Мы узнавали друг друга по знакам,
Интуитивно, наивно, но не просто так.
Мы научились ответы читать в глазах,
Сделали верный навстречу шаг.
С таким важным видом Чалов не ходил даже после вручения позолоченных статуэток из рук представителя районной администрации. Сегодня, наверное, величайший день в жизни Феди, ведь он, наконец-то, на четыре часа сможет почувствовать себя по-настоящему успешным. В рамках дня самоуправления ему досталась роль директора, и теперь Федю буквально распирает от собственного превосходства. Разумеется, новость о его назначении разлетелась по школе в считанные мгновения, потому что директора всегда выбирали исключительно из учеников одиннадцатой параллели, а «А» и «Б» классы по успеваемости, репутации и прочим параметрам всегда были лучше, чем «В», но директором стал человек именно оттуда. Тут же поползли слухи, будто это всё из-за того, что Денис Дмитриевич — друг Фёдора Михайловича. Но тогда вставал вопрос, почему из дружеских соображений Смолов не делал так, чтобы 11 «В» ежегодно становился лучшим классом школы? Тем более, Денис Дмитриевич не только с директором на короткой ноге, но и с завучем. В общем, версию не забыли, но ненадолго оставили в покое. Какой-то умник заявил, будто назначение Чалова связано с тем, что у него имя такое же, как у нынешнего директора. Предположение было забавным, однако точно не правдивым. В предыдущие года директорами вообще становились девушки, поэтому логика и соображение у Фёдора Михайловича явно двигались в другом направлении. Никто не мог поспорить с фактом, что Чалов всё-таки лучший. Он один среди всего 11 «В» каждый раз получает какие-то грамоты, кажется, за все существующие мероприятия в школе и вне её. Успеваемость у него, возможно, тоже лучшая в параллели. Как-никак безупречный отличник, начиная с первого класса. К поведению Чалова даже во времена Иды Геннадиевны не было никаких претензий, и её подружка Римма Альбертовна столько времени убила на то, чтобы докопаться до Феди, но потерпела поражение. Чалов был куда упрямее и дотошнее. Сегодня с его лица не сходит счастливая улыбка. Наверное, все его старания были направлены на то, чтобы однажды сесть на место Фёдора Михайловича в его кабинете и почувствовать всё богатство директорской власти. Впрочем, спокойствия у Чалова в этот день не предвидится. Пожалуй, именно из-за того, какой сегодня день, Чалов и не сможет провести его спокойно. Он должен проверять, как проходят уроки, не нарушается ли где-то дисциплина, и тут же сообщать Марине Яковлевне, как главному организатору всего торжества, об этом. В крайнем случае, придётся обратиться к самому Фёдору Михайловичу, но Чалов сделает всё, чтобы этого не допустить, ведь он обязан проявить себя, как идеальную четырёхчасовую замену. — А вырядился-то, как на свадьбу, — фыркает Антон, глядя на прохаживающегося по коридору первого этажа Федю. — О, сюда прётся. Сейчас доёбываться начнёт. — Вы ключи пересчитали? — подходя к вахте, спрашивает Чалов, рассматривая разложенные по столу ключи с ярлычками. — Роман Сергеевич попросил узнать. Он переживает, что вы всё ему тут уничтожите. Хотя я бы вообще вас близко ни к чему не подпускал. По жизни. — Мы бы тебя к своей жизни, знаешь, тоже не подпускали, — хмыкает Лёша. — Но обстоятельства вынуждают сотрудничать. — Где тетрадь? — не обращая на его комментарии внимание, продолжает Федя. — Роман Сергеевич всегда записывает в неё тех, кто берёт ключи. Вы что, просто так отдавали их людям?! — Я в телефон записал, — говорит Антон. — А надо записывать в тетрадь, Миранчук! Тетрадь где?! — Тебе в рифму ответить? — Я сейчас к Марине Яковлевне пойду. Вот она будет счастлива снова иметь с тобой дело. — А неплохой ты директор, даже сам ничего решить не можешь... — переглядываясь с Лёшей, говорит Антон. — Сразу жаловаться, к взрослым бегать, как в песочнице, — продолжает брат. — Никакого уважения к самому себе. — Эх, знал бы Фёдор Михайлович, кого назначил вместо себя... — Поставил бы, наверное, Матвея... — А тебя бы оставил учиться со всеми, кто не участвует. Возмущение на Федином лице следовало бы зарисовать, чтобы не забыть. Он понимает, что близнецы издеваются и специально давят на больное, а именно на его комплекс отличника, чтобы он сейчас решил доказать им что-нибудь. И Федя действительно хочет доказать им, что он не просто занимает место, он назначен директором и имеет некоторые полномочия. Перед тем, как гордо уйти, надо всё-таки что-то сказать. Желательно, чтобы это в очередной раз напомнило близнецам, где их место. Всего лишь вахтёры, да и то их скорее заставили ими стать, чем они проявили инициативу, в то время, как Федя стремился быть директором и стал им. Успех, не иначе. Вот только раздаётся звонок со второго урока, и Федя понимает, что ему надо срочно наведаться к Матвею, поэтому он выпаливает первое пришедшее в голову замечание близнецам. Цепляется за очевидное — за форму. У Лёши рубашка расстёгнута, на взгляд Чалова, больше положенного, а ведь сегодня все должны выглядеть максимально официально, будто они в самой лучшей гимназии мира. — Тош, а правда, где эта тетрадь? — дождавшись, когда Федя их покинет, спрашивает Лёша, по очереди открывая ящики в столе. — Спроси, что попроще. Ромуся, наверное, действительно побоялся, что мы ему всё испортим, и забрал самое ценное с собой, — пожимает плечами Антон. — Кстати, ты не знаешь, про какого Романа Сергеевича говорил Пони? Это кто вообще? Лёша смотрит на Антона, как на самого великого дурака на свете. Впрочем, его вопрос действительно идиотский. Ведь вахтёр в школе уже несколько лет один и тот же, и все знают, что его зовут Романом, правда, некоторые личности называют его по придуманным сокращениям. Например, Артём зовёт вахтёра исключительно Ромочкой, а близнецы — Ромусей. Они недолюбливают его по понятным причинам, и Рома отвечает им взаимностью, тем более, за близнецами полно нарушений.***
Никаких выдающихся событий в этот день самоуправления не происходит, во всяком случае, никого из взрослых беспокоить не приходится. Возможно, всё из-за Чалова, собравшегося решать проблемы самостоятельно, возможно, действительно никто не догадался устроить бардак. Хотя все любители нарушений сейчас либо ведут уроки, либо выдают ключи на вахте. Саша Головин приходит к близнецам после третьего урока. На втором он вёл литературу у 9 «Б», на третьем — историю у 6 «А», впереди его ждёт ещё одна история у пятиклашек. Саша задолбался. Саша никогда не думал, что дети бывают настолько неуправляемыми. Его вообще не восприняли, как учителя, и, конечно, Головин очень расстроен. Он пытался вернуть урок в нужное русло, но дети не слушали и продолжали творить хрень. — Короче, я на них наорал, — вздыхает Саша. — Боже, какой ужас. — Да похрен, наорал и наорал. Заслужили, — фыркает Лёша, переписывающий всё, что было в телефоне Антона, в тетрадь, найденную за предыдущий урок в глубинах стола. — Ты не понимаешь! Им в конце урока выдают бумажки такие, где они пишут своё мнение об учителе, то есть обо мне, и ставят оценку, — Саша