А мне приснилось: миром правит любовь.
А мне приснилось: миром правит мечта.
И над этим прекрасно горит звезда...
Я проснулся и понял — беда.
Александр опускается на стул, бледный, как полотно, и даже не может посмотреть на Дениса. Всё это до ужаса странно и нелепо. Во-первых, Ерохину хватило ума признаться в том, о чём надо молчать с кем угодно, даже с самим собой. Во-вторых, он глупо понадеялся, что Денис, припомнивший мельчайшие подробности вечера вторника, внезапно никогда не вспомнит ещё и этот откровенный, пусть и изрядно пьяный разговор. В-третьих, Александру почему-то стыдно и страшно сейчас, будто перед ним не Денис, а, как минимум, отец Саши. Впрочем, Денис так влетел в кабинет, так выкрикнул свой вопрос, что другой ассоциации мозг в стрессовой ситуации выдать никак не смог бы. Даже сейчас он быстро подходит к столу, хмурясь, и требовательно спрашивает ещё раз: — Ты сказал мне во вторник, что... влюблён в Головина. Это действительно так? — Денис, послушай, это всё только моя проблема, и ты не должен... — Нет, должен. В глазах Дениса какое-то странное выражение, потому что он, вроде бы, не возмущён, не разозлён, но и не спокоен. Это уж точно. Наверное, невозможно быть спокойным, когда твой приятель вдруг сообщает, что чувствует нечто недвусмысленное к твоему ученику. Именно в настоящий момент, в эту самую секунду, которая тянется мучительно долго, Александр, как никогда прежде, осознаёт типичную присказку Кокорина: «11 «В» — это детки Черышева». А ведь если подумать, то Денис действительно относится к своему классу, как к чему-то достаточно близкому и родному, насколько вообще уместно употреблять подобные слова по отношению к Денису. Александру всегда казалось, что Денис не испытывает привязанности ни к одному человеку, предмету или событию. Ему ничего не нужно, так же, как и он никому не нужен, о чём прекрасно осведомлён. Даже 11 «В» рядом с Денисом всегда выглядел только какой-то необходимостью. Александр был уверен, что этот класс Денису буквально навязали, ведь он оказался единственным поблизости, у кого были бы силы их взять после некой демонической женщины, о которой до Александра дошли лишь слухи. И вот Денис жил с этим навязанным классом, стараясь поддерживать с ними более-менее складные отношения, ведь терпеть не мог резких изменений в своей жизни, вполне спокойной уже много лет, а скандалы точно колыхали бы эту твёрдую землю. Денис жил и не жаловался, потому что трезво оценивал всё бессилие протеста. Пусть директор ему и друг, но не до бесконечности. Денису оставалось просто перенести положенный срок, а потом распрощаться с 11 «В» раз и навсегда, выкинув к чёрту любые воспоминания о них. Почему-то сейчас у Александра так не вовремя переворачивается всё представление о Денисе. Перед ним будто стоит совершенно другой человек. Оказывается, он гораздо больше привязан к 11 «В», чем кто-либо вообще привязан к чему-то. Во всяком случае, в стенах этой школы. — У тебя урок сейчас есть? — немного небрежно спрашивает Денис, словно интересуется о погоде за окном. — Нет, «окно» поставили. — Прекрасно. У меня тоже «окно», — и Денис берёт себе стул с первой парты, ставя прямо его перед Александром. — Итак, ещё раз допытываться не буду, сам вижу, что твой пьяный бред — абсолютная правда. Как это получилось? Александр неровно вздыхает, кладя один локоть на стол. Если бы он только знал, как именно это всё случилось, он бы постарался это объяснить. Однако Александр не может припомнить, в какой момент и при каких обстоятельствах он осознал настолько страшную вещь. Её ужас он, в общем-то, понял только сейчас. То ли из-за грозного вида Дениса, словно готового обвинить Александра во всех грехах мира, то ли из-за реального положения всех составляющих этой ситуации. — Честно? Мне кажется, оно вышло само. С течением времени. — О, так это у тебя давно? — Ну, не то чтобы давно... Смотря, какой срок считать длительным. Денис, знаешь, я не хотел бы прямо сейчас поднимать это всё. Может быть, лучше поговорим потом? Ну, допустим, встретимся отдельно, хотя бы не в школе. — Значит, влюбляться в школе мы можем, а поговорить об этом уже нет? Я считаю, что проблему надо решать на месте. — Ты говоришь так, словно я уже сделал что-то плохое. — Искренне верю, что ты пока ничего не сделал, потому что если сделал... Дверь в кабинет открывается, и какой-то мальчишка-пятиклассник с огромным портфелем за плечами, даже не постучав предварительно, топчется на пороге. Денис и Александр требовательно смотрят на мальчишку, и тот как-то теряется, особенно столкнувшись взглядом с Денисом. Его классная руководительница, соседствующая с Черышевым, однажды на перемене разговаривала с другой незнакомой учительницей, и обе сошлись на мнении, что этот человек ненавидит детей. Впечатлительный мальчишка сейчас вполне понимает, что это всё очень может быть, и ему даже подсознательно страшно, а в голове на долгие годы застревает мольба никогда в жизни не попасть к Денису, как к учителю. — Александр Юрьевич, там Людмила Анатольевна попросила никуда не убирать стопку тетрадей, которую она оставила. Она домой торопится, забыла забрать. Завтра закончит. — Да, разумеется. Можешь передать Людмиле Анатольевне, что ей не о чем беспокоиться, я не трогаю чужих вещей, — произносит Ерохин, добродушно улыбаясь. Тетради, оставленные коллегой, с которой приходится делить кабинет, — это вообще последнее, что волнует Александра. Надо же было именно с этой проблемой обратиться к нему сейчас. Ещё какое-нибудь происшествие, и ситуация перешагнёт грань абсурда. — Дверь за собой закрой, — говорит Денис вслед мальчишке, уже собирающемуся уходить. Кажется, ребёнок вздрагивает, но дверь послушно закрывает. — Ты пугаешь детей, — зачем-то констатирует Александр, хотя и не думает переводить тему разговора. Знает, что с Денисом не выйдет. — Я всего лишь сказал ему закрыть дверь. Это вообще-то полагается делать после того, как уходишь. Но я уверен, что ему хватило бы недостатка воспитания, чтобы оставить её распахнутой. И нет, варианта с тем, что он закрыл бы её самостоятельно, быть не может, — Денис делает паузу. — Вернёмся к тебе, Александр. Значит, твоя эта влюблённость уже давно. Ты работаешь в школе всего два года, сейчас пошёл третий. Значит, она возникла года полтора назад максимум. — Тебе бы математику преподавать. — Скорее, вправление мозгов. Хорошо, раз ты не можешь сказать мне, по какой причине вдруг ощутил эти свои чувства, то придётся пойти с самого начала. — Что ты имеешь в виду? — Ты мне расскажешь всё, что, по твоему мнению, могло способствовать этой влюблённости. Александр имеет полное право отказаться и послать Дениса, потому что какое тому дело. Однако речь идёт о Саше Головине, классное руководство над которым Денис ведёт уже третий год, можно сказать, даже начал четвёртый. К тому же, в последнее время Александр стал Денису неплохим приятелем, как думает сам. Что думает при всём этом Денис, сказать пока трудно, но настроен он более, чем решительно. — На самом деле, Саша сразу как-то выделился из всего класса. Даже по сравнению с тем же Чаловым, который был готов ответить правильно на любой вопрос...***
