И если спросит Бог: «Чего ты хочешь, бро?»
Хочу забыть боль, я хочу на танцпол,
Где светит стробоскоп красно-синим,
И девочки красивые... Господи, отвези меня!
О матче со школой из Рязанского района никто ничего не может вспомнить спустя час после игры. Кажется, это была самая обычная игра из всех возможных, потому что предыдущие всегда имели внутри какое-то важное событие. Первый отборочный матч против лицея все запомнили, ведь он был первым, да и счёт получился разгромным. Вторую игру запомнили, потому что благодаря ей отобрались на чемпионат, потому что перед ней Исаков подставил Костю, а лично Антон помнит ту игру ещё и потому, что Лёша притащил на неё Марго. Игра против 623-й школы стала первым поражением, первым крупным поражением, поэтому её тоже не забыть. Игра против гимназии из Чертаново проходила на её территории, но даже туда Дима и его болельщицкое движение добрались. К тому же, именно в той игре они с трудом вырвали победу, Чалов не забил пенальти, а Антон надел на себя капитанскую повязку. А эта игра... Она заканчивается со счётом 3:0 в пользу гимназии, Чалов внезапно делает дубль, а последний гол записывается на счёт Антона, что уже напоминает какую-то традицию. Более того, Чалов забивает с передачи Кости, и это, похоже, удивляет их обоих, не говоря уже об остальной команде и тренерах. Чалов так радуется, что даже бежит к Кучаеву обниматься. Второй гол Феди получается с передачи Лёши, и к нему он тоже подходит, чтобы поблагодарить, но уже без зашкаливающих эмоций. Одно дело порадоваться с Костей, другое — лезть к Миранчуку. Чалов эти понятия всё-таки различает, несмотря на обстоятельства. Антон, опять же, по традиции забивает с передачи собственного брата. Впрочем, никаких бурных празднований по этому поводу не собирается. Лёша хлопает Антона по плечу и уходит вместе с командой с поля, так как судья тут же даёт свисток. В раздевалке эмоции так же не превышают допустимого уровня, словно они не обыграли соперника с крупным счётом, а просто потренировались. И хотя событий, казалось бы, полно, никто ничего по игре сказать не может. Голы какие-то случайные, чуть ли не в пустые ворота, потому что школа из Рязанского района, пребывая с самого начала в статусе аутсайдера их группы, решила играть осторожно и топтаться на своей половине поля. И только в редкие моменты они позволяли себе выходить в подобие контратак, но практически каждый раз проваливались в своих начинаниях. Вместо задуманного, по сути, привозили сами себе. А после игры ещё выяснилось, что у них вратарь сегодня другой был, потому что прошлый заболел. Впрочем, наверное, это ожидаемо для матча во время каникул. Кто хочет тратить своё время, когда мог бы отдыхать целую неделю? Ведь чемпионат — дело добровольное, это что-то больше про интерес, а не про какие-то высокие цели. Только у команды из гимназии, возглавляемой Артёмом, в чемпионате решается судьба отдельных человек. — Я не понимаю, а что, кто-то уже выдохся? Две игры, а вы никакие, словно десять сыграли, — отчитывает их Артём, что тоже уже какая-то традиция. — Вообще-то, мы пять игр отыграли, — отзывается Саша, стягивая с себя футболку. — А вы в курсе, что у вас впереди ещё три и проигрывать ни одну нельзя? — К сожалению, в курсе, — хмыкает Ваня Обляков. — Артём Сергеевич, сегодня ещё холодно, капец. А вы хотели, чтобы мы бегали, как ненормальные? — Классно, Вань, — хлопает себя по бёдрам Артём. — А дальше вообще ноябрь, и как играть будем? Помнится, тут каждый второй из профессиональной академии вышел, и что, вы там всегда под солнцем и около батарей играете? Команда молчит, понимая, что спорить с тренером бесполезно. Да, может быть, они повели себя чуть-чуть безответственно, но выиграли же. Главным всегда будет результат, а эту игру все уже откинули куда подальше. — Уважаемый Миранчук ничего сказать не хочет? — переключается Артём, не слыша ответа на предыдущие вопросы. — Что-то больно тихо с вашей стороны, ни одного возгласа возмущения. — Господи, — закатывает глаза Антон. — Я считаю, что парни правы. Артём Сергеевич, давайте уже закончим разбор полётов? Нам всем домой добираться ещё. Тем не менее, на матче произошло ещё одно странное событие, и, пожалуй, именно его вспоминать дальше и будут. На игру не пришёл ни один болельщик от гимназии. Конечно, многие понимали, что Дима вряд ли сможет собрать приличное количество человек в каникулы, но мог бы и сам приехать поддержать друзей. Неужели плакат нарисовать не успел? — Я так-то попривык к ним даже, — задумчиво произносит Матвей. — Повезло, что за рязанских особо тоже не болеют, два человека всего на трибунах сидело. — Готов поспорить, если бы играли с 623-й, то там вся школа за них орала бы. И мы бы обосрались вообще без поддержки, — рассудительно замечает Игорь Дивеев. — Так что, никто не слышал, почему их не было? — спрашивает Саша. — А их больше и не будет, — спокойно сообщает Лёша, поворачиваясь спиной к раздевалке и застёгивая рюкзак, куда только что кое-как запихал форму. — Привыкайте играть без них. Чтобы не проёбывать 623-м всяким. — В смысле не будет?! — Костя даже подскакивает со скамейки на ноги. — Мы, между прочим, не так уж дерьмово играем, чтобы нас кидать. — А дело не в команде. Дело в том, что я с Димой в понедельник поссорился, и мы больше не дружим. Дима возглавлял болельщиков, а теперь он не может переживать за команду, в которой играет такой человек, как я. Без Димы никто и не соберётся, потому что никто толком самим футболом не интересуется. Лёша говорит об этом так спокойно, словно для него это не имеет никакого значения. Команда сидит, как громом поражённая. Самое главное, что Костя, Саша и даже Антон вообще были не в курсе, что Баринов больше не дружит с Лёшей. И это всё после того, как они совсем недавно собирались в гараже, чтобы решить все недопонимания между собой, чтобы не распасться, чтобы продолжать быть гаражным братством. — И чем же тогда все интересуются, если не футболом? — улавливает совсем другую мысль, как главную, Матвей. — Большинство просто хочет сваливать с уроков под эгидой благородного дела. Кому-то, например, девушкам, нравятся конкретные игроки. Они и переживают только за них. Уж поверьте, я слышал, что там обычно кричали. В общем-то, чисто за футбол и школу переживало человека два, включая Диму. Но, как я уже говорил, пока в команде есть я, Дима этим всем заниматься не станет. А я из команды вряд ли уйду в ближайшее время, — Лёша разводит руками, словно извиняется перед остальными, хотя они никогда не думали, что Лёше стоит уйти. Тут и так еле-еле состав набрался, а если теперь люди начнут бросать коллектив только потому, что один из болельщиков им больше не друг, то они перестанут существовать спустя пару дней. Все всегда ссорились со своими друзьями, потом мирились, находили компромисс, как-то заново искали пути к объединению. Никто никогда не жил душа в душу, потому что все друг на