достаёт из рюкзака файл с накиданными в него узкими бумажками и высыпает их прямо на Лёшину тетрадь. — Вот, полюбуйся! У меня пять единиц, девять троек и две пятёрки! Это ужасно! — Две пятёрки за историю — это моя влажная мечта, — хмыкает Антон, вытягивая одну из бумажек. — «Александр был очень внимателен и очень расстроился, когда урок пошёл не по плану. Я считаю, что он заслужил пятёрку за своё терпение. Это был лучший урок в моей жизни!», — читает Антон. — Ну, смотри, отзывы-то хорошие! — Это Юля. Она на первой парте сидела и улыбалась мне всё время. — Кстати, а почему ты у мелких вообще вёл? Они же у Людмилы Анатольевны, а не у Александра Юрьевича. — Да там из-за того, что день сегодня неофициальный, вообще всё перепутано и не так, как обычно. Саша всё ещё выглядит понуро. Близнецы понятия не имеют, почему он так грустит из-за каких-то бумажек с оценками. Их деятельность, в принципе, никто оценивать не будет, хотя могли бы тоже. А вдруг они работали лучше всех предыдущих вахтёров? Как-никак, ни одного ключа ещё не утеряно. — Да брось ты, Ерохин тебе плохую оценку за этот бред всё равно не поставит и ругать не будет, он же адекватный, — пытается подбодрить друга Антон. — Не в этом дело. Я хотел, чтобы всё было хорошо, спокойно. Александр Юрьевич ведь обязательно спросит сегодня, как всё прошло, а что я ему скажу? Что я обосрался с какими-то детьми? Его предмет и так никто заменять не хотел, он точно думает, что я из жалости согласился взять на себя лишнюю нагрузку. И он расстроится, потому что обязательно начнёт винить себя, что заставил меня взять два урока, как бы заранее толкнув к этому провалу и негативным впечатлениям. — С чего ты решил, что именно так будет? Откуда тебе знать, что в голове у Ерохина? — Ну, мне так кажется, — неуверенно отвечает Саша, прикусывая нижнюю губу. — Послушай, ты не умеешь читать его мысли. Может быть, он вообще даже не спросит у тебя про уроки эти. У вас с ним сегодня занятий нет, потому что день укороченный, а когда он с тобой пересечётся? Сегодня точно нет. А ближайшая история у нас в четверг. Там уже не актуально спрашивать. Короче, Саш, не еби себе мозг и не накручивай. Антон понимает, что слушать его советы на тему «Перестань загоняться из-за всего подряд», наверное, до ужаса иронично. Сам Антон постоянно о чём-то думает, пытается во всём разобраться и найти решение всевозможных проблем, иногда эти проблемы выдумывая на ходу. Антон загоняется из-за всего, что видит, да и то, что не видит, тоже иногда приводит его к тяжёлым размышлениям, выводы из которых сделать получается слишком редко. — Головин! — слышится гневное со стороны коридора. Чалов уже на всех парах спешит к разговаривающей у вахты троице. — Звонок через минуту! Ты где сейчас быть должен? — Господи, опять, — вздыхает Антон. — Послушай, Пони... — Для тебя я сегодня Фёдор Николаевич. — Да хоть Табуретка Петровна, иди, вон, с третьего этажа из туалета всякий сброд выгони. Или физкультурный зал проверь, ты там сегодня ещё не был. Федя разворачивается на пятках, кидая уничижительный взгляд на Антона, потому что тот действительно напомнил ему, что следовало бы хоть раз зайти в спортзал, где Костя и Ваня ведут физкультуру. Чалов ни разу не удостоверился, спокойно ли проходят их уроки. Он в последнее время старается почти не пересекаться с Костей после того случая с нападением хулиганов. Федя всегда считал Кучаева и его друзей в виде Миранчуков и Баринова именно хулиганами. Он слышал про их драки за район, видел их с фингалами, синяками и ссадинами в школе, он знал про курение в туалете и прогулы уроков там же, он был в их гараже и представлял, какие там устраиваются тусовки практически каждую неделю. Для правильно воспитанного Феди, закончившего музыкальную школу по классу фортепиано, ни разу не употребившего ни мата, ни алкоголя, ни сигарет, выросшего в интеллигентной среде, где всё крутилось вокруг духовного и интеллектуального развития детей, постоянного самосовершенствования и умения держать себя в руках, жизнь Кости выглядела чем-то предосудительным, дурным, запрещённым. Феде с детства внушали, что с такими людьми общаться не стоит, но обстоятельства повернулись так, что с Костей пришлось столкнуться лицом к лицу. Накануне нападения Федя был в гараже Баринова, отмечал вместе с командой их выход на чемпионат. Там они с Костей поругались, и Кучаев выкрикнул на весь гараж: «Ты лучше теперь по улицам ходи и оглядывайся!» Понятно, что это были эмоции, что Костя уже достаточно выпил, но, зная его жизнь, Федя не удивился бы ни разу, если бы угроза однажды пришла в исполнение. И она пришла. В воскресенье, двадцать второго числа, Федя возвращался поздно домой. В их районе фонари испокон веков стояли в километре друг от друга, да и светили так, что их полное отсутствие давало бы примерно такой же эффект. Чалов не любил всякие решения по типу срезания через дворы, но в тот день ничего больше ему не оставалось. Он рискнул свернуть через гаражи. И вроде ходил не по самым глубинам, проспект был достаточно близко, но в какой-то момент его окликнули красноречивым свистом в спину. Федя ускорил шаг, за ним тоже явно пошли следом. Несколько окриков, и вот Чалов уже нёсся в испуге, куда глаза глядят, в кромешную тьму перед собой. Он плохо ориентировался в гаражном микрорайоне, поэтому вскоре упёрся в непонятный тупик. Из темноты на него надвигалось четверо, может быть, кто-то ещё был сзади. Крепкая рука ударила в живот, заставив потерять равновесие, затем пнула ногой в плечо и тряхнула, поставив обратно на ноги. Федя начал глупо лепетать какой-то бред про то, что брать у него нечего. В самом деле, у него практически ничего не было, что удивительно. Телефон он забыл дома, поэтому хулиганам мог предоставить разве что триста рублей из кармана куртки и... На его запястье болтались часы. Очень красивые, пусть и не самые дорогие, но Федя их любил и носил ежедневно. Часы напоминали ему о бабушке, которая умерла в позапрошлом году. На последний Федин день рождения, который она застала, как раз в качестве подарка часы и были подарены. Чисто внешне таких часов завались, наверное, на каждом рынке или в любом ларьке. Федины же часы от прочих отличала сделанная на заказ гравировка. Бабушка отнесла их в мастерскую и попросила каким-нибудь каллиграфическим шрифтом нанести надпись: «Любимому внуку». Она хотела ещё добавить выражение «на долгую память», как всегда подписывала книжки, открытки и фотографии, отправляемые своим родственникам и друзьям, но такая длинная фраза не влезла бы на заднюю сторону часов. Хулиган увидел часы, поднял запястье и с ловкостью расстегнул замок. Часы тут же убрались в карман, а Федя получил ещё град ударов по всем частям тела. Наконец, его оставили в покое. Лиц нападавших он так и не разглядел, да и вообще, прокручивая случившееся позднее, Феде показалось, будто он всё время был с закрытыми глазами. Казалось бы, при чём тут Костя и его неблагополучные друзья? К этой странной версии, что именно Кучаев мог избить его у гаражей, Федя пришёл