Эти полосы чёрно-белые,
Я нашёл любовь, но потерял в неё веру.
Она жива, и она ещё дышит,
И я верю, она меня тоже ищет.
После всего произошедшего у Кокорина началось что-то, напоминающее депрессию. Депрессию по-кокорински, как сказал бы Денис, потому что поведение Саши в этот период, конечно, вызывало много вопросов и периодически пробивало на смех. Впрочем, Денису было не до смеха, ведь он чувствовал, что сейчас-то всё выглядит забавно, а потом этот придурочный возьмёт и с крыши прыгнет. Для начала, Саша начал закрываться в своём кабинете и не выходил оттуда целыми днями. Наверное, для школы это было просто прекрасно, потому что Кокорин не путался под ногами, никого не раздражал, ни к кому не цеплялся. Вот только никто не знал, что он там у себя делал. Дениса, в целом, нисколько не интересовал этот вопрос, пусть бы Кокорин там хоть публичный дом организовывал, главное, вовремя его оттуда забирать. Потому что однажды Денис запоздало понял, что Саша, видимо, остался в школе и дома так и не побывал. Дома... С каких это пор, интересно, Денис считает свою квартиру таким же домом для Саши? Может, ещё на него половину переписать? Впрочем, ночёвка на сдвинутых стульях в кабинете Саше не понравилась, поэтому он и без напоминаний стал вовремя собираться. Тем не менее, значительно снизилась его болтливость, а это точно ничего хорошего не предвещало. Когда одним из вечеров Денис нагло переключил канал с матча «Волги» и «Рубина» на что-то испанское и явно более интересное, Саша даже не возмутился. Не повернулся, вопросительно уставившись на друга, ни слова не произнёс, просто продолжил смотреть в экран, видимо, не слишком отличая, что там вообще происходит. И тогда Денис понял, что они — он и всё ещё живущая тут Катя — попали в очень неприятную ситуацию. А Сашу надо срочно вытаскивать. Потом Кокорина начало швырять из крайности в крайность, и вот тут Денис уже знал, что делать. Правильно, ждать. С таким он сталкивался после того, как Саша и Федя расстались. Смолов спокойно себе завершал спортивную карьеру, бухал и не отвечал на звонки, а Кокорин в это время выносил мозг лучшему другу своего бывшего парня, ведь это же так логично. Денис никогда не забудет, как заснул у себя дома, а проснулся в машине где-то на трассе. Саша сообщил, что они едут в Тулу за пряниками, ибо ему захотелось. Сейчас, наверное, всё-таки повзрослев, ни в какую Тулу за пряниками Саше не хотелось. Зато он внезапно занялся вязанием. Накупил пряжи, скачал себе какие-то схемы, посмотрел несколько видеороликов и начал вязать какую-то неведомую хрень. Спицы, кстати, он попросил у Кати, которая за каким-то чёртом привезла их с собой из Рязани. — Казани! — кричит Катя из кухни, когда Денис в очередной раз ошибается в пересказе истории. А пересказывает он её Феде, пока Саша ушёл в магазин за водой. Удивительно, но, в отличие от прошлого раза, сейчас Смолов проявляет больше беспокойства о судьбе своего бывшего. Тогда он просто вычеркнул его из своей жизни, предоставив Денису разгребать эту радость и привалившее к порогу счастье, а теперь названивает по сто раз на день, узнавая, не случилось ли чего-нибудь. Дениса раздражает эта роль посредника и переговорщика, но он ничего не может с ней поделать, потому что вряд ли Кокорин захочет говорить с Федей в ближайшее время самостоятельно. Вязанием Сашина депрессия не окончилась. Он посмотрел какую-то тупую передачу, проникся и решил ещё заниматься йогой. Купил коврик, потом вспомнил, что когда-то у него такой тоже был, но, видимо, он достался Феде при первом расставании, поскольку тогда Саша очень быстро собирал свои вещи, покидая их общую квартиру. Конечно, взять с собой всё не получилось, и бог его знает, где теперь это богатство, возглавляемое ковриком для йоги. Когда Денис возвращается домой с работы, кажется, впервые не вместе с Кокориным и не раньше него, то перед ним открывается непередаваемая цензурными словами картина. Гостиная, где теперь Саша обитал на таких же правах, как и Денис, пережила перестановку, а если быть точнее, то кокоринское упорство, сравнимое по масштабу разве что с выражением: «Как Мамай прошёл». Ерохин так и сказал бы, Денис уверен. А вот сам Черышев ограничивается лаконичным: — Что это за хуета? Саша как раз пребывал в какой-то невообразимой позе, на которую Денису, да и любому вошедшему, приходилось смотреть сбоку. Одной ногой Саша стоял на своём коврике, согнув её в колене, другая каким-то непонятным образом обвивалась вокруг этой конструкции. Сам Кокорин, сложив руки в молитвенном жесте, предварительно переплетя и их, отчаянно пытался нагнуться к ногам. Ну, или ещё что-то пытался сделать, Денис сразу понять оказался не в состоянии. — Гарудасана, — выдохнув и довольно легко освободившись из своих узлов, произносит Саша. — Поза орла. — Интересно, в каком месте. Ты нахера телевизор со столиком отодвинул? — Они мне мешали. Для йоги нужно пространство. А тут то из одной двери выйдут, то из другой, вечно пытаются прибить. — На место чтоб всё вернул, понятно? У меня сегодня матчи. — Время ужинать! — кричит с кухни Катя, а Денис удивлённо поворачивается в сторону звука. Чем это, интересно, они собираются коллективно ужинать, если Денис ничего не готовил и не оставлял. Катя же ставит перед ними прямо на стол кастрюлю с обыкновенными макаронами. — Вот, я приготовила, — с гордостью заявляет девушка. Саша тут же тянется своей вилкой в кастрюлю. — Что ты сделала? — переспрашивает Денис. — Приготовила макароны. — Приготовила? Вот здесь, да? Макароны? — Саша зависает со своей вилкой, опасливо косясь на Дениса. — Ага, — продолжает довольная Катя, а до её брата наконец-то доходит. Со скоростью света он хватает кастрюлю и возвращает её на плиту, быстро перекладывает себе в тарелку макароны и остаётся стоять у кухонного гарнитура, нервно пережёвывая еду. — Что происходит? — не понимает Катя, а Саша взглядом показывает ей что-то из серии: «Вали из города как можно быстрее». — На моей кухне приготовили макароны! Дешёвые макароны из какого-то ущербного круглосуточного магазина! — вдруг гневно восклицает Денис, замечая пачку на кухонной тумбе. — В моей кастрюле! — А что не так?.. — Что не так?! — Кать, понимаешь, — пытается вмешаться Саша, пока Денис из-за своих принципов не лишил его родственницы. — Денис терпеть не может, когда на его кухне кто-то готовит, кроме него. Особенно, когда его потом пытаются накормить этой чужой едой. Я понятия не имею, откуда у него эти грёбаные бзики, но тебе стоило хотя бы спросить... — Бзики?! Это мне говорит человек, который вяжет и скручивается в узлы, потому что его опять отшили?! — Но я просто хотела сделать вам приятное. В холодильнике почти ничего не было, и я решила, что Денис после работы не захочет заморачиваться с ужином на нас всех. А мы и так тут живём из-за его доброты душевной, паразитируем, — растерянно произносит Катя, опуская взгляд в пол. — Вот именно что паразитируете! Ваши кокоринские