друга не похожи, отсюда и возникают конфликты. Поэтому, разумеется, команда верит, что Лёша с Димой помирится, а к ним вернутся болельщики. Ведь это же бредятина какая-то: из-за одного игрока плевать на целую команду! Верят и Лёшины друзья. Они не припомнят, чтобы с Бариновым вообще кто-то ссорился. Это же Баринов, ну! Он, вроде бы, только что тебя обозвал, а уже через минуту вы пьёте пиво, обнявшись и вспоминая былые времена. Не верит только Антон. Он слышит в Лёшином голосе те ноты, которые говорят заранее, что ситуация серьёзная, что это не исправить за несколько дней. Это не исправить и за много лет. — Почему вы с Димой поссорились? — спрашивает Антон вечером. — Не твоё дело, — Лёша уже несколько минут смотрит на открытую переписку с Марго. Его сообщения так никто и не прочитал. — Тогда спрошу у него самого, не проблема. — Я ему всё рассказал, — говорит уже в спину брата, заставляя того остановиться, как вкопанного, под аркой между комнатой и кухней. Антон нервно сглатывает. Внутри всё сжимается, дышать становится тяжелее. — То есть я молчать должен, а ты тут же распиздел Баринову? — тихо, а не возмущённо, уточняет Антон. — Можно подумать, ты ничего своему Головину не сказал. Не ври. Небось, побежал чуть ли не на следующий день жаловаться, — телефон откидывается на диван. Два одинаковых взгляда сталкиваются. — Мне, знаешь, тоже хочется иметь такого друга, к которому с любой хуйнёй. Только я ошибся. Дима — не такой друг. — Каким надо быть идиотом, чтобы рассказывать такое человеку, который каждые пять минут орёт, как ненавидит пидоров? — Ну, а при чём тут я? — В смысле при чём? Ты рассказал Баринову, что целовался со мной. — И это делает меня пидором? Или, может, это делает им тебя? — В понимании Баринова — безусловно. Или ты реально думал, что он, блядь, проникнется и поймёт? Может, ещё на совет рассчитывал какой-то? — Повторюсь, я просто хотел, чтобы у меня был друг, который мог бы понять. Друзей у меня немного. И, кстати, в отличие от некоторых, я выждал время. — Охуеть, блядь! Ты ещё и молодец! — взмахивает Антон руками. — А ещё, наверное, ты, в отличие от некоторых, то есть меня, контролировать себя умеешь, да? Ты же именно этим так гордился, когда сказал мне, чтобы я молчал. Взгляд Лёши меняется, словно Антон поднял какое-то воспоминание, о котором давно хотелось забыть. Впрочем, самого Антона это едва ли волнует, он просто в очередной раз убеждается, что брат не умеет сдерживать обещания. Он всегда делает только так, как самому нужно, плюя на остальных причастных. Антон спрашивает сам у себя, почему он вообще влюбился в Лёшу, в котором, судя по всему, нет ни единого положительного качества. Почему раньше это всё не замечалось, или просто Антон не хотел замечать? Зато теперь план Антона, придуманный в понедельник, может провалиться, ведь в нём не будет главной черты — Баринова с его вечеринкой. Если Дима поссорился с Лёшей, то автоматически вычеркнул из своей жизни и Антона, тем более, тот самым прямым образом участвовал в рассказанной истории. Следовательно, Сашу Дима тоже знать больше не хочет, потому что и раньше искал в нём намёки на неправильность, а теперь Головин, получается, лучший друг пидора, целующегося с собственным братом. Интересно, касается ли всё это Костю? Бедный Костя, опять он ни о чём не знает, опять он в стороне и снова ничего не поймёт. До первого ноября ещё есть время. Антон обязательно что-нибудь придумает. Он, как никогда прежде, чувствует необходимость в гаражной вечеринке. Раньше он относился к ним спокойно. Это неплохо скрашивало жизнь, это всегда было какой-то отдельной историей, но Антон вполне мог обойтись и без них, променяв, например, на пару вечеров в квартире Саши. Теперь всё иначе. Теперь Антон готов променять всё, что угодно, все свои воспоминания, все свои чувства и привязанности ради этой конкретной вечеринки. Либо она, либо уже никакая. Ему больно. От боли надо избавляться, надо лечиться, надо перестать думать о грёбаном Лёше, потому что с ним ничего не выйдет. Головин предсказал Антону какое-то важное событие в этом месяце, который закончится девятнадцатого ноября. Антон уверен, что вечеринка вполне может стать этим событием, ведь что ещё, кроме неё? Головин предсказал, что событие перевернёт жизнь Антона. Да, после того, что он планирует сделать, жизнь уже точно не будет прежней. Возможно, мера слишком радикальная, но у Антона нет никаких других вариантов. Он всегда был за решительные меры. Головин предостерегал его от глобальных планов, будто им не суждено сбыться. Свой план Антон считает, конечно, значительным, но в общем масштабе вряд ли его можно назвать прямо величайшим. Это не победа в школьном чемпионате, даже рядом не стоит, а Антон сравнивает только так. Дальше карты говорили о какой-то подозрительной второй влюблённости. Антон смело приписывает её к своему плану. Он уверен, что познакомится на вечеринке с какой-нибудь девушкой, влюбится в неё и будет жить с этим. Да, план Антона как раз и состоит в том, чтобы найти себе девушку. Такую красивую, чтоб самому было противно от шаблонности, чтобы все вокруг смотрели с завистью, что досталась не им. Антон влюбится в неё, как угодно, но сделает это. Додумается как обычно до того, чтобы с ума сходить, чтобы не спать спокойно, только её и видеть, как глаза закрываешь. Он будет встречаться с ней по таким же шаблонам, какие приняты в его обществе, чтобы быть совершенно, идеально нормальным. И тогда, рано или поздно, его отпустит. Он обязательно забудет и Лёшу, и свои глупые подростковые чувства. Это станет его опытом, который всегда будет держаться в уме, но никто никогда о нём не узнает. Никто никогда не спросит, а он не ответит. И напоследок Головин предупреждал, что Антон потеряет нечто важное. Конечно, потеряет. Он хочет потерять, он стремится к тому, чтобы потерять это, чтобы никогда больше не найти. Он потеряет. Он не станет искать заново, просто начнёт всё с нуля, будто и не было никакого Лёши, будто и не существовало в истории их поцелуев, их ужасных попыток объясниться друг с другом. Это какой-то сон, выдумка одинокого подсознания. Да, Антон придумал, как всегда он себе всё придумывает, веря в любой более-менее правдоподобный бред. Больной человек. Потерянный для общества в лице какого-нибудь Димы. Но он уже на полпути к своему лекарству, он уже почти нашёл себя заново. — Но, если честно, во всём виноват я сам, — кричит в наушники, проникая в самый мозг. «Сам. Конечно, сам, — думает Антон, рассматривая потолок, свесившись с дивана. — Ты всегда всё сам делаешь. Самому и исправлять. Любую вину можно загладить».***
