Ночь выжигает мои пьяные мысли.
Видишь, как небо над нами зависло?
Сколько мне ждать, пока ты успокоишься?
Внимание твоё — это моя утопия.
После выхода школьной команды в полуфинал ещё около трёх дней интерес как к самому чемпионату, так и непосредственно к его участникам, не стихает. Все косятся на членов команды, перешёптываясь и показывая пальцами. Кто-то с гордостью заявляет, что видел их игру своими глазами. И пусть игра, если честно, была так себе, с кучей ошибок и неточностей, но она принесла историческую победу, поэтому, передавая историю из уст в уста, все недочёты постепенно исчезают. По итогу, команда выступила блестяще, подобно какой-нибудь сборной Испании на прошедшем Евро. Полуфинал решают провести двадцать восьмого апреля. К середине мая чемпионат должен быть закончен, а впереди целых две недели майских праздников, которые никуда не убрать. Конечно, в истории чемпионата уже случались прецеденты, когда приходилось играть и посреди осенних каникул, и даже в снег, но майские праздники всегда были чем-то святым и неприкосновенным. К тому же, довольно удобно, когда между полуфиналом и финалом целых две недели времени, которые команды при большом желании могут потратить на подготовку. Ваня уверен, что Артём Сергеевич обязательно так и сделает, а это многое усложняет. По традиции, многие ученики на майские праздники предпочитают вместе с родителями уезжать на дачи. Ваня — один из таких учеников. — Вот впёрлась тебе эта дача, — хмыкает Матвей. — Один раз не съездишь, ничего не случится. — Тебе легко говорить, у тебя-то дачи вообще нет! — обижается Обляков. — И слава богу, — говорит Антон. — Дача — это такая скука. — А ещё ужасная каторга, — добавляет Костя. — А если у вас в посёлке ещё и связи нигде нет, то просто блеск! — поддакивает Саша. Разумеется, на следующий день после выхода в полуфинал Ваня прибегает к Антону едва ли не посреди урока алгебры, чтобы поздравить. Благодаря своему дублю в последнем матче, Антон поднялся на первую строчку в списке бомбардиров чемпионата. Шандыбин теперь второй, а третье место себе отвоевал не кто-нибудь, а Лёша. Только этой новостью Ваня ограничиться не может, ведь у него имеются свежие слухи про 623-ю школу. Довольно очевидно, что и она вышла в полуфинал. — Ещё бы фавориты в полуфинал не вышли, — невесело комментирует Костя, который стоит рядом с партой близнецов, скрестив руки на груди. — Ну, и как они последний матч сыграли? — Обыграли школу из Кунцево. Прикиньте, в какую задницу Москвы их закинуло? Наконец-то! Ильзат может порадоваться, что справедливость восстановлена... — С каким счётом обыграли-то? — перебивает Лёша. — Да, как обычно. 2:0. Что-то они без разгромов. — Это и напрягает, — говорит Саша. — Значит, у них есть какая-то очень хорошая схема. Могут забить и не пропустить, играть по счёту тупо. Значит, у них защита какая-то невероятная. — Видели мы эту защиту. И забивали уже им, — отмахивается Ваня. — Для Тохи их защита вообще ни о чём, да, Тох? Антон смотрит на Ваню нечитаемо, потому что ни в чём не уверен. Обляков с какой-то радости так превозносит его заслуги, будто Антон единолично им уже кубок принёс, обыграв все команды в одиночку. И если бы Ваня был таким на всю школу единственным. Нет же, после полуфинала, кому только не лень, смотрят на Антона, окликают. Даже в классе уже все подошли, чтобы поздравить с дублем. Майоров и Копылов извинились за то, что когда-то смеялись над разгромом лицея в отборочных, а потом над первым проигрышем 623-й школе. Сейчас они убедились, что команда у них нормальная, что игроки в ней хорошие, а лично Антон так вообще талантище. Не то чтобы народное признание для Антона ничего не значит. Ему нравится, ему всегда хотелось, чтобы в