приколы меня уже заебали! — кричит Денис, стукая ладонью о стол. — Сколько я ещё должен с этим мириться? За что мне это проклятие? Я недостаточно вынес дерьма за всю хуйню, которую творил по молодости? — Ты и сейчас ещё молод, — тихо комментирует Саша. — Заткнись! — Пойду всё отменю, наверное, — бормочет Катя. — Что ты там собралась отменять?! — Кое-каких гостей... — взгляд Дениса и в более спокойное время способен на убийство, но сейчас буквально четвертует на месте. — Просто Саша в таком печальном состоянии, что мне показалось, что пора звать родственников, как мы всегда делаем, когда кому-то плохо. Но они бы всё равно тут не остались, Денис! У кое-кого есть друзья в Москве, кое-кто остановился бы в гостинице... — Никаких Кокориных тут не будет! Только через мой труп! — Зачем собирать всех? — одновременно с выкриками Дениса спрашивает Саша, обращая удивлённый взгляд к сестре. — Тебе, Катя, заняться больше нечем, что ли? Ты думаешь, что я башкой поехал? — Нет... Просто мне показалось... Так, прекратите оба! Я о вас забочусь всего лишь! Потому что один заёбанный до крайней степени, а другой творит чушь! — Да мы по жизни такие! — хором говорят Денис и Саша. — Не надо к нам лезть! Но Катя уже обиделась, что её старания не оценили. Она машет рукой на обоих и уходит в комнату, при этом сообщая, что ужинать не будет. Денис от макарон тоже отказывается, потому что лучше умрёт с голоду, чем станет жертвой чьей-то посторонней стряпни. — Нормально сестра готовит, — бурчит Саша, накладывая себе в тарелку ещё. И к ночи его по традиции пробирает на поговорить. Мнение Дениса на этот счёт особо не учитывается, Кокорин просто начинает выдавать какую-то информацию без изначальной привязки к чему-либо. Саше вообще никогда не требовалась тема, чтобы начать говорить, а если он начинал говорить, то хрен кто его остановит. — Зачем Катя это задумала? Прикинь, если бы мать приехала? — спрашивает Кокорин. — И что было бы? — со вздохом интересуется Денис, поворачиваясь на бок. — Думаю, мы бы снова разосрались. — Ты с ней так и не помирился? Кстати, она же до сих пор в Москве живёт? — Понятия не имею, мы не общаемся. Я не хочу её даже с праздниками поздравлять. Но с Катей они до сих пор в хороших отношениях, думаю, она ей всё про меня докладывает. Она же Кате как родная мать почти. Не то что мне. — Ой, блядь, нормальная у тебя семья всегда была, хоть и бесящая чуток, — закатывает глаза Денис. — Это ты слишком много выёбываешься не по теме. Ну, вот что такого сделала тебе Светлана Фёдоровна? На мой взгляд, прекрасная женщина. Если бы у меня в семье были такие отношения, как у вас с ней, я бы, может, человеком нормальным стал. И не лежал бы сейчас тут с тобой на грёбаном диване. — Ага, это она с вами всеми такая хорошая и добрая была, а меня вечно шпыняла, — ворчит Саша. — Она, блядь, твои отношения с Федей приняла, как нехуй делать, алло! Когда я своим заявил, что мне мужчины нравятся, меня повели, блядь, в церковь! Я, конечно, не пошёл, но только потому, что из дома свалил. Но тем не менее, из тебя хоть демонов изгонять не пытались. — Вот ты тоже преувеличиваешь. Ничего из тебя не изгоняли. Да, в церковь на молитву отвести хотели, но без фанатизма. И вообще, ты им тогда одновременно выдал, что не собираешься больше играть за «Динамо» и что тебе парни нравятся. Я бы тоже охуел от таких новостей за обычным ужином. — Я их предупреждал. Особенно отца. Потому что я хотел в Испанию, в «Реал», меня ведь даже приглашали. А он начал свои россказни про мою бесполезность. Естественно, я психанул. — Погоди, я что-то запутался. Тебя же в «Реал» звали уже после того, как мы за основу играть начали? Ну. А из дома ты в семнадцать ушёл. — Ой, бля, да похуй. Суть в том, что Светлана Фёдоровна тебя и твои отношения нормально приняла, в отличие от моих родителей. А ведь у меня даже никаких отношений не было, просто факт, что, если что, внуки не по моей части. — Так в том и дело, что она приняла эти отношения. Она без ума была от Феденьки! Свет в окошке, ёпта. Она постоянно меня пилила, что вот такой он весь замечательный, а какого-то хуя на меня бесполезного повёлся. Каждый день говорила, что я за него держаться должен, как за последнюю надежду. И, когда мы расстались, она мне такой скандал закатила. Припёрлась в квартиру, наорала, что я — чмо неблагодарное, что Федя ради меня горы сворачивал, видите ли, а я ему изменил. Нет, не спорю, измена — это плохо. — Измена с Дзюбой — это вообще верх долбоебизма. Как будто было сложно найти себе менее приметную личность, конечно. Хотя бы такую, которую Федя не знал. Или которую по телику потом ещё пару месяцев крутить не будут. — Тем не менее, Федя этот — тоже не алмаз, блядь, чтобы за него так держаться. Он мне, по сути, ничего такого охуительного не дал. — Если бы не он, ты бы сейчас без работы сидел, как идиот. — Это потом уже произошло. А вообще, знаешь, если бы не Федя, я, может, до сих пор в футбол играл бы. Может быть, даже за «Зенит». Нет, а что? — С Дзюбой под ручку в своём Питере ходили бы? — усмехается Денис. — Ещё скажи, что в сборную тебя позвали бы. — И позвали бы! Короче, ебать, этот Федя мне жизнь сломал, а мать ещё орала, чтобы я полз к нему с извинениями. Сейчас, ёпта, разбежался! — Эй, вы не могли бы ностальгировать чуть тише? — спрашивает недовольно Катя, высовываясь из-за двери спальни. — И, между прочим, Саша, мама тогда была на эмоциях. А ты включил обиженку и продолжаешь корчить идиота. Она уже давно отпустила ту ситуацию и очень переживает по поводу того, как ты живёшь, что делаешь и с кем общаешься. — Ты уже рассказала ей, как Феденька обожаемый в очередной раз показал свою уродскую сущность? Расскажи, думаю, ей понравится. Опять найдёт, в чём я был виноват. Катя качает головой и громко хлопает дверью, заставляя Дениса неприятно поморщиться. Вообще-то, это его дверь, и он не хотел бы, чтобы ей просто так хлопали. Саша пыхтит недовольно с минуту, скрестив руки на груди. Денис даже думает, что сейчас было бы прекрасно уснуть, пока Кокорин не начал очередной этап ночных бесед, но он не успевает даже додумать эту мысль. — С другой стороны, мне иногда кажется, уж не прокляла ли она меня. — Кто? Светлана Фёдоровна? Боже, нахера ей собственного сына проклинать. — На эмоциях, как Катя сказала. Просто после Феди у меня ж действительно ни с кем не складывается, даже с Артёмом. — Если бы ты отреагировал хоть на один флирт со стороны Натальи... — Да мне она не нравится даже! И она слишком навязчивая, а ещё я знаю про неё всё, потому что Федя — трепло. — Ну, не трепло, а просто делится с лучшими друзьями самыми важными событиями своей пиздецки насыщенной жизни. Но вообще, соглашусь, Наталья навязчивая. Да и донашивать за Смоловым, конечно, не блеск. — Вот видишь. А других вариантов у меня и не было. То есть, объективно, кроме Феди, я никому на самом деле не усрался. Мать была права, надо было держаться за этого придурка. Но как теперь за