2011 год
Никогда прежде такого не было, чтобы уроки истории делали сдвоенными. Обычно их разносили равномерно на всю неделю, но тут кто-то, кто занимался составлением расписания, решил, видимо, провести странный эксперимент. Никто из 9 «В» не оценил этого эксперимента, ведь историю вела Людмила Анатольевна. Она не любила класс Дениса, как и самого Дениса, а ученики отвечали ей взаимностью, заодно мстя за своего классного руководителя, совершенно несправедливо попавшего в немилость. В общем-то, Дениса абсолютно не волновало мнение какой-то Людмилы Анатольевны, но то, как ученики стремились защитить его, не могло не греть душу. Хотя Денис никогда в этом никому не признавался. В любом случае, провести два часа наедине с Людмилой Анатольевной никто не горел желанием. Возможно, даже Чалов, но его как-то не спрашивали. И тут на первом классном часу, словно благодарение божье, Денис озвучивает, что школа пополнилась новым историком. Раньше Людмила Анатольевна была единственной учительницей истории на часть средней и всю старшую школу, а тут, только заслышав о кандидатуре другого учителя, немедленно пошла к директору и заявила, что отказывается от 9 «В». Правда, до директора Людмила Анатольевна ещё зачем-то навестила Дениса, чтобы лично выразить всё своё невысокое мнение об его учениках. Но пусть теперь ими занимается новый педагог. Заодно тут же получит неимоверную практику. Бросать на амбразуру совершенно неподготовленного человека было рискованно. Однако у Феди практически никогда не имелось свободы выбора, особенно в ситуации ужасного дефицита кадров. Кратко переговорив с историком, он понял, что тот совсем не против взять один из классов старшей школы... Перед уроком творится сущая несправедливость, как думает Саша Головин, когда на его место в наглую садится Коля Майоров. Ещё и дружка своего туда тащит — Стаса Копылова. Саша пытается объяснить, что вообще-то он целый год тут отсидел, какого чёрта происходит, но Майоров только отмахивается и советует Головину не отсвечивать. Мест, мол, полно, пусть сядет к Лизе за первую парту. — И ты просто уступил?! — возмущённо спрашивает Антон, прожигая Сашу взглядом. — Твою-то мать, Головин, нельзя быть такой размазнёй! Ничему ты за год не научился! — Их же двое. Ещё и Майоров... Ты его видел вообще? Он меня выше на полголовы, Стас этот ещё рядом. Да они бы меня... — Сейчас я тебя! — Антон взмахивает руками, и Саша испуганно шарахается в сторону. — Боже, Саша, успокойся, сейчас что-нибудь придумаем. Антон кладёт одну руку на плечо друга и быстрым взглядом обводит класс. До урока остаётся минуты три, даже если наехать на Майорова и Копылова, то они не успеют добиться справедливости. К тому же, Антон один. Саша сейчас будет просто стоять истуканом в сторонке. Нет, с этим точно надо что-то делать. Антон был уверен, что за прошедший год научил своего друга хоть чему-то полезному, например, не вздрагивать при каждом резком движении, но за лето, которое Головин почти целиком провёл на даче с родителями, всё откатилось обратно. Ладно, позже Антон обязательно разберётся, в чём дело. Вот только был бы рядом Лёша или Костя для поддержки. Но первый чёрт знает где со своей Полиной обжимается, а второй жрёт в столовке положенный талоном обед. Нашли время, конечно! — Бара! — окликает Антон и подзывает кивком головы. Дима нехотя поднимается и, засунув руки в карманы, на ходу таким же кивком головы интересуется, что Антону надо. — Майоров и Копылов места попутали. — И чё? — Сане сесть некуда. — И чё? — Дима поднимает бровь, смиряя неодобрительным взглядом Головина. — Хуй через плечо. Бара, согнать их надо, я один не справлюсь. — Не, чувак, давай без меня. Я просто так пиздиться не планирую, мы только вчера с гопниками этими дело имели, нафиг мне ещё одни потрясения. К тому же, ты прости, но Головин сам пусть свои проблемы решает. Не мелкий и не баба, вроде, — наклонившись ближе к Антону, Дима добавляет шёпотом. — Заканчивай вообще с ним возиться, а то будто подружку защищаешь, а это как-то по-пидорски. Времени объяснять Диме, почему Антон в очередной раз должен вступиться за друга, нет. Это долгая история, причём, многие детали Сашиного поведения Антону пока неизвестны. Он уже отмахивается, решая разбираться в одиночку, неважно, с каким исходом, как раздаётся звонок. В класс влетают припозднившиеся, а следом входит учитель. Саша продолжает стоять по-идиотски посреди кабинета, не зная, что делать. Конечно, на него тут же обращается учительское внимание. — Садитесь, — повторяет учитель, и Саша, растерявшись, бредёт к первому попавшемуся месту, которое оказывается первой партой Лизы Багровой. Девушка удивлённо смотрит на одноклассника и неохотно сдвигает свои вещи в сторону. Учитель представляется Александром Юрьевичем, кратко рассказывает о себе по просьбе поднявшей руку Кристины, отвечает ещё на два-три вопроса и улыбается при этом так располагающе-дружелюбно. Рядом не стоит с Людмилой Анатольевной, которая никогда не отвечала на вопросы 9 «В». С ними её связывала только учёба и вопросы истории, а вот всякая лирика о том, кто как провёл своё лето, тут же обрывалась на корню. Уроки с Людмилой Анатольевной были скучными и однообразными, на них все привыкли тут же утыкаться в личные дела, например, доделывать другие предметы. Сейчас же на весь первый урок Александр Юрьевич приковывает к себе внимание. Даже Дима, любивший на истории отсыпаться или играть в телефон, слушает, подперев щёку кулаком. Насколько его хватит, конечно, судить трудно, но ему впервые не хочется заниматься чем-то посторонним. Александр плавно переходит от вопросов к теме занятия. В отличие от Людмилы Анатольевны, он не включает какую-то бесконечную презентацию, а открывает учебник. Правда, тут же откладывает его в сторону и начинает... рассказывать. Совершенно самостоятельно рассказывать что-то по теме. Трудно слушать, когда ты пребываешь в шоке от внезапной смены формата, ведь даже не догадывался, что так можно было. Тем не менее, Саша понимает, о чём идёт разговор и чувствует, что ему впервые с момента перехода в эту школу нравится история. Нет, ему и раньше нравился этот предмет и всё связанное с ним, но в манере преподавания Людмилы Анатольевны было что-то такое отталкивающее, что у Саши совершенно пропадало всякое желание проявлять свою заинтересованность. Впрочем, и сейчас, когда Александр задаёт какой-то вопрос, Саша понимает, что знает на него ответ, но... Он не поднимает руку, думая, что, во-первых, его всё равно не заметят, во-вторых, вдруг он ошибётся. Никогда нельзя быть на сто процентов уверенным в своей правоте. К тому же, во