ещё вечером воскресенья. Ну, просто потому что он не знал, кто ещё мог на него напасть в этом районе, тем более, после явной угрозы в свой адрес. Но уже в понедельник Федя версию откинул, ведь явных доказательств не было. На всякий случай, конечно, он стал сторониться Кости и его друзей, тем не менее, не прекращая проводить с Кучаевым свои репетиторские встречи. Всё бы хорошо, если бы на одной из них, незадолго до матча с 623-й школой, Федино внимание не привлекли Костины часы. Они были точно такие же, как те, которые отняли хулиганы. Но да, подобных часов пруд пруди, это ещё ни о чём не говорит. Вот и Федя, пусть и испугавшийся, шарахнувшийся в сторону от Кости, вызвав у того в очередной раз немалое удивление, всё равно постарался убедить себя, что ему просто кажется. Паранойя из-за недавнего эмоционального потрясения, не более. А потом, в раздевалке перед матчем, Костя снял часы. Он положил их бережно и любовно на скамейку рядом со своими джинсами, циферблатом вверх, разумеется. К скамейке подошёл, кажется, Олег и плюхнулся на неё так, что она покачнулась. Часы перевернулись, Костя не заметил, но Федя опустил взгляд. Его сердце стукнуло, когда на задней стороне часов оказалась гравировка: «Любимому внуку». Чалов не зря ездил на всевозможные олимпиады, так что, складывать два и два он умел прекрасно. А тут паззл сошёлся буквально идеально, ведь все факты приводили к Косте. Район гаражей, где обычно они все тусуются, угроза на вечеринке, которая могла быть далеко не просто пьяным порывом. У них всегда отношения держались в напряжении, едва-едва не дотягивая до ненависти. Вдобавок, нападавших было четверо, а в Костиной компании тоже четыре человека. Ибо Федя уверен, что в такой поздний час Головин явно не мог находиться с друзьями, — он из них самый адекватный, — да и не производит Саша впечатления человека, способного драться и нападать в тёмных переулках. Федя боялся настолько, что теперь действительно оглядывался. Осень двигалась к своей середине, на улицах темнело раньше, и он старался как можно меньше времени проводить на улице, а в район гаражей даже на километр подходить не планировал больше никогда в жизни. Но он не мог отказаться от шефства над Костей, потому что это его обязанность, и, перебарывая свои страхи, Федя выполнял поручение. К тому же, он всё-таки верил, что Кучаев не будет нападать на него в одиночку, да ещё и в его же квартире. Сейчас надо пойти и узнать, как проходит его урок физкультуры вместе с Ваней. Хоть бы Ваня был на месте, хоть бы кто-то ещё присутствовал в зале, потому что говорить лично с Кучаевым Федя не имеет ни малейшего желания. И молитвы Чалова кто-то услышал. Костя вообще отошёл в столовую за соком для Артёма Сергеевича, который зачем-то приехал в школу в свой выходной. Поэтому Федя беседует лишь с Ваней, который заполняет какой-то документ.***
До концерта остаётся около часа, но большинство учителей не заняты никакими уроками, поэтому решают потратить время на подготовку конференц-зала к празднованию. Нужно принести несколько столов, расставить стулья, достать еду и алкоголь. Пить в учебном заведении, определённо, не самая положительная вещь, но ведь никто не видит. Для расстановки мебели привлекаются свободные ученики. Правда, свободными почему-то опять оказываются близнецы, хотя они очень даже заняты сидением на вахте. Кокорин так не думает. Он утверждает, что вахтёры вполне обязаны помогать в перетаскивании стульев, будто бы Рома тоже этим занимается, когда просят. Поэтому на четвёртом уроке Миранчуки носят из столовой мебель под чутким руководством Александра Александровича, который больше треплется, чем вообще контролирует ситуацию. — Саша, подойди на минутку, — в какой-то момент подзывает его Федя и слышит, с каким облегчением выдыхают близнецы. Их болтовня завуча уже в край достала. — Объясни мне, что тут делает Катя? — Ой, это к Денису. Я не планировал её сюда тащить, — отмахивается Саша. — Но, в целом, если тебе вообще интересно, почему она в Москве, то Катя рассталась со своим почти женихом, бросила универ и примчалась ко мне за моральной поддержкой, потому что Кокорины... — Господи, только не это, — перебивает Федя, которого накрывает непрошенными воспоминаниями. За свои десять лет жизни с Сашей он, разумеется, повидал немало представителей семьи Кокориных. У них действительно существовала традиция объединяться всем табором, как только у кого-то случалось несчастье. Причём, иногда это несчастье было буквально высосано из пальца, но Кокорины придавали ему настолько огромное значение, будто мир перевернулся. Интересно, когда Саша и Федя расстались, по этому поводу собрался вообще весь клан, включая десятое колено? Самым ярким событием Федя считает приезд бабушки Саши. Ей уже было очень много лет, кажется, почти девяносто, но она примчалась на первом же поезде из Белгорода, чтобы убедиться, что с её внучком, внезапно завершившим карьеру футболиста, всё в порядке. Федя, если честно, охренел до крайней степени, когда бабушка Саши начала предъявлять ему, как будто это он прямо заставил Сашу бросить футбол. Еле удалось отделаться. Но бабушка прожила у них в квартире почти три недели, так как ей надо было успокоиться и увидеть своими глазами, что Саша вполне счастлив и без футбола. Перед отъездом бабушка так посмотрела на Федю, будто заранее прокляла его на тот случай, если он задумает обидеть Сашеньку. Двоюродную сестру Кокорина, Катю, Федя, конечно, тоже знал. Когда они с Сашей начали встречаться, Катя как раз жила с ним и его матерью уже несколько месяцев. Катя была младше Саши на четыре года, поэтому на тот момент училась в шестом классе. Она ходила в другую школу, по старому месту жительства, поэтому хотя бы в стенах гимназии Федя не пересекался ни с какими Кокориными, кроме Саши. Нет, к Кате он относился вполне нормально, она была одним из трёх людей в семье Саши, которые не раздражали и не напрягали. Первым таким человеком стал сам Саша, вторым — его мать. У Кати, насколько Феде известно, ситуация с родными была очень тяжёлой и непростой, поэтому девушка и жила у двоюродной тёти с братом. Родители Кати развелись, когда ей исполнилось десять, и отец сразу уехал куда-то в Сибирь, после чего о нём никто ничего не слышал, а его существование запрещалось даже вспоминать. Катина мать во второй раз вышла замуж, более удачно, через несколько лет забеременела, но на свою первую дочь почему-то решила перестать обращать внимание. Новая семья ей была куда интереснее, поэтому Катю и отправили к родственникам, разрешая приезжать на выходные и каникулы обратно. Впрочем, Кате даже больше нравилось с Сашей. — О, привет! — кидается на Федю с объятиями Катя, замечая его. Только что она вместе с Денисом рассматривала через распахнутые настежь двери украшения в столовой, где и должен был состояться концерт, поскольку отдельного актового зала в школе никогда не имелось. — Ну, ты вообще не изменился! — Да ты тоже не особо, — неловко похлопав девушку по спине, произносит Федя, выразительно смотря на Дениса и