него удержишься, там же эта Саша! Копия грёбаная. Откуда только вылупилась? — Здесь даже я охерел, — говорит Денис, покачивая головой из стороны в сторону. — И, честно, сложно сказать, действительно ли у него с ней ненадолго. — А что вы тогда на веранде обсуждали? Денис вздыхает, потому что припоминать не хочется. И не только потому, что эта информация может задеть Сашу за больное в тысячный раз подряд, а потому, что Денис всё-таки немного чувствует свою вину. Конечно, по сути, он сказал чистую правду, и даже сам Федя это знает, вот только, наверное, надо было иначе её подать, а не просто обвинить Смолова во всех смертных грехах, обозвать и послать. Видимо, тот просто привык к закидонам своих друзей, раз на следующий же день после разговора на веранде и вечеринки в честь многолетней дружбы, пусть и около часа ночи, но позвонил Денису, чтобы впервые поинтересоваться, как там Саша. — Значит, он собрался делать ей предложение, — повторяет Кокорин. — Значит, сделает. — Так веришь в него? — Это же Федя. Он теперь из принципа поступит так, как задумал, лишь бы доказать ещё и тебе, что ты не прав. Хотя он и понимает, что сам выдумал хуйню. С другой стороны, если нам с ним действительно не по пути, то, может быть, с этой Сашей ему станет легче. Какая-никакая, а попытка возродить прошлое. Причём, не самое плохое прошлое. Единственная проблема, а что мне-то с этой радостью делать? Видеть Федю, откровенно говоря, не хочется больше никогда в жизни. А он ведь, наверняка, пригласит на свою грёбаную свадьбу. — Ну, не иди, — пожимает плечами Денис, принявший сидячее положение, чтобы было проще разговаривать. — Я бы не пошёл. Я, может, и не пойду. Терпеть не могу свадьбы, как и выпускные. Саша тоже приподнимается на локтях, смотря в сторону занавешенного окна. Внутри него сейчас борются два яростных желания: задать Денису вопрос, которым давно не беспокоил его, или взять с подоконника недовязанное нечто и всё-таки продолжить вязание. Странно, почему именно сейчас, в ночи, ему так захотелось вязать, но бывает. Денису, например, ближе к ночи обычно хочется выпить. — Как там Марио? — всё-таки останавливается на менее активном варианте Кокорин. — Угорает. — В смысле? — Ну, если бы мне каждый день слали сводки о том, в каком сумасшедшем доме я живу, я бы угорал. А Марио... Хрен его знает, как он на это реагирует. — Ты пишешь ему всё, что у нас происходит? — Да, у нас же традиция. Марио пытается доказать мне, что жизнь прекрасна, я регулярно выливаю на него собственную хуету, которой не с кем поделиться. Ну, не тебе же мне рассказывать о том, какую чушь ты же и творишь. Ты и так в курсе. Мне, кстати, иногда кажется, что Марио даже нравится это всё. И, в общем-то, это лишь подтверждает мои мысли о том, что он тоже поехавший. — Почему за всё время вашего знакомства ты ни разу не захотел ему позвонить, а не написать? Ну, типа, чтобы голос услышать. — Наверное, потому что у меня нет его телефона, — фыркает Денис, потому что вопросы Саши всегда содержат небольшой налёт глупости. — И нет, я никогда не задумывался о том, чтобы его попросить. И я не буду задумываться. Какой смысл нам трындеть по телефону? Тем более, что в сообщениях я успеваю продумать ответ, логично всё расписать, а в разговоре... А если я сматерюсь? А если я просто начну беситься и орать? Это, знаешь ли, совсем другой эффект, нежели восклицательные знаки и большие буквы в сообщении. А я не хочу, чтобы Марио там охуел и не выхуел. Пусть охуевает помаленьку через текст. — Ты, кстати, говорил, что он живёт в этом же районе. Ну, вроде ты так думал. Почему бы вам не встретиться? Столько времени переписываетесь, пора бы уже увидеть друг друга не только на фотографиях столетней давности. — Я жду, — загадочно отвечает Денис. — Жду, когда мы столкнёмся, потому что я не хочу навязываться. И вообще, это похоже на попытку в свидание. На хер мне это нужно, если нет ни одного намёка на то, что Марио хочет со мной общаться, не как с приятелем по переписке? Нет, Кокорин, даже не начинай. То, что для тебя намёк, для меня — просто элементы диалога. — Он в прошлую среду скинул тебе фотку себя в кровати. По-моему, это для любого человека будет, ебать, каким намёком. — Он просто купил новое постельное бельё. Бытовая покупка. Захотел мне рассказать и продемонстрировать. — Так сфоткал бы просто кровать с бельём. Нет, надо было себя туда уложить. Ещё и голого. — На нём просто не было верха, боже, — Денис закатывает глаза. — Я тоже не сплю в футболках. Как и ты. Как и Федя. Как и ещё миллиард людей в мире. А то, что он не встал и не сфоткал просто кровать, ну, возможно, ему было лень. Я бы тоже не вставал ради какой-то фотки. — И ты бы сфоткал себя? — Нет, я бы сфоткал, например, одеяло на своих ногах или соседнюю подушку, — произносит Денис, проводя рукой по воздуху. — Потому что я отвратительно получаюсь на фотках. Меня бесит собственное ебало, и на хер оно нужно кому-то ещё. А Марио, наоборот, нравится себя фоткать. Так пусть делает это, как хочет. И потом, почему ты доебался до фотки с кроватью? Ничего, что он до этого слал мне фотки из ванной? Из коридора, и на нём тоже были только шорты? — А смысл доёбываться, если ты всё равно скажешь, что там он себе зеркало купил или плитку в ванной поменял, а на другой фотке вообще речь про шорты эти была или там ещё хуета какая-нибудь? — Потому что так, в большинстве своём, и бывает. — Вот я поражаюсь твоей феноменальной слепоте, Денис. Инна Юльевна нервно курит в углу. — Ну да, то ли дело твоя зоркость, Кокорин. Вы, наверное, с Дзюбой именно благодаря ей в одной кровати оказались. Сашин средний палец легко разглядеть даже в темноте комнаты, пусть глаза обоих друзей давно уже к ней привыкли. На самом деле, Денис понятия не имеет, почему, казалось бы, зная о Марио уже всё необходимое, он продолжал стоять на месте, не предпринимая даже малейшей попытки перевести их общение на какой-то новый уровень. Например, почему бы действительно не сделаться друзьями? Они могли бы проводить время вместе так же, как Денис это делает с Сашей и Федей, потому что те не всегда будут рядом. Во всяком случае, если сейчас Смолов женится. А в то, что Кокорин когда-то съедет, Денис продолжает искренне верить. Что-то Дениса останавливает. Возможно, то же самое, что и все годы до этого момента. По сути, он давно мог бы находиться в каких-нибудь отношениях, было бы желание кого-то найти. Уж если Кокорину удалось обнаружить целого Дзюбу, то и Денис в состоянии найти хоть что-то приблизительное. Проблема заключается в придирчиво-педантичной разборчивости Дениса. Ему нужно было что-то, что он и сам не мог сформулировать. Иногда он задумывался, что было бы, если бы жизнь пошла немного иначе, и он начал бы встречаться с тем же Кокориным. Чем дальше уходили мысли, тем больше Денис понимал, что привык оценивать Кокорина, как парня своего лучшего друга или парня кого бы то ни было, но только не себя. Он просто не