школе его постоянно тыкали не потому, что снова в чём-то виноват, а потому, что похвалить хотят или приятное что-нибудь сказать. А самое главное, что хвалят сейчас именно Антона. Не Лёшу, как всегда. Антона. Хвалят за то, что сделал именно он. Только слишком много внимания, ещё больше надежд, которые всегда можно не оправдать. Разве Антон не знал об этом? Знал, конечно. Он понимал с самого начала, что, выбирая для себя футбол, он сразу становится под удар общественного мнения, ведь ругать футболистов, как и вообще обсуждать их, — это вредная, но любимая привычка всей страны. Пожалуй, Антон лишь не думал, что это случится с ним настолько рано. Разумеется, надо рассказать родителям обо всём. Пусть порадуются, пусть гордятся и тоже хвалят. Хотя Антон против, он не хочет раньше времени ничем хвалиться перед отцом. Вот, когда кубок будет в его руках, тогда он подойдёт к родителю и скажет, чего добился. Лёша думает иначе, Лёше хочется, чтобы мама и папа уже сейчас поняли, какой Антон молодец. Поэтому именно Лёша за очередным семейным ужином сообщает, что их команда вышла в полуфинал, а Антон вышел на первую строчку гонки бомбардиров. Светясь от счастья, Лёша смотрит то на родителей, то на Антона. И если от первых он ждёт положительных отзывов и одобрений, то от брата хочет хотя бы улыбки, потому что Антон выглядит так, словно у него кто-то умер. — И что это даёт? — спрашивает отец, разрезая котлету. — Медаль? Грамоту? Может, какую-то другую награду? — Ну, пока ещё ничего. Когда чемпионат кончится, и если Тоша останется на первом месте, то, думаю, нет, я уверен, что его наградят, — говорит Лёша. — Но теперь столько людей в школе знает, какой Тоша крутой! Только о нём и говорят повсюду. — То есть он ничего не выиграл? И ещё есть шанс, что ничего не получит, — Антон громко цокает языком, но Лёшина рука на запястье удерживает порыв высказаться. — Тогда, о чём речь? Не рановато ли делить шкуру неубитого медведя? — А я предупреждал, — шипит Антон. — Просто мне показалось, что тебе, пап, будет интересно, — произносит Лёша уже с меньшей радостью. Кажется, спустя столько лет он, наконец, заметил, что отцу совершенно плевать на их достижения. — Это действительно интересно, Лёшенька, но нас с папой больше беспокоит другой вопрос, — говорит мама. — Май очень скоро, у вас экзамены вот-вот начнутся. Мне звонил ваш классный руководитель, и он сообщил, что вы не выбрали себе никаких предметов, кроме обязательных. Что это значит? — Это значит, что мы не выбрали никаких предметов, кроме обязательных, — повторяет Антон. — Не язви, — строго произносит отец. Он обводит взглядом сыновей, стараясь заглянуть им в душу, не меньше. — Получается, что никуда вы поступать не планируете? — Ну, в этом году, очевидно, что нет, — Лёша покусывает губу, стараясь не смотреть на отца. — Можно сдать, конечно, экзамены прямо в университете. Вступительные испытания или как их там. Но... дело в том, что мы с Тошей не очень знаем, куда хотим поступить. — Вот как. Очень интересно. Я думал, вы уже взрослые, самостоятельные люди, которые прекрасно могут построить своё будущее без посторонней помощи, — очередной камень в огород Антона. — И можем. И построим, — тут же подтверждает тот. — И да, ничья помощь нам не нужна. Ты всё равно не согласен с нашими планами, а идти в какой-то непонятный университет, чтобы тебя порадовать, я не собираюсь. Потому что я свою жизнь хочу строить так, как мне нужно, а не тебе. Понятно? — Антон! Это что за тон? — упрекает мама. — Ты, вообще-то, всё ещё живёшь с нами. Имей хоть какое-то понятие об уважении. — Я бы с удовольствием тут не жил, да больше негде, — Лёша издаёт мученический стон, запрокидывая голову. — Что, Лёша? Как будто ты не так же