ожидая каких-то объяснений. — Просто я подумал, что Кате нужно развеяться, и раз мы с Сашей сегодня на бухалове в честь уже прошедшего праздника, то пусть и она придёт с нами. Вроде бы, вход свободен, да и ей веселее в компании, чем одной в квартире. Может быть, она тут с кем-то познакомится. — Эй, это была моя идея! — вмешивается Саша. — Конечно, твоя. Такую идиотскую идею никто, кроме тебя, не придумал бы. Катя только рассталась со своим женихом, а ты уже намереваешься её свести с кем-то из школы. Смотри, Кокорин, как бы она на эмоциях не замутила с Федей. — Я, между прочим, всё слышу, — фыркает Смолов. — Ты думаешь, меня это хоть немного волнует? Так, ладно. Где алкоголь? Мне необходимо выпить пару бокалов, чтобы нормально общаться с местным сбродом, — Денис морщится, посматривая в сторону Вагнера и Галины Адамовны, которые что-то бурно обсуждают. Катя же, не слыша всё, о чём говорилось после её приветственных объятий с Федей, увлеклась местной публикой. Она внимательно рассматривает учителей, думая, что, возможно, Сашина идея с кем-то познакомиться, не настолько плоха. Разумеется, она в курсе этого замечательного плана, потому что Саша не умеет говорить тихо. А Катя, как истинная Кокорина, уверена, что легко впишется в совершенно незнакомую ей компанию. Впрочем, Катя имеет отношение к Кокориным только в том плане, что в девятнадцать лет поменяла себе фамилию в паспорте. И почему-то первыми жертвами Катиного внимания становятся Далер и Андрей. Они, как обычно, отделяются от общей массы учителей, обсуждая свои новости. Андрей жалуется, что из-за постоянных посещений проверяющего из РОНО, ему пришлось отказаться от чайника, а ему ужасно не хватает совместных чаепитий с другом. К тому же, чай в столовой не такой вкусный, слишком сладкий, и его мало наливают в кружку, явно экономят. — А у нас в университете чай был на выбор всегда, — неожиданно произносит Катя, заставляя Далера и Андрея замолчать на полуслове. — Приятно познакомиться, Катя. Я сестра Саши. — Далер, учитель физики, — представляется Кузяев, следом руку протягивает Андрей, так же называя свою должность, будто они на деловой встрече. — Простите, а какого именно Саши? Ерохина? — Нет, Кокорина. А Ерохин — это кто? — Катя оглядывается. — Наш учитель истории. Александр Юрьевич, — подсказывает Далер. — Я и не знал, что у Кокорина есть родственники, — полушёпотом, задумчиво говорит себе под нос Андрей. — Ну, вообще, я его двоюродная сестра, но мы с ним почти, как родные, — пусть никто и не просил, но Катя тут же начинает рассказывать о себе всё, что только может вспомнить. Да уж, этим они с Сашей безумно похожи. Федя вздыхает и надеется, что Катя не наделает каких-нибудь глупостей, а то по этой части они с братом тоже сходятся. Сегодня Федя вообще не намерен разгребать какие-либо проблемы, у него праздник, пусть он и не учитель, и он собирается просто отдохнуть в коллективе. Несмотря на то, что здесь есть много не самых приятных людей, в целом, Федя их коллектив любит. А может быть, это просто бокал вина, который он уже выпил, так действует. Спустя полчаса, они все идут на концерт в столовую. Для учителей специально выделили два ряда стульев из кабинета музыки, самых красивых и удобных в школе, которыми никто никогда не пользовался за исключением таких мероприятий. Даже в кабинете они стояли около стены, сложенные друг на друга, и не трогались до лучших времён. Для учеников поставили остатки обычных столовских стульев и принесли несколько скамеек из гардероба. Денис не любит всю эту самодеятельность ещё со своих школьных лет. Что тогда, что сейчас присутствовать на этом торжестве обязательно, а ведь он так надеялся, что ему разрешат остаться в конференц-зале. Одно радует — рядом с ним, по обеим сторонам, расселись Катя и Саша, которые будут без умолку болтать весь концерт. Катя начнёт спрашивать обо всём, что увидит, а Саша примется шутить дурацкие и не всегда уместные шутки, но Денис, выпивший чуть больше двух бокалов, найдёт их довольно смешными. На сцену выходит Чалов и приглашает директора официально закрыть день самоуправления. Речи у Смолова почти всегда были максимально краткими, что, конечно же, всех абсолютно устраивало. Вот и в этот раз он просто благодарит учеников за проявленный интерес к мероприятию и ответственную подготовку. — Ну что, всё хорошо? Саша сидит на четвёртом ряду в полном одиночестве, потому что близнецы, как выяснилось, должны оставаться на вахте, а Костя то ли опаздывает, то ли вообще решил не идти. Дима же пьёт чай с Александром Максимовичем, обсуждая что-то своё, чертёжное. А Саша, как всегда, сидит на неудобном столовском стуле с гнутой спинкой и до сих пор переживает по поводу уроков. С пятиклашками тоже вышло не очень-то гладко. — Александр Юрьевич? — удивляется Головин, когда рядом присаживается учитель. Он ведь должен быть со всеми в первых двух рядах. — Знаете, кажется, я всё испортил. — В смысле? — Это было ужасно! — шёпотом восклицает Саша и принимается рассказывать, как на уроке с 6 «А» всё пошло не по плану, а у него не хватило выдержки спокойно разобраться с детьми. — Они поставили мне пять единиц. Пять. Единиц. — Бывает, — пожимает плечами Ерохин. — Не переживай ты так из-за этих оценок. Во-первых, лично меня они совсем не интересуют. Во-вторых, да, если бы ты захотел поучаствовать в дне самоуправления на следующий год, то с такими показателями было бы сложнее получить предмет. Но ты ведь не будешь участвовать в следующем году. — Почему? — Ты же выпускаешься в этом, — с улыбкой произносит Александр. — Точно... Я как-то и не подумал... — Знаешь, я вообще удивлён, почему тебе доверили детей, если ты заменял меня. Кто занимался распределением? — Марина Яковлевна, наверное. — А, ну, это многое объясняет. Марина Яковлевна часто берётся за то, что ей не по силам, и всегда уверена, будто она самая ответственная из всех. Ладно, неважно, — тут же машет рукой Ерохин, вспоминая, что с учениками не принято обсуждать все внутренние дела школы, тем более, других учителей. Он остаётся сидеть рядом с Сашей, и тот думает, почему. Конечно, во время речи Фёдора Михайловича он уйти не мог, но в любую другую паузу между номерами или репликами Чалова... Несколько учителей так и сделали. Наверняка, побежали в конференц-зал, чтобы выпить и вернуться, а может и не вернуться. Саша пытается делать вид, что ему очень интересен гимнастический номер какой-то девятиклассницы, всё больше и больше чувствуя неудобство стула. Костя не идёт, значит, его уже точно не будет. Даже если он всё-таки появится, то рядом с другом сесть не получится, ведь тут сидит Александр. Саша оглядывается и понимает, что на четвёртом ряду, кроме них, в общем-то, никого больше и нет. Странный вопрос о том, сел бы Александр сюда, если б хотя бы ещё два человека здесь присутствовали, рождается в Сашиной голове. В задумчивости и небольшом волнении он начинает кусать нижнюю губу. — И давайте поприветствуем творческий коллектив «Ласточки», — произносит Чалов, отходя за кулисы, чтобы пропустить вперёд