представлял, по какой неожиданной причине они могли бы хоть раз зайти дальше своих спонтанных поцелуев. С Федей ситуация обстояла иначе. Он просто слишком сильно отличался от Дениса в бытовых вопросах, и у них не получилось бы ужиться рядом дольше пары месяцев, ну, полугода в самом крайнем случае. Дениса бы всё раздражало, Федя бы напирал на то, что именно Черышеву следует измениться. И Федя доломал бы кого угодно, кроме Дениса, потому что Денис тоже отличается завидной упёртостью. Если взять того же Ерохина, на которого, судя по словам Кокорина, делалась конкретная ставка, то Денис вообще не видел для них причин встречаться и, уж тем более, жить вместе. С Александром интересно, с ним всегда есть, что обсудить, но Денис никогда бы не представил себя с ним в отношениях. Наверное, какая-то несовместимость по гороскопу или что-то ещё, в чём шарит Кокорин. А с Марио Денис не общался сто лет, чтобы предугадывать все его привычки и заранее договаривать каждую фразу, пока Фернандес только открывает рот. И эта неизвестность могла бы стать прекрасной возможностью наконец-то попробовать отношения, но Дениса неизвестность, к несчастью, отталкивала. Он не знал, интересуется ли Марио мужчинами, может быть, он яростный гомофоб. Денис не знал, есть ли у Марио какие-то знакомые, кроме соседей по квартире, а если и есть, то какие они, ведь с ними же тоже придётся время от времени взаимодействовать. Денис терпеть не мог заводить вынужденные знакомства, чтобы просто кого-то не обидеть и показать свою заинтересованность в чужом круге общения. Денис, вроде бы, знал про Марио всё и ничего одновременно. И это напрягало. Но нельзя же напрямую начать спрашивать у Марио все волнующие тебя вопросы. Хотя Саша так и поступил бы. Но Денис никогда не поступал так, как его друзья, находя их методы слишком странными. — Если у тебя с Марио ничего не выйдет, — произносит Саша. — Может быть, договоримся кое о чём? — Предчувствую какую-нибудь идиотскую затею, — говорит Денис. — Ну, и что ты хочешь, если у меня ничего не получится с Марио? — Если к тридцати пяти мы всё ещё будем одиноки, то, может быть, начнём жить вместе? Возможно, даже как пара, только больше всё-таки, как друзья? Просто я так подумал, и что-то я ни в одного из нас не верю. Особенно в себя. Я ж идиот, каких поискать, кому я вообще могу понадобиться, кроме таких же на голову пришибленных. А пришибленные на каждом углу не валяются. — И поэтому ты снова решил докопаться до меня, — смеётся Денис. — Ладно, я согласен. Потому что не хочется признавать, но в себя я не верю лет с двадцати. — Это, получается, с тех пор, как ты с Крис расстался? — Чтобы расстаться, надо хотя бы встречаться, Кокорин. А мы с ней, как ты знаешь, даже не целовались ни разу за пределами общества. — Зато ваши якобы отношения выглядели так натурально, что я даже в них верил, пока мне Федя всё не рассказал. — Он тоже в них верил, пока я ему не рассказал, что это так, для видимости. Крис мечтала о парне-футболисте, это её каким-то образом возвышало над прочими девушками. А я должен был не вызывать подозрений по поводу своей ориентации. Так что, нам обоим это было выгодно. — М-да, Денис, на тебя посмотришь и не скажешь, что ты способен на такую хуйню. Но Крис ведь потом это надоело. — Ага. И это было ожидаемо. То, что она могла иметь определённый статус и спать, с кем захочет при этом, её устраивало недолго. Потому что спать ей, в общем-то, хотелось со мной. Но за что я ей благодарен, так за то, что, пусть и устроив мне мировую истерию с разгромом квартиры, она всё равно никому ничего не рассказала. Расстались и расстались, разлюбили, бывает. При словах о расставании Саша снова возвращается к Феде и его будущей свадьбе. Чем больше об этом Кокорин думает, тем всё реальнее ему кажется это событие. Вот, как обычно, сам завёл разговор, сам накрутил себя и сам расстроился. Денис издаёт тяжёлый вздох, полный непонимания, зачем Кокорин страдает такой чушью, после чего придвигается к нему ближе и обнимает. Денис терпеть не может кого-то утешать, успокаивать, и прочие милости для него также несвойственны, но хрен с ним, если дело касается придурочных друзей. Саша с благодарностью смотрит на своего друга и быстро чмокает того в уголок губ. Как странно и одновременно классно иметь таких друзей, с которыми можно делать, что хочешь, и никто не останется в обиде или непонимании.***
До осенних каникул остаётся одна неделя, если не сказать, что считанные дни. Один из матчей команды гимназии против школы из Рязанского района выпадает как раз на каникулярную неделю. Это очень беспокоит Диму, потому что он понимает, что никто не придёт поддерживать сборную просто так. Раньше была мотивация в виде пропущенных уроков, особенно, когда этими уроками становились геометрия или физика с химией. На каникулах любой нормальный человек будет заниматься только тем, что ему интересно. А если в день матча ещё и погода плохая, дождь, например, или даже снег — всё-таки начало ноября, — то и тем более сборная никому не сдастся. Дима не уверен, что он и сам пойдёт. В понедельник Денис раздаёт своему классу пластиковые карточки, благодаря которым теперь можно будет попасть в школу, потому что турникеты Кокорин всё же купил. Они своим существованием прибавляют работы Роме и дежурным по этажу, потому что половина учеников мгновенно теряет проходные карточки, забывает их дома или пытается пропустить всех своих миллиардных друзей по одной своей карточке. Но чаще всего люди предпочитают как-нибудь пролезть, перепрыгнуть или проползти под турникетом, чтобы не заморачиваться. Потому что договориться с дежурным можно лишь в том случае, когда это Головин. И то не каждый понедельник именно Саше достаётся место у гардероба на первом этаже, иногда туда суётся Чалов, периодически курсирующий по всей школе. Естественно, что и Антон с Лёшей, получив карточки, тут же засовывают их в какие-то карманы, кладут на захламлённый письменный стол или подоконник, или ещё куда-то бросают в квартире, мысленно обещая себе, что переложат в куртку буквально завтра. А завтра Антон отключает будильник, решая, что вставать к первому уроку — это для слабаков. Обществознание, которое теперь ведёт Ерохин, конечно, стало интереснее, но всё равно не привлекает. К тому же, во вторник целых семь уроков, так что, выбор у Антона для посещения занятий просто огромный. Лёша почему-то тоже продолжает спать. Хотя почему же? Потому что настроения учиться он не чувствует. Вокруг происходит слишком много странного и всё это одновременно, поэтому сидеть на уроках у него нет никаких моральных сил. А моральные силы Лёши вообще не слишком часто проявлялись в последнее время. Они прибегают в школу, кое-как собравшись, покидав первые попавшиеся тетради в рюкзаки, ко второму уроку. И тут же перед собой обнаруживают проклятый турникет. — Я забыл карточку, — сообщает Антон. — Я тоже, — согласно кивает Лёша, и оба видят, что вахтёр Рома уже смотрит