думаешь. Пора уже давно сказать всё, как есть. Мы, папа прав, взрослые и самостоятельные люди, у нас есть своё мнение. Хватит молчать. — Когда у вас последний экзамен? — спокойно спрашивает отец, вытирая рот салфеткой и откидывая её в сторону. — Пятого июня, получается, — тихо отвечает Лёша и не чувствует ничего хорошего от этого поразительного спокойствия. — Значит, чтобы шестого числа вашей ноги в этом доме не было. Соберёте свои манатки и отправитесь в самостоятельную, взрослую жизнь, — мама охает и хочет уже что-то возразить. — Хватит, Лена. Нанянчились с ними. Давно пора было не словами, а действиями наказывать. Совсем распоясались. Не хотят жить в семье, не нужны им родители, пусть уезжают. Пусть, что хотят, делают. В футбол играют, без образования сидят, друг друга любят. Меня это больше не касается. Лёша открывает рот, чтобы объяснить, что отец просто неправильно их понял. Лёша никуда съезжать не хочет, тем более, так быстро. У них в квартирах с Антоном ничего не сделано от слова совсем, там жить нельзя, а денег лично у них двоих совершенно нет. Отец теперь явно не поможет, а с мамой придётся очень долго договариваться и делать так, чтобы отец ни о чём не узнал. Лёша не готов к этому всему. Если это и есть взрослая и самостоятельная жизнь, то тогда он лучше ещё какое-то время побудет маленьким и несамостоятельным. — Отлично! Я счастлив, — твёрдо говорит Антон. — Это именно то, чего я хотел. Наконец-то смогу жить спокойно. — Антон, уйди в свою комнату, — неожиданно холодно произносит мама. — Встал и вышел! Немедленно! И чтобы я тебя не видела. Антон берёт за руку Лёшу, утягивая за собой, потому что если он оставит его здесь, то брат обязательно всё испортит. Начнёт упрашивать родителей изменить решение, будет клянчить и унижаться, сто тысяч раз извиняясь. Нет. Хватит. Это давно требовало какого-то прекращения, и, если мягко и плавно не получилось, значит, будет жёстко и стремительно. — Ничего. Справимся. Саша говорил, что в экстремальных условиях все навыки быстрее приобретаются, — утверждает Антон, действительно ни о чём не жалея. Он выбрал свой путь. Он с него не сойдёт. — Господи, какой же ты дурак, Тоша, — Лёша закрывает лицо ладонями, потому что для него только что рухнул мир.***
Первым о случившемся на семейном собрании узнаёт, разумеется, Саша. Антон рассказывает ему между делом, как будто бы совсем ничего не произошло. Будто они с родителями обсудили вчера цвет плитки в ванную и остановились на синем, а не зелёном. У Саши глаза едва не вылезают из орбит, когда Антон спокойно сообщает, что его с Лёшей буквально выгнали из дома, и теперь они больше не часть семьи. Для отца они точно больше не существуют, тут можно быть уверенным. — И что Лёша? — обеспокоенно спрашивает Саша. — Переживает, боится, говорит, что я дурак. Ничего, через пару дней смирится. Поверь, Саш, если бы я этого не сделал, мы бы ещё двести лет слушали всю эту хуйню, которую отец несёт каждый раз. Тем более, в сентябре Лёша сам хотел уходить. Вот, пожалуйста, пусть скажет спасибо, что я раскрыл рот за него. — А что насчёт ремонта? Я помню, как вы выбирали обои, а остальное? — Ну, на обоях мы и остановились, собственно. Зато будет, чем заняться теперь. Скажу сегодня Лёше, чтобы он снова начинал думать над всякими полами и люстрами. У него, вроде бы, нормально пока получается. — Думать-то? Не знаю, не знаю, — усмехается Саша. Как и предполагает Антон, Лёше действительно не остаётся ничего, кроме как смириться. Он, конечно, всё равно делает по-своему и идёт к маме за советом, как помириться с отцом, а самое главное, как помирить отца с братом. Возможно, это даже важнее. Но мама говорит, что сама не знает, а вообще она ужасно расстроена поведением