времена Людмилы Анатольевны Саша как-то пару раз попытался дать о себе знать, даже ответил правильно, вот только учительница решила не ограничиваться одним вопросом и тут же задала ещё пачку, а Саша ответов на некоторые не знал. У Людмилы Анатольевны появилось такое ехидное, почти победное выражение на лице, и она адресовала вопрос тянущему руку Чалову. Тот, естественно, ответил. Ещё бы Чалов чего-то не знал! — Вот, Головин, читали бы учебник, знали бы ответ, — с заметным удовлетворением произнесла Людмила Анатольевна и продолжила щёлкать мышкой по слайдам в презентации. А вдруг это снова повторится? Вдруг Александр решит, что Саша слишком умный, начнёт заваливать его другими вопросами, а ему придётся только глупо молчать? И снова обязательно влезет Чалов. Он и сейчас лезет, чуть ли не подпрыгивает, чтобы его спросили. Саша, конечно, сидит, не шелохнувшись, и слушает, как Чалов называет ответ, крутившийся в Сашиной голове всё это время. Он всё-таки думал правильно и мог бы привлечь внимание нового учителя, которому, наверняка, хочется понять, кто разбирается в материале, а кто нет. На перемене Саша выражает Антону всё своё разочарование. Кому, кроме как другу, ещё признаться в своих страхах? — Это не Людмила Анатольевна, Саш, — говорит Антон. — Этот вообще другой. Тем более, он не задавал Пони ещё сто вопросов, сразу продолжил дальше. — Анатольевна тоже ему сто вопросов не задавала, не то что мне. — Да эта дура выбрала себе любимчика и упивалась им. Там шансов ни у кого не было. Уж поверь, я её с пятого класса наблюдал, а ты всего лишь год. — То есть ты считаешь, что надо было руку поднять? — Конечно! Саш, если знаешь, то сразу говорить надо, не раздумывая. — А вдруг неправильно будет? — Да наплевать! Думаешь, Пони всегда всё верно говорит? Учителя просто привыкли, что он в каждой бочке затычка, даже не замечают, когда он ошибается. Прикинь, как круто будет, когда ты его уделаешь? Я тебе отвечаю, ты точно сможешь. Саша всегда верит Антону. Тому невозможно не верить, тем более, Саша знает, что, даже если его поднимут на смех, Антон всегда придёт и заткнёт кого-нибудь. Потому что у Антона есть мнение на любую ситуацию, которое он не боится выражать, а ещё Антон никогда не останется в стороне, если у его друзей проблемы. Саша сам видел, как Антон вступался за Костю и даже за Диму, хотя они не особенно близко общаются. Не говоря уже о том, что Антон готов убить, если что-то случится с братом. Саша иногда чувствовал себя ещё одним Лёшей рядом с Антоном, настолько тот заботился и оберегал, понимал и старался помочь. На второй истории Саша поднимает руку и отвечает на вопрос. Александр улыбается, как и всем остальным, одобряя ответ, но Саша почему-то особенно выделяет эту улыбку, словно она чуть-чуть другая, нежели для всех. Саша мысленно причисляет эту улыбку лично себе и чувствует растущую внутри уверенность. Теперь он соревнуется с Чаловым за право ответить. Тот не опускал руки предыдущие сорок пять минут, поэтому Александру интересно послушать, что думают другие ученики. Про Федю он уже вполне всё понял. И вдруг наступает момент, о котором говорил Антон. Будто чувствовал! Потому что ради разнообразия Александр даёт шанс ответить Чалову, наверное, чтобы у того не отсохла рука. Вопрос состоит в том, как назывался договор, заключённый Германией и Россией в 1922 году. — Александр Юрьевич, можно? — спрашивает Головин, стоит Феде замолкнуть. — Просто Версальский договор был в 1919 году, потому что он про окончание Первой мировой, а между Германией и Россией был Рапалльский. — Да, Саша, ты прав, — произносит Александр. — Рапалльский. Федя, запомни, пожалуйста. Саша чувствует одобрительный и восхищённый взгляд Антона на себе. Когда урок заканчивается, Миранчук подлетает к нему и обнимает крепко-крепко, будто Саша совершил какой-то подвиг. Александр же запоминает Сашу, отмечая про себя его старание. На следующий урок, правда, он не видит Головина за первой партой и даже как-то огорчается, что придётся спрашивать только всегда готового Чалова. Однако по итогам переклички выясняется, что Головин просто вернулся на своё место, потому что неделю назад с Майоровым и Копыловым Антон всё-таки поговорил, пусть и не без помощи Кости. — А я уже привык, что ты передо мной, — между делом сообщает Александр. В следующий раз Саша опять пересаживается за первую парту. Каждый раз на истории он теперь занимает её, потому что так действительно удобнее. Он может разговаривать с Александром, и несколько раз даже случались такие ситуации, когда они начинали посреди урока обсуждать что-то своё, историческое, вызывая лёгкое недоумение остальных. Всех, кроме, пожалуй, Антона, неимоверно счастливого от мысли, что друг наконец-то начинает смело выражать свою точку зрения, причём, уверенно и не задумываясь. Недели через три Александр спрашивает, не собирается ли кто-то в классе сдавать историю в качестве экзамена под конец года. В 2011 все эти ГИА в девятых классах были необязательны, но гимназия не имела права не принять участия в пробном тестировании подобной системы. Во всяком случае, какой-то договор об этом подписала ещё Ида Геннадиевна, и Фёдор Михайлович, даже если хотел, не смог бы его отменить в ближайшее время. Поэтому девятиклассники обязаны были определиться, какие предметы они будут сдавать. Историю выбрал себе только Саша. Александр предлагает ему заниматься дополнительно раз в неделю после уроков. Каждый вторник Саша теперь поднимается в кабинет на четвёртом этаже и садится за свою неизменную уже первую парту, а Александр обычно или ходит вокруг, или даже сидит на соседнем стуле, внимательно следя за тем, как Саша объясняет, почему он выбрал такой ответ, а не другой. Потом Александр терпеливо рассказывает ему про ошибки. В короткие дни конца ноября, задержавшись до темноты за окном, Александр с Сашей, прозанимавшись положенный час историей, начинают разговаривать уже о чём-то другом. Сашу, выясняется, довольно легко вывести на какую-либо тему. Он увлечённо рассказывает обо всём: о том, как перешёл из другой школы, как познакомился в первую очередь с близнецами, как ему нравится ещё и литература, которую он тоже планирует сдавать. К тому же, Саше нравятся компьютерные игры и футбол. Александр ловит себя на мысли, что ни в чём из этого он не разбирается, и если ему хочется как-то поддерживать беседу, то придётся погружаться в материал. Так он принимается изредка смотреть футбол, а ещё читать про какие-то игры, которые упоминает Саша. Помимо этого, Александр начинает общаться с Денисом, который нужен ему как классный руководитель Саши и человек, разбирающийся в литературе...***