на них и вот-вот подойдёт. — Миранчуки, у вас что-то случилось? — интересуется вахтёр. — Автобус заглох посреди дороги, — произносит первый пришедший в голову бред Лёша. — Вы живёте в пяти минутах от школы, какие автобусы? — удивлённо произносит Рома. И откуда только знает такие подробности? — А мы ехали от... родственников. Они живут на другом конце города. И мы сначала встали в пробку, а потом ещё этот автобус. Пришлось идти пешком, что очень долго... Пока Лёша всё это выдумывает на ходу, Антон пальцами нащупывает у турникета какой-то винт, который надо как-то дёрнуть, чтобы конструкция сложилась. Какое счастье, что ради эксперимента они вчера во время дежурства с Сашей это выяснили. Конечно, лучше бы в голове Антона были формулы по алгебре, но разве помогли бы они в такой ситуации? Турникет складывается буквально перед Ромой, и у него глаза лезут на лоб от того, что Миранчуки снова испортили школьное имущество на ровном месте. И как теперь восстановить этот турникет? Что с ним делать? Покупать новый? А ведь сегодня к ним опять может прийти Кутепов. Всё-таки не зря близнецы занимаются футболом. Убежать от вахтёра им иначе не удалось бы. К счастью, бежать всего лишь на второй этаж. Вообще-то, на втором этаже учится только начальная школа, ну и располагается кабинет Марины Яковлевны, разумеется. Хотя в последнее время сюда ещё активно переезжает библиотека с третьего этажа. Тем не менее, кабинет обществознания исторически находится тут же. Не самое уютное место, потому что класс переходящий. Он не закреплён ни за каким учителем, и сюда посылают всех, у кого какая-нибудь замена. Помещение наводит тоску своей пустотой, потому что даже шкафы ничем не заполнены. Учительский стол тоже не захламлён всякими тетрадями, книжками, ручками. Единственный элемент декора — древнейшая рисованная стенгазета про коррупцию, висящая между дверью и доской. Углы стенгазеты уже давно загнулись, а сама она выгорела, но никому нет до этого дела. При Фондорине кабинет был ещё более уныл, потому что Илья Владиславович протестовал против любых украшений и даже цветов на окнах, так как, на его взгляд, это только отвлекало учеников. А смотреть они должны лишь на учителя. В общем, за те три года, что Фондорин вёл обществознание, этот кабинет не приобрёл ни одной его черты, да и к лучшему. Ну, что мог сюда привнести человек, который до этого работал в колонии для несовершеннолетних где-то в Сибири? Наверное, существовала лишь одна вещь, которая радовала конкретно Сашу в этом кабинете. Учительский стол был вплотную к первой парте. Соответственно, Ерохин был как никогда близок. Смотря на своего друга и учителя, Антон не может не отметить, что раньше не видел всех этих странностей между ними. Но если с Сашей всё понятно, он сам признался в субботу Антону, что ему нравится Ерохин, да и утром воскресенья они продолжили это обсуждение, то как быть с самим Александром Юрьевичем? Он что, тоже к Саше что-то чувствует? — Эй, какой ответ в шестом? — толкает Лёша локтем брата под ребро. Антон дёргается слишком резко, ударяясь коленом о низ парты, и та приподнимается, создавая лишний шум. Ерохин, давший в последние пятнадцать минут урока тест, напоминающий собой задания из ЕГЭ, поворачивается в сторону близнецов. — Да откуда мне знать, что в шестом? — возмущённо отвечает Антон. — Я разбираюсь в общаге, по-твоему? — Меньше на Головина смотрел бы, может, хоть что-то услышал бы, — замечает Лёша. — А так, из-за тебя придётся в лучшем случае с тройкой сидеть. — Я на друга смотреть не могу? Если ты не в курсе, то я почти всегда в ту сторону смотрю, потому что там окно. И так уж вышло, что Саша иногда появляется там же. — Антон и Лёша, вы какой вопрос так активно обсуждаете? — подходит к ним Александр Юрьевич. — У них там в шестом что-то не сходится, — сообщает за близнецов Дима. — Между прочим, действительно странный вопрос. Ничего не понятно. — Дима, у тебя другой вариант и другой вопрос, — произносит Александр. — Антон и Лёша, давайте потише, тут не только вы над вопросами думаете. Не успевает весь класс покинуть кабинет, как близнецы у самой двери сталкиваются с Денисом Дмитриевичем. Судя по всему, он стоял тут с самого звонка на перемену. Скрестив руки на груди, он своим фирменным взглядом осматривает близнецов с ног до головы. — А нас с вами к директору вызвали, вы в курсе? — спокойно, но как-то уж слишком убийственно спокойно сообщает Черышев. — Интересно, что вы умудрились сделать за два часа в школе, раз даже я обязан присутствовать. — Меньше, чем за час, — из ниоткуда возникает Чалов с классным журналом под мышкой. — Они опоздали и пришли ко второму уроку. — Бесценная информация, Федя, я обязательно её куда-нибудь применю, — холодно отвечает Денис. — Ещё что-то? — Да нет, ничего. Просто, как староста, мне кажется, я должен был... — Съебать подальше ты должен был, — шипит Антон. — Раз обмен любезностями закончен, то идёмте к директору. Скажу сразу, для своих развлечений вы выбрали наихудший день, — говорит Денис, пока они спускаются по лестнице, продираясь через бегающих учеников средней школы. Одна девочка случайно толкает плечом Дениса, и тот медленно поворачивается к ней. — Хватит бегать по лестницам, никто не будет соскребать с пола ваши части тела, когда убьётесь. Антон с Лёшей испуганно переглядываются, понимая, что Черышев либо очень не в духе, либо они натворили что-то совсем ужасное, за что может прилететь и классному руководителю. В любом случае, одно способно вытечь из другого. Раньше Денис на детей особо не срывался, хотя он ни на кого не срывался, он вообще ни разу не повышал голос на кого-либо, наоборот, начинал говорить очень вкрадчиво, отчеканивая каждое слово. Обычно такие интонации свидетельствовали о крайней степени злости Дениса, и близнецы видели его в этом состоянии, кажется, один раз. К счастью, это не имело отношения к ним лично, да и к их классу тоже. — Видимо, вас не предупредили, что на этой неделе в школу опять наведается проверяющий, — продолжает Денис. — Единственный раз, когда он предупредил о своём визите, и именно вы умудрились что-то сделать. Я поражаюсь своему сказочному везению. В кабинете их уже ждёт Фёдор Михайлович, очевидно, тоже злой. Только у него все мысли на лице написаны, и Антону, если честно, впервые в жизни страшно стоять напротив директорского стола. Даже во времена Иды Геннадьевны он куда проще относился к этим посещениям, потому что, наверное, привык, да и знал, что за любое неровное дыхание окажется тут вместе с братом. Но сейчас страшно даже рядом с Лёшей. На диване для посетителей сидит вахтёр Рома, и Денис присаживается рядом, закидывая ногу на ногу. — Сломать турникет, спустя день, как их вообще поставили, — раздражённо констатирует причину, по которой они все тут встретились, Смолов. — И всё почему? Потому что просто забыли карточки! И вместо того, чтобы признаться, вы не придумали ничего лучше, как избавиться от школьного