Друг мой, оставь этот нож,
Ты сделал всё, что мог.
Выбрал других на главные роли наш Бог,
Ну и что ж?
— О чём рассказать? — переспрашивает Федя. — О четвертьфинале. Вы говорили, что проиграли там по пенальти. В прошлый раз, когда они встретились на этом поле, оба были в каком-то странном, необъяснимо тоскливом состоянии, которое, наверное, толкнуло их к тому, чтобы показать другую сторону себя. Федя вспомнил ту часть прошлого, которую старательно пытался забыть, как страшный сон, потому что мысленно возвращаться к собственным поражениям, неудачам, моментам, когда всё шло не так с самого начала, он не любил. Он всегда хотел быть самым лучшим, он поддерживал вокруг себя определённую общественную оценку. И его считали лучшим, им восхищались, в него влюблялись с первого и единственного взгляда чуть ли не на всю жизнь. Всякий раз даже провальные ситуации вдруг оборачивались в положительную сторону. Тем не менее, раз в несколько лет, но с Федей случались такие поражения, после которых жизнь уже не могла стать прежней. Он не хочет никогда говорить о том дне и о том матче. Наверное, причин для этого было бы куда больше, если бы тот проигрыш лишил его всей спортивной карьеры, но она у него всё равно состоялась и даже приносила успех какое-то время. Однако дело не только в уязвлённом самолюбии и давнишнем позоре на глазах у десятков знакомых, друзей, может быть, даже личных болельщиков. — Проиграли 623-й школе. Чемпионат для нас кончился. Команда распалась. В общем-то, всё, — разводит руками Федя, дёргая плечом. — Мы ничего не достигли, кроме приятного воспоминания о том, что впервые в истории зашли так далеко. Почему тебе вдруг стало это интересно? — Потому что вы проиграли по пенальти. В прошлый раз вы сказали, что это случилось по вашей вине, — Антон отходит от штанги. — И мне просто захотелось узнать, как вы пережили этот момент, как вообще всё это случилось, что было потом, — Антон вздыхает, отводя взгляд в сторону. Стадион освещён высокими лампами-прожекторами, но вокруг всё равно царит холодный ноябрьский полумрак. Федя деталей не видит, но догадывается. — Короче, у меня нихрена не получается. Мы уже которую неделю тратим часть тренировки на то, чтобы пробивать пенальти. Я худший в команде, — резкий взмах руками и снова взгляд куда угодно, лишь бы не на директора. Лучший бомбардир команды, который не может забить пенальти. Пенальти исторически считается чуть ли не стопроцентной возможностью забить гол. Куда уж проще, когда есть только ты, вратарь и мяч между вами. Никто из защитников не вырастет посреди поля, тебе не придётся продираться через забитую штрафную, вратарь не рухнет тебе в ноги, спасая счёт своим телом. Лучший бомбардир команды, и такое позорище на деле. Всем будет плевать, сколько голов ты уже положил за команду, никто не вспомнит, как недавно кричали твоё имя, если встанешь напротив вратаря и промахнёшься. И если это будет просто игровой момент, если после этого ещё будут голы, если команда уже ведёт в счёте, а по итогу выиграет, то тебе могут простить этот промах. Сквозь скрипящие зубы, сквозь взгляды лёгкого осуждения, сквозь вертящееся на языке: «Да тут и я забил бы». Но простят. Если же это случится в послематчевых пенальти, решающих судьбу целого чемпионата, то не простят никогда. Сожрут с землёй под твоими ногами, всегда припомнят. Забей ещё сто голов где угодно, всё равно найдётся человек, что скажет: «А я помню, как однажды он промахнулся на школьном чемпионате...» — Я понимаю, Матвей невероятный. Я такого вратаря нигде ещё не видел, — говорит Антон. — Но всё равно ему забивают. Все забивают, даже Саша. Хотя Саша никогда в футболе не был! И просто есть я, который ничего не может! Федя тоже когда-то был лучшим бомбардиром. Не только команды, но и чемпионата. Они с Денисом постоянно друг друга обгоняли в этом противостоянии и будто бы специально даже, развлечения и красоты ради, забивали по очереди. Никто не задумывался, что голы по заказу не делаются, но всем нравилось их личное соревнование в рамках чего-то крупного, глобального для многих. Ни с кем и никогда. Ни с Денисом, ни с Сашей, ни с совершенно посторонними людьми, не знающими всю Федину жизнь, он не станет обсуждать ту часть, которая касается футбола. Что угодно, но не её. Вот только Антон уже кое-что знает и почему-то с ним говорить об этом легче. Феде кажется, будто только с Антоном говорить об этом и нужно. Он колеблется. Видит, что парню необходима эта информация, пусть она и не научит его забивать десять пенальти из десяти. Возможно, ему станет легче, когда он узнает, что чувствовал человек, который прошёл через такую ситуацию. Возможно, он будет знать, как вести себя, если вдруг. Не станет убиваться и думать, что это был его последний шанс что-то сделать для своего будущего. Учиться на чужих ошибках почти невозможно, всё равно наступаешь на оставленные кем-то ранее грабли, хотя и помнишь, где именно они лежат. Антон всегда во всём сам, без помощи. И грабли он кладёт самостоятельно, и ходит по ним, бегает с завидным удовольствием. А Феде хочется, почему-то так необъяснимо сильно хочется с того самого вечера, чтобы у Антона получилось достичь своей цели. Плевать, сколько граблей ему придётся перешагнуть ради этого. Главное, чтобы горел, жил и шёл. Потому что Федя уже никуда пойти не сможет.***
2003 год
Их командой восхищается вся школа. Дошли до четвертьфинала! Пусть это и не настоящая сборная, пусть это и не Чемпионат Мира или Европы, но для школы событие не менее значительное. На глазах сотен учеников пишется история, о которой не стыдно рассказать друзьям из других школ, о которой можно вспоминать потом ещё долгие годы. Есть в этом городском чемпионате по футболу какая-то особая магия, передающаяся из души в душу. Ида Геннадиевна, конечно, приписывает себе этот успех. Именно благодаря её разрешению команда была созвана. Сама женщина не может не ратовать за различные кружки и секции в школе, потому что это показывает её деятельность, она создаёт в школе все условия, чтобы дети не хотели отсюда уходить, чтобы школа стала их вторым домом. Впрочем, с футболом у Иды Геннадиевны отношения всегда были прохладные. Она справедливо полагает, что это хулиганский вид спорта. Согласно жизненному опыту и накопленным впечатлениям, футболисты не отличаются особой дисциплиной, как и культурой. Не слишком образованы, ведь какое образование в спортивных школах, где в первую очередь обращают внимание на то, сколько ты бегаешь, а не сколько читаешь. Матерятся через слово, кстати, если судить по интервью, то тут, то там проскальзывающим в телевизоре. Ида Геннадиевна всегда переключает канал, как только в обычных новостях по федеральному вдруг начинают освещать футбол. Вид спорта, по мнению Иды Геннадиевны, совершенно незаслуженно пользуется такой популярностью. Страна в нём объективно не сильна, но почему-то именно