себя двух солистов коллектива. Раздаются первые ноты мелодии, явно какой-то старой, годов 80-х прошлого века. Мало кто разбирается в этом, за исключением, пожалуй, Дениса. Он эту песню узнает из тысячи, поэтому по столовой разносится его гневное восклицание: «Твою мать, Кокорин, если это была твоя идея, я сверну тебе шею», — после чего Саша громко смеётся, даже не пытаясь сдержать веселья. Конечно, это была его идея. А руководительница «Ласточек» с радостью приняла такое внезапное обновление репертуара. В конце концов, не только же исполнять композиции с школьной тематикой. Чтобы Денису совсем не стало скучно, Саша ещё начинает напевать ему на ухо текст песни. — В этом году повеселее, — отмечает Антон, опираясь спиной на дверной косяк. Да, им нельзя покидать вахту, но сейчас всё равно никто не ходит по гардеробу, поэтому можно и постоять в дверях, послушать концерт, посмеяться над Пони. — Чёрт, если бы я знал, что нельзя будет уйти сразу после четвёртого урока, никогда в жизни не согласился бы тут сидеть, — ворчит Лёша, быстро печатая кому-то сообщение. — Вон, Кучай уже дома, наверное. — Ты с ним? — кивая на телефон, спрашивает Антон, хотя ответ знает заранее. — Нет, с Марго. Я думал пригласить её в кино после всего этого. Она сегодня на уроки вообще не пошла, а тут такая хрень. Теперь непонятно, смогу ли я вообще куда-то с ней пойти. Ну, класс, она обидится сейчас. — Ого, она умеет. Я думал, у вас там настолько всё идеально, что... — Да, так и было. Марго — это просто подарок судьбы, у меня ещё никогда не было такой девушки. Знаешь, я даже начал верить в родственные души рядом с ней. Она ведь всё-всё понимает, она всегда меня слушает, она разделяет все мои интересы, нам так хорошо вместе! Только вот уже целую неделю она мне парит мозг. Я вообще не понимаю, что случилось. Вроде бы, ничего такого не происходило. — Молодые люди, — обрывает Лёшину тираду какой-то незнакомый мужчина с портфелем и пальто в руках. — Вы, случайно, не знаете, где вахтёр? Я, конечно, понимаю, что сидеть на своём месте — это безумно сложно, но... — А мы сегодня вахтёры, — перебивает Антон, и мужчина окидывает его сомнительным взглядом, полным неодобрения. — Странно, раньше у вас был только один вахтёр. — А сегодня день самоуправления, поэтому мы его заменяем. Так вам, может, позвать кого-то? — Да. Директора. Бардак какой-то, — недовольно произносит мужчина. Лёша поднимается со скамейки, не отрываясь от телефона, Антон уже думает идти вслед за ним, но мужчина вопросительно выгибает бровь и спрашивает, почему они, раз уж заменяют вахтёра, позволяют себе оставлять рабочее место без присмотра. Антон окидывает этого непонятного человека ответным вопросительным взглядом, пожимает плечами и остаётся. — Кажется, с кем-то из вас я уже имел несчастье познакомиться, — произносит мужчина. — Судя по тому, что вы меня постоянно перебиваете, то это вы меня тогда и толкнули. — Что? Я вас впервые вижу, — фыркает Антон. Поскорее бы Лёша вернулся, а то разговаривать с этим типом вообще не хочется. Нет, что за проклятие, в самом деле! Антон ещё ничего не сделал, но какие-то незнакомцы уже наезжают и пытаются в чём-то сделать крайним. На судьбе у Антона написано, что ли, вечно огребать? — Помнится, однажды я наведывался к вашему директору, а вы на полном ходу влетели в меня и даже не извинились. В вашей гимназии совершенно отсутствует дисциплина. Я об этом писал в нескольких отчётах, но, судя по всему, директор так и не предпринял мер. Особенно в ваш адрес. — В мой адрес? — Да. Когда вы меня сбили в дверях, я случайно стал свидетелем беседы директора с вами. И я услышал много такого, чего в нормальных учебных заведениях ученики никогда в жизни не сказали бы даже уборщице. Антон открывает рот, чтобы высказать ещё небольшую порцию «такого», о чём где-то там даже думать не смеют, но в этот момент из столовой уже возвращаются Лёша и Фёдор Михайлович. Стоит тому увидеть мужчину с пальто, как радость на его лице мгновенно исчезает. — А вот и вы. У вас сегодня какой-то праздник? — уточняет мужчина. — День учителя. — А мне сказали, что сегодня день самоуправления. — Это связанные события, Илья Олегович. Ещё одна традиция нашей гимназии. — Удачно же я решил вас навестить. — Да, действительно, — фыркает Смолов. — Пройдёмте в кабинет. Близнецы вопросительно переглядываются, а потом Антон просто срывается с места и направляется к кабинету директора. — Что ты делаешь? — не понимает Лёша, когда брат прислоняет ухо к двери. — Помолчи! — Антон, пошли на вахту, ну его к чёрту этого странного мужика, ещё опять прицепится, что мы свои обязанности не выполняем. — Нет, я должен знать, что это за хрен с горы. Он на меня наехал, прикинь. Типа я его сто лет назад толкнул, а ещё я невоспитанный, блядь. К тому же, ты видел Фёдора Михайловича? Он когда-нибудь так на кого-то реагировал? Вот именно, что нет. Я чувствую, тут какая-то хуйня творится. — Вот всё тебе надо знать, — вздыхает Лёша. — Фёдор Михайлович сам разберётся со своими проблемами. — Отстань. Хочешь идти на вахту — иди, а я... Кажется, этот мужик и есть проверяющий из РОНО, от которого тут все трясутся. Лёша вздыхает ещё раз, но на вахту не уходит. Ему тоже интересно, какие у школы проблемы из-за проверки, да и оставлять брата одного под дверью в кабинет директора, наверное, немного опасно. Антон же обязательно умудрится выдать своё присутствие, и ему влетит. Пусть уж лучше влетит им обоим, чем ему одному. Но ничего существенного узнать не выходит. Да, этот Илья Олегович действительно проверяющий. Да, он явно ненавидит их школу и всячески пытается указать Фёдору Михайловичу на его ошибки, которые, впрочем, никогда не мешали школе работать. И да, Фёдор Михайлович по довольно объективным причинам этого проверяющего явно терпеть не может. Илья же выговаривает за проведение праздника в непраздничный день. Оказывается, нельзя так делать. На этом моменте Антон перестаёт понимать, в чём претензия, и Лёше всё-таки удаётся вернуть брата на вахту. Однако какое-то неприятное чувство ещё целый день преследует Антона после всего услышанного за дверью.***