имущества! Вы хоть знаете, что турникеты нам не бесплатно достались?! Фёдор Михайлович никогда на них не повышал голос. Он всегда был предельно спокоен, как будто вообще не воспринимал всерьёз те обвинения, которые обычно предъявляли близнецам. Он улыбался и даже посмеивался, когда очередная Марина Яковлевна, заламывая руки, расписывала новый смертный грех, совершённый Миранчуками. Но теперь Фёдор Михайлович буквально орёт на них, как в лучшие времена это делала Ида Геннадиевна и вся братия учителей, начиная с Риммы Альбертовны. — Мы его не сломали, — начинает Антон на пробу, хотя совсем не уверен, что сейчас вообще стоит оправдываться. Где-то в районе дивана Денис вздыхает, потирая глаза двумя пальцами. Очевидно, он снова поражается своему везению быть классным руководителем именно у близнецов. — Там всего лишь винт один надо покрутить и вниз дёрнуть. Мы вчера это выяснили случайно... — То есть вы сломали турникет ещё вчера?! — Нет, мы ничего не ломали. Посмотрели и вернули всё на место. — У вас руки чесались или что? Зачем надо было вообще его трогать?! — Ну, мы просто... — Всё у вас просто! А я потом должен чувствовать себя идиотом перед каждым проверяющим! — Фёдор Михайлович взмахивает руками, и Антон инстинктивно отходит на пару шагов назад. — Знаете, что? Я достаточно закрывал глаза на ваши вредительства. — Фёдор Михайлович, хотите, мы вернём турникет в то состояние, в котором он был? — неожиданно подаёт голос Лёша, который обычно на таких встречах, вне зависимости от контекста, предпочитал отмалчиваться и просто ждать, когда экзекуция подойдёт к концу. Это Антону вечно надо было всунуть своё бесценное мнение. — Там, правда, ничего смертельного. — Спасибо, не надо. Уже починили, — Рома утвердительно кивает. — В любом случае, мне надоело. Я давал вам сто миллиардов шансов исправиться. Я до последнего верил, что вы больше ничего не сделаете, что вы вырастете, наконец, и поймете, что школа — это не место для ваших приколов! — Между прочим, именно из-за приколов мы тут бываем не так часто, — говорит Лёша. — В основном, нас по всякой ерунде приводят, — добавляет Антон, чувствуя себя чуть-чуть увереннее, ведь брат на его стороне. — Я не спрашивал вашего мнения! — Смолов ударяет ладонью о край стола, и стаканчик с карандашами, и без того неустойчивый, падает. Карандаши катятся по столу на пол. — То, что для вас кажется глупостью, нарушает внутренний распорядок школы! Турникет — это последняя капля моего терпения! Я не намерен больше вас выгораживать и просто ждать, что рано или поздно вы выпуститесь, и я смогу вздохнуть спокойно. — Ну, Федь, ты палку-то не перегибай, — произносит Денис. — Парни виноваты, да, но вот то, что ты сейчас сказал, уже слишком. Это, как минимум, непедагогично. — Я сам решу, что мне говорить! К тебе, Денис, у меня тоже претензий полно, не обольщайся. Превратили школу в балаган. И я это поощряю. В общем, всё, Антон, Лёша, больше я закрывать глаза не буду. Я и так, не сегодня-завтра, последний день работаю, поэтому хватит играть в благородство. Ситуация с турникетом будет первой докладной, которая пойдёт в ваше личное дело. После трёх таких докладных следует исключение из школы. Возможно, производить его буду уже не я. — Фёдор Михайлович, — виновато опускает взгляд в пол Антон, снова предпринимая попытку подойти ближе. — Простите. Пожалуйста. — Поздно, — отвечает Смолов, не поднимая взгляда от бумаги, на которой уже быстрым, злым, размашистым почерком выводит фразу: «Докладная записка». — Раньше надо было думать, Лёша. — Вообще-то, я Антон, — тихо произносит он, удивляясь тому, что Фёдор Михайлович их перепутал. — Без разницы. Вас всё равно двое. Он никогда их не путал. С первого дня, как они попали в его кабинет и представились. Запомнил как-то, выучил, ни разу не ошибся, хотя раньше нигде с ними не сталкивался, да и вряд ли интересовался у того же Дениса, как различать близнецов. Не нужно ему это в голове. Но злость от несправедливости, что вечно в последний момент сваливаются все беды разом, отчаяние, бессилие перед очередной встречей с Кутеповым заполняют собой все мысли, всё пространство в Фединой душе, и ему действительно плевать, кто сейчас перед ним: Лёша, Антон или любой другой человек. Если его уволят в конце недели, так и вообще без разницы, с кем он разговаривал в свой последний вторник. Антон отступает обратно, видит, как двигается ручка, царапая бумагу с остервенением. Слышит, как Денис дышит ровно и шумно, видимо, будучи не в восторге от всей этой затеи. Рома на краю дивана ёрзает нервно, непонятно чем впечатлённый. И Антон вспоминает, как сидел на стадионе рядом с Фёдором Михайловичем. Он помнит, в каком тот был состоянии, и сейчас Антону нисколько не обидно. Он впервые не чувствует несправедливости по отношению к себе, к ним с Лёшей или чему бы то ни было ещё. Антон понимает. Знает, что если бы сам оказался на месте директора, то поступил бы так же. Может быть, даже гораздо раньше взялся бы за бумагу и ручку. Фёдор Михайлович не заслужил увольнения. Он сделал для школы слишком много всего, чтобы из-за какого-то мерзкого проверяющего всё это исчезло, кануло в небытие. Или из-за каких-то несносных близнецов, регулярно находящих проблемы на ровном месте. Не успевает Фёдор Михайлович закончить свою докладную, как раздаётся требовательный стук в дверь. — Ну, что ещё?! Войдите! — Добрый день, — на пороге кабинета стоит Кутепов, как всегда со своим дипломатом и пальто. — Смотрю, у вас всё идёт своим чередом. Как обычно, все где угодно, только не на рабочих местах, да и занимаются всем, кроме работы. Он кидает короткий взгляд на близнецов, кажется, снова вспоминая, как однажды Антон его толкнул, а ещё почти нахамил у вахты в день самоуправления. В том, что этот человек настолько злопамятен, Антон не сомневается ни секунды. Даже Артём Сергеевич не способен так долго хранить в себе неприязнь и претензии к кому-либо. Смолов откладывает ручку в сторону, не дописывая документ. Он смотрит на проверяющего требовательно, чтобы тот поторапливался с целью своего визита. — Я пришёл напомнить вам, что слушание по вашей гимназии будет созвано первого ноября. В десять утра. В отделении РОНО. Прошу не опаздывать, потому что это может грозить вам существенными проблемами. Фёдор Михайлович, у вас есть какие-нибудь позитивные новости для меня? — Мы установили турникеты, — просто отвечает Смолов. — Ну и ещё кое-что сделали, вот, посмотрите. Он достаёт из стола папку с бумагами, которую когда-то ему передал сам Кутепов. В ней грубо, ручкой поверх написанного каллиграфическим, убористым почерком Ильи, зачёркнуты отдельные пункты, к которым у проверяющего были претензии. Судя по его лицу, он не слишком в восторге от того, как поступили с его записями. Между прочим, составленными строго по всем ГОСТам и нормам. Денис поднимается с дивана и кивает близнецам с Ромой выйти из кабинета. Как раз уже прозвучал звонок к третьему уроку, и Денис сразу