футболистам выпало такое счастье иметь зарплаты, уступающие разве что бизнесменам да депутатам. Почему-то именно футболисты при очередном провале только разводят руками, даже не сильно оправдываясь перед всеми тысячами, которые переживают за них, волнуются, срывают голоса на стадионах, не спят по ночам у экранов. И всё им простительно, и за ними, какой-то сектой не иначе, скрываются остальные виды спорта: плавание, фигурное катание, гимнастика, теннис, лыжи... Куда более благородные, между прочим! Вот кто-нибудь слышал о том, как пьяный лыжник врезался в столб на своей дорогущей машине, а потом просто скрылся с места происшествия? А кто-то видел матерящуюся прямо в эфире фигуристку, которая просто не может выразить иначе своё отчаяние от того, что завалила сложный прыжок? Ну, может быть, когда-то проскальзывала информация, что сборная пловцов вместо подготовки к соревнованиям пошла в клуб, где курила кальян, распивала алкоголь, приставала к девушкам и так всю ночь? Но, нет. Этой стране нужен футбол. И мужу Иды Геннадиевны, как ни прискорбно, тоже был нужен футбол. Она уже давно считала супруга неадекватным человеком. Ведь адекватный и здравомыслящий не станет целый вечер орать на телевизор, когда непонятно кто, еле переставляющий ноги по траве, в очередной раз не попадает в ворота. Он всё равно получит свою зарплату, а вот болельщик обратно свои нервы и здоровье не вернёт. Каждый год Ида Геннадиевна переступала через себя, давая согласие на набор школьной команды по футболу. Она ставила различные условия физрукам, проявлявшим наибольший энтузиазм в этом деле. — Ида Геннадиевна, они, возможно, наше будущее. А ну, как через пару-тройку лет выведут сборную на Мир? — Ну-ну, как же, — неодобрительно отзывалась Ида Геннадиевна и думала о муже, орущем на телевизор. А вдруг всё-таки, спустя столько лет бесполезного ожидания великих побед, именно бывшие ученики её школы подарят мужу величайшую радость, после которой уже ничего в жизни и не нужно? Эта призрачная возможность заставляла Иду Геннадиевну давать отмашку на сбор команды. — Но! — тут же значительно добавляла она. — Чтобы ни одного троечника в команде не было. Старосты приветствуются, олимпиадники. И чтобы, пока вы там играете, их успеваемость не страдала. Несколько лет подряд условия выполнялись в точности. От каждого класса по старосте, по идущему на золотую медаль, плюс отличники, хорошисты. Как только хорошист начинал скатываться на тройки, предпочитая больше времени проводить с мячом, — сразу на выход из команды, потому что есть договорённость, потому что надо прививать ученикам ответственность. Сборная состояла из не самых плохих, наверное, парней, да только у половины футбол на последнем месте в списке желаний. Так, чисто за школу выступить, чтобы грамоту новую выписали на итоговой линейке, чтобы в университете потом носом кого-нибудь в неё ткнуть. А другие не обладали футбольным чутьём, ошибались через два-три шага. Третьи старались, но не могли уделять внимание двум занятиям равномерно, если снова возвращаться к вопросу учёбы. Команда звёзд с неба не хватала, парней с горящими глазами было мало, кое-кто, конечно, всё равно бился за честь школы, но по большей части предпочитали находить другие способы проявить свою преданность и любовь, а не играть в футбол. Год за годом они не выходили даже из группы. Занимали третье место, и это уже считалось каким-никаким успехом и вызывало официальную похвалу от Иды Геннадиевны. И вот очередной сезон. Ещё год, и их школа упадёт в рейтинге за ту критическую отметку, когда уже надо играть несколько отборочных матчей, прежде чем заявиться на чемпионат. Не принципиально, конечно, но для Иды Геннадиевны это звучало, как личное оскорбление. Её школа, которую она собственными руками возвела в статус гимназии, в какой-то футбол играет еле-еле. Да у них олимпиадников сколько! Да у самой Иды Геннадиевны наград, как у лучшего директора, во всю стену! Да у неё педагоги какие работают! И всё это не может мяч пинать по траве? Физрук Андрей Андреевич просит сделать исключение для этого года и набрать в команду тех, кто действительно хочет играть в футбол, для кого это жизни подобно. Ида Геннадиевна колеблется, не хочет, чтобы всякие хулиганы и двоечники безграмотные представляли её детище, самое драгоценное, что она имела в своём распоряжении, на официальном соревновании. Ведь все эти конкурсы и олимпиады не столько для учеников, чтобы потенциал свой показать, сколько для директоров, соперничающих друг с другом, кто лучше, кто успешнее. А команда по футболу — лицо гимназии. И, получается, что вот таких Ида Геннадиевна воспитала, что ли? — Только на этот год. Нам просто нужен результат здесь и сейчас, чтобы в рейтинге задержаться, — объясняет Андрей Андреевич. — Только из соображений престижа нашей гимназии, — нехотя отвечает Ида Геннадиевна, ставя свою подпись в приказе об утверждении команды, какой бы они ни была. — Но учтите, что я буду пристально следить за теми, кого вы выберете на этот год. Плакат с объявлением набора появляется на доске объявлений, приделанной в гардеробе рядом с зеркалом, 11 сентября. До этого дня Ида Геннадиевна всё никак не может решиться на составление приказа. Не то чтобы объявление вызывает много шума, но, тем не менее, некоторые из проходящих мимо учеников задерживают взгляд на плакате. — Чё, смотрели матч вчера? — подбегая к друзьям и с наскока хлопая их по спинам, спрашивает Денис, тут же зачёсывая вечно падающую на глаза чёлку пятернёй. — Да, Каряка — пидарас, — фыркает Федя. — На кой-то хуй в свои забил, — и продолжает смотреть на плакат с доски, попутно надувая шар из жевательной резинки. — Ой, не пофиг ли? Хет-трик Булыкина! — восторженно произносит Саша. — В него ж никто уже не верил. Даже я. А вот, перешёл в наше «Динамо» из своего пятого колеса, и как пошло, как пошло у него. Отвечаю, чувак ещё в Европу смотается с такими-то успехами. — Оптимист ты, Кокорин, — усмехается Денис. — Булыкин впервые в жизни, может быть, в последний даже, хет-трик сделал, а ты его в Европу посылаешь. Твоя бы воля, у нас бы каждый второй там был. Да и не забывай, не факт, что мы всё ещё пройдём на Евро. Если швейцарцы выиграют у ирландцев, то у них первое место. А нам надо грузин обыграть, чтобы хоть за стыки зацепиться. — Пф, Денис, грузин даже я обыграю. — Мы им проебали в апреле, знаток футбола, — Саша только отмахивается. Он всё равно до последнего будет уверен, что сборная попадёт на Евро. А если не попадёт, то он обязательно придумает им целую оправдательную статью, почему всё пошло не так. — Вы чего тут встали, вообще? — Денис отодвигает Федю за плечо от доски с объявлениями. — Набор в школьную сборную по футболу? Это та самая, куда только одиннадцатиклассников берут? — друзья синхронно кивают. — Ну и что? Нам туда всё равно двери закрыты. — Почему это? Мы, между прочим, в