— Вот и получается, что я его как-то сразу запомнил, — говорит Александр. — Мы занимались, постоянно были рядом, общались. Денис хмыкает то ли неодобрительно, то ли с издёвкой. Пока все рассказы Александра напоминают тезис о любви с первого взгляда. Будто он увидел Сашу и сразу почувствовал нечто. Денис не верит в подобный бред. Нет, допустим, с первого взгляда человек способен понравиться внешне, но только понравиться. Можно восхититься, можно превознести этого человека, ведь некоторые действительно уверены, что симпатичные люди никак не могут быть плохими, можно, в конце концов, испытать желание обладать этим человеком, но точно не полюбить. Полюбить вообще сложно. Даже если человек с тобой бок о бок много лет, даже если вы заключены в какой-нибудь брачный союз, это ещё не гарантирует того, что ты его точно любишь, как и он тебя. Спустя полжизни внезапно может выясниться, что ты никогда его не любил, просто привык к нему, ибо так удобнее. Александр ведь человек взрослый, он должен понимать такие вещи. Если бы влюбился Саша, Денис ещё сделал бы скидку на возраст и присущую ему глупость. Но Ерохин, боже, человек, работающий в школе, человек с мнением и взглядами, и вдруг несёт такую чушь! — Почему тебя это вообще волнует? — спрашивает Александр. — Потому что Саша... — «Мой ученик», — почти добавляет Денис. Но у Головина должна быть своя голова на плечах. К тому же, если верить Ерохину, то он никак своих чувств не выражал все эти годы, значит, Саша ни о чём не знает. Беспокойство на пустом месте. В конце концов, им тут всем не пять лет, а у Саши есть родители. Пусть они и переживают о том, кого там интересует их сын. Денис тут ни с какого бока не к месту. — Потому что Саша, выходит, был основным мотивом для того, чтобы мы начали общаться, — заканчивает Денис. — Только из-за него ты решил, в принципе, познакомиться со мной. — Ты думаешь? — удивляется Ерохин, никогда не рассматривавший ситуацию ещё и с такой стороны. — Я уже уверен. Знаешь, а это обидно. Действительно обидно. Я ведь почти ни с кем из коллектива не общаюсь, потому что они тут все до одного либо маразматичные идиоты, либо повёрнутые на школе пустоголовые дебилы. А с тобой можно было хотя бы разговаривать нормально. У нас взгляды сходились. Ты не наезжал на мой класс с ничего. Но, как выясняется, это всё для того, чтобы поближе подобраться к Саше. — Я никогда не думал об этом, когда общался с тобой... Правда, Денис, я решил, что нам надо познакомиться, потому что я веду предмет в твоём классе, а твой ученик сдаёт его на экзамене... — Да, всё крутилось вокруг Саши. — Если бы историю сдавал кто угодно другой, я бы тоже пошёл. Да мы практически сразу стали общаться, как приятели, и это не имело никакого отношения к рабочим вопросам. — Да-да, разумеется. С чего бы мне тебе верить? — печально спрашивает Денис. — Ладно, к чёрту. Уже два года прошло, есть ли теперь хоть какая-то разница? Единственное, о чём я хочу тебя предупредить... М-м-м, тебе когда-нибудь рассказывали одну поучительную историю, случившуюся в нашей школе лет, наверное, двенадцать назад? У нас какой-то учитель, типа физрука, по-моему, тоже вот так влюбился в ученицу. Она об этом знала, ответила взаимностью и всё такое прочее. По итогу, пришли с разборками, и учителя уволили. Ещё дело на него повесили, но не знаю, чем там кончилось. — Денис, я не собираюсь... — Ну, это ты уже сам решай, — тем не менее, тон Дениса так и говорит о том, какой именно выбор должен сделать Александр, потому что в противном случае что-то обязательно произойдёт. — А про наше общение... Знаешь, пока у меня нет никакого желания тебя видеть. Возможно, я передумаю, и уже завтра всё будет, как прежде. На самом деле, Денису совершенно плевать на всё, что касается общения с Александром. По какой бы причине тот ни стал с ним знакомиться два года назад, это вообще не имеет никакого значения для Черышева. Есть это общение или нет, Денису так же плевать. У него имеются два друга, с которыми всю жизнь прошёл, есть ещё теоретический Марио, которому пока не надоело, и этого более, чем достаточно. Александр действительно приятный собеседник, его можно притащить с собой на любое мероприятие, чтобы не чувствовать себя на нём лишним, но, в целом, Денис никогда за это не цеплялся. Он обвиняет его практически безосновательно, но наплевать. Даже если они ни разу в жизни больше не заговорят и не поздороваются, проходя мимо. Единственное, что Дениса по-настоящему беспокоит в сложившейся ситуации, — это Саша. Да, да, он переживает за Головина, хотя самому себе признаться внезапно страшно. Дело в том, что Дениса уже давно не волнуют окружающие люди, кем бы они ни были. 11 «В», конечно, его класс, но они скоро исчезнут, как исчезли очень многие, на кого хотелось рассчитывать. Поэтому Денис предпочитает не привязываться и не чувствовать беспокойство за всех подобных Головину. Тот и сам о себе позаботиться вполне может, да и попереживает за него кто-нибудь более близкий. Но Денис ничего не может поделать. Ему не хочется, чтобы с Головиным что-то случилось, чтобы Александр со своими чувствами испортил Саше ближайшее будущее. Пусть учит его истории, готовит к ЕГЭ и не высовывается. И пусть он никогда не догадается, что Денис за кого-то волнуется.***
О чём никогда прежде не волновался Федя, так о грядущей на школу проверке. Конечно, в первый год, когда он ещё понятия не имел, что делать, а тут с неба свалилась проверка из РОНО, Федя запаниковал. Тем более, у него были проблемы с распределением учителей на классы, завуч отсутствовал, как вид, ведь до прихода Кокорина оставалось два месяца, не говоря уже о главной проблеме — 8 «В», который не собирался сильно менять поведение в зависимости от того, кто управляет школой. Но проверка оказалась страшной только на бумаге. В школу посылали из года в год одного и того же человека — Кирилла Анатольевича Набабкина. Он навещал школу даже при Иде Геннадиевне, которую, если честно, немного побаивался, поэтому старался уложиться со всем в течение одного посещения. Набабкин остался ответственным за школу и в то время, когда она перешла в руки Феди. С Кириллом Смолов быстро нашёл общий язык. Тому было совершенно неудобно добираться до этой школы, да и вообще он не слишком заботился о том, чтобы тщательно проверять всё необходимое. Федя, обладая неплохим талантом заговаривать зубы, располагать к себе, а ещё обещать всё на свете с самым искренним видом, легко объяснил Кириллу ситуацию, и тот вошёл в положение. Они договорились, что Федя будет присылать ему все документы на почту, чтобы Кириллу не таскаться туда-обратно ради какой-нибудь вшивой бумажки, а вот уже в личном разговоре по телефону Смолов вполне волен жаловаться на то, что у него текучка кадров, методистов до сих пор не нашли, да и в целом ситуация напряжённая. Кирилл кивал головой и ставил галочки в нужных местах. За это Федя каждое лето ездил с ним за город на рыбалку, которую всей душой ненавидел. Впрочем, очередное полезное знакомство приобрёл, что можно считать приятным бонусом. Проверки всегда назначаются на начало сентября, обычно во второй вторник месяца, когда у