — Она стрёмная? Или дохуя правильная? — немедленно начинает допытываться Дима. — Ей тридцать, — шёпотом сообщает Антон. — Только я вам этого не говорил, — он приставляет палец к губам, смотря на ошарашенные лица друзей. Лёша присоединяется к вечеринке спустя час от её начала. В общем-то, никто и не сомневался, что он задержится у своей Элечки, и мысли о том, что он не придёт вообще, лишь усиливались с каждой минутой. К тому же, Лёша был не самого радостного мнения обо всей этой гаражной тусовке ещё в стадии её зарождения. Он считал странным, немного глупым и даже устаревшим вариант собственного ночного клуба внутри гаража, пусть даже и двойного. Дело в том, что Лёша был вхож во всякие клубы и бары ещё лет в шестнадцать, если не раньше. Его девушки часто были старшеклассницами, имевшими там знакомых, либо просто достигшие совершеннолетия. Они таскали Лёшу за собой, и ему было, с чем сравнивать. Поэтому от Диминого гаража он не ждал ничего выдающегося, но, по итогу, оказался приятно удивлён. Тут достаточно мило, громко, и даже есть соответствующая атмосфера. Дима немедленно втягивает лучшего друга в разговор, но потом отходит к той части гаража, где подразумевается танцпол, потому что шатенка в клетчатой юбке, наконец-то, отошла от своей подруги, и теперь у Димы были все шансы начать с ней знакомство. Он её раньше не видел, возможно, она вообще из другой школы, просто пришла с кем-то в компании, но всё это он прекрасно выяснит. Антон смотрит на Баринова, покачивая головой, и жалеет, что действительно не поставил деньги. Вскоре Дима возвращается к своим друзьям. Он намерен рассказать про своё знакомство, но разговор между Антоном и Костей почему-то заинтересовывает его чуть побольше, и он откладывает свои россказни. Разговор, оказывается, идёт о квартирах. Костя интересуется, что там и как, Антон немного неохотно рассказывает, а ещё поглядывает в сторону дивана, где лежит в полусне Головин. Его ещё до дома сегодня вести, и кто же, как не лучший друг, это сделает? — Что обсуждаете? — спрашивает Лёша и, чтобы не нарушать круг, образованный друзьями, обнимает брата поперёк живота, укладывая подбородок ему на плечо. Антон старается делать вид, будто это вообще нормально и его никак не беспокоит. — Квартиры, — отвечает спокойно и очень радуется, что Головина нет рядом. Этот бы точно заметил по лицу Антона что-нибудь, чего лучше не замечать. Дима и Костя слишком пьяны и слишком невнимательны по жизни, чтобы обращать своё внимание на чужие эмоции. — Кучай спросил, как нам. — М-м-м, кстати, может, кто-то знает, сколько в нашем районе стоит двушка? — интересуется Лёша. Дима начинает почёсывать затылок, словно разбирается в ценах на квартиры. — Тебе своей мало, что ли? — выгибает бровь Антон. — Да я просто подумал... Мы с Элечкой хотим жить вместе, но ей не нравится этот район. Если продать её квартиру и мою, то можно ведь купить что-то приличное ближе к центру? У Антона сердце, как и вчера, пропускает с десяток ударов, кровь стучит в висках, и внутри всё сжимается. Ему послышалось же, правда? Да и вообще, Лёша это несерьёзно... Да? Да?! Ну, какие переезды и жизни с Элечкой, ему же в школу будет неудобно добираться. Вдруг Антон вспоминает Лёшины слова о том, что в двушке было бы неплохо жить с кем-то, хотя бы вдвоём. Мысли, которые посетили Антона в тот момент, сейчас рассыпаются в пыль. Лёша имел в виду Элечку. Он уже тогда, несколько часов назад задумался обо всей этой совместной ерунде. И, видимо, он пошёл к ней как раз обсуждать это. И, видимо, Элечка согласилась. И, видимо, Лёша завтра скажет об этом на семейном ужине... И Антон это услышит. — К центру вряд ли, — говорит Дима. — Вот в Рязанском, наверное, можно.