направляется к себе в кабинет, не собираясь больше задерживаться здесь. Рома мнётся около двери с минуту, но потом решает вернуться на своё рабочее место, как навязчиво советовал Кутепов. — Тош, пошли, у нас геометрия. Вагнер два поставит только за то, что порог переступили, — безрадостно произносит Лёша, трогая Антона за рукав. — Сегодня без геометрии, — решительно заявляет тот. — Если хочешь, можешь идти, а я тут буду. — Прости, а зачем? Что ты тут забыл? Опять подслушивать станешь? Ты же ничего не поймёшь, ты не в курсе ситуации. — Заткнись, боже! — шипит Антон, вслушиваясь в разговор за дверью. Фёдор Михайлович не заслужил увольнения. И школа должна остаться. Антон не намерен менять место обучения. Если его и исключат, то только отсюда и только приказом Фёдора Михайловича. Лёша ничего не понимает, но продолжает стоять рядом, потому что идти ему всё равно, по сути, некуда. Тем более, одному. У него есть ощущение, что Антон всё-таки что-то знает, иначе не вслушивался бы с таким рвением. Антон никогда не загоняется из-за ерунды, любое его слишком решительное и рискованное действие имеет серьёзную причину. Достаточно двух ключевых слов во всём диалоге Кутепова и Смолова, чтобы Антон понял, что проверяющий на грядущем собрании намерен настаивать на закрытии школы и отстранении Фёдора Михайловича от любой образовательной деятельности на некоторое время, возможно, достаточно продолжительное. Кутепов считает, что у Фёдора Михайловича недостаточно опыта для такой ответственной должности, что он слишком много возомнил о себе, поэтому пусть посидит дома, подумает над своими ошибками, может быть, ради приличия закончит какие-нибудь курсы для получения соответствующих навыков и квалификации. Ни один довод Смолова не действует на проверяющего, потому что тот изначально настроен именно на такой исход. Он шёл сюда за этим, и он близок к этой цели, как никогда. «Достичь можно только целей», — вспоминает Антон. И он готов поклясться, что в тот момент всё, чем он был увлечён в последнее время, чем жил и о чём думал сутками напролёт, отошло на второй план. Единственная цель — сделать всё, чтобы Фёдор Михайлович и школа остались такими, какими есть. Цель стучит в висках Антона, когда распахивается дверь, и Кутепов идёт по коридору, не замечая, кажется, ничего вокруг, пребывая в состоянии полного удовлетворения от собственного решения. — Подождите, пожалуйста! — Антон возникает перед Ильёй так неожиданно, что тот даже теряет своё одинаковое выражение лица. — Молодой человек, у вас жизненное кредо налетать на меня из-за углов? Мне кажется, в вашем возрасте давно пора было понять, что это, как минимум, невежливо. — А я хочу, чтобы вы в своём возрасте тоже кое-что поняли, — решительно произносит Антон. — Вы не имеете никакого права увольнять Фёдора Михайловича. Вы думаете, что он не способен управлять школой, что у него нет опыта и так далее... — Прекрасно. Вы ещё и подслушиваете чужие разговоры. Боюсь, молодой человек, нам с вашим уровнем культуры не по пути. Разрешите, я пройду. — Обязательно, как только дослушаете. Кажется, в приличном обществе надо не перебивать собеседника и давать ему высказать мысль до конца. До Фёдора Михайловича здесь была директриса. Ида Геннадиевна. Очень долго была, ещё до того, как я в школу пошёл. Следовательно, опыта в директорской профессии у неё было, хоть отбавляй. Она сделала эту школу гимназией, она приобрела такой непоколебимый авторитет, что ни один проверяющий даже не думал к чему-то придираться... — Молодой человек, у меня нет времени слушать ваши истории. — У меня тоже много на что не хватает времени. Так вот, Ида Геннадиевна, наверное, по вашему мнению, была бы идеальным директором. Вот только вы и понятия не имеете, что происходило в школе, пока она занимала эту должность. Антон тараторит, боится, что Кутепов просто оттолкнёт его и пройдёт мимо. Антон смотрит ему в глаза, чуть ли не за руку хватает, чтобы точно удержать на одном месте. Ему всё равно, что буквально кричит на весь этаж, а ведь идут уроки, что Лёша, до сих пор стоящий посреди коридора, не знает уже, как выразить свой шок от происходящего, что Рома за своим столом побледнел, поскольку, очевидно, побаивается Кутепова. — И что вы хотели этим сказать? — приподнимает бровь Илья, скептически хмыкая, когда Антон замолкает. — Что Фёдор Михайлович внёс неоценимый вклад в эту школу. Да, сейчас всё идёт не лучшим образом, но это не повод увольнять его и отстранять от должности, — говорит Антон всё ещё достаточно уверенно, хотя и чувствует, что на проверяющего его слова не производят никакого эффекта. Внутри что-то начинает медленно рушиться. — Я оцениваю то, что вижу на данный момент. — И это неправильно. — Не вам судить, молодой человек, что правильно, а что нет. — Не нам, — Антон поворачивает голову и видит рядом с собой брата. — Но мы, как ученики этой школы, просим вас учесть, что именно сделал Фёдор Михайлович, помимо тех недостатков, которые появились с его приходом. И мы хотим, чтобы на том собрании, где будет решаться судьба нашей школы, вы приняли во внимание эти факты. — А с чего вы, молодые люди, решили, что ваше мнение имеет какой-то вес? Почему я вдруг должен к нему прислушиваться? Я делаю всё согласно инструкции, и там не написано, что надо верить первым встречным, которые сами не понимают, что и кого защищают. Внутри Антона всё рушится окончательно. Действительно, с чего они решили, что проверяющего можно убедить в чём-то? Почему он понёсся к нему с мыслью, что сейчас простыми словами и чистыми эмоциями добьётся справедливости? За Кутеповым закрывается дверь. Антон понимает, какой же он наивный идиот.***
— Тош, а зачем ты всё это сделал? — спрашивает Лёша на черчении, водя карандашом по бумаге. — Неважно. Ты считаешь, не надо было? Лёша пожимает плечами. Его, в целом, не особо удивляет такое внезапное решение брата пойти доказывать что-то совершенно незнакомому человеку. От Антона можно было ожидать и чего-то покруче. Лёша не понимает, зачем сам потом влез. Он явно знает меньше Антона, он даже не вслушивался в его слова Кутепову, просто подошёл и что-то добавил, как будто знал заранее, что нужно добавить. На пальце у Антона кольцо с камнем, которое ему на день рождения подарила, кажется, Оля, если Лёша правильно запомнил. Красивое. Подходит Антону, как ничто другое. Только Лёша не понимает, почему какая-то посторонняя девушка вдруг знает о брате больше, почему она идеально угадывает с подарком, пока он вообще ничего придумать не в состоянии. Слишком много вопросов, а ответов Лёша не находит, как ни старается. Они всё так же далеки друг от друга. Дни идут, их связь рушится. Если она, конечно, когда-то была. Лёша почему-то в неё верит. И ему нравится эта связь, он хочет её вернуть, хочет сделать такой же сильной, как раньше. — Тох, слушай, давай вместо физ-ры в гараже посидим? — предлагает Дима на перемене. — Зачем? — Обсудить кое-что надо, — Дима хлопает