школ ещё нет огромной нагрузки и плановых задач, которые надо срочно решить. Однако во вторник Федя не получает никаких писем на почту с необходимыми шаблонами документов. Ладно, бывает, мало ли в этом году задержали. В конце концов, год сам по себе начался очень странно, в воскресенье, чему ещё удивляться. Федя вообще удивляться уже разучился. У него двое педагогов и один завуч уехали в Питер на футбол; методистов до сих пор не существует, поэтому всю их работу они делают по мере возможности с Кокориным на пару; до сих не подобралась кандидатура информатика; надо бы начать заниматься поиском бригады для ремонта; ну, и рядовые мелкие проблемы тоже существуют. Вот только Федя спокоен. Кирилл прекрасно знает, что ничего за год не поменялось. Стоит вспомнить Набабкина в сотый раз за день, как он внезапно звонит, хотя обычно делает это поздним вечером, скорее, чисто из вежливости даже. Тем более, говорят в принципе не о работе, изредка касаясь её вскользь. А тут, посреди дня, чтобы обсудить ближайшую рыбалку? — Привет, Федь, — как-то несколько скорбно произносит Кирилл. — Надеюсь, ты сидишь, потому что новости у меня плохие. Короче, мне поменяли участок. — Какой участок? — Ну, ты же знаешь, что у нас в РОНО всех проверяющих распределяют по участкам. Они такими квадратами по району прочерчены, и вот какая школа попадает, в ту и иди. Не знаю, что их торкнуло в этом году, но меня переставили на соседний квадрат. — Прекрасно, — фыркает Федя, откидываясь на широкую спинку своего стула. — И что лично мне дают эти твои квадраты? — Другого проверяющего. — И кто же? Ты его знаешь? Расскажешь, что он обычно делает? Кирилл тяжело вздыхает, и вот тут Федя начинает чувствовать лёгкое волнение. То, что Набабкина уберут с их школы, было немного ожидаемо. Для человека, который выполняет свои обязанности с полуприкрытыми глазами, лишь бы поменьше возиться, рано или поздно наступает кара небесная, в данном случае — переброска на другой участок. Удивительно, что Кирилл вообще с таким недоумением спрашивает, что подтолкнуло руководство к этому решению. Будто он не знал, что своим отношением так и напрашивается на изменения. Федя вот прекрасно знал, что это когда-то кончится, просто надеялся разобраться с большей частью проблем до подобного момента. Во всяком случае, надеялся выпустить нынешнюю одиннадцатую параллель, ибо это уже убрало бы процентов сорок нагрузки. — Честно, Федь, я бы увольнялся. Не знаю, что может быть хуже вашего нового проверяющего. — Да кто он такой-то?! — Илья Олегович Кутепов. Поверь, он тебе скоро снится начнёт. Самый жёсткий на всё РОНО, более ответственного ты не найдёшь. Кутепов — это, считай, верная смерть. Он раньше в Гольяново был. Поговаривают, четыре школы закрыл к чёрту. До него, причём, проверяющие никаких ошибок не видели. Может, глаза закрывали, хотя я уверен, что это Кутепов отыскивал любую хрень, лишь бы придраться. — И что же его занесло к нам? Сидел бы в своём Гольяново. — Так, ходят слухи, что он вообще чуть ли не с центра, просто его подсылают во все РОНО Москвы. Он план выполняет, закрывает положенное количество школ, а потом дальше идёт. Ну, ладно, может, про план вру. Просто, когда чувствуют, что если он продолжит в этом районе школы закрывать, то скоро учиться негде будет, его сразу в другой район бросают. Я тут бумажки кое-какие глянул. В нашем Северном Измайлове он уже две школы закрыть успел. Расформировал сначала, а потом прикрыл. — А есть вариант, что он не закроет школу? Штраф наложит, кучу замечаний выпишет? — А хрен его знает. Понятно, что он не все поголовно закрывал, но народ, конечно, помнит только такие случаи. Слишком уж показательно. Вообще, Федь, я не знаю, какие у тебя звёзды должны сойтись, чтобы твою не прикрыли. Просто вот условную школу на Сиреневом... Господи, какая она там? 1748? Короче, напротив библиотеки которая, вот её, допустим, не закроют, хотя у них тоже нарушения есть. Они мельче, и они их исправляют в течение года. А у тебя, Федь... — Вот не надо, Набабкин! Не так-то у меня всё плохо. Раньше было хуже. — Ну, объясни это Кутепову, когда он постановление выпишет. Уже несколько лет Федя не вспоминал о своей вредной привычке — грызть ногти. Но сейчас, чем больше говорит Кирилл о новом проверяющем, тем ближе Федя к тому, чтобы лишиться ногтя на большом пальце. Неужели совсем не получится договориться? — И когда там этот твой Кутепов заявится? — Когда ему того захочется. Он, кстати, всегда внезапен. Что ж, тогда, внезапности ради, Кутепов не станет приходить завтра. Это было бы слишком ожидаемо. Значит, Федя успеет кое-что сделать, да и Кокорин из своего Питера завтра вернётся, поможет. Надо только предупредить Рому на вахте, что в какой-то момент может прийти человек из РОНО, а то Зобнин отвык от подобных посещений так же, как и вся школа. — Хорошо, Фёдор Михайлович. С завтра ждать? — ещё раз уточняет Рома, получая утвердительный кивок. Федя видит раскрытую книгу на столе вахтёра. Рома закрыл её, заложив какой-то линейкой. Бледно-серая обложка с портретом, наверное, главной героини, но в большей степени название под ним говорят о том, что это именно «Унесённые ветром», а не что-то другое. Кажется, та самая главная героиня каждый раз, попадая в трудную жизненную ситуацию, обещала себе подумать об этом позже, когда появятся силы, когда станет понятно, что делать, когда наступит другой день, в конце концов. «Вот и я подумаю обо всём этом позже, — решает Федя. — Смысл бегать, если даже Кокорина рядом нет? Зато завтра он будет. Вот тогда и начнём думать, как выкручиваться. А сейчас надо просто успокоиться и доделать то, что осталось на сегодня». Федя не учёл только одного: главная героиня «Унесённых» никогда позже не думала, напрочь забывая на следующий день о своём обещании.***
Внезапность — это когда ты уверен, что что-то точно не произойдёт, а оно берёт и происходит. Все были уверены, что в среду никакого Кутепова ветром в школу не занесёт, но его всё-таки занесло. И надо же было, чтобы именно в этот день совпало невозвращение Кокорина, Дениса и Александра из Питера! Федя, конечно, всегда обладал восхитительным везением и умением попасть в ту самую ситуацию, шансы которой оцениваются в один на миллион, но он был уверен, что с возрастом это как-то пройдёт. Не прошло. У Ромы эмоции, переживания, волнения от последних глав книги. Угораздило же вчера после матча начать читать, чтобы сегодня с самого утра сидеть загруженным. Он боится открывать самую последнюю главу, потому что понять не может, хочется ли ему знать, чем закончилось всё дело, или пусть оно останется недосказанным. Чтобы немного отодвинуть мысли в сторону, Рома включает себе какую-то ненавязчивую музыку в магнитофоне, покрытом пылью древности, которая нашлась на первом попавшемся радиоканале. Дверь открывается, и высокий мужчина в строгом костюме, с чёрным плащом, перекинутым через