Остаток праздника, когда учащиеся уже разошлись по домам, и вся школа оказалась в распоряжении учителей, Федя мрачно пьёт. Он приносит из своего кабинета виски и хлещет его из горла, не делясь ни с кем. То, что случилась какая-то хрень, сразу понятно, но никто не хочет подходить к директору и узнавать. Только Саша закидывает руку на плечо друга и заглядывает в лицо, ничего не спрашивая. — Кутепов, — цедит сквозь зубы Федя. — Чё он там опять высрал? — Саша закатывает глаза. — Потом расскажу. Самому переварить надо, — Федя делает ещё один глоток из бутылки. Пока есть время и возможность, наверное, стоит отдохнуть со всеми. Он танцует с Натальей. Впервые за много времени оба не думают о своих прошлых отношениях и вполне нормально проводят время, не тратя его на ненужные действия. Федя даже ловит себя на мысли, что с Натальей они изначально расстались друзьями, просто до него не сразу дошло, видимо. Ей, наверное, было обидно, когда он даже здоровался холодно, ясно давая понять, что они всего лишь коллеги. Благодаря выпитому виски, Феде хватает ума начать расспрашивать Наталью об этом прямо сейчас. Наталья усмехается и предлагает ещё выпить, чтобы разговор лучше пошёл. Спустя некоторое время, она со смехом описывает всё, что чувствовала после их расставания. К счастью Феди, переживала она недолго. И только Смолов отворачивается в поисках закуски, как Наталья уже исчезает, а в следующую секунду она пытается привлечь внимание Кокорина. Тот довольно легко ведётся, они в обнимку танцуют, случайно толкают Катю, но и той всё равно. После того, как Далер и Андрей уехали домой час назад, Катя решила завести разговор с Ромой. Она уже всё про него выяснила: Рома всю жизнь, оказывается, мечтал быть вахтёром, поэтому сейчас более чем счастлив на своей работе и даже готов тут жить. Рома проболтался девушке и о том, что он таскает книги из библиотеки, потому что владеет ключами от всех помещений, кроме кабинета Дениса. Кстати, о Денисе... Кажется, он уже несколько лет не вёл себя настолько свободно и легко не то что внутри школьного коллектива, но и вообще по жизни. Он даже подпевает играющей музыке и пританцовывает. Периодически Денис активно печатает что-то в своём телефоне, и можно поспорить на что угодно, что он пишет Марио о своём времяпрепровождении. Что ж, выходит, это будут первые позитивные сообщения от него, без всяких разговоров о том, как его все вокруг бесят. Марио, определённо, должен прыгать от счастья, что Денису в кои-то веки хорошо. Ему настолько хорошо, что он даже решается потанцевать с Кокориным, которому очень хочется отвязаться от Натальи, уже начавшей перегибать палку в подкатах. Саша ведь миллион раз ясно давал ей понять, что он не заинтересован в ней. Ни в каком виде, пусть бы это и одноразовый секс. С Натальей ведь невозможно на один раз, за ним обязательно ещё что-то последует. А вот Денис — отличный повод прекратить общение. Наверное, сейчас на празднике остались только те, кого Денис недавно определил в разряд адекватных людей коллектива. Разве что Далер и Андрей их уже покинули, да и Ерохин засобирался домой ещё полчаса назад. Он хотел уйти сразу после концерта, но Денис уговорил остаться ненадолго, чтобы ему тут не было совсем скучно на тот случай, если Саша, Федя и Катя найдут себе какую-то компанию. А они почти со стопроцентной гарантией это сделают. — Игорёк? — удивляется Артём стоящему рядом с одним из столов Акинфееву. Тот доедает колбасу. — Ты приехал в выходной? — Ты, очевидно, тоже, — кивает Игорь. — Зачем? — Праздник. А вообще, Артём, ты невероятно внимательный. Я тут с самого концерта. — Я тебя не видел... — Конечно, я сидел на другом ряду, очень далеко от тебя. Ну, а ты здесь тоже по причине праздника или есть какие-то другие мотивы? С языка Артёма чуть было не слетает признание в том, что он просто тут живёт и деваться ему некуда. Но он лишь кивает, что, да, по причине праздника. Он ведь в самом деле никогда не видел дней самоуправления, и школьные концерты в его жизни были очень давно. В конце концов просто хочется посидеть с коллегами, надо же как-то сближаться с коллективом, помимо Кокорина. На этом моменте Игорь вспоминает, что лично он изначально шёл в эту школу вообще не для того, чтобы с кем-то сближаться. Так зачем же он здесь? Кажется, приехал, потому что был уверен, будто все обязаны присутствовать на мероприятии, как на корпоративе в какой-нибудь фирме, где надо провести хотя бы час, чтобы все запомнили тебя и не спрашивали, кто это такой рядом работает. Именно с такими мыслями и параллелями Игорь садился в автобус, с ними же он сейчас касается губами вина в бокале. — Ты не пьёшь, что ли? — разумеется, тут же замечает Артём. Где не надо, он внимательный. — С чего ты взял? Просто привычка. Когда я был вратарём, мне нельзя было пить и вот так проводить своё время. Максимум — несколько глотков шампанского из кубка, если мы его выигрывали. Артём хмыкает. Ему тоже, по идее, нельзя было ни пить, ни тусоваться в клубах, ни спать со всем, что движется. Следовал ли он когда-нибудь всем заповедям спортсмена? Смешно. Конечно же, нет. Это ведь скучно, а Артём не умеет жить в строгости и запретах, его это угнетает похлеще осенней хандры из-за перемены погоды и ранней темноты за окном. Хотя темноту он любит. Если спросить у него, в какое время суток он предпочтёт гулять, то Артём без сомнений ответит: в сумерки. — Ого, ты умеешь петь, — удивляется Артём ещё раз, когда замечает, что Игорь подпевает играющей композиции. — Это же «Руки Вверх!», ещё бы. — Что-то я не уловил связи. — Я обожаю эту группу и их песни, — цокнув языком, поясняет Игорь. — Что? Тебя и это удивляет? — Ну, извини, ты совсем не похож на любителя подобной музыки. — А что я тогда, по-твоему, слушаю? — Чёрт тебя знает, я вообще вряд ли предполагал, что ты любишь какую-то музыку. Я до сих пор в шоке от того, что ты, в принципе, здесь. Думал, ты не создан для вечеринок. — Сложно сказать, создан или нет, когда ни разу не был. За исключением общекомандных по поводу какой-нибудь важной победы. — Выходит, сам ты вообще никак не развлекался? Если команды рядом нет, то и Игоря вы не увидите, я понял, — Артём поворачивается в сторону танцующих и расплывается в непроизвольной улыбке. И кто угодно решил бы, что он улыбается от Кокорина и Черышева, которые, кажется, вот-вот начнут целоваться. Только Игорь каким-то невероятным образом понимает, что причина улыбки Артёма вообще не в этом. — Что такого странного я сказал? — Игорь хмурится. Он не любит, когда его убеждения и жизненные принципы практически высмеивают. Это ведь личное дело каждого, какая Артёму разница, как Игорь относится к подобному веселью. — Я просто невероятно удивлён, какие же мы разные, а ведь оба футболисты, — отвечает Артём. — К тому же, в прошлом. Казалось бы, карьера закончена, и можно жить так, как хочется. Вообще ни в чём себя не ограничивать, не думать о последствиях. — И к чему это приведёт? Вот, допустим, я начинаю жить, как вздумает моя левая пятка, — немедленно принимается развивать тему Игорь. Судя по всему, он не умеет оставлять разговор до тех пор, пока не доберётся до каких-то выводов и не заставит остальных их тоже обнаружить. — Я хожу в клубы каждый вечер, напиваюсь до синих соплей, знакомлюсь со всеми подряд, целуюсь с ними, сплю, утром ничего не помню. Трачу деньги на всякую чушь, разбиваю машины, кричу на всех углах, какой я классный. Допустим, решаю попробовать в этой жизни вообще всё, курю сигареты и что потяжелее. Таблетки всякие принимаю во имя веселья. И так проходит, ну, полгода. А дальше что? Если мне повезло, я не влез в какое-нибудь дерьмо, не сел в тюрьму, не помер, то это всё просто приестся, перестанет доставлять удовольствие. К хорошему привыкаешь быстро, а найти новое для человека, который попробовал всё, практически невозможно. И что же мне делать? Может быть, разочароваться в жизни и прыгнуть с моста? Или взяться за ум, пойти в благотворительность? Хотя вряд ли