Антона, ведь его совсем не так воспитывали. Она не уверена, что даже простое извинение поможет ему вернуть расположение отца хотя бы на том уровне, на каком оно было несколько дней назад. И Лёша знает, что ни перед кем извиняться Антон не станет. Этот дурак даже в полицию заявление не подал, когда его хулиганы до полусмерти избили. Упёртый, гордый и терпеть не может отступать от своего. Антон — вылитый отец, если честно. Они оба это отрицают с пеной у рта, но самом деле, как две капли воды. Отец всегда хотел, чтобы его копией стал Лёша, чтобы именно Лёша был таким же успешным, независимым, самостоятельным, с чёткими установками в жизни, с жёсткими принципами, благодаря которым можно строить своё светлое будущее без посторонней помощи. Отец всего добился сам, чего желал и своему сыну, своему любимому сыну, единственной надежде. Однако Лёша оказался вообще не тем, что отец себе представил ещё до его рождения. Зато упрямым и независимым вырос Антон, который вполне был готов строить своё будущее без родительских подачек. Даже если будет слишком сложно, он принципиально не пойдёт просить помощи. На Антона никогда не рассчитывали, и теперь отец видел, что зря. Только менять всё уже поздно, а отец достаточно упёртый, чтобы не признавать своих ошибок. Возможно, в глубине души, когда он узнает, что Антон смог достичь своей заветной мечты, то он даже за него порадуется. Может быть, спустя несколько лет, даже найдёт в записной книжке давно позабытый номер сына и позвонит ему, чтобы поздравить с какой-нибудь дежурной победой в чемпионате. Кто знает, вдруг отец даже начнёт тайком смотреть футбол, чтобы видеть Антона и молча гордиться им? Лёша хотел, чтобы получилось так, если никак иначе нельзя. Лёша любил свою семью, всех и каждого, и он не хотел прекращать общаться с кем-либо. Даже с тётей из Славянска или другой тётей из-за границы, с которыми он видится раз в сто лет и не может назвать эти редкие встречи такими уж долгожданными и приятными. Лёше всё равно важно поддерживать эту семейную связь, чтобы всегда был кто-то, к кому можно обратиться за советом в случае чего. Лёша сам ничего не умеет и не знает, ему нужны подсказки, поддержка, опора. Хотя бы первое время, пока он осознаёт себя на новом месте и в новой роли. Конечно, этой поддержкой станет Антон. Но разве этого достаточно? Даже после разговора с мамой Лёша чувствует нерешённую проблему. Ему срочно надо посоветоваться с кем-то ещё, но только выбрать он никак не может. Он хочет пойти к Диме, как к лучшему другу, но Дима почему-то не видит мировой трагедии в случившемся. Наоборот, он даже внезапно поддерживает Антона, говоря, что тот принял единственное верное решение. Была бы у Димы личная квартира, пусть и недоделанная, он бы тоже съехал из дома и начал жить так, как душа пожелает. И это совсем не те слова, которые Лёше хочется слышать. Он-то ждал понимания, он думал, что Дима хотя бы на секунду покачает печально головой и скажет, что да, решение поспешное и даже немного не к месту. Так что, Лёша отправляется к Марго. Она говорила, что выслушает и постарается помочь, что бы ни случилось. Кажется, момент снова настал. — Ты говорил об этом с Антоном? Приводил ему доводы, почему сейчас съезжать слишком рано? — спрашивает Марго. — Да бесполезно с ним разговаривать. Он уверен, что делает лучше. — А есть вариант, что он прав? — Конечно, нет! Это было глупое, необдуманное, эмоциональное решение папы, как и поведение Антона. Они оба нихрена вообще не поняли, что сотворили, но будут упираться до последнего. Особенно папа! — Но, что, если Антон действительно прав? — настаивает Марго. — Вдруг это, на самом деле, окажется очень своевременным и нужным решением? Подумай, Лёш. Вы с Антоном