локоть, твёрдым, решительным шагом подходит к вахте, где Рома наслаждается песнопениями какого-то очень знакомого человека, но никак не может вспомнить, какого именно. Кажется, он слышал его часто в детстве. Наверное, что-то популярное в конце девяностых или начале двухтысячных. Отвлекает от размышлений Рому всё тот же мужчина, красноречиво покашливающий. — Здравствуйте, — говорит Рома, поднимая взгляд. Резкие черты заострённого к низу лица, внимательные тёмные глаза, кажется, всегда холодные, будто презрительные к каждому человеку на пути, тонкие губы, поджатые в выражении сосредоточенности... Всё это впивается в Рому, заставляя того даже встать со стула. — Здравствуйте. Я с проверкой из РОНО, — отделяя слова, произносит мужчина. — Ага, мы вас ждали, — на автомате произносит Рома, хотя он уверен на сто процентов, что никто тут этого проверяющего не ждал. А ещё у Ромы внезапно из головы вылетает его имя-отчество, несмотря на то, что Федя вчера раз десять повторил, лишь бы Рома запомнил. — Вам же к директору, верно? — К директору, — проверяющий окидывает взглядом рабочее место вахтёра и вдруг задаёт самый неожиданный вопрос. — Музыку слушаете? — Да... Включил, пока перемена. Ну, пройдёмте. Вот там кабинет в коридоре, прямо по центру. — Оставляете своё рабочее место? У вас несколько вахтёров? — Нет, я один, — неуверенно говорит Рома. Наверное, стоило бы соврать, но этот проверяющий своим взглядом способен всю душу вынуть. Будто он заранее знает ответ, но хочет убедиться в нём, чтобы узнать степень честности работников школы. — Видимо, вы не в первый раз уже оставляете своё рабочее место без присмотра. Учитывая отсутствие турникетов на входе в здание, а также всегда, очевидно, открытую дверь, то можно предположить, что сочетание «проходной двор» написано в вашем резюме, — и вроде слова понятные говорит, но Рома ничего не понимает, будто ему только что прочли лекцию по высшей математике. — Кабинет директора я найду сам. Только покажите мне перечень кабинетов. Рома понятия не имеет, о каком перечне речь. Не в поликлинике же они находятся. Это там есть указатель, а здесь он зачем вообще нужен? В школе всего четыре этажа, кабинетов штук сорок, если не считать спортзал и зал, где занимаются музыкой, ну и библиотеку, ну и ещё кое-что. — Что ж, судя по вашему лицу, кабинет мне придётся искать по наитию. Проверяющий разворачивается в сторону коридора, о котором изначально Рома упоминал, и идёт, рассекая толкущихся учеников, словно не замечая их. Рома сосредоточенно закусывает губу, думая, на месте ли вообще Федя. А Федя спокойно пьёт кофе. Хотя, впрочем, не так спокойно, как мог бы, ведь одна определённая троица не соизволила вернуться из Питера. Из-за этого пришлось срочно заменять кое-какие предметы другими, ломать мозг над тем, как бы распихать классы, у которых Черышев и Ерохин должны были вести уроки, по другим кабинетам. Благо, что у кого-то история шла последней в расписании, и учеников можно просто отпустить домой. Но Федя пьёт кофе. Он думает над тем, что из-за трёх придурков нагрузка внезапно упала на Артёма с Игорем, которые не планировали в своё законное «окно» сидеть с какими-то учениками вместо того, чтобы, подобно Феде, пить кофе в столовой. Впрочем, Артём выбрал бы себе лучше чай или какой-нибудь сок. Стук в дверь, непривычно резкий, заставляет Смолова вспомнить о том, что не время расслабляться. Он дёрганым движением отставляет чашку в сторону, и пара капель пересекают край, тонкими струйками начиная стекать на поверхность стола. Федя бубнит ругательства под нос. — Добрый день, Фёдор Михайлович, — в кабинет заходит незнакомый мужчина, а Федя не припомнит, чтобы на сегодня у него были назначены какие-то посещения. — Я из РОНО. Проверяющий. Думаю, вы в курсе. — Илья Олегович? — Федя останавливается с салфеткой в руке на полпути до своей чашки. — Именно. Смотрю, у вас перерыв на кофе был. Явно не из столовой. Кофемашины и прочие посторонние электроприборы запрещены в помещениях учебного заведения. Он проводит взглядом сверху-вниз, в упор смотря на Федю. О, тот прекрасно представляет, за что сейчас зацепится Кутепов. Да-да, директор школы не имеет права выглядеть таким образом. Это Феде ещё хватило ума утром одеться во что-то приличное, а не в первое попавшееся, но, тем не менее, рукава рубашки никак не закроют татуировок на тыльных сторонах ладоней и фалангах пальцев. Судя по прищуренным глазам Кутепова, именно об этом он сейчас и думает. — Тринадцатый год, однако, богат на всякого рода странности, — произносит Илья. — Что ж, пока я добирался до вашего кабинета, то заметил две важные вещи. Во-первых, у вас нет стенда с перечнем кабинетов, поэтому вахтёр вынужден покидать своё рабочее место, чтобы проводить людей, не знающих, куда им надо. Во-вторых, многие ученики выглядят неподобающим образом. Насколько мне известно, ваше учебное заведение носит статус гимназии, в гимназиях предусмотрен строгий дресс-код, проще говоря, форма. У вас существует положение о форме? — Да, разумеется. — И где же оно? Его должны видеть все ученики, чтобы потом не было оправданий, будто никто не знает, какая именно форма в школе. — Мы не успели повесить его на стенд. Дело в том, что мы его, то есть стенд, недавно меняли, вот и не вернули все бумажки на нужное место. Завуч обязательно этим займётся... Федя прикусывает язык. Вот надо было именно сейчас ляпнуть про Кокорина! Чёртова привычка вечно упоминать Сашу, когда не знаешь, что делать, и надеяться на его помощь. Ага, только где он сейчас? Чем поможет из своего Питера? — Да, думаю, самое время поговорить о педагогическом составе, — тут же цепляется за сказанное Кутепов. Дверь распахивается чуть ли не с ноги. Проверяющий медленно разворачивается, чтобы столкнуться взглядом с Артёмом. Федя думает, что только Дзюбы для полной картины ему и не хватало. Просто замечательно! — Федь, я не понял, мы 7 «А» на математику отправили или на физ-ру? К нам сейчас вообще какие-то девятые подошли. Это что такое? Я уже запутался! — У вас девятые, Артём. Седьмой вообще к вам никакого отношения не имеет, это я даже не тебе говорил про них. Просто из-за информатика, которого нет, у них алгебра или математика, ну, что-то такое, а у вас девятый класс. Сходи к расписанию, я там отмечал с утра, вроде. — У вас какие-то проблемы с преподавательским составом? Вовремя же я поднял этот вопрос, — произносит Илья, напоминая о своём присутствии. — Здрасте, — небрежно кивает ему Артём. Кутепов отвечает молчанием, только губы поджимает сильнее. По одежде он видит, что перед ним учитель физкультуры, кроме того, такие профессии, как и учителя труда, географы, завхозы никогда не отличались хорошими манерами. — У нас не то чтобы проблемы. Просто кое-кто из учителей отсутствует по уважительной причине, а сообщили в последний момент, вот мы и не успели классы предупредить, — виновато произносит Федя, решая