динамовской академии занимаемся. Я считаю, что мы получше, чем... да чем все тут мяч пинаем, — уверенно заявляет Кокорин. — Не в том дело, Саш, — произносит Федя. — В эту команду не за умение играть в футбол берут. Она же у нас, понимаешь, под контролем Гниды. Как и всё, в общем-то. — Ну и? — А она никогда в жизни не допустит туда таких, как мы. Она ж нас ненавидит. Сдохнет, но не пустит. — Тут написано, что прийти может любой желающий, — указывает на нужную строчку Саша. — Я, может, на золотую медаль не иду... — Да даже на деревянную, — добавляет Денис. — Заткнись. Я как вижу, так и понимаю. Если любой, значит, любой. — И ты хочешь пойти на отбор? — интересуется Федя. — А почему нет? — А тебе проблем мало? — устало спрашивает Денис. — У нас экзамены, тренировки в академии, куда ещё этот любительский спорт поднимать? Да и потом, ну, что нам даст это участие? Грамотку? Нахер она мне нужна. Пусть Гнида ей подотрётся. — Я слышал, — говорит Федя, — что там приглашают на финальные стадии типа тренеров всяких из клубов, можно о себе заявить. — Мы и так в клубе. — Да, но в академии последний год остался. Дальше либо контракт, либо под зад ногой, — Федя задумчиво переводит взгляд с плаката на Сашу. У того столько надежды в глазах, море голубое бушует, вот-вот из берегов выйдет. — Я тебя умоляю, — отмахивается Денис. — Тебе-то хорошо, у тебя папа тренирует. В молодёжку пристроит без вариантов, а то и в главную. — Хочешь сказать, что без папы я бы ничего не добился? — Да, нет, — вздыхает Федя. — Я к тому, что у тебя всегда есть такие вот запасные варианты, а, например... Например, мне надо что-то делать. Если кому и надо что-то делать, так только Саше, потому что Федя уже зарекомендовал себя в академии. Ему даже весной, где-то в марте, говорили, что поставят его первым в списке выпускников академии для заключения контракта с командой. Тем не менее, никогда в жизни Федя не скажет при Кокорине, что среди их компании у того самые маловероятные шансы куда-то пройти. В любом случае, этот городской чемпионат, если не врут, может действительно помочь Саше. Денис понимает, кивает утвердительно. Саша, к счастью, не замечает, он всё на плакат смотрит, как на второе пришествие. — Ладно, уговорили. Если оба идёте, то и я с вами. Конечно, в команду они проходят. Андрей Андреевич видит, что парни действительно сильные, что почти профессионалы, а три таких игрока в команде — это уже неплохо. Ида Геннадиевна неприязненно кривится, когда читает стоящие друг за другом фамилии самых проблемных учеников школы: Кокорина, Смолова и Черышева. Худшие опасения подтвердились, её детище будут представлять отъявленные хулиганы.2004 год
В ноябре сборная России обыгрывает Уэльс в стыковом матче и проходит на Чемпионат Европы. Матч, впрочем, будут ещё долгие годы вспоминать благодаря легендарной фразе Вадима Евсеева, которую тот проорал в камеру, показав характерный жест при этом. Так что, футбольный 2004 год начинается чередой товарищеских матчей в качестве тренировки перед основным турниром. В начале декабря школьная сборная выходит из своей группы со второго места впервые в истории. Их 2004 год начинается с одной шестнадцатой финала. Матч в первую неделю марта, когда ещё даже снег не сошёл со стадионных полей, впрочем, если бы это можно было назвать полями. При помощи жеребьёвки каждый раз определяется, на чьей территории будет проходить встреча. Кому-то везёт постоянно играть дома, кому-то не везёт постоянно ездить по всей Москве в чужие школы, куда ещё не каждый из болельщиков доберётся. Одну шестнадцатую надо играть на поле соперника. Про их команду начинают говорить, за них переживают, как за реальных футболистов, представляющих целую страну. Ида Геннадиевна даже решает посетить один из ближайших матчей, чтобы посмотреть, как именно её команда добивается успеха. При ней на трибуне, если можно так назвать одну промёрзлую скамейку для зрителей, сборная обыгрывает представителей школы из Басманного района. Они идут дальше. Впереди одна восьмая. В их команде есть два лучших бомбардира чемпионата. Денис и Федя ведут какое-то личное, полушутливое соревнование, то обходя друг друга, то снова сравниваясь по голам. Группу они разнесли в пух и прах своими голами, что, впрочем, не слишком облегчило задачу всей команде, так как защита у них пропускала не меньше. Но, как бы там ни было, Черышев и Смолов отыгрывают полные матчи, потому что тренер уверен — без их вклада они снова остались бы на третьем месте группы в лучшем случае. А сейчас они все забрались так высоко, как никому никогда не снилось. Одну восьмую проходят со скрипом. Тренер решает поставить им задачу хорошо обороняться, потому что соперник довольно силён в атаке. И всё-таки счёт открывает именно гимназия. Им дают право на пенальти, исполнять который выходит Денис. Денис не промахивается, он вообще с точки не промахивается, что тут, что в академии, хоть и нападающим никогда не был. А потом они забивают сами себе. Казалось бы, ведут в счёте, можно просто засесть глубоко в оборону и терпеть, но лучше, конечно, создать себе проблем и героически потом их преодолевать. Счёт 1:1 сохраняется и всё дополнительное время, поэтому настаёт очередь послематчевых пенальти. Бить первыми тренер ставит тех, кто точно обеспечит гол. Поэтому начинать серию снова выходит Денис. Он, как всегда, не промахивается. С трибуны слышится яростный крик одобрения от своих болельщиков и злое молчание от чужих, Денис сжимает кулак и трясёт им по направлению трибуны. Вторым посылают Сашу. Он тоже всегда в стартовом составе, редко когда его меняют, но всё-таки периодически это случается. На уровне школьной сборной Кокорин, безусловно, один из лидеров, но в сравнении со своими друзьями, конечно, уступает. Саша тоже забивает, облегчённо выдыхая, потому что всегда волнуется перед пенальти. Давление колоссальное. Все на тебя смотрят, все ждут разного, а ты должен сделать всё, чтобы протащить команду дальше. Третьим оказывается Федя. У него удары своеобразные, немного выпендрёжные, за такие в академии часто поругивают, потому что рискованно очень. Но Феде нравится, болельщикам нравится, кажется, что никому, кроме Смолова, и в голову бы не пришло именно так бить пенальти. И когда мяч оказывается в сетке, обидно и издевательски пролетая в нескольких сантиметрах над упавшим в сторону вратарём, болельщики начинают во всё горло скандировать Федину фамилию. Команда одобрительно похлопывает его по спине, Денис хмыкает, улыбаясь на одну сторону, а Саша в душе разрывается от переполняющих его чувств. Он так гордится своим Федей, он так его любит в этот момент, он счастлив от одной мысли только, что именно Федя уже год, как его парень, и никто больше не может восхищённо смотреть на него, наплевав уже на все остальные положенные удары, от которых зависит судьба четвертьфинала. И вот они там. Они в