Тем же вечером среды очень не вовремя Лёша решает заболеть. После своих понедельничных прогулок под дождём, после полноценного матча на холодном воздухе у него, разумеется, начался насморк. Потом запершило в горле. К утру четверга он во всю кашляет и сморкается, чем будит маму и Антона. Впрочем, Антон и так не то чтобы спит целую ночь, в очередной раз думая над тем, как попасть на вечеринку к Баринову. У Лёши поднимается температура. Мама ходит за ним попятам, заставляя пить всевозможные лекарства и как можно больше лежать. Антон понимает, что его поход к Баринову может вообще накрыться медным тазом, если Лёша продолжит чувствовать себя неважно. Мама точно заставит сидеть с ним, как с ребёнком, и отчитываться по поводу каждого действия. Да, Антон понимает, что это правильно, что так нужно, но не может избавиться от злости на брата. Будто тот специально хочет сделать всё, лишь бы у Антона ничего не получилось. Почему первое ноября не в субботу? Тогда мама была бы дома. Почему первое ноября не случилось раньше? Тогда Антон давно исполнил бы свой план. А пока он может только позвонить Саше, чтобы спросить, пойдёт ли тот на вечеринку к Баринову. Головин ведь не знает, почему Лёша с Димой поссорились, Головин не знает, что его в гараже не ждут. — Вряд ли, — нерешительно отвечает Саша. — Мне Денис Дмитриевич три варианта ЕГЭ на каникулы задал. Капец просто, вообще не знаю, как успеть. И у Александра Юрьевича тоже набор заданий. И по русскому нам практиковаться надо в сочинениях для последней части, помнишь? — Да-да, точно, — конечно, Антон не помнит, он и не запоминал этого. Напишет он как-нибудь там эти сочинения в последний день, ничего страшного, можно подумать, будто в первый раз такое. — Получается, ты не идёшь? — Я думаю. Возможно, разложу на картах, если совсем в ступоре буду. Просто там же ещё не все наши будут, как минимум, без Лёхи. А как бы идти ради Баринова... Я бы лучше к экзаменам готовился. Сам-то пойдёшь? — Вряд ли. Зачем мне туда без Лёши? — говорит Антон, прикусывая язык. Саше он никогда не врал. — Да, точно не пойду. Лёша, кстати, заболел, мне с ним до выходных сидеть, прикинь? То же радость, блин. — Передавай ему мои пожелания скорейшего выздоровления. К пятнице Лёше не становится лучше. Он по-прежнему кашляет так, словно пытается отхаркать все свои лёгкие, чихает на всю квартиру и мучается с температурой. Есть не хочет, пьёт только свой зелёный чай, который якобы бодрит, но при этом Лёша отрубается чуть ли не каждый час. Мама запрещает ему сидеть в телефоне, но, если бы его это только останавливало. Антон контролировать не будет, а Лёша всё ждёт, что Марго ему ответит. Перед тем, как уйти на работу, мама даёт долгие указания, что и когда Лёше надо выпить, сколько раз померить температуру. — Антош, следи за ним, — наказывает мать. Антон механически кивает. — Пиши мне, если что не так. И записывай куда-нибудь Лёшину температуру, а то он забудет. Еду я вам в холодильнике оставила. А ещё, Антош, выгоняй его иногда из комнаты, чтобы проветрить, а то все заразимся. Антон смотрит на лежащего под одеялом Лёшу и кривится. Очень, конечно, нужно торчать тут весь день, рискуя просрать собственную жизнь. Нет, спасибо. Хватит ему отираться рядом с братом, восемнадцать лет бок о бок, пора, наконец, сделать что-то для себя и только себе. Он прилежно до пяти вечера выполняет мамино поручение. Приносит Лёше таблетки, стакан с водой, недовольно комментируя, что брат мог бы и сам, вроде не немощный. Лёша зло сверкает больными глазами, но говорит мало, чтобы не напрягать больное горло. К пяти вечера Антон начинает нервно поглядывать на кухонные часы, периодически захаживая в гостиную, чтобы узнать, не умер ли там Лёша, а то с него станется выбрать для этого самый неподходящий день. Мама на работе задерживается, что, с одной стороны, на руку Антону, ведь он может сбежать без лишних вопросов, с другой стороны, так он мог бы спихнуть Лёшу на неё. Нет, дальше это продолжаться не может, пора собираться. Антон быстро натягивает одежду, выбегает в коридор, стараясь особо не шуметь, хотя чего ему опасаться? Да, он сбегает, но он же не боится, что Лёша узнает об этом. Пусть узнаёт, если надо. — Ты куда? — прокашлявшись перед вопросом, интересуется брат, появляясь в коридоре. Антон в этот момент завязывает кроссовки. — У меня дела. — Какие дела? — Важные. Уже опаздываю, — он срывает с вешалки первую попавшуюся куртку, которая оказывается Лёшиной. Тот хочет сказать об этом, но не успевает. Антон щёлкает внутренним замком и скрывается за дверью, оставляя её распахнутой. На улице по-ноябрьски холодно. Куртку Антон не застёгивает, чтобы потом не выпутываться из неё два дня. Он спешит к гаражам, зная, что там, наверное, веселье в самом разгаре. Он спешит к своей новой жизни. Неповторимой и яркой. Совершенно иной, без лишних людей рядом, без ненужных чувств внутри.***
Антон останавливается перед внезапно закрытой дверью гаража, за которой гремит музыка. Если Саша сегодня действительно не пошёл на тусовку, то за неё отвечает кто-то другой, интересно, кто именно. Тем не менее, первое, что привлекает внимание Антона перед тем, как открыть довольно тяжёлую железную дверь, — надпись тёмной краской. Её не особо видно на фоне такого же тёмного гаража, но, наверное, в этом и суть. «Пидорам вход запрещён!» — гласит надпись, и Антон не знает, усмехнуться или заржать в голос. Не то чтобы он ожидал от Димы чего-то более оригинального, чем проорать на весь район, что в твой гараж ходит только якобы нормальная публика. И всё-таки лучше бы Диме не распространяться о таком на каждом углу, потому что, кому надо, тот поймёт, что в гараже, определённо, были те самые люди, которых тут не жалуют. Собственно, потому и предупреждают, чтоб больше не совались. Из-за гаража выходят двое парней, болтая и убирая пачки сигарет в карманы. Они кивком головы здороваются с Антоном, а тот пытается вспомнить, кто это мог быть. Наверное, кто-то из параллели. Вместе с парнями Антон заходит в гараж. Ему в уши сразу же ударяет музыка, отдающая ритмом в грудь. — А читать мы уже не умеем? — интересуется Дима, стоящий около одной из колонок, которые 31 августа вместе с Антоном нёс в гараж. Они оказались неработающими, поэтому использовались в качестве предмета интерьера. — Хули забыл тут? — И тебе доброго вечера. — Вали отсюда, ёпт, — Дима несильно, впрочем, пока что, толкает Антона ладонью в плечо, стараясь особо не привлекать внимание посторонних. — Небось, дружка своего, такого же ещё притащил? — Держи, — Антон протягивает Диме несколько купюр. Если он правильно помнит, то посещение одной вечеринки стоит пятьдесят рублей. Антон даёт двести пятьдесят. — За меня, мою ориентацию, репутацию и Сашу... с Лёшей. Чтобы ты рот в их сторону сегодня даже не открывал. Дима выхватывает деньги у него из руки и отворачивается, то ли чтобы пересчитать, то ли просто не желая больше видеть Антона. Тот отмечает, что на вечеринку Саша всё-таки не пришёл, потому что место у переносной колонки, из которой играет музыка, свободно. Там кто только не крутится, перематывая мелодии под настроение, стоит одной из них закончиться. Антон видит знакомые лица, например, одноклассницу Кристину