друга по плечу. — Ну и ещё повод есть. Мы с Лёхой, когда в субботу пили, потом по улице шатались. К нам пристал один чувак странный, типа хиппи. Хотя, скорее, бомж. В общем, это неважно. Он попросил сигарету. Ну, мы, конечно, дали, сам понимаешь. А он нам за это — настоящий табак! Прикинь! Надо попробовать. — А почему я? Чё Лёшу не позовёшь? — удивляется Антон, прекрасно зная, что всё лучшее всегда достаётся брату. Особенно от Димы, который практически любую идею сначала рассказывает самому близкому другу, а потом всем остальным. — Да я ж сказал. Нам с тобой надо кое-что обсудить. Нам с тобой, Тох. Не мне с тобой и Лёхой. Антон напрягается, но всё же соглашается. У него нет причин не доверять Диме или бояться его, но что они могут обсуждать? Тем более, после субботней пьянки, которую Лёша затеял ни с того, ни с сего, даже не сказав брату причину. Впрочем, Антон и не спрашивал. Ему глубоко наплевать, почему Лёша решил впервые в жизни напиться... Формально, конечно, Лёша напился на дне рождения, как сам утверждал, но Антон так и не поверил. Он убеждён, что целовал его Лёша совершенно вменяемым, пусть это и звучит, как влажные мечты. Пропускать физкультуру в свете напряжённых отношений между ним и Артёмом Сергеевичем не рекомендуется, только Антон всё равно выбирает друга. Он всегда докажет на тренировке или на поле, чего стоит. Урок физкультуры, в общем-то, довольно далёк от футбола, значит, для мечты Антона он тоже не слишком-то нужен. На всякий случай, перед тем, как уйти, Антон предупреждает Сашу. Головин косится странно, тоже удивляясь, почему Баринов вдруг решил позвать Антона в гараж покурить и поговорить без особого повода, да ещё и без Лёши. Саша хочет навязаться следом, но Антон останавливает. — Успокойся, он же не морду мне бить будет, — усмехаясь, произносит Антон. — Артёму Сергеевичу, если спросит, скажешь, что я... м-м-м, плохо себя почувствовал. Давление там, погода. Короче, что-то в этом духе, понял? — Саша кивает. — Но завтра на тренировке я буду, это тоже передай. И, Саш, правда, давай без паник и суеты, хорошо? А то я чувствую, как ты уже готов понестись к Лёше, вырисовывая на ходу вселенскую беду. Головин фыркает, мол, никуда он не собирался, он полностью доверяет Антону и знает, что с тем ничего не может случиться. Они с Димой все хорошо знакомы, они понимают, что он не может сделать Антону плохо, ведь они друзья. Впрочем, Саша тут же вспоминает ситуацию, которая произошла не так давно, когда Влада залепила Баринову пощёчину посреди рекреации, на глазах у кучи людей. Кажется, им удалось кое-как всё замять, вроде бы, обиды были забыты. Во всяком случае, после того дня Антон и Дима нормально общались. Баринов весь в предвкушении, достаёт какой-то сомнительный свёрток из-за коробки с инструментами и кладёт перед Антоном. Медленно разворачивает, чуть ли не светясь глазами. — Ты уверен, что это табак? — с сомнением спрашивает Антон. — А что ещё? — Ну, хрен его знает, что вам там левые бомжи подкидывают за сиги. И как мы будем с этим справляться? — Я погуглил, — уверенно заявляет Дима, садясь рядом на диван. — Секунду, — он даже подготовился, где-то раздобыл бумагу специальную. Наверняка, в ларьке у своего знакомого Серёги. — Держи. Антон всё ещё сомневается, что это настоящий табак. Он, конечно, не может представить, что тогда подсунули Диме на улице, тем более, не знает, как отличить табак от какой-нибудь травы. Им на ОБЖ, кажется, Михаил Павлович рассказывал и даже показывал картинки. Только Антон или пропустил этот урок и слышал о его содержании от одноклассников, или присутствовал, но прослушал. В окно, например, смотрел. Или спал. Чёрт его знает, чем он мог заниматься в это время. — Ты первый, — говорит Дима. — А чё я-то? — Ты старше. Вас вперёд пропускают. Антон цокает языком. Сколько он знает Диму, тот всегда выпихивал вперёд или его, или Головина, когда тот появлялся в компании. «Тоха, ты ещё ангиной не болел, так что, облизывай сосульку первым! Тох, ты же ноги не ломал? Тогда первый с сарая прыгай, а то у меня штаны новые. Тох, давай ты посмотришь, чё там? Да не засекут, отвечаю. Тох, слушай, ты не против, что я матери сказал, что это ты порнуху на компе смотрел? Ну, ты же на год старше, тебе типа самое то». — Вкус какой-то странный, — после первой затяжки произносит Антон. — Да потому что настоящий табак! Беседу Дима начинает неспешно, как-то издалека подходит к ней. Спрашивает, знает ли Антон, что Лёша расстался с Марго. Вроде бы не окончательно, но вроде бы и уже точно. Потом Дима вдруг интересуется, откуда у Антона такая странная тяга вешать себе на руки всякие украшения. Спрашивает, откуда кольцо. Абсолютно несвязанные друг с другом вопросы, но Антон чувствует, что для Димы они что-то значат, тот пытается выстроить какой-то вывод. Антону отвечать с каждым разом всё труднее. От табака этого в голове пустеет, мысли формулируются плохо, разлетаются по черепной коробке. — Ты прикинь, Влада и эти её подружки Машку травить начали, — говорит Дима. — М-м, ясно. — Тох, ты не зависай. Я вообще-то о серьёзных вещах тебе рассказываю. — Ага... Неплотно прикрытая дверь гаража медленно открывается и перед друзьями возникает Лёша. Он быстро глазами обводит стол, Диму с Антоном, то, что у них в руках, и всё понимает: — Вы вообще охуели оба?! Когда он увидел, что Антона нет перед первой физкультурой, то сразу пошёл к Головину с вопросом. Тот ведь всё про Антона знает, потому что он только ему всё и рассказывает. Но тут раздался звонок и стало как-то не до этого, поэтому только в середине урока у Лёши получилось узнать у Саши, где Антон и что делает. — Баринов, блядь, ты почему не выкинул это?! Я же тебе сразу сказал! — продолжает кричать Лёша, со злостью смотря на лучшего друга. — Ага, сейчас, разбежался я выкидывать такое. — Антону ты нахера это дал, идиот? Сам кури, если тебе надо, его не трогай, — Лёша дёргает брата за руку, заставляя подняться с дивана. Антон делает это очень нехотя. Так же нехотя он плетётся за Лёшей мимо гаражей, слушая его возмущения. — Ты чем думал? Ты что, ничего не понял? Ты зачем это в рот взял, придурок? А если бы я не пришёл? А если бы... — Да ничего не было бы, — Антон закатывает глаза. — Давай без нравоучений, окей? Лёша резко прислоняет Антона к двери чьего-то гаража, больно упираясь ладонями в его плечи. — Ну и? — поднимает бровь Антон. — Что дальше? Дай угадаю, это Головин всё-таки поднял панику, а ты решил, что я уже всё... — Не поднимал ничего твой Головин! Я сам догадался, потому что, в отличие от тебя, придурка, понимаю, что там было в этом свёртке. — Интересно, откуда. — Не твоё дело! — Так, может, и не твоё тогда орать на меня? Какая тебе разница, чем я занимаюсь? Они смотрят в глаза друг другу, и не верящее, презрительное выражение на лице Антона постепенно исчезает. Он понимает, что Лёша действительно испугался за него. Лёша же находит ответы на все свои вопросы и тоже наконец-то понимает.