во мне останется что-то хорошее, чтобы мозг реально придумал идею помогать другим. По мере речи Игоря, Артём становится всё мрачнее. Он смотрит на Акинфеева, перечисляющего самые страшные, по его мнению, грехи завершившего карьеру футболиста, успевшего неплохо разжиться деньгами и возможностями. Артём понимает, что выхода из такой ситуации, действительно, два: либо смерть, либо возвращение к нормальной жизни. Вот только, чтобы взяться за второе, рядом должен быть кто-то, кто приведёт в чувство, образумит, укажет верный путь. Ну, или если это не человек, то сама жизнь должна со всей дури врезать по морде и заставить посмотреть на то, что ты творишь. — Почему полгода? — вдруг спрашивает Артём. — Почему ты выбрал именно такой срок для развлечений? — Потому что, мне кажется, именно за это время ты успеешь влезть во всё самое плохое, а потом надоест. Вообще, я понятия не имею, я этим не занимался никогда и не собираюсь. Для примера взял полгода. Хочешь, можешь думать, что условный человек провёл в этом год. — Или два года, — бормочет Артём. — Это надо быть совсем отчаянным. — Зато даже самый отпетый идиот за два года поймёт, во что превратил свою жизнь. А потом останется ни с чем. — Безусловно, — соглашается Игорь. Вот и пришли к выводу. Если ты ведёшь разгульный образ жизни, потому что наконец-то вырвался из-под контроля, можешь творить всё, что взбредёт в голову и ничего тебе за это не скажут, то будь готов к тому, что последствия обязательно настигнут в самый неожиданный момент. Друзья отвернутся, устав вытягивать тебя обратно. Деньги кончатся, растратившись на бесполезные удовольствия, по сути, ненужные совершенно. Рано или поздно даже твоё имя перестанет иметь какое-то влияние, на один созданный образ наложится противоположный, подкреплённый мнением всяких недоброжелателей. И вот, ты стоишь в одиночестве перед миром, не зная, куда податься. Артём не помнит, когда его окатило этой холодной волной действительности. Возможно, в тот момент, когда ему позвонил Кокорин и предложил вернуться в Москву, чтобы начать работать в школе. Кажется, Артём его даже послал, рассмеявшись. Ну, в самом деле, чтобы он, Артём Дзюба, известный футболист, и вдруг стал простым школьным физруком с мизерной зарплатой? Но Артём оглянулся и понял, что никакой он больше не известный футболист. Разумеется, кое-кто его хорошо помнит, но слава теряется быстрее, чем приобретается, а у Артёма с любовью фанатов всегда было туговато. — Эй, ты куда? — окликает Игорь, видя, что Артём засобирался к выходу. — Домой. — А вещей у тебя нет? Артём отмалчивается, кидает что-то невразумительное, мол, только телефон с собой брал. Какое Игорю дело? Будто он с собой таскает несколько чемоданов, чтобы все вовремя замечали, что Игорь уходит. Акинфеев же внезапно чувствует приступ вины, хотя, кажется, ничего плохого он Артёму не сказал. Отмотав их разговор, больше, конечно, напоминающий монолог, Игорь снова убеждается в том, что лишнего не говорил. Это ведь всё было условно, в качестве абстрактного примера, Игорь даже не называл имён людей, закончивших так свою жизнь. А ведь он знал, слышал о многих, которые когда-то подавали большие надежды, по итогу, навсегда забытых, неизвестно где пропавших. Он быстро делает глоток вина, хватает какую-то булку, сразу же заедая каплю алкоголя, и хочет найти Артёма, чтобы объясниться. Что Игорь всегда не любил, так это быть без вины виноватым. Сколько раз он сталкивался с такими ситуациями, когда люди, вроде бы, сидели и спокойно слушали, а потом вдруг обижались ни с того, ни с сего. Игорь обязан поговорить с Артёмом, убедить того, что ничего не имел в виду. В гардеробе Артёма нет, и Игорь вглядывается в тёмный школьный двор, удивляясь тому, как быстро Дзюба ушёл. Прошло, в лучшем случае, не больше минуты. Может быть, он ещё успеет нагнать его в сквере перед школой. Вот только Игорь хватается за ручку двери и понимает, что та закрыта. Значит, Артём не мог выйти из здания. А где же он тогда? Куда, в принципе, его могло унести? «Почему я вообще его ищу? — вдруг задумывается Игорь, отходя в сторону конференц-зала. — Какая мне разница, что там его обидело? Я никогда не планировал заводить с ним дружбу, а сейчас понёсся за ним, обо всём забыв». Но Игорь понимает, что как бы он ни пытался, но невозможно находиться с человеком в одном месте долгое время, вынужденно поддерживая контакт по многим обстоятельствам, и после этого утверждать, что вы друг для друга посторонние. Куда там! У них одна команда на двоих, у них обсуждения схем и тактик, у них тренерская в десять метров, где разойтись на вытянутые руки невозможно из-за кучи инвентаря, шкафа с хламом... Кстати, о хламе. Игорь и так вечно пытался образумить других физруков, чтобы не оставляли личные вещи в тренерской, потому что там и без того места нет, но какой-то умник зачем-то притащил целую раскладушку. Игорь уверен, что это Трофимов. Он почти не ведёт уроки, постоянно пьёт, думая, что никто не замечает, вот, наверное, иногда, оставаясь допоздна, ночует прямо в зале. Боже, это какой-то несмешной анекдот! Они ведь учителя, взрослые люди, а вытворяют не пойми что. На этой ноте Игорь хмурится и обнаруживает себя в рекреации около спортзала. Перед ним стенд с наградами школы, немногочисленные кубки поблёскивают через стёкла. Игорь не понимает, как умудрился сюда прийти, ведь только что стоял же в противоположном конце этажа. Вот до чего могут довести внезапные мысли. Наверное, это всё из-за глотка вина. Зачем Игорь вообще его вдруг выпил? Не собирался же совершенно. Уже развернувшись и направившись прочь, Игорь замечает, что дверь в спортзал приоткрыта. Наверное, исключительно внезапный приступ любопытства и желание отчитать, наконец, Трофимова движут Игорем, когда он заходит в тёмный зал. — Артём?! — неожиданно для себя восклицает Игорь, видя, как Дзюба деловито стелет постельное бельё на раскладушку. — Ты... Что ты делаешь? — Я тут живу, — спокойно отвечает Артём, потому что скрывать уже нечего. Оказывается, заставить Игоря растерять всю свою концентрацию до странности легко. Достаточно просто переехать в школьный спортзал. — В смысле живёшь? А Трофимов? — Кто такой Трофимов? — Ну, физрук-алкаш, который ещё секцию бадминтона никак открыть не может. — А, этот. Очевидно, что его здесь нет, — Артём оглядывается по сторонам. Игорь чувствует, что сейчас он действительно в каком-то анекдоте, если не сказать, что в артхаусном фильме. — Артём, ты должен мне всё объяснить, — Акинфеев медленно подходит к одной из скамеек вдоль стены и опускается на неё, всё не сводя взгляда с раскладушки. — Ничего я никому не должен, — фыркает Артём. Он всегда так говорит, как только слышит, что его пытаются к чему-то обязать. — Да и объяснять нечего. Ну, живу я тут. С сентября ещё. Вот как лицей 5:0 сделали, так и переехал. — Зачем? — За тем, что мне негде жить, прикинь. — Как? — Об косяк. Игорёк, я ещё никогда не слышал от тебя таких тупых вопросов. Ну, серьёзно. — Но ты же бывший футболист, Артём. Почему тебе негде жить? Разве у