встречаетесь, так? И ваши родители, что логично, абсолютно не рады вашим отношениям. Им это не нравится, они надеются, что вы передумаете и выбросите из головы всё это. Но вы летом съедете, и они больше не смогут вас контролировать. Следовательно, ваши отношения смогут существовать спокойно, без всяких потрясений со стороны мнения родителей. — Я и так прекрасно мог бы игнорировать мнение родителей насчёт отношений с Антоном, — фыркает Лёша. — Хорошо, ещё один момент. Вы будете жить вместе и одни. Вам не придётся сидеть на семейных ужинах, которые абсолютно всегда заканчиваются ссорами. Вам не придётся спать в разных комнатах. У вас вообще появятся свои какие-то правила жизни, которые вам будут удобнее. — Да мне и так было удобно! — У вас появится свобода и больше личного пространства. — У меня и так достаточно личного пространства, и на свободу я никогда не жаловался. Меня всё устраивало. — Лёш, — Марго наклоняет голову набок, сочувственно смотря на него. — Тебе, у тебя, ты. Ничего, что, кроме тебя, существует Антон? Что, если его не устраивало, ему было неудобно, недостаточно, некомфортно? — О чём он постоянно говорил. И что? — А то, что, получается, ты ради собственного благополучия, ради того, чтобы тебе, а не ему, было здорово и привычно хорошо, готов лишить его радости жить в удобстве. — А так он лишил её меня! — Ты уверен в этом? — Это очевидно. — Но ведь ты даже не пробовал. Ты понятия не имеешь, как всё сложится. А вдруг тебе тоже так будет лучше? И даже Марго на стороне Антона. Они все сговорились, или Лёша настолько глупый, что не видит всех перспектив, которые теперь у него будут? Лёша не понимает, а когда Лёша чего-то не понимает, он уже не может думать ни о чём другом, кроме как о своей проблеме. Он действительно пытается найти для себя какие-то плюсы. Они просто обязаны быть, ведь Антон не стал бы поступать так, чтобы брату потом было плохо. Во время тренировки Лёша рассеяно пинает мяч, не следя, куда тот откатится и с какой силой. Артём смотрит на это жалкое зрелище в преддверии полуфинала и мысленно ругается на все лады, какого чёрта именно сейчас одному из лучших игроков команды приспичило задуматься о чём-то своём. — Миранчук, твою мать! — не выдерживает Дзюба. На окрик со скучающим выражением лица оборачивается Антон. — Да не ты. Эй, алло! — Артём подходит к Лёше и резко одёргивает его за плечо. — Ты где витаешь? Ничего, что мы тут все тренируемся? — Простите, Артём Сергеевич. Я просто забылся. — Нашёл время! Ещё раз увижу, что мысли не тем заняты, на полуфинал даже в заявку не включу. — И сделаете этим хуже себе, — замечает Антон, который, однако, тоже удивляется поведению Лёши. Чтобы тот и вдруг настолько выпал из реальности, такого ещё не бывало. — Тебя забыл спросить, — огрызается Артём. — Чего пришёл, вообще? Задание не услышал? — Я как бы тут с самого начала стою, — разводит руками Антон. — Если вы не заметили, то мы с Лёшей и Костей вместе занимаемся. Артём только машет на Антона рукой, мол, разговорился тут. До конца тренировки он больше к ним не цепляется, но и Лёша решает взять себя в руки и заняться делом. Под конец, когда команда уже частично ушла в раздевалку, Матвей получает какие-то наставления от Игоря, а Ильзат помогает убирать инвентарь, в зал заходит директор. Этому уже никто не удивляется, поскольку бывали случаи, когда Смолов сидел целую тренировку на скамейке около двери и пристально наблюдал за всем происходящим. Не сказать, что такие тренировки были особенно эффективны, ведь ученики, в большинстве своём, старались не ударить в грязь лицом, отчего допускали много глупых ошибок. Это не нравилось Артёму, и он попросил Смолова приходить реже, а лучше не приходить вообще. Феде интересно, как