со своими подружками. Видит Колю Майорова, на диване замечает Костю, потягивающего пиво из банки. Сегодня скромно, хотя обычно ради таких событий Дима раскошеливался на бутылочное, а потом собирал со всех пришедших дань за такую роскошь. Со всех, кроме друзей, которые помогали ему делать это место популярным. — Здарова, — пожимает Костя руку Антону. — Слышал, Лёха заболел. Здоровья ему. — Да, заболел. А Головин уроки делает. Кстати, Дима не рассказывал, почему с братом поссорился? — тут же интересуется Антон, чтобы понять, как себя вести. Впрочем, вести он себя будет так, как посчитает нужным, но было бы неплохо уточнить, как теперь к нему относится Костя. Ведь если Дима рассказал, то сделал это в подробностях, возможно, даже с лишними выдумками, чтобы сгустить краски и показать всю низость Лёшиного существования. — Нет. Я попытался узнать, но он заявил, что Лёха для него больше не существует. Аж реально интересно, что такое случилось, — хмыкает Костя. — Ты говоришь, Головин уроки делает? Я сегодня тоже от Пони прямо сюда. Знаешь, наверное, у меня проблемы с башкой, но мне с каждым разом Пони кажется всё более приятным человеком. Ещё чуть-чуть, и он перестанет меня раздражать своим занудством. — Смотри, не влюбись, — усмехается Антон, рассматривая многообразие напитков. Он думает, не выпить ли сразу водки. Бутылка ближе всего, только руку протяни, по мозгам ударит сразу, и он начнёт себя чувствовать гораздо лучше. А там дело уже само пойдёт. — Я чё, ёбнутый? В Пони влюбляться... Тох, ты что?.. Тох! Костя видит, как Антон отпивает из горла бутылки с водкой, а потом тут же открывает банку с пивом. — Это коктейль, Кучай. Ну, нет у нас стаканов, приходится так смешивать. Костя с сомнением смотрит на друга, не припоминая, чтобы тот был каким-то невероятным любителем коктейлей. Тем более, таких. По стенам, полу и потолку ползут вспышки света от того крутящегося шара, который они дарили Диме на день рождения. На лицо Антона, падающего рядом с Костей на диван, заползает красный оттенок. Тёмные глаза Антона тоже вспыхивают красным, но откуда-то изнутри. Косте не нравится этот внутренний огонь, который он замечает в друге. Он не обещает ничего хорошего. — Кого из них ты назвал бы самой красивой? — спрашивает Антон, кивая в сторону танцующих девушек. Около одной из них вьётся Баринов, что мало кого удивляет. Ведь Маша с ним сейчас предпочитает не общаться, вот он и ищет, чем можно развлечься. — А зачем тебе? — с какой-то опаской интересуется Костя, косясь на друга, решительно смотрящего на танцпол. В глазах всё те же красные огни, напоминающие пламя. — Познакомиться хочу. Подумал, что прав Бара, мне уже восемнадцать, а ни с кем ещё не встречался. Странно ведь это, на самом-то деле. И вот, чтобы ни у кого не возникало вопросов, да и просто пора. Ты видел послание на двери? Вот и я увидел и сразу задумался. Ну так, Кучай, какая? — Не знаю... Вот та ничего. На мою бывшую, правда, похожа. Но и я не говорил никогда, что больше не хочу её знать. Мы расставались друзьями. Антон присматривается к девушке, на которую указал Костя, делая ещё один глоток пива. Он не знает, он понятия не имеет, что считается эталоном красоты, потому что даже у Лёши девушки были разные. Хотя он и выбирал по внешности, коллекционируя себе все цвета волос, все объёмы груди и талии, все возрасты, вплоть до тридцати. Антон кусает губу, чувствуя, что это не то. Не тошнит. — Обычная какая-то, — комментирует небрежно. — Я хочу самую красивую, Кучай. Чтобы зубы сводило от её идеальности. Чтобы по всем параметрам. Чтобы... — Слушай, ну, мне такие не нравятся, я потому и не указал, — обрывает Костя. — На мой взгляд, лучше обычную, они как-то приятнее, роднее, что ли. — Кучай, блядь, мне не надо роднее! Хватит с меня родства, — он осекается. — Ну, в плане, что я тебе уже сказал свои предпочтения. На твой взгляд, кто это мог бы быть? — Кристина, — выдыхает Костя. — Шаблонность зашкаливает. Слюни текут у всех, на кого только посмотрит. Слушай, ты никогда не замечал, что ли? Это же очевидно! Да и подружки у неё тоже, как скопированные. Короче, вот это прям мне очень не нравится, но раз ты говоришь, что это твой тип, то, пожалуйста. Антон хлопает Костю по плечу, благодаря, и направляется к группе девушек. У Кристины длинные ногти, которыми она стучит по экрану телефона, выкладывая очередную фотку в инстаграм. — Привет, — она поднимает взгляд, замирает, будто не верит, что к ней подошёл именно Антон. — Привет, — телефон быстро убирается куда-то, взгляд направлен только на парня перед ней. Взгляд вязкий, глубокий. Антон отмечает, что у Лёши не такой, хотя тоже затягивает, гипнотизирует. У Кристины глаза серые, у Лёши — карие. — А я думала, ты без брата не ходишь. — Я тоже так думал, — усмешка. Девушка отвечает улыбкой, чуть щурится. — Знаешь, надоело. Мне кажется, он только отпугивает окружающих. Смех. Какой-то пластиковый, надрывный. Но ей удивительно подходит. У Лёши смех не такой, хотя Лёша обычно предпочитает улыбаться, а не смеяться. — Потанцуем, может быть? Или ты просто поговорить пришёл? — интересуется Кристина. Пальцем с длинным ногтем по губе проводит, закусывает, заставляя обратить всё внимание только на это движение. Они идут в самый центр толпы. Их будто бы даже пропускают. Музыка подхватывает на свою волну, громкую, яркую, как помада на губах девушки. Она, наверное, липкая, если её коснуться. Она, наверное, с каким-нибудь вкусом. Лёшины губы тоньше. У него они мягкие, гладкие. По ним приятно водить языком. С каждым движением они всё ближе друг к другу. Оба ищут эту близость. Антон руками проводит по талии, едва чувствуя ткань футболки с глубоким вырезом. Глаза опускаются на грудь, Кристина выгибается навстречу, чтобы стало виднее, чтобы в полумраке и цветных бликах Антон всё равно рассмотрел. На шее у Кристины тонкое чёрное, узорчатое ожерелье, прилегающее подобно ошейнику. Антон понятия не имеет, как это называется, что-то на «ч», кажется. Сейчас каждая вторая девушка с таким ходит. Кристина поправляет украшение, как бы случайно цепляясь ногтем и оттягивая. Хочется коснуться, подцепить пальцем и тоже потянуть. Помада действительно липкая, пачкает, неприятно оседает на губах Антона. Лёша целуется не так. Лёша целует так, что хочется открыть губы навстречу, хочется поддаваться, хочется быть ближе. Кристина ничего не делает, ждёт, и Антону чуть ли не с разочарованным выдохом приходится самому углубить поцелуй, сильнее сцепив руки на талии. Опять сам. Это когда-нибудь кончится? Может быть, она хотя бы чуть-чуть подастся вперёд? Но девушка только выгибается, упираясь мягкой грудью, улыбается сквозь поцелуй и пытается шутливо оттолкнуть. Лёша не отталкивал, он только притягивал сильнее, вынуждал почти прижаться. — Я пить хочу, — говорит Кристина. — Пойдём к столу. — Ну, ты возьми что-нибудь. — Окей. Понял. Принесу. Костя продолжает сидеть на диване. Ошарашенно