четвертьфинале. Федя никогда не забудет, как радовался громче всех, прыгая по раздевалке чужой школы, крича всё, что придёт в голову: от песен до обзывательств. Конечно, они праздновали, конечно, они гуляли до утра, конечно, Кокорин не выдержал и ещё на выходе из школы, столкнувшись с кем-то из команды противника, показал ему средний палец, заорав: «Хуй вам, а не четвертьфинал!» Чуть не произошла драка, но кому какое было дело. В тот день им было позволено всё, и никто и слова не сказал бы поперёк. Потому что они в четвертьфинале. Историческое достижение, вселившее в них невероятную уверенность в собственных силах. Теперь им уже ничего не страшно, они уже видят себя с кубком, потому что прошли слишком многое, потому что уже заслужили, потому что жеребьёвка даёт им право провести четвертьфинал на своём поле, потому что... Стадион у них, впрочем, совсем не гимназический. Стадион — это отдельная боль Иды Геннадиевны, которая считает просто позором заниматься физкультурой в куче земли и песка с кривыми железными балками, имитирующими ворота. Не то чтобы у других школ была искусственная трава, беговые дорожки или приличные баскетбольные кольца, но всё-таки стадионы выглядели поприличнее. Благо, к четвертьфиналу удаётся организовать хотя бы сетку на ворота. Посмотреть на игру приходит чуть ли не вся школа. Ида Геннадиевна приглашает на неё несколько своих коллег, зовёт учителей, завучей, даже вахтёршу, чтобы все увидели очередной триумф, созданный, как она считает, её собственными руками. Тренеру даже не приходится мотивировать своих подопечных, они и так настроены дальше некуда, искры из глаз буквально сыпятся на пол раздевалки. Против них сегодня 623-я школа. Соперник довольно серьёзный, они уже два раза брали чемпионат. Капитанская повязка впервые переходит от вратаря к Феде. Чем заслужил, в принципе, понятно. Как-никак главное лицо команды, нападающий, бомбардир, самое активное участие принимает на протяжении всего их пути к финалу. К тому же, болельщики его любят, ради него за ними по Москве таскаются. Футболом в их школе ещё никто так активно не интересовался. Особенно девушки. И Федя, преисполненный гордости за самого себя, стоит напротив зеркала в раздевалке, рассматривает свою руку. Из-под рукава футболки первые татуировки выглядывают, а сверху повязка красная с чёткой буквой «К», чтобы всем видно было. Перед матчем фотографируются, потому что больше возможности сыграть дома не будет. Полуфиналы, матч за третье место и самое главное — финал, всегда на нейтральных полях проводят, арендованных у какой-нибудь футбольной академии или спортивного комплекса. Песок под ногами пылью вздымается и оседает на ногах, падать на него неприятно, больно, ссадины кровавые сразу зарабатываешь, но это всё равно не отменяет борьбы в игре. 623-я настроена серьёзно, фолит как не в себя, любыми способами стараясь лишить соперника возможности что-либо сделать. Первый гол забивает Денис. Радуется ему так, словно вообще первый в жизни, словно этот мяч их сразу в финал отправляет. Денис бежит вдоль боковой линии, слыша своё имя и фамилию гулом над полем, падает на песок отвратительный, руки раскидывая в разные стороны. Если и умирать, то только сейчас, пока безмерно счастлив. К нему команда бежит, падает сверху, обнимает, целует, отпускать от себя никуда не хочет. Кокорин руками размахивает, призывая болельщиков ещё больше срывать голоса, и замечает сдержанную улыбку Иды Геннадиевны. Значит, даже та, как бы ни противилась, но рада за Дениса и их команду. Проходят считанные минуты с момента их радости, триумфа, как счёт возвращается в равное положение. Забивают им красиво, ничего не скажешь. Соперники радуются не менее бурно. В этот момент у Феди, старающегося на правах капитана не дать команде развалиться и усомниться в себе, вдруг появляется странное волнение. Нарастающее, почти превращающееся в панику: а что, если проиграем? Дважды пройти по серии пенальти почти нереально, нужно срочно забивать ещё. Но время тянется, переходит в дополнительные таймы, а счёт застывает на месте. Тренер меняет Дениса, слишком уставшего за всё время чемпионата, заслужившего посидеть оставшиеся десять минут на скамейке. Черышев уходит расстроенно, чувствует, что мог бы ещё принести пользу. Если дотянут до пенальти, что, пожалуй, уже смотрится лучшим исходом, то он ведь точно забьёт, а без него как? Не успевает Денис толком освоиться на скамейке, наскоро выхлебав воду из бутылки и откинув её куда подальше, как их команда снова пропускает. Денис со скамейки вскакивает, пинает её, что есть силы. Ну, как же так?! Ну, не может же быть, чтобы вот сейчас и просто остановиться, проиграть, не пройти! Времени до финального свистка всего ничего, они не успеют... Три минуты. Угловой. Кто-то выпрыгивает из их команды, направляет мяч в ворота, но попадает в чужого игрока. От того отскакивает в чью-то ногу. В штрафной слишком много людей, чтобы понимать, что вообще происходит. Пас... Гол! Они сравнивают! Саша! Господи, Кокорин оставляет им шансы, выводя к очередной серии пенальти! Они все, даже запасные, несутся к нему, чуть не давят, а он только на Федю смотрит, только его руки чувствует, только его слова слышит. Ему ничего в этой жизни больше и не нужно, лишь бы всегда так. Остановиться бы в этом мгновении, остаться стоять рядом с Федей в обнимку. Потому что в этот момент оба счастливы настолько, насколько уже никогда больше не будут. Ведь счастье у них всё-таки разное. Судья призывает их вернуться на поле. Надо готовиться к пенальти... Серия напряжённая, волнительная дальше некуда. У них есть определённая последовательность, которую озвучивает тренер, но вдруг Федя поднимает руку и произносит: — Можно я... не буду бить? — команда поворачивается к нему в недоумении. Один из двух лучших бомбардиров команды, в отсутствии второго, будучи капитаном в этом матче, и просто отказывается бить пенальти. Но в голосе Феди столько неуверенности, мольбы не давать ему хотя бы подойти к точке в самом начале, что Андрей Андреевич, растерянно поморгав глазами, говорит, что тогда Федя будет первым, если они дотянут до дополнительных. Каждая команда должна исполнить пять обязательных пенальти. В том случае, когда даже при этом счёт оказывается равным, назначаются дополнительные, проводящиеся до первого промаха. Судья определяет, кто начнёт, и жребий падает на 623-ю школу. Говорят, как начнётся серия, так она и продолжится для начавшей команды, поэтому гимназия с какой-то стороны даже рада, что будет второй. Однако 623-я начинает успешно, с забитого мяча. Запасные обеих команд стоят вдоль боковой линии, кто схватившись за плечи, кто просто ожидая, чем всё кончится. Денис губы кусает нервно, не отрываясь смотрит на своих. Пять обязательных. Все забиты. Обеими командами. Это значит, что сейчас будут дополнительные, это значит, что Феде придётся коснуться ногой