давить на жалость, хотя с Ильёй это вряд ли выйдет. — Ну, а учитель информатики у нас умер. Нового пока не нашли. — Понятно, — Кутепов достаёт из своего портфеля какую-то папку и ручку. Пролистав несколько бумаг, он кладёт одну из них прямо на папку и что-то быстро записывает. Дальше он вместе с Федей ходит по школе, которая как раз со звонком на урок существенно опустела. Илья внимательно приглядывается ко всему, начиная от огнетушителей, заканчивая ручками на дверях. Федя удивляется, откуда у Кутепова столько познаний, ведь, по идее, за пожарную безопасность должны отвечать совершенно другие люди, а за санитарно-гигиенические требования вообще третьи. — Я всегда работаю один, — словно слыша вопросы в Фединой голове, отвечает Илья. — Вот все необходимые документы, подтверждающие мои полномочия. Федя рассматривает предложенные бумаги, но не особо вникает в них, потому что думает только о том, что с таким, как Илья, никто в здравом уме совместно не работал бы. Нахер нужен такой напарник, который вечно перетягивает одеяло на себя, да ещё и душный до ужаса. По ходу пути Илья продолжает что-то писать в свой лист. Федя пытается подсмотреть, но документ тут же уводят от его взгляда, будто чувствуя заинтересованность. При этом, Илья даже никак не комментирует, что именно ему не нравится. — Что ж, Фёдор Михайлович, я ещё зайду на этой неделе, — говорит Кутепов, складывая свои листы обратно в папку. — Обсудим все ваши проблемы. «Да пока ты не появился, у меня всё нормально было», — хмыкает Федя, но в действительности только жмёт руку проверяющему и отправляет его на все четыре стороны, а именно на выход. Вот только на выходе Илья сталкивается с закрытой дверью. Рома тут же подрывается со своей вахты и спешит открыть дверь. Ведь Илья же намекнул, что нельзя оставлять вход свободным, Рома не глупый, Рома сразу всё понял. Так почему же Илья опять такой недовольный? Ни в четверг, ни в пятницу Кутепов в школе не появляется, заставляя Федю окончательно вновь привыкнуть грызть ногти и дёргаться от каждого стука в собственную дверь.***
Наверное, Федя волновался и дёргался ещё больше бы, если бы знал об одной вещи, случившейся у него за спиной. Дело в том, что у Артёма и Ромы появилась совместная тайна, за которую оба вполне могли бы вылететь с любого места работы, кроме этой школы, где Федя цеплялся за каждый рабочий ресурс, каким бы убогим он ни был. Посмотрите на Кокорина, как говорится. После победного матча с тридцать четвёртым лицеем Артём принимает волевое решение. Он съезжает из своей комнаты в общаге. Вот так резко, внезапно, казалось бы, с ничего. Просто он заключил своеобразную сделку сам с собой, мол, если он рискнёт и выпустит на первый важнейший матч довольно спорный состав, а тот принесёт победу, значит, можно точно так же спокойно рисковать и бросать свою комнату. Артём убедил Игоря поставить Миранчуков и Головина, отведя им чуть ли не самые важные позиции, хотя именно эти люди меньше всех касались футбола за всю жизнь. Но один из близнецов сделал хет-трик, другой отдал голевую передачу, а Головин вообще молодец, догадался первый угловой разыграть всё с тем же Миранчуком, и это вылилось в гол. Короче говоря, те, на кого меньше всего рассчитывали, сделали всю игру. Поэтому после неё Артём пришёл радостный в свою общагу и стал паковать вещи. Его соседи немало удивились и даже попытались пошутить, будто из-за какого-то таракана на кухне величайший футболист России Артём Дзюба вынужден переехать из общаги прямо на вокзал. К бомжам. Тут родилась вторая шутка, связанная с тем, что, наверное, на вокзале Артём попытается найти своих бывших одноклубников. Артём проигнорировал, хотя мог бы врезать нескольким идиотам, которые живут в дерьме, но всё равно не могут заткнуться, лишь бы позлорадствовать. В понедельник Артём проводит довольно приятную беседу с Ромой, которого продолжает звать Ромочкой, каждый раз любуясь на недоумённое лицо вахтёра. Требуется не так-то много времени на уговоры Зобнина, и вот спортзал становится новым пристанищем Артёма. Конечно, это всё ещё звучит ужасно, и все друзья Артёма, которых, впрочем, у него не осталось, наверное, пришли бы в ужас, узнав о том, где сейчас живёт некогда подающий большие надежды футболист, приглашавшийся даже в национальную сборную. А Артём считает, что спортзал не так и плох. Во-первых, тут у него нет соседей, если не считать Рому на вахте, всегда задерживающегося допоздна, а то и на ночь. Во-вторых, маты вполне удобны, а если привести их в божеский вид, так и вообще прекрасно, но Артём, правда, уже решил, что купит себе раскладушку и будет держать её за шкафом в тренерской. В-третьих, он всегда на работе и точно не опоздает, Игорю больше не придётся ругаться. В-четвёртых, в столовой есть обеды, пусть и стоящие, как целое состояние, по мнению Артёма, но они есть, не надо себе ничего готовить. Короче, сплошные плюсы. Рома оказывается довольно хорошей компанией. Он хранит секрет проживания Артёма, сам утверждает, что рад его появлению, теперь хотя бы не так скучно вечерами, когда в школе совсем никого не остаётся, а у него дежурство. К тому же, у Ромы тоже хватает моментов, когда он пользовался благами своей работы, пусть и не имел на это особого права. Например, Рома, обладающий ключами от всех помещений, по ночам иногда пробирался в библиотеку и брал оттуда какую-нибудь книгу. Своих «Унесённых ветром» он тоже взял там. А ещё иногда он заходил в столовую, потому что там была микроволновка, в которой Рома разогревал себе еду. Ужинать ведь тоже надо, а ужин у Ромы всегда поздний. Теперь же его ужин проходит вместе с Артёмом. Во вторник они смотрят матч по маленькому телевизору, доставшемуся Роме по наследству от предыдущих вахтёров. Артём внимательно следит за игрой, про себя думая о двух вещах: о том, как он мог бы сейчас бегать там в Питере по полю, и о том, что у его нынешней команды, которой он руководит, до сих пор неизвестна дата матча. Эти организаторы турнира могли бы и поторопиться, а то выяснится, что им завтра играть, да ещё и у чёрта на рогах. — Игорь ведь тоже спортсмен? — вдруг спрашивает Рома. — Да. Вратарём был. Во всяком случае, так утверждает. — Вы, наверное, с ним раньше пересекались. — Нет. Я никогда не слышал о нём. Наверное, в какой-то малоизвестной команде был. Из тех, что просуществуют пару лет, а потом обанкротятся и распадаются, — пожимает плечами Артём. — А мне вот иногда кажется его лицо знакомым. Будто я уже где-то его видел. Правда, я не то чтобы сильно следил за футболом. Так, когда придётся. — Мне Игорёк тоже сначала показался знакомым, — говорит Артём, с улыбкой поглядывая на Рому. — Думаю, у него просто черты лица популярные в народе, вот и кажется, что где-то видел. А ты, Ромочка, зачем спрашиваешь? — Просто интересно стало. Раз уж мы практически соседствуем, почему бы не выяснить, кто ты и откуда? К тому же, у