смотрит на друга, впервые видя, как тот спустя три минуты знакомства целуется с девушкой. Да, наверное, это шокирует неподготовленных. Впрочем, они с Кристиной в одном классе учатся чёрт знает, сколько времени, какие тут знакомства. — Тох, ты не напивался бы, а? — предостерегает Костя, видя, как Антон снова залпом осушает бутылку. — А то вечер себе испортишь. — Поверь мне, Кучай, так я только лучше его сделаю. «Потому что тебе будет похуй, кто перед тобой, потому что ты перестанешь думать о нём, когда будешь целовать её», — любезно подсказывает подсознание. И Антон согласно кивает, удовлетворённо улыбаясь. Бесконечный поток танцев, бесконечное хождение к столу за чем-нибудь, короткие передышки на поговорить. С Лёшей хорошо молчать, с Лёшей хорошо говорить по два слова в час, с Лёшей хорошо тарахтеть, перебивая друг друга, хорошо спорить до сорванных голосов, хорошо потом мириться. Молча, одним взглядом глаза в глаза. С Кристиной говорить не о чем, но это и лучше, потому что Антону наплевать. Пусть думает, что он такой весь из себя загадочный, кажется, ей это даже нравится. Он чувствует, как с каждой минутой становится всё пьянее и пьянее. Красно-синие блики перед глазами, даже когда по гаражу распространяется зелёный свет. Мир сужается до девушки, которая всегда прямо перед ним. Ни сбоку, ни сзади, только впереди. Её смех гулко по стенкам головы, но не проникает глубже. Её поцелуи поверхностно по губам, размазывая помаду, но не давая наслаждения. Её руки по телу, не сжимая, не обжигая теплом. — Я покурить, — говорит Антон, чувствуя, что ему нужен для контраста хотя бы холодный воздух. Кристина одинаковая, душащая, как её ожерелье на шее. — Я с тобой. Улица обволакивает темнотой, музыка из гаража заползает в душу похлеще сигаретного дыма. Антон понимает, что забыл куртку в гараже, поэтому чувствует холод. Хотя внутри разливается алкогольный жар. — Поделишься? — он протягивает девушке пачку. Она отрицательно мотает головой. Тянется длинными ногтями к сигарете между губ Антона, вытаскивает, облизывает кончиком языка фильтр. Антону в голову, как снежок зимой, прилетает воспоминание. Буквально в этом году они с Лёшей прогуливали что-то в туалете на третьем этаже. У них была только одна сигарета. Лёша выхватил её у брата, сунул себе в рот, ни о чём не думая. У него все движения такие лёгкие, привычные, обыкновенные, без акцентов. Это всегда заставляло Антона зависать. Лёша видел, уголком губ дёргал едва заметно, отмечая самому себе. Дым один на двоих. Ещё один окурок падает под ноги. Помада уже не липнет, ногти неприятно царапают где-то за ухом. А Лёша всегда касается кончиками пальцев... «Да как ты заебал», — кричит Антон на своё воображение. Ему кажется, что брат стоит позади, зеркально повторяет всё за Кристиной, издеваясь. Ему хочется, чтобы Антон реагировал только на него. И у него всегда, блядь, получалось то, чего хотел. Кристина смотрит ему в глаза, когда они снова танцуют. В песне на разные лады повторяется: «Я люблю тебя». Кристина невзначай повторяет. Лёша шутливо притягивает к себе, не разрывая зрительного контакта. Шепчет слова песни в самое ухо, касается осторожно, аккуратно. — Лёш, ты хоть в курсе, что сказал? — смеётся Антон. — Ты мне на весь гараж предложил раздеться и вместе с тобой сойти с ума. — Я не на одну ночь, я максимум на пару часов, — повторяет Кристина, Антон смеётся ей. Девушка, наверное, понимает посыл песни. Она не стала бы открывать рот, если бы не хотела, чтобы Антон тоже понял. Куда-то исчезает Костя. Где-то весь вечер пропадает Дима. Антон ни разу не вспоминает об отсутствии Саши, потому что в голове один Лёша, а перед глазами одна Кристина. Её подруги, кстати, тоже будто испаряются. Ногти скребут по колену. Антон дёргается, упираясь в глаза девушки. Серый мутнеет, карий темнеет, превращаясь в чёрный. Антон видел только однажды, как у Лёши темнели глаза. Это было красиво. Очень. Он хотел бы сохранить это воспоминание себе на всю оставшуюся жизнь, когда ни о каком Лёше рядом не будет идти и речи. Ещё немного, и тот испарится, как всё окружающее. Ещё чуть-чуть, и Антон навсегда освободится от него. — Ты не устал? — интересуется Кристина. Рука поднимается по клену выше, Антон не чувствует, только видит. — Есть идеи? — Я живу недалеко. Дорога бесконечна, когда ты не знаешь, куда идёшь и есть ли смысл в этом хождении. Музыка до сих пор стучит около висков. Перед глазами красно-синие блики, тени людей, которых Антон совершенно не чувствует. Кристины много, её слишком много, и целуются они слишком часто. Так никогда не дойдут. В коридоре её квартиры темно. Антон хочет включить свет, но понятия не имеет, где тут выключатель. Куртка, которую он еле успел подобрать с пола в гараже, падает опять туда же. Беззвучно, в отличие от другого раза. Антон прикрывает глаза, чувствуя, как его тянут за ремень. Кажется, что сейчас раздастся щелчок, и он проснётся у себя на диване, ничего не помня. Лёша будет завтракать и недовольно смотреть на него, а потом закатит очередной скандал. Ничего не происходит. Антон не чувствует её губ, не чувствует её языка. Он знает, что она делает, он знает, как она это делает. Он ничего не чувствует. Ему абсолютно плевать. Лёша едва касается губами шеи, отрывисто целует в подбородок, кончик носа. Руки чуть поднимают края футболки. Руки ложатся на бёдра, когда она берёт глубже, поднимая на него глаза. Антон не видит. Антон кусает щёку, тянется рукой к волосам девушки. Тянет на себя, кусается сквозь поцелуй. Они наощупь идут в сторону комнаты. У Антона сбивается дыхание, он не знает, что делать, но он не хочет, чтобы это прекращалось. Он чувствует. Ему нравится. Щелчок. Перед ним закрытая дверь собственной комнаты. Он не понимает — вспоминает сейчас то, что забыл тогда, или выдумывает так, как хотел бы попробовать? Факт в том, что Кристина тоже его куда-то тянет. — Лёш, пойдём в спальню. Щелчок. — Вообще-то, я Антон. В коридоре вспыхивает свет, ударяя по глазам. В голове выключается музыка, перед глазами пропадают блики. Всё становится мрачным, обычным, чётким. — Что? — серый в глазах Кристины становится темнее. Осмысленнее. Она сканирует его, она цепляется за детали. Родинка на шее, причёска, выражение лица. Не то. Всё совершенно другое. — Почему ты не сказал раньше?! — А ты спрашивала, как меня зовут? — Ты... Я думала, что ты... Вы одинаковые! — Вау, — выдыхает Антон с глухим смешком. — Ты должен был сказать! Я должна была знать! — А что изменилось бы? — Я бы не... Господи! Как ты мог?! Это отвратительно! Ты меня использовал! Пошёл вон! Убирайся! «Мне тебя не хватает. Останься. Не уходи», — звучит без перерыва в голове у Антона, пока он бредёт, не разбирая дороги, подальше от дома Кристины. Он не знает, куда его завела девушка, он не узнаёт этих мест. Всё, что он хочет, — поскорее вернуться в гараж и напиться ещё больше, потому что, кажется, слишком резко протрезвел. Антон понятия не имеет, что его шатает из стороны в сторону. Что взгляд неосознанный совершенно. Что, встреть его кто-нибудь на улице, шарахнулись бы в сторону, испугавшись его невменяемости. В голове отдаётся очередным щелчком, когда он замирает посреди широкого проспекта. Над ним яркая вывеска какого-то караоке-бара. Неон бьёт в глаза, слепит. Антон замечает рядом табличку с названием улицы. Чёрт, так он совсем рядом со своим двором. Значит, получается, бродил кругами. Он достаёт телефон из кармана Лёшиной куртки. 21:59. Какое странное время. И как долго он был в гараже, как долго шёл с Кристиной, как долго стоял в её коридоре. Ноги тянут вперёд. Не оглядываясь, не думая. Надо начать всё заново. С нуля.***