мяча. При том, он будет последним. Если сейчас 623-я забивает, то он не имеет права промахнуться. Денис инстинктивно пальцами за ворот футболки цепляется, ладонью по груди щупает, пытаясь найти позолоченный крестик, но запоздало вспоминает, что, как ушёл из дома в феврале, так засунул его куда-то и больше не вспоминал. Потому что Бог, вера в него, крестик — всё это с домом ассоциируется, а дома для Дениса больше не существует. Теперь его дом рядом с Федей и Сашей, в их квартире, которую в честь восемнадцатилетия Смолову ещё год назад подарили. Над полем тишина гробовая. Им не поможет ничего, кроме мастерства Феди исполнять пенальти. Свои рискованные, насмешливые в адрес вратаря пенальти. Саша чувствует, что задохнётся, он смотреть не хочет, но надо. К сожалению, не отвернуться, потому что все смотрят, его просто не поймут, если иначе вести себя станет. Свисток судьи. Федя делает замах, не чувствуя, как нога касается мяча. Он летит по выверенной траектории, в центр, не слишком высоко, не слишком низко, но в самую середину. По задумке вратарь, который, разумеется, волнуется не меньше, уже падать должен в воротах, не успев даже пальцем или ногой, что совсем невозможно, кажется, мяч этот поддеть. Федя бьёт, мяч летит, вратарь 623-й школы делает выпад вправо, но останавливается, рукой взмахивает и чётко ладонью мяч вперёд себя отбивает. Секунда, и мир вокруг разрывается на мелкие части. Осыпается за Фединой спиной, когда радующиеся победе соперники несутся к своему вратарю. Кто-то случайно толкает Смолова, и тот расфокусированным взглядом обводит стадион, ненадолго выпадая из своего вакуума. Его команда стоит, кто лицо в ладони спрятал, кто голову на грудь опустил, стараясь выдержать этот момент, кто отвернулся и пошёл в сторону выхода с поля. Болельщики поднимаются медленно со своих мест, угрюмо рассматривая капитана команды, который лишил их права болеть и гордиться дальше. У Иды Геннадиевны губы собраны в тонкую нить, подбородок заносчиво приподнят — самолюбие публично уязвили, и кто? Кто?! Смолов! Тот, которого она никогда в жизни до сборной не допустила бы. А она предупреждала, говорила, что не место таким в команде. Федя смотрит дальше, ловит взгляд Дениса, всё ещё стоящего столбом около боковой линии с прижатой к груди ладони, которая скребёт фантомно в поисках. По щекам Дениса слёзы. Глаза голубые, всегда ледяно-холодные, до дрожи глубокие, обжигающие выставляемой вперёд враждебностью, как защитой от всего вокруг, трескаются, тающими льдинками капают. Федя никогда не видел, чтобы друг плакал. Тот осуждал это, мол, не по-пацански рыдать, жалость испытывать и себя жалеть, зубы стиснуть до скрипа надо, кулаки сжать так, чтобы ногти в кожу, и смотреть, упрямо идти дальше. За слёзы на районе бьют. Жестоко, беспощадно, чтобы навсегда желание слезу пустить отпало. Вокруг смешение бурной радости и бескрайней грусти. Они были так далеко, как никогда не получалось, как больше никогда не смогут. Они слишком высоко взлетели, поэтому упасть сейчас, значит, разбиться в дребезги. Федя падает на землю с песком, те пылью его обволакивают, касаясь волос, кожи, формы. Федя сидит посреди пустеющего стадиона, где даже 623-я школа предпочитает не оставаться. Свои-то и подавно расходятся да побыстрее, не смотря друг на друга, не обращая внимания на своего капитана. Федя повязку, сжимающую руку тисками, срывает остервенело, швыряя куда-то в сторону. Какой он, к чёрту, капитан? Кто вообще придумал его назначить на самую важную игру? Он думает, что не надо было вообще подходить к мячу сегодня. Надо было замену просить, пусть это и выглядело бы предательством. Он всё равно всех предал, опозорил, отнял у них надежду впервые коснуться кубка или хотя бы приблизиться к нему ещё на шаг. Может быть, стоило поучаствовать в основных пенальти? Может быть, он там забил бы? Может быть, там за него ещё исправили бы ошибку, и всё вообще по-другому сложилось бы? Чего уж говорить. Сделанного не вернуть. Он чувствует чужую руку на своём плече. О, нет, только не это. Ему сейчас в одиночестве побыть хочется, чтобы всё осознать, свыкнуться, чтобы понять, как в глаза уже бывшим сокомандникам смотреть теперь. Команды больше не будет. Он разрушил её одним ударом. Закончил их существование. — Просто не повезло. Лотерея же, — тихо говорит Саша, сидящий на корточках и заглядывающий в глаза. От присутствия Кокорина становится ещё более паршиво. Федя ведь ради него попёрся на просмотр, в команду вступил, ради него они все вместе шли так долго, чтобы Сашу футбольные люди заметили, чтобы у него шансы были на воплощение мечты. Федя тоже о футболе мечтает, но о Саше в футболе, наверное, всё-таки чуть-чуть больше, потому что у того глаза искрятся, стоит только услышать, что зовут на поле, рукой машут, приглашают или приказывают поторопиться с выходом. И что сделал Федя? Уничтожил чужую мечту. Кто его знает, возьмут ли Сашу после академии в молодёжку хотя бы. А если контракт не предложат, что они, что Федя будет делать? Федя жить не сможет, если Саша в восемнадцать лет карьеру закончит, о которой грезит разве что совсем каплю меньше, чем о самом Смолове рядом. — Пойдём, нам в раздевалке быть надо, — Саша тянет за руку, но чувствует сопротивление слабое. — Федь, ты не виноват. Кто угодно мог оказаться в таком положении. «Но оказался-то я, Саша», — взглядом говорит, потому что язык не поворачивается ничего из себя выдавить. Он не уверен, что вообще сможет теперь хоть что-то Саше сказать после такого. Но Кокорин... За что он ему? Чем Федя его заслужил? Саша всегда придумает оправдательную речь, что для настоящей сборной, что для Феди, потому что и сборная, и Смолов для него непререкаемо лучшие. Вне зависимости от происходящего. В раздевалке сказать всё-таки что-то нужно, хотя бы извиниться. Парни ждут, парни понять хотят, о чём он, блядь, думал, когда бил настолько рискованно в самый ответственный момент их общей жизни. Федя рта раскрыть не успевает, как вперёд уже Саша лезет, уже начинает его защищать, объяснять всем, почему это случилось. Ему не верят. Ведь это не он лишил их шанса на мечту. Галдёж поднимается, нарастает подобно шторму в море. В Сашиных глазах тоже море бушует, когда на чужие нападки срывается, орёт, руками машет, толкает кого-то. Никто не имеет права сейчас винить его Федю. Никогда. Плевал Саша, что выглядит глупо, что защищает из личных побуждений, высеченных где-то в самом сердце. Он знает, что парни его не поймут, потому что у них другое, совсем другое на душе, но Саша плевать и на это хотел. Пусть орут, пусть плюются, пусть потом в школе отворачиваются, пусть никогда не простят. Он всё равно не даст им Федю. Только Денис молчит. Смотрит на безумие перед собой, слёзы проглатывая, пальцами футболку комкая. Никому нет дела до его слабости, поэтому он позволяет себе ненадолго забыться, почувствовать всю горечь поражения, пропустить через себя. — Пойдём домой? Домой, Федь? — заполошно говорит Саша, когда в раздевалке не остаётся никого, кроме троих друзей. Федя кивает механически, поворачивая голову к Денису. Тот поднимается рывком, лицо заплаканное прячет, отворачивается, чтобы друзья расспрашивать не начали. Но они и не будут, всё понимают. — Без поражений не бывает побед, — твёрдо заявляет Саша, хватая обоих за руки. Вот только их путь — это сплошная череда поражений, бьющих о землю так, что впору давно умереть. Но они держатся. Идут дальше, пряча свою боль в глубине, отчаянно веря, что однажды настанет та самая победа, о которой они мечтают. Пусть у каждого эта победа и будет своей.***