дела у команды, как подготовка, нет ли каких-то плохих новостей. Матч полуфинала особенно важен для них. Во-первых, это будет первый матч, на который приедут тренеры и представители профессиональных клубов, ищущие кого-нибудь для своих академий, а может быть, и сразу для команд. Во-вторых, соперником гимназии будет школа из их района. Буквально соседская игра, только вот отношения с этой школой у гимназии не очень. История их вражды отходит ещё к временам, когда Федя был учеником и ходил в класс, этак, пятый. На одной из олимпиад, которую Ида Геннадиевна договорилась провести в своей гимназии, присутствовали ученики этой соседской школы. Никто не помнит, да и не утруждает себя до сих пор запоминанием её номера, поэтому зовут школу просто измайловской. Школа как школа, ничего необычного. Однако контингент там учится какой-то подозрительно агрессивный. На той олимпиаде они зачем-то изрисовали фломастерами стены туалета в гимназии, написав кучу неприличных слов про «холёных гимназистов». Ида Геннадиевна подняла вой, поскольку в туалете только-только сделали ремонт. Разумеется, она тут же встретилась с директором измайловской школы, чтобы тот как-то объяснил поведение своих учеников. Новость стала настолько громкой, что ученики школы обозлились на гимназию ещё больше и стали постоянно вступать с ними в конфликты. Они приходили на их стадион и ломали скамейки, и так еле живые. Они выцепляли учеников гимназии и дрались с ними. На всех олимпиадах и прочих соревнованиях у них стояла задача любым образом обойти гимназистов. На школьном чемпионате по футболу они встречались дважды в групповом этапе, и эти матчи отличались поразительной степенью жестокости и грубости. Однажды измайловские проиграли, в другой раз выиграли. Так что, выиграть у них сейчас принципиально не только с точки зрения турнира, но и просто из соображений чести. Федя предупреждает Артёма, что игра будет, скорее всего, очень грязной, поэтому стоит донести это до команды сейчас, чтобы они сразу готовились. Произойти может всё, даже какая-нибудь провокация. В команде Артёма есть люди, легко на такое поддающиеся, а за любые неспортивные действия на этапе полуфинала команду могут немедленно дисквалифицировать и лишить права участвовать в ближайших розыгрышах турнира. Антон в раздевалке никак не может наговориться с Костей. Они уже по десятому кругу обсуждают одну и ту же шутку, смеясь над ней. Лёша громко вздыхает, надеясь поторопить брата, потому что вокруг слишком много людей, слишком душно, да и просто нет никакого смысла торчать тут ещё дольше. В конце концов, Лёша говорит, что подождёт всех на улице. Он сидит на скамейке, смотря на большую клумбу в центре школьного двора, за которой никто так и не начал ухаживать. При Иде Геннадиевне, кажется, на кого-то были возложены обязанности садовода. То ли на дворника, то ли на вахтёршу, то ли на одну из уборщиц. А красивая могла бы быть клумба, очень не помешала бы двору. К своей машине идёт неспешно директор. Он берётся за ручку двери, как на телефон приходит сообщение. Федя тянется к карману пальто, чтобы увидеть просьбу Кокорина подождать. Саше не хочется ехать домой на автобусе одному, ведь у Дениса сегодня было лишь четыре урока. Федя остаётся у машины, опершись на неё спиной и осматривая двор, как и Лёша. Их взгляды пересекаются. Лёша, наверное, только из-за того, что ему заняться больше нечем, не отводит взгляд в сторону, а продолжает прямо смотреть на директора, ожидая, что тот отвернётся первым. Но Смолов не отворачивается, видимо, ожидая первого шага от Лёши. Лёша понимает это слишком буквально, поэтому встаёт со скамейки и подходит к директору. Они говорят о тренировке, о полуфинале, Федя мимоходом интересуется, всё