В экране телевизора бегают по полю футболисты каких-то неизвестных Денису команд. Он понятия не имеет, как умудрился попасть на чемпионат Польши, но это даже забавно. Чем ему ещё заниматься вечером в пятницу? Кокорин за телевизором снова стоит в какой-то позе из йоги, закрыв глаза и стараясь сосредоточиться на внутренних ощущениях, чакрах или как там это называется. Денис как-то хотел поинтересоваться, но Саша чуть не начал рассказывать обо всех аспектах йоги. Черышев не был фанатом длинных лекций про всякую чушь, которой он никогда в жизни заниматься не станет, поэтому попросил Кокорина немедленно замолчать. Катя грустно вздыхает, рассматривая новостную ленту инстаграма. Впрочем, из новостей там только фотографии её бывших одногруппниц и прочих подруг. Они улыбаются с экрана, обнимая своих мужей и детей, показывая, какие классные подарки им дарят любимые люди. — Посмотри, — она протягивает телефон Денису, сидящему рядом. — И даже эта замуж вышла. — Нахер ты их смотришь? У тебя внезапный приступ мазохизма? — Но ты же зачем-то каждое утро пролистываешь старые фотографии Марио, — подаёт голос Саша, меняя позу. — А тебя никто не спрашивал, вообще-то. И потом, я смотрю старые фотки, а не слежу за каждым его шагом. — Потому что он и так тебе докладывает. — Ему просто скучно. — Мне бы так скучать. В Сашу летит подушка с дивана. Катя продолжает рассматривать свадебное платье девушки с фотографии. На её глаза чуть ли не наворачиваются слёзы от несправедливости. Почему даже самая тихая, неприметная одногруппница вышла замуж, а она нет? Чем она хуже? Всю эту лениво-депрессивную идиллию прерывает резкий и громкий звонок в дверь. Денис заранее напрягается. В последнее время, если в его дверь кто-то звонит, то этот кто-то потом остаётся жить в квартире. — Федя?.. — растерянно спрашивает Денис, искренне не понимая, что друг забыл здесь. В семь вечера ехать из другого района города, бросая, скорее всего, свою девушку, с которой там всё настолько замечательно, что аж тошнит всех вокруг. Определённо, должно было что-то произойти, чтобы Смолов без предварительных звонков сорвался сюда. — Сань, какое сегодня число? — вдруг доходит до Дениса. — Первое, а что? — Бля, собрание по поводу школы. Ну чё, Федь, когда манатки вывозить? Смолов молчит с тех пор, как прошёл через всю квартиру и уселся на кухне. Из гостиной к нему тут же стекаются остальные. Саша обеспокоенно сжимает спинку одного из стульев. Катя испытующе прожигает взглядом. — Кутепов не закрыл школу, — наконец произносит Федя, будто бы до сих пор сам не верит, что это произошло. — Мы продолжим работать. — Охуеть, — выдыхает Саша. — А как это вообще? Он же столько всем мозги ебал, что закроет, чуть ли не каждый день ходил напоминать. — Мы там до пяти часов сидели. С самого утра. Я думал, что сдохну. Денис, есть что выпить? — Секунду. Сейчас организую. Пока Денис возится с бутылками и стаканами, все остальные рассаживаются за столом, приготавливаясь слушать историю всеобщего спасения. Хотя к Кате это практически никакого отношения не имеет, но она всё равно переживала за них, ведь не чужие же люди. Отдельно она переживала за Рому, с которым в последнее время даже немного общалась. Человек всю жизнь мечтал быть вахтёром, достиг своей мечты и мог вдруг всё потерять. — В общем, была комиссия, — начинает Федя после нескольких глотков. — Человек шесть и Кутепов. С моей стороны только я. Мне изначально это казалось странным, потому что, ну, на всех судах должна быть защита. В общем, неважно, у них, походу, другие правила. Комиссия несколько раз брала перерыв, уходила куда-то, советовалась. Документов, блядь, подняли, наверное, за всю жизнь нашей школы. И так листали, и по-другому смотрели. Опять сваливали, возвращались, давали слово Кутепову, потом мне. — А Кутепов изначально гнал, что закрыть надо, или оправдывал? — спрашивает Саша. — Оправдывал? Кокорин, не будь идиотом, такие, как Кутепов, никогда не отступают от первоначальной цели, — фыркает Денис. — Но он отступил, — тихо говорит Федя, качая головой. Ему до сих пор непонятно, почему вдруг. — Сначала наговорил всякого, будто мы детей чуть ли не в сгнившем сарае обучаем, а сами не знаем даже алфавита. Естественно, комиссия настроилась определённым образом. Они там все Кутепова уважают, разумеется. Он у них там почти неприкасаемый. Как сказал, так и будет. И вот, по идее, должны уже вынести решение, всё идёт к тому, что нас закроют, разгонят к чёрту. Но тут Кутепов опять взял слово и вдруг начал реально оправдывать. Так, мол, и так, понятно, что нарушений много, что замечания превышают все допустимые уровни, что это просто безобразие, а не руководство школой, но! Но, блядь! Он попросил поставить школу на испытательный срок и меня с вами туда же. Потому что, блядь, он увидел, что, вопреки всему, ученики школы горой стоят за директора, учителей и всё остальное, а это чего-то, да стоит. И вот это его так, блядь, поразило, что он задумался и решил, что даст нам шанс. — Нихуя благородный, — даже Денис удивляется. — Пойду поцелую ему носки ботинок. — Слушай, если бы не его внезапное прозрение, то целовать надо было бы с другой целью. Вымаливали бы прощение, — говорит Саша. — Ага, конечно. Я прямо разбежался выпрашивать что-то у таких уродов, как Кутепов. — Рано радуетесь, мы всё ещё на испытательном сроке, — опустошив стакан, произносит Федя уже несколько успокоено, а потому мрачно. — Любая ошибка, и нас всё-таки закрывают. К тому же, этот испытательный срок предполагает, что с Кутеповым нам придётся опять встречаться. И я вам больше скажу, комиссия назначила его инспектировать нашу школу. То есть Кутепов будет заниматься только нами. А это значит, что он будет торчать в школе круглыми сутками, прямо под нашим носом. Он уже, выходя из зала, сказал мне, чтобы ко вторнику мы подготовили ему, блядь, отдельный кабинет. Так как он, видите ли, намерен работать прямо в проблемной зоне. — Да ёбаный в рот! Кабинет ему ещё предоставлять. Вообще охуел в своём РОНО. Пидарас, — Саша машет руками, возмущаясь. Денис согласно кивает головой, тоже считая, что это уже слишком. Пусть Кутепов инспектирует, сколько хочет, но сидеть внутри школы, напрягая