Федя вздыхает, замолкая. Он ненавидит эту историю, но ничего не поделать, она навсегда в его жизни, как бы ни пытался забыть и перечеркнуть. Как-никак, но дальше его жизнь нельзя назвать совершенно несчастной. Конечно, всегда что-то не получалось, что-то он терял, где-то останавливался, не в силах получить желаемое. Много было потом поражений. Было немало и небольших побед, которые, если вместе сложить, наверное, перекроют какую-нибудь значительную потерю. Тем не менее, что не убивает, то делает сильнее, и всё в таком духе. Раз сейчас он сидит тут, на школьном стадионе, когда-то ставшим местом его провала, то чего-то достиг, на что-то оказался способен. — Лёша пенальти исполняет похожие на то, как вы свои описали, — делает самый странный и непредсказуемый вывод Антон из рассказа. Хотя, наверное, он понял куда больше, чем решил озвучить, Федя почему-то в этом уверен. — Только Лёша ещё ни разу не промахнулся. Даже против Матвея. — Это хорошо. Отлично, — Федя не знает, что сказать. Антон и сам понимает, что везение брата может закончиться в самый неудачный момент, главное, чтобы сам Лёша это понимал и имел какие-нибудь запасные варианты. Антону сказать о другом хочется. — Да. У Лёши всегда так. Всё получается. Он талантливый, наверное, не знаю. Так многие думают. Его, знаете, даже на просмотрах всегда одобряли, всегда предлагали в команду вступить, — Антон хмурится недовольно. — Мы, кстати, в академии «Спартака» занимались какое-то время. Нас потом выгнали. — За что? — удивляется Федя. Удивляется, впрочем, тому, с какой лёгкостью Антон произнёс это «выгнали». Словно не случилось ничего выдающегося. — Типа не подходим. Думаю, это из-за того, что родители нас на сборы с командой не пустили. Они просто пересекались с учёбой, а я вам рассказывал, что у нас в семье футбол не особо воспринимают. Вот и не пустили. А в академии сказали, что мы слишком слабые, не хватает нам чего-то, чтобы футболистами стать. Да-да, так и сказали, что это не наше. Но мы не поверили, по просмотрам начали таскаться, и вот там, как выяснилось, Лёшу всё-таки многие хотели бы в своей команде видеть. — Сейчас же вы не в команде? — Только в школьной. Потому что... Потому что я никому не нужен. А Лёша отказывался идти в команду, где не будет меня. И рассказать мне об этом он решил вот буквально на днях. Спасибо ему, конечно, большое. У меня от таких новостей теперь вообще ничего не получается. Ни пенальти пробить, ни с командой отношения построить, ничего. И я так подумал... Ну, допустим, пройдём мы всё же этот чемпионат, доберёмся до тех стадий, когда приглашают людей из клубов. А вдруг меня не возьмут? Ну, да, молодец, забивал, что-то показывал, но всё равно недостаточно. Вдруг это всё вообще зря и шанса у меня не появится? Федя теперь в ещё большем ступоре, чем прежде. Он не знает, что может сказать Антону, потому что это не даст тому никаких гарантий, да и вряд ли успокоит. В какой вообще момент своей жизни Федя пришёл к тому, что ему надо успокаивать Миранчука и уже во второй раз говорить с ним по душам? Они что, друзья? Близкие знакомые? Родственники? Почему он сидит тут с ним, на стадионе, слушая внимательно, когда должен давно быть дома со своей невестой? Зачем он вообще на стадион-то попёрся сегодня? — Всегда будет кто-то лучше, чем ты, — говорит Федя первое пришедшее на ум. — Когда я в футбол играл, то в команде у нас столько этих талантливых было, но меня всё равно на поле выпускали. Просто есть вещи, которые только у нас, и именно за них в нас будут верить, нас будут ценить, нам будут доверять. — Интересно, что это за вещи такие? — фыркает Антон, смотря на ворота. — Что-то не замечал я за собой каких-то уникальных способностей. — Ты можешь никогда их не увидеть. Главное, чтобы другие их видели. — А-а-а, класс. Ну, тогда мне стоит понадеяться на лучшее, действительно. Вы меня прям успокоили, Фёдор Михайлович. — Ну, я, например, в тебя верю. И вижу. Антон оборачивается резко, всматривается пристально, будто хочет убедиться, что ему врут. Он уверен, что директор сейчас сказал это лишь бы поддержать, из вежливости. В самом деле, не оставлять же ему ученика своей школы в растрёпанном состоянии посреди вечера. Понятное дело, у Смолова своих дел хватает, он, наверное, домой спешит к какой-нибудь своей родне... У него же есть родня? И вот они его ждут, а Фёдор Михайлович уже в который раз должен сидеть на холоде с непонятным Антоном, который с каждым днём верит в себя, да и во всё вокруг, всё меньше и меньше. Потому что устал, надоело ему, что ничего нигде не получается, что Вселенная к нему задницей и уши заткнула. — Давайте вот без этого только, мне жалость не нужна, — говорит Антон твёрдо. — Я всегда за честность. И неважно, расстроен я или нет, что я тут наговорил вам, просто не нужно. — Но я, правда, верю, — Федя пожимает плечами, оставляя ему выбор. Пусть относится, как угодно, пусть додумывает, если хочет. — Да, и что же тогда вы там во мне увидели? — А это я, пожалуй, оставлю при себе, — он со скамейки поднимается, пинает мяч поближе к Антону и разворачивается уже, чтобы окончательно уйти. Домой действительно нужно, у Саши вопросов будет масса и не объяснишь ведь ей, что с учеником прошлое вспоминал. — Потому что ничего во мне нет. Просто вы сказать боитесь. Ну и ладно! Я и так всё знаю. Кто надо, уже рассказал. — Ничего ты не знаешь, — Федя даже усмехается, головой качая. — И слушай всякий бред поменьше. Головин много раз говорил, что верит в него, Лёша, Костя... Матвей однажды сказал, теперь ещё и Фёдор Михайлович. Почему? Что они все имеют в виду? Что они в нём видят?***