тебя нет квартиры? — Дзюба отрицательно мотает головой. — У тебя ведь точно полно денег, заработанных за карьеру, ты прекрасно можешь позволить себе... — Игорёк, как ты думаешь, если бы я грёб лопатой бабло, я бы работал физруком в школе? Артём садится на раскладушку, чуть скрипнувшую от того, что её побеспокоили. Видеть растерянного Игоря, у которого, кажется, какие-то великие представления о мире сейчас рушатся, очень необычно. Артём даже не знает, доволен ли он в глубине души тем, что сумел-таки вывести Акинфеева на новые эмоции. Правда, выглядит он глуповато и вопросы один тупее другого. — Окей, давай с самого начала тогда, чтобы ты тут от переизбытка удивления не умер, — произносит Артём, понимая, что Игорь может молчать и осознавать до второго пришествия. — Ты знаешь, что я был футболистом. Да, у меня была прекрасная карьера, я выступал за два очень известных клуба, и платили мне ужасно много. Может быть, я не заслуживал столько, но какая теперь разница, верно? Не то чтобы меня вообще хоть кто-то любил, но мне всегда было плевать, я доказывал всё на поле. Только, знаешь, тяжело жить, когда тебя гнобит каждый второй просто с ничего. Поэтому я, наверное, из духа противоречия выставлял свою жизнь напоказ. Мол, вот вы ненавидите меня, но это именно я, а не вы, получаю миллионы и могу делать, что захочу. Короче, мои деньги летели на ветер только так. А потом, когда мне пришлось завершить карьеру... Да, я не хотел этого, я вполне мог играть и играть, но по-другому было нельзя. Когда это случилось, мне вообще сорвало башку. Наверное, депрессия или ещё какая-то херня. Я растерял всех своих друзей, а их и так было мало. Я разосрался со всеми тренерами и теми, кто предлагал мне уйти на какую-нибудь офисную должность в клубе. Я угробил много денег и времени на суд... Ну, неважно. Судился с одной тварью. Потом у меня опять был период загула. И вот, через два года, я вдруг понял, что у меня вообще нихуя не осталось. — Два года? — отмирает Игорь. — Ага. Когда ты начал задвигать эту свою речь про отчаянных идиотов, живущих на полную катушку, я ведь о себе говорил. — Вот, значит, что тебя обидело, — понимает Игорь. — А я ещё удивлялся, почему ты вдруг ушёл. — Я не очень люблю вспоминать, что творилось в моей жизни до прошлого года. Уж прости, Игорёк, но вряд ли я раскрою душу даже такому человеку, как ты. Хотя, возможно, именно ты заслуживаешь. — Почему? — Хотя бы потому, что мы работаем вместе. Кто знает, конечно, но вдруг нам ещё много лет вместе провести придётся? А ты понятия не имеешь, с кем сидишь в одной тренерской. — Я тоже тебе ничего не рассказывал, кроме того, что был вратарём. Поэтому всё честно. У нас обоих есть тайны, которые мы держим при себе. — Ну, допустим, ты вообще не похож на человека, способного к откровениям. Ладно, не суть. Если говорить обо мне, то я оглянулся и понял, до чего себя довёл. Остался при пустом корыте, как та бабка из сказки. И тут мне позвонил Саша. Кокорин, то есть. Предложил устроиться физруком сюда, а я-то гордый, я-то помню, кем начинал. Естественно, я отказался. К тому же, мне пришлось бы возвращаться сюда. В смысле, в Москву. А я, знаешь, не то чтобы питал любовь к этому городу. Но потом до меня всё-таки допёрло, что ещё немного, и мне придётся просить милостыню у церкви. Я собрал волю в кулак, шмотьё швырнул в сумку и приехал обратно. Согласился работать. А жить-то как-то надо. У меня тут вообще ничего. Въехал в общагу, — Артём брезгливо морщится. — Протусовался в этом гадюжнике, теперь никогда в жизни больше не сунусь. Лучше на вокзале, чем в таких местах, Игорёк. Естественно, долго я там быть не смог по разным причинам, в том числе из-за блядских тараканов на кухне. Нет, ну, ты прикинь! Идёшь такой жрать вечером, а там, сука, хуйня эта пробегает по столу, — Игорь даже не улыбается. Смотрит как-то странно и будто сквозь Артёма. — И тогда я поспорил сам с собой, что если мы первый матч выиграем, то я съеду из общаги. А мы-то выиграли! Вообще, я планировал тут торчать только до зарплаты, даже квартиры съёмные искал, правда, их разбирают в момент. Ну, и я так подумал, что, блин, тут даже удобно. Компания в виде Ромочки есть. Он, кстати, знаешь, какой прикольный чувак? Жаль, что, похоже, за «Спартак» болеет. У Игоря мысли в разные стороны разбегаются, как те самые кухонные тараканы. Артём серьёзно расписывает, как докатился до самого края жизни, но тут же удивляется, что какой-то Рома с вахты болеет за «Спартак». Словно это величайшая трагедия, а то, что Артёму, бывшему футболисту, жить негде — да так, мелочи. — В общем, вряд ли я съеду отсюда в ближайшее время. Зато, смотри, Игорёк, никогда не опаздываю и всегда в курсе всего. — Ты же понимаешь, что тебе нельзя тут жить? — с сомнением спрашивает Игорь, потому что он уверен, что Артём, если и понимает, то всё равно значения придавать не будет. — Ой, слушай, пока никто не знает... Кстати, Игорёк, ты, пожалуйста, не закладывай меня. Тебе-то с этого всё равно ничего полезного не будет, а я с тобой ссориться не хочу. Я и так уже дохера с кем перестал общаться. — Артём, в школе нельзя жить. Это запрещено. Ты должен немедленно собрать свои вещи и уехать. Снять квартиру, найти комнату в гостинице, напроситься пожить к кому-нибудь... К Кокорину, там, не знаю. — К Кокорину! Скажешь тоже, — Артём внезапно начинает громко смеяться, и его смех громовым эхом отлетает от стен зала. — Ещё предложи к Смолову переехать. — Вот, кстати, об этом. Если Федя узнает, он же тебя уволит. И куда ты пойдёшь? Что будешь делать? У нас проверка сейчас, а если тебя проверяющий обнаружит? Школу вообще закрыть к чёрту могут, ты же помнишь ту папку с нашими нарушениями. — Спасибо за беспокойство, Игорёк, но, думаю, ты сам понимаешь, что вариантов у меня не особо. Комнату найти так же сложно, как и квартиру. Гостиницу я не потяну. Проситься мне не к кому. Так что, если вдруг меня поймают с поличным... Ну, разгребу как-то. Не привыкать. Игорь вздыхает. Он ведь, по сути, сейчас не столько за Артёма, сколько вообще за школу и её будущее переживает. Ведь Артём действительно ходит по грани, живя тут. Как и Рома, кстати, который пользуется по ночам благами школы. Но речь сейчас не о Роме. — Можешь у меня пожить, — вдруг предлагает Игорь. — Что? Ты сейчас серьёзно или просто ляпнул? — Я серьёзно. Если других вариантов нет, а я не хочу, чтобы из-за тебя закрыли школу, то, значит, мне и решать проблему. Можешь пожить пока у меня. Разумеется, не навсегда. Как только получишь зарплату, сразу найдёшь квартиру или комнату и съедешь. Артём неверяще смотрит на Игоря. Такие предложения от таких людей без повода не поступают обычно. У Игоря либо совсем крыша от переизбытка чувств поехала, либо у него есть какие-то личные мотивы. И вряд ли школа имеет к этому отношение. Артём очень сильно сомневается, что ему стоит принимать это спонтанное предложение, срываться с места и на ночь глядя куда-то переться. — Давай, собирайся. А то досидим до того, что автобусы ходить перестанут, — решительно повторяет Игорь.