всех своим присутствием, мешая учебному процессу! Недопустимо. — В общем, единственный кабинет, который мы можем ему предоставить, чтобы не возбухал, — это твой, Саш. — Добрый вечер, блядь! Ага, сейчас. Я не буду с этим мудаком соседствовать. — Ты и не будешь с ним соседствовать, — Федя наливает себе в стакан ещё и тут же выпивает. — Ты переедешь в мой кабинет. Да, я не в восторге, но так и быть, если это нужно для школы. Возможно, хотя бы под моим контролем ты хоть иногда начнёшь что-нибудь делать. Саша не знает, как реагировать. С одной стороны, ему совершенно не нравится эта идея. У него есть прекрасный просторный кабинет, где ему очень удобно и хорошо, где он может действительно ничего не делать и смотреть в окно на полудохлую клумбу в школьном дворе. Кокорин привык к своему месту, там полно его личных вещей, часть из которых, кстати, переехала туда в тот момент, когда Саша понял, что не всё его барахло приживётся в квартире Дениса. С другой стороны, когда ему ещё представится такое счастье делить кабинет с Федей? Тем более, совершенно непонятно, сколько времени. Может быть, даже очень долго. Факт в том, что они будут настолько близко друг к другу, как давно не были. Кто его знает, но вдруг это как-то поможет Саше вновь обрести Федину любовь? Он всё ещё не теряет надежды. — А меня больше интересует другой вопрос, — говорит Денис. — Кто эти самые ученики, которые, по словам Кутепова, заставили его удивиться и поменять мнение? Потому что это реально удивительно. Мы столько времени ничего не смогли предпринять, а тут кто-то что-то сказал, и Кутепов сразу изменился. — Мне Рома писал, что в тот день, когда Кутепов снова заходил к вам, — неожиданно произносит Катя, — какие-то два парня разговаривали с Кутеповым около гардероба. Остановили его, начали доказывать, что Федя — лучший директор мира, и всё у вас хорошо, никто не заслужил увольнения. Рома говорил, кто это... Сейчас вспомню, — Катя хмурится, щёлкает пальцами. — Миранчуки, — отвечает за неё Федя, хмыкая и снова отпивая из стакана. — Слишком тяжело было не слышать, как они орали обо всём этом на весь этаж. Денис давится алкоголем, Саша удивлённо хлопает глазами. Катя произносит: «А, точно!» — То есть Миранчучьё уговорило Кутепова? — переспрашивает Саша. — Дожили, блядь, Миранчуки спасают школу от закрытия! — И самое главное, Кутепов к ним прислушался. Чёрт возьми, меня даже пробило на гордость, — хмыкает Денис. — Это теперь, получается, мне надо докладную на них вышвырнуть на хер, — рассуждает Федя. — Потому что они и турникет действительно не сломали, ещё и нам всем работу сохранили. — Ты хоть спасибо им скажи, что ли, — советует Саша. Федя вопросительно изгибает бровь. — Как ты себе это представляешь, интересно? И вообще, им необязательно знать, что я всё слышал. Это даже как-то... Ну, неправильно. Они, между прочим, могли и всё испортить. Так что, как директор, я должен бы сделать им выговор. Но я не буду, потому что не хочу вообще думать об этом. — Не хочешь признавать, что какие-то Миранчуки сделали за один разговор то, что ты не смог за два месяца? — усмехается Денис. — Не хочу, чтобы они возомнили себя героями века и начали качать права. Знаю я всё это. Сначала слова благодарности от директора, а потом подумают, что заручились моей безграничной поддержкой, и станут творить дичь похлеще той, что творят сейчас. — А мне кажется, что всё равно стоит хотя бы намекнуть на то, что ты им благодарен, — пожимает плечами Катя. — А мне кажется, что я сам прекрасно разберусь с этим. Тем более, ничего выдающегося они не сделали. Просто удачное стечение обстоятельств. Повезло. И им, и нам. Саша с Денисом переглядываются. — Слушайте, а поехали в караоке? — неожиданно предлагает Федя. — Ты же терпеть не можешь караоке, — замечает Денис. — Но надо же отметить наше счастливое спасение. — Я с вами! — тут же объявляет Катя. Почему-то караоке ближе, чем в районе, где стоит их школа, не находится. Едут, как кажется Денису, просто бесконечно долго, если бы он знал, что их ждут такие приключения, то двести раз подумал бы, прежде чем куда-то ехать. Но именно этот караоке-бар громче всех предлагает Саша, а уж в чём-чём, но в караоке Кокорин разбирается. Впрочем, и Денис знает про этот бар, так как не раз был там с другом. А Федя с Катей просто согласны ехать куда угодно, даже в другой город, потому что оба бесконечно рады. Катя даже не понимает, чему, ведь лично для неё особо ничего не поменялось. Народу в караоке полно, приткнуться почти негде, но на помощь снова приходит Саша. Он говорит с какой-то девушкой, отвечающей за размещение посетителей в зале, пару раз подмигивает ей, и Денис понимает, что они точно знакомы. Саша договаривается о том, чтобы для них специально освободили диван в правом углу зала. Кате так нравится атмосфера, что отнять у неё микрофон с трудом получается только у группы женщин за самым ближним к сцене столиком. Впрочем, там шансов явно ни у кого не было бы, поскольку женщины отмечали что-то своё личное. То ли кто-то с кем-то расстался, то ли кто-то собирался выйти замуж, уточнять не стали, чтобы не ввязываться в чужие проблемы. К тому же, если бы выяснился всё-таки вариант со свадьбой, то это гарантированно расстроило бы Катю, для которой тема данного праздника жизни была слишком больной. — Слышали, кстати, будто в июле следующего года залы для курящих ликвидируют? — вдруг спрашивает Саша, видя, как Денис закуривает прямо в помещении. Он узнавал, здесь можно. — Да они уже сто лет собираются, вряд ли, — пожимает плечами Черышев. — В чём вообще прикол курить в нос рядом сидящему? — интересуется недовольно Катя, которая как раз сидит рядом с Денисом. Он поворачивается к ней, выдыхая дым в воздух. Девушка фыркает. — Нет, это невыносимо! — Сколько раз я это слышал в свой адрес, ты не представляешь! — Догадываюсь. — О, Денис, поднимайся, там эти место освободили, — кивает Федя. — А чё я опять? Я вам певец, что ли? Ни покурить, ни выпить, вот с каждым таскаться надо, — ворчит Денис, на ходу туша сигарету, потому что на сцену с ней нельзя, хотя он уверен, что ещё чуть позднее станет уже можно. Если толпа женщин выперлась с бокалами, то до сигарет недалеко. — И что у тебя с Ромой? — резко спрашивает Саша, ставя локти на стол и обращая пронизывающий взгляд на сестру. Катя даже рот от неожиданности приоткрывает. — Ничего. Так, переписываемся иногда. Ну, мы же на дне учителя познакомились, разговорились, потому что оба поодиночке стояли. А потом у вас этот был, день дружбы. Ну, мы, естественно, старались рядом держаться. Вы все расползлись по дому, а я же вообще никого не знаю, считай. И что за вопросы вообще, Кокорин?! — Ты назвала меня по фамилии, значит, нервничаешь, — с видом эксперта заявляет Саша, щурясь. — Переписываетесь вы там, ага. У меня, вон, один под носом тоже, хер знает, сколько времени переписывается со всякими Марио. — Но они же не