В пятницу вместо английского 11 «В» на пятом уроке отправляется в столовую, где уже стулья расставлены рядами, как перед каким-то концертом. Другие классы из параллели снимаются со своих уроков, может быть, куда более важных. Дело в том, что именно в эту пятницу в школе проходят дебаты. Помимо одиннадцатиклассников на них приглашают 7 «А», у которого тоже английский просто с другими учителями, а ещё зачем-то усаживают в первый ряд непонятного мужчину с недовольным лицом. Впрочем, кое-кто его знает. Антон с Ильёй Олеговичем уже знаком дальше некуда, поэтому попадаться ему на глаза особенно не планирует. Вместе с Сашей и Костей он залезает на самый последний ряд, потому что дебаты их в принципе не интересуют. От класса выступать будет Чалов, кстати, что уж совсем неудивительно, ведь этот в любую дичь впишется. После всех своих недопониманий и разборок гаражное братство всё-таки разделилось. Лёша, например, показательно отсел от Антона за бывшую парту Кости, на переменах они не пересекались даже взглядами, а на вопросы учителей предпочитали зло отмалчиваться. Во время уроков Лёша по большей части теперь рассматривал что-нибудь в окне, чтобы не поворачиваться в сторону брата, а на тренировках был либо один, либо с Костей, который пока вообще не определился, на какой он стороне. А сторон получалось три: Антона, поддерживаемая Сашей, одинокая Лёшина и ещё упёртая Димина, который не желал вообще ни с кем из друзей разговаривать. Костю он тоже отверг, потому что тот слишком долго думал, за он или против «этих одинаковых пидоров». Лёша постоянно чем-то грузился, но с Костей кое-какими словами перекидывался, впрочем, как только чувствовал, что у друга на языке вертится логичный вопрос «Как там у вас?», то сразу находил себе какое-нибудь важнейшее дело. От Антона не отлипал Саша, пристально наблюдавший за поведением друга, ведь был уверен, что тот сейчас способен вытворить любую хрень. Диму Саша брезгливо презирал и посылал ответные плевки в его сторону, когда тот проходил мимо, бормоча что-то про пидоров. С Сашей и Антоном Костя старался контактировать незаметно, тем более, он всё ещё чувствовал свою вину за то, что всё рассказал Лёше про вечеринку в гараже. Но на дебатах Костя сел рядом с Антоном и Сашей, потому что Лёша ушёл куда-то слишком вперёд, а Дима, кажется, вообще свалил домой, подумав, что возможности получше сегодня уже не будет. Дебаты, кстати, должны были быть на английском языке, темой назвали дополнительное образование. Надо или не надо ехать за ним за границу и получать там диплом. Чалов, судя по всему, пытается доказать, что ехать нужно, тогда как его оппонент — парень из 11 «А» — настаивает, что это совершенно не обязательно, это сложно и может особо не помочь. В общем, ни Антон, ни Саша, ни тем более Костя особо сути не понимают и даже не пытаются строить умные лица. Через десять минут английской болтовни Антон вообще начинает чувствовать, что ему ужасно скучно и хочется спать. В членах жюри пять человек. Разумеется, Инна Юльевна и Елена Алексеевна Миронова, которые ведут английский у одиннадцатых классов, конечно же, Наталья, как ещё один человек, разбирающийся в языке. Зачем-то притащили Кокорина, наверное, только из-за статуса завуча, и Далера Адьямовича. У последнего просто окно выпало на этот урок, а нужен был ещё один член жюри. Понимает ли что-то физик в английском и тем более в заграничном образовании — сказать трудно. Парень из 11 «А» эмоционален, постоянно пытается перебить Чалова, вставляя свои опровергающие аргументы. Елена Алексеевна даже посмеивается периодически, особенно когда в ход начинают идти такие утверждения, как: «А вот у моего друга...», «Кстати говоря, моя тётя...» У Чалова аргументы другие, без всякого личного опыта. Он настолько заморочился, что подготовил целую презентацию, где разобрал несколько вузов в Англии, Германии, Нидерландах и Финляндии, чтобы на нормальных примерах объяснить преимущества и перспективы, которые открываются перед человеком, получившим дополнительное образование за границей. — Ставлю сотку, что Пони выиграет, — вдруг говорит Саша. — У него всё такое научное, строгое, а этот горлопан как с рынка сбежал. — Да, конечно, Пони выиграет, тут и без сотки понятно, — кивает Антон. — Его просто банально протащат. Он же у нас единственное светлое пятно во всей школе, по мнению каждого второго идиота. — Ну, не скажи, Миронке, походу, второй больше нравится, — хмыкает Костя. Наконец, ведущий, которым, кстати, назначили Матвея, объявляет, что жюри может приступать к обсуждению. Они недолго что-то решают, после чего дают отмашку, что готовы озвучить свои голоса. Матвей вызывает их по очереди, поскольку каждый ещё собирается пояснить, почему именно такой выбор. На счастье Антона, у которого уже голова болеть начинает от английского языка, пояснения будут на русском, чтобы все всё поняли. Первым встаёт Далер Адьямович, который сидел с самого краю. — Я, если честно, сам выступаю за дополнительное образование. Образование — это вообще очень важно и чем больше, тем лучше. И я уверен в том, что дополнительное образование, полученное за границей, например, в той же Финляндии, — это, безусловно, огромнейший плюс для человека, это открывает перед ним такие возможности, которые он никогда не сможет получить, если будет обучаться только у нас в стране. И я всецело за такой подход, который озвучил Федя Чалов. Тем не менее, свой голос я отдам за его соперника. Он говорил уж больно убедительно. Зал оказывается в некотором смятении, потому что никто не думал, что возможно так расхвалить одного человека, а проголосовать за другого. Это странно, это даже как-то глупо и натянуто. — Хера поворот, — удивляется Антон и садится прямо на стуле, вытягивая шею, чтобы увидеть Чалова. Тот, кажется, тоже не ожидал подобного, но всё-таки старается с достоинством принимать чужое мнение. Мнение учителя физики, который, наверное, и не понял-то ничего. — Так, ну, теперь я, — поднимается со стула Кокорин, откашливаясь. — В общем, дебаты были интересными. Во многом благодаря... — он даже не помнит имени парня из 11 «А», поэтому просто указывает на него рукой. — Никита... — начинает подсказывать Елена Алексеевна. — Никита, поздравляю, ты очень оживил эти дебаты, — продолжает Кокорин. — Я, конечно, ни черта не понял, но ты так эмоционально всё говорил, с такой энергетикой, что тебе прямо захотелось поверить. Ну, а у Феди... У Феди было неплохое выступление, но как-то без огня. Короче, я за огонь, за Никиту. — Мальчики, — тут же подскакивает Наталья, оправляя юбку, неприлично короткую для учительницы. — Вы оба молодцы, очень хорошо подготовились, очень грамотно выстроили свои аргументы. Вас было приятно и интересно слушать с точки зрения материала. Но я, пожалуй, соглашусь с Александром Александровичем, что у Никиты выступление было поярче. К тому же, если честно, я не думала, что нам придётся вот так прямо голосовать, тем более мне, потому что аргументы мы составляли с Никитой вместе. А вот это было, наверное, лишним, поэтому Матвей прерывает Наталью, чтобы дать слово Инне Юльевне. Та не сразу понимает, что обращаются именно к ней, так что, сидящей рядом Елене Алексеевне приходится потрясти коллегу за плечо. — Да-да, сказано уже очень многое, — быстро начинает Инна Юльевна, словно куда-то торопится. — Ну, она-то точно за Пони проголосует, он у неё учится, — уверенно говорит Саша. — Почему они вообще до сих пор голосуют, если