нас бывшие спортсмены раньше не работали. Ну, если не считать Фёдора Михайловича, Александра Александровича и Дениса Дмитриевича. — В смысле? — Ну, это слухи такие ходят. Я, на самом деле, не уверен. Просто говорили, будто они втроём когда-то тоже футболистами были. Правда, это было очень давно, что практически уже неправда. Они, кстати, в четвертьфинал этого вашего турнира выходили. Да, наше лучшее достижение на их плечах. — Серьёзно?! Откуда знаешь? — Я же вахтёр. Больше меня только уборщицы знают, наверное. Но, опять же, это всё слухи. Перед тем, как отправиться спать, Артём ненадолго задерживается напротив фотографии в стенде со спортивными наградами школы. Он внимательно вглядывается в лица учеников сборной 2003-2004 года, пытаясь отыскать там тех, о ком говорил Рома. Правда, с Денисом Артём всё ещё знаком лишь косвенно, по всяким рассказам о нём. Но вот Артёму кажется, что он нашёл искомое. В первом ряду, присев на корточки, третий слева, вроде бы, похож на Кокорина. Улыбка во всё лицо, открывающая зубы, отрощенные волосы с дурацкой чёлкой, лезущей в глаза. Артём такого Сашу не знал, хотя в тот год, когда они встретились, на Кокорине была та же улыбка. Такая немного наивная, доверчивая и безумно ослепляющая своей добродушностью. Рядом с Сашей сидит, кажется, Федя. Вот он на себя прежнего вполне похож, если бы не такая же идиотская причёска, видимо, бывшая хитом сезона десять лет назад. Кстати, на правом предплечье из-под рукава футболки уже вылезает одна из первых Фединых татуировок. Интересно, в те годы они с Кокориным уже были вместе? Артём помнит, как Саша говорил о том, что они чуть ли не полжизни встречались. Впрочем, сейчас это всё не имеет никакого значения. Сборная ничего толком не добилась, Федя и Саша футболистами не стали. Даже их отношения распались, пусть и не без помощи Артёма. Между прочим, это стоило ему карьеры, так что, он даже может предъявить Феде за то, что отпустил своего тупого парня в Питер. Не разреши он ему поехать, Саша никогда с Артёмом и не встретился бы. Засыпая, Артём думает о ближайшем матче нынешней сборной школы, о том, что Миранчуков опять поставит в старт, потому что не так они плохи, как можно подумать. А ещё Артём думает о словах Ромы про Игоря. Надо бы расспросить его как-нибудь.***
Никто не спорит с утверждением, что Чалов — человек максимально занятой и загруженный. Хотя, впрочем, если у него хватило времени на выступления за школьную сборную, то, видимо, не каждая его минута расписана. Тем не менее, Костя в это расписание не влезает. Ни он сам, ни Чалов не беспокоятся об этом. Костя пытается всеми способами списать с Феди, надавливая на шефство, тот отказывает, бросаясь фразами о том, что и где искать. Он не намерен вытягивать кучаевскую успеваемость ценой собственных трудов. Однако Костя поражает своим упорством, вернее, как думает Федя, тупостью. Любой человек уже давно догадался бы, что это бесполезно, всё равно что биться головой о стену, надеясь почерпнуть какие-то знания. Костя упорно продолжает искать лазейки для получения готовой домашки. Чалова это раздражает, но он уверен, что, если игнорировать неприятное, оно само уйдёт рано или поздно. Вот только в дело неожиданно вмешивается Денис Дмитриевич, в четверг спрашивающий у Феди, как движется дело с шефством, ибо оценки Кости, судя по журналу, особенно не исправляются. «Ага, как будто с этим идиотом возможно что-то сделать за неделю!» — думает Чалов, но обещает уделять Косте побольше своего времени и внимания. Кроме того, Чалов понимает: раз Денис Дмитриевич спросил, значит, надо действительно действовать, а то благодарственное письмо с золотой медалью могут уплыть прямо из-под носа. Родители будут недовольны, если в портфолио не окажется нужного набора наград. Скрипя зубами от негодования, Федя подходит к Косте на перемене перед геометрией, которую Кучаев, разумеется, опять не сделал. Ещё бы! Ведь Федя старательно игнорировал его сообщения весь вечер, специально не заходя в сеть после восьми часов. — Значит, у меня тут появилось немного свободного времени, — высокомерно окинув Костю взглядом, начинает Федя. — После субботней тренировки пойдёшь ко мне домой. Будем заниматься твоей учёбой усерднее. — Что? Подожди-подожди, у меня уже занята суббота, — фыркает Костя. — Мне надо готовить гараж к вечеринке в честь дня рождения друга. В воскресенье я тоже не могу, у меня, собственно, праздник. И в следующий четверг, соответственно, тоже, у нас матч. Выбери другой день. А вообще, Пони, научись предупреждать заранее, не только ты тут вечно при деле, — Костя смотрит на свои часы, потому что они его уж точно интересуют больше всяких Федь с их безумными планами. — Отлично. Так и передам Денису Дмитриевичу. Расскажу, как ты бухал в гараже вместо того, чтобы подтягивать учёбу. Уж поверь, он в праве даже поговорить с Артёмом Сергеевичем, чтобы тебя на игру не взяли. Ведь учёба всё равно на первом месте, пока ты учишься тут. Хотя с такими успехами, вылетишь, как пробка, раньше положенного. — Послушай, Пони, — Костя неожиданно прижимает Чалова к стене, всей силой наваливаясь на его плечи. — То, что ты стукач, я понял ещё в началке. Ты меня не уважаешь, я тебя тем более. Но будь добр, засунь язык в задницу и не смей трогать футбол. А то ведь я могу и избить тебя, что мать не узнает. — Эй, чё у вас тут? — к ним подходят близнецы. — Да вот, пытаюсь убедить нашего Пони не совершать роковую ошибку, — усмехается Костя, отпуская плечи Чалова. — Вздумал шантажировать меня, мол, попросит Дениса Дмитриевича поговорить с Дзюбой, чтобы тот меня от игр отстранил. — Да ты в край охуел, что ли? — с наездом спрашивает Антон у Феди. Тот отряхивается, гордо задирает подбородок и кидает презрительный взгляд на всю компанию. Антон шипит ему вслед что-то наподобие: «Исчезни отсюда». — А что он хотел-то? — интересуется Лёша у Кости, когда Чалов окончательно скрывается в районе рекреации. — Да типа в субботу после тренировки надо домашку делать. А у нас же подготовка к днюхе Бары. Кстати, вы решили, что мы делаем? — Бля, у него в субботу днюха? — хлопает себя по лбу Антон. — У него так-то в среду была. Просто отмечает на выходных, чтобы мы успели там всё обустроить. Вот я и спрашиваю, как именно поздравлять будем? Понятно, что вечеринка на нас, типа сюрприз, все дела, а суть-то какая? Просто побухать — не вариант, слишком скучно, не празднично. Нужна тематика. — Детский утренник ему устрой, — хмыкает Антон. — Надо у Саши спросить. Он у нас креативщик от бога. День рождения Димы всегда был особенной датой. Масштабнее этого праздника друзья всегда справляли только два события: день своей дружбы и день рождения близнецов. В этом году Диме исполнялось семнадцать, соответственно, нужно приготовить что-то выдающееся, но не слишком, потому что на будущий год вообще придётся справлять совершеннолетие Баринова. Вот там-то разгуляются!