встречаются! А ты уже про меня и Рому чего только не напредставлял, знаю я тебя. Но Саша не прекращает испытующе смотреть на сестру. Кокорины по своей природе не умеют делать что-то тайно и уж тем более держать язык за зубами. Особенно между собой. Конечно, Катя не совсем Кокорина, но уж очень на них похожа, видимо, сказываются годы, проведённые под одной крышей. — Мы действительно просто общаемся. Может быть, Рома на что-то и рассчитывает, он вообще чуть-чуть странноватый. Всё там мне про свои книжки рассказывает. Но я не думаю, что у нас что-то получится. Мне Рома нравится, как приятель. В конце концов, он же... ну, вахтёр. — А чё, вахтёры — не профессия?! — возмущённо раздаётся сбоку, и Катя подскакивает на месте, испугавшись. Она, как и Саша, даже не заметила, что Денис с Федей уже вернулись, снова передав микрофон в пользование женщинам за ближним столиком. Похоже, остальная публика сегодня будет вынуждена слушать и смотреть только их концерт. — Я этого не говорила, Денис. Я нормально отношусь к этому, но Рома же буквально фанатик своей работы. — Да и быть женой вахтёра не престижно, ага, — кивает Денис, залпом осушая стакан. Чуть не давится льдом из-под виски. — Я не говорила так, господи! Чтоб ты знал, Рома даже не мой типаж, если уж на то пошло! — А кто твой типаж? — ради интереса спрашивает Федя. Катя этого вопроса явно не ожидала, хотя могла бы и предположить, что он последует. Саша продолжает сидеть, как на допросе. Денису, кажется, вообще наплевать, он для себя все соответствующие выводы сделал. Его куда больше волнует вопрос о том, когда можно будет попросить новую порцию виски. — Ну, если ориентироваться, например, на вас всех, то, наверное, Денис, — Катя собирается с мыслями и старается говорить как можно более небрежно, показывая, что её всё это особо не трогает. Федя начинает громко смеяться, кажется, мешая лиричной, разрывающей душу, песне женщин. Кокорин понимающие кивает головой несколько раз. — Чё началось-то?! — возмущается Денис. — А я всегда говорил... — произносит Саша, подняв вверх указательный палец. — Кокорины, блядь, оставьте меня в покое. Ты, кстати, — смотрит на Сашу, — вообще молчал бы побольше. А то получается, что встречался ты со Смоловым, а типаж — я. — Ну, а я разве не говорил, что вы оба мне нравитесь? — Саша даже озадаченно разводит руками. — Ебать, приплыли! — Денис откидывается на спинку дивана. — А вот этого я знать особо не хотел. Он задумывается, судя по всему, что-то там себе представляет. У Дениса слишком богатое и яркое воображение, способное детально подкинуть любую чушь и развернуть её, в каком угодно направлении. Саша уверен, что именно поэтому Черышев не фанат порно. Правда, откуда этот факт в Сашиной голове, даже сам Саша не скажет. — Нет, ну, в теории, — вдруг говорит Федя. — В принципе, несколько лет назад я бы даже, возможно, согласился на эту хуйню. Пожалуй, больше одного раза не стал бы. — Не дай бог, блядь, — бормочет Денис. — Последняя вещь, которую я хотел бы попробовать в своей жизни, — это отношения с вами обоими. Мне хватило того времени, когда мы вместе жили. Впечатления, блядь, на всю жизнь. — А что было, когда вы жили вместе? — интересуется Катя. — О, сейчас будет охуенная история про душевные травмы, — убеждённо произносит Федя. — Потому что вы заебали трахаться! И тогда, на даче, когда я просто хотел поспать на раскладушке, когда у меня не было даже выбора, в какой комнате находиться!.. Когда часы на Федином запястье показывают 22:00, они с Кокориным выходят на улицу, чтобы покурить. Неоновая вывеска бара такая яркая, что приходится отвернуться в сторону проспекта, чтобы не ослепнуть. — У тебя есть? — спрашивает Федя, протягивая руку. — Я у Дениса взял, если что, — Смолов удивлённо рассматривает тонкую сигарету. — С каких пор он снова курит вишнёвые? Я думал, ему давно надоело. — Сам не понимаю. Просто увидел однажды, спросил, а он говорит, типа захотелось вспомнить молодость. Он же у нас такой старый, — смеётся Саша, закатывая глаза. — Что? То есть зажигалки у тебя тоже нет... — Я, понимаешь ли, с некоторых пор как бы бросаю, — поясняет Федя, благодаря кивком головы. — Саше не нравится, попросила, чтобы я не курил. — Понятно. Ради неё на такие подвиги, значит, всё у вас серьёзно. — Да. Но бросать как-то очень резко — неправильно, тяжело. Поэтому я так, ну, пока её рядом нет. Но не покупаю уже. Она же хуже моей матери, всё обшарит, типа случайно найдёт. — Мне бы такое не понравилось. Как будто она не доверяет тебе. — Отчасти. Благодаря вам и вашим рассказам, она немного усомнилась в моей, скажем так, верности и умении держать слово. Ну, пусть. У каждого свои тараканы. Поиграется в это всё и успокоится. Саша кивает, слишком громко втягивая воздух в лёгкие. Вкус вишнёвых сигарет оседает в горле. Саше они никогда не нравились, но когда своего ничего нет, то уже не до возмущений. Федя следит за проезжающими мимо машинами. Проносятся, даже не замечая ничего вокруг. Конечно, тут в ближайших двухстах метрах ни одного светофора, пешеходного перехода или хотя бы лежачего полицейского. Гони, не хочу. Он протягивает руку за ещё одной сигаретой. Саша, который не собирался лишать Дениса большей части пачки, мнётся, но отказывать не хочет. Когда он вытягивает руку, пальцами держа тонкую палочку, Федя даже не смотрит. Хватается инстинктивно, касаясь пальцев. Что-то происходит с ними двумя, потому что слишком стремительно оборачиваются. Мгновение до того, как у Саши перед глазами схлопывается мир. Мгновение до того, как Федя нарушает все свои внутренние клятвы и те, что он произносил вслух. Ни одного из них никогда не заботили правила и условия. Никто из них никогда не стремился клясться, зная, что всегда может нарушить обещание. Ни Федя, ни Саша с годами не менялись, как бы ни пытались доказать обратное. У Саши глаза открыты, хотя так хочется закрыть, чтобы просто чувствовать такие родные, совсем не забытые губы на своих губах. Всё слишком знакомо, до сих пор привычно, правильно. Но Саша держится, он хочет смотреть, запоминать всё, каждую деталь, потому что мозг стучит в черепную коробку предупреждением, что эта акция одноразовая. Больше ему не представится случая снова поцеловать Федю. Посреди проспекта. Где ездят машины, где ходят люди, которые как будто вымирают в тот момент, где куча света от вывесок и окон домов. Так может только Федя, которому слишком плевать. Он всегда делал только то, что хотел, ни на кого не оглядываясь, не спрашивая чужого мнения. И только Федя при этом мог трепетно сжимать между пальцев сигарету, чтобы потом всё-таки покурить. Саша проводит языком по губам. Смотрит, не понимая, что случилось. Какое-то помутнение. Сигарета догорает. Им надо возвращаться обратно в помещение. Федя глазами указывает в сторону двери, Саша не спешит разворачиваться, глупо моргая. Мгновение до следующего поцелуя. Саша закрывает глаза, забывая, как надо дышать.