трое уже высказались за этого Никиту? — не понимает Антон. — Потому что Матвей говорил, что выслушать надо мнение каждого в любом случае. — Да, ёпта, — вздыхает Антон, запрокидывая голову. — Я так понимаю, мы отсюда уже никогда не уйдём? Тем временем, Инна Юльевна зачем-то приплетает Жириновского, ассоциируя, видимо, с его манерой выражаться выступление Никиты. Далее следует задумчивая пауза, и уже всем начинает казаться, что Инна Юльевна проголосовала за Никиту, потому что на нём остановилась в рассуждениях, но учительница неожиданно продолжает свою речь. — Но дебаты дебатами, а мы всё-такие не на базаре, чтобы перебивать оппонента. Считаю, это было, как минимум, неуважительно. Да и тема не политическая, чтобы так нескромно выражаться. Так что, для меня выступление Феди было куда достойнее. Пусть бы это ничего уже и не изменило. Чалов так и набирает всего один голос. Во время речи Елены Алексеевны он уже не может скрывать своего разочарования, потому что, кажется, это был первый провал в его жизни. Во всяком случае, с таким треском. Он всегда всё выигрывал, ему ни в какой деятельности не было равных, разве что исключая умение исполнять штрафные удары. А тут английский, дебаты, и все против него. Потому что оппонент более эмоционален, хотя выступал скорее по-хамски, чем с огнём, который отметил Кокорин. Да и члены жюри какие-то непонятные, некомпетентные. Елена Алексеевна ещё и придралась зачем-то к презентации Феди, мол, та была куда ярче самого Чалова и всё внимание с его выступления перетянула на себя. Это уж совсем обидно, ведь над презентацией Федя трудился целых три дня! Последний урок, несмотря на то, что его часть заняли дебаты, не отменяют. Всех учеников отправляют по кабинетам, и оставшееся от урока время Инна Юльевна расхваливает выступление Феди. Она обращается к классу, что они думают по этому поводу, и все в один голос заявляют о своём согласии с её мнением. Пусть бы и никто так не думал в самом деле. Просто это удобнее, чтобы не расстраивать Инну Юльевну, которая явно не поймёт, а тут половина даже не слушала, о чём шла речь на дебатах. Только самому Чалову, как кажется, от этой поддержки ни капли не легче. Он угрюмо прожигает взглядом свою первую парту, низко склонившись над ней. Он не слушает щебет Инны Юльевны, а той даже не нужно, чтобы он кивал или пожимал плечами, она в каком-то своём мире, где Федя, очевидно, победил. Он так готовился к этим дебатам, он столько материала перелопатил, он выверял уместность каждого слова в своём докладе, проверял сто раз действенность каждого аргумента и даже отменил несколько встреч с Костей, потому что своя учёба и свои успехи всё ещё на первом месте. А Кучаев перетопчется, ничего не потеряет, если не придёт пару раз. После урока в гардеробе, как обычно, толпы людей снуют туда-сюда, желая побыстрее уйти из школы на улицу, домой. Летают куртки, бегают младшие классы, падают портфели со скамеек, места не найдёшь. Костя, Саша и Антон каким-то невероятным чудом натыкаются на сидящего в углу на полу Чалова. Он сжимает в руке лямку сумки и едва ли не плачет. Внимание они на него обращают случайно, с подачи Кости, который громко ойкает и кивает в сторону одноклассника. — И что? — поднимает брови Антон. — Давайте узнаем, как он, — предлагает Костя, и друзья плетутся за ним чисто из солидарности. Ладно, Антон из солидарности, Саша, пожалуй, даже не прочь выяснить, почему Чалов выглядит так неважно. — Здарова, Пони. Ты чё тут сидишь, как лошара? Федя поднимает глаза, почему-то опухшие и красные, смотрит неприязненно, ожидая, что эта компашка, благо, хоть не в полном составе, сейчас поднимает его на смех перед всей школой. — Не ваше дело. Идите, куда собирались. — Ты плакал, что ли? — вдруг догадывается Саша, кажется, совсем не в тему. Чалов аж на ноги подскакивает, сжимая кулаки. Сумка его падает на пол с глухим звуком. — Поори погромче! Пусть все знают, какое я ничтожество! Вам же это в радость только! Саша растерянно смотрит на друзей, не понимая причины наезда. Он ведь даже спросил осторожно, почти тихо, да в стоящем шуме никто и не услышал бы. К тому же, ну, подумаешь, поплакал человек от обиды. Ситуация-то действительно несправедливая. — Да хер с ним, ты чего? — успокаивающе произносит Костя. — Дебаты-ебаты, пф! Там придирки какие-то убожеские были. Вообще нечестно. Да и Кокорин с Адьямовичем — тоже мне эксперты!.. — Ты понятия не имеешь, почему меня это так задело! Ты не готовился к дебатам несколько дней, не проверял всё досконально, не страдал над презентацией, которую в итоге назвали какой-то не такой! Никита был эмоциональнее, чем я. Орал, как ненормальный, руками хлопал, цирк устраивал, и он выиграл! Потому что всем был нужен дешёвый балаган, а мои труды просто ушли в никуда! Да и чтоб ты знал, я ещё никогда не проигрывал в дебатах, а я в них каждый год участвую! — Ну, а сопли-то нахера разводить? — перебивает Антон. — Проиграл в дебатах! Охуеть, не жить. Эти дебаты тебе что вообще дают? — Я единственный, кто вызвался представлять класс. Это очень ответственное и важное мероприятие. Такие дебаты — это обычная практика на некоторых университетских факультетах... — Сейчас, в данный момент, ты что должен был получить в случае победы? — опять перебивает Антон. — Пятёрку за урок и минус тему на устном зачёте. — И всё? То есть, по-твоему, никакими другими путями ты свою пятёрку в четверти не получишь, если вот этой за урок не будет? То есть ещё одна тема на устном зачёте — это очень сложно для тебя? — Нет... — Ну, так и зачем мотать себе нервы? Подумаешь, проиграл. Без поражений не бывает побед. — Я никогда в жизни не проигрывал... — Привыкай, не всегда всё будет получаться, — хмыкает Антон. — Господи, идёшь на золотую медаль, грамот у тебя с целую Тайгу, а ноешь из-за каких-то дебатов, которые ничего не дают и ни на что не влияют. Да пусть этот Никита порадуется, чё там. Судя по всему, он-то как раз хер бы сдал зачёт без исключённой темы. — Это случилось перед всей школой. Такой позор, — продолжает Федя, хотя уже более спокойно. — Я, конечно, рад, что ты меня ко всей школе приравниваешь. Но, открою тебе секрет, только не обижайся: никто вообще не слушал ваши дебаты. Всем похуй было, чисто урок прогуляли и счастливы. Давай, Пони, думай, из чего стоит разводить трагедию, а из чего нет. Антон хлопает его по плечу, и Федя даже не отшатывается, не смотрит брезгливо и недовольно, что какой-то Миранчук его коснулся. Он даже почему-то слушает его и думает, что как бы ни было странно, но Антон прав. Эти дебаты не стоили его слёз, хоть и обидно. Прав Антон и в том, что поражения у всех них ещё будут. Не рыдал же Чалов, когда в матче от 623-й 1:5 отлетели. А ведь из-за этого проигрыша, в случае чего, можно и с чемпионата вылететь. Теперь Феде стыдно, что Миранчук увидел его слабость, что именно Миранчук открыл ему глаза на проблему.