ли в порядке с Антоном, а то мало ли. И снова в его интонации, выражении лица что-то такое совсем несвойственное обычному беспокойству из вежливости. Лёша это замечает и думает, что если Антон ещё хотя бы пять минут проторчит в школе, то придётся всё-таки спросить у директора, почему тот переживает за брата. Так переживает. — Фёдор Михайлович, а можно личный вопрос? — но сначала Лёша решает спросить совсем о другом. — Ну, давай, — Смолов поводит плечом, даже не представляя, о чём сейчас пойдёт речь. — А когда вы от родителей съехали? Федя удивляется. Вот, что угодно, он мог бы ожидать, но не такую внезапную перемену темы. Что ж, если спрашивают... если спрашивает Лёша, то надо ответить. — В восемнадцать. Ну, чуть позже. На пару месяцев. — Вы, получается, ещё в школе учились? — Да. Как ты, в одиннадцатом классе. — И вы сами съехали? Потому что захотели, например. Или почему? — Да я не особенно хотел съезжать. Так получилось, — Федя поджимает губы. — Поссорился с родителями сильно, ну, и ушёл из дома, получается. — Вам сложно было одному? — Я не был один. Вон, с Александром Александровичем и Денисом Дмитриевичем жил. У них просто тоже так сложилось, вот и решили вместе жить. Наверное, если бы я был именно один, то было бы сложно. А так, вполне неплохо. Я даже иногда скучаю по тем временам. Ты почему спрашиваешь, Лёш? — Просто, похоже, я тоже скоро буду один жить. Ну, с Тошей, конечно. Только мне как-то... не хочется, что ли. — Страшно? — Да, — чуть тише, после недолгого молчания, говорит Лёша. — Я вообще не представляю, как это. А все вокруг утверждают, что это круто, что я просто ничего не понимаю. — Но ты же не один будешь. Сам говоришь, что с Антоном. — Вы просто не знаете Тошу. Поверьте, его присутствие мало что может исправить, когда даже макароны варить не умеешь. — А ты не умеешь? — удивляется Федя. — Нет, я-то умею, — немедленно серьёзно сообщает Лёша, правда, повернув голову в сторону, как будто, чтобы посмотреть, не выйдет ли кто из друзей наконец. — Это Тоша не умеет. Продолжая громко смеяться, Антон, закинув одну руку на плечо Саше, едва не падает с крыльца. Костя чуть отстаёт и криком, набегу, говорит, что Чалов — козёл, а не пони. Потому что только козлы не ждут друзей после тренировки. — А, здрасьте, Фёдор Михайлович! — произносит Саша. Антон снова видит Лёшу беседующим с директором, и, очевидно, беседа у них была довольно приятная. Оценивающе-презрительным взглядом он окидывает их и произносит: — Ну, и чего ты встал? — будто это не Антона ждали минут двадцать. — Сам домой гнал, теперь застыл. — До свидания, — говорит Лёша директору, чуть улыбнувшись. Тот хочет попрощаться и с Антоном, но Антон демонстративно отворачивается, хватая брата за рукав куртки и уводя к калитке. Быстрым шагом Антон продолжает тащить Лёшу за собой, как можно скорее уходя от школы. И только в одном из близлежащих дворов он отпускает его руку. — И что это такое было? — изогнув бровь, интересуется Лёша. — О чём ты? — Об этом показательном демарше. Можно было бы и попрощаться. — Я попрощался. Если кто-то не услышал, это его проблемы. Или мне надо было там два часа распинаться? Мне больше интересно, о чём это вы так здорово болтали. Уже в какой раз, между прочим. Что, у вас со Смоловым так дохрена тем для разговоров? — Да так, я просто кое-что у него спросил. А если тебя ещё не устраивают и наши разговоры раз в неделю на дежурстве, то я могу отворачиваться от Смолова так же стремительно, как и ты. Если тебя это успокоит, конечно, — усмехается Лёша. — Я не говорил, что меня не устраивает. Я просто удивился. — А выглядит так, будто ревнуешь. — Ещё чего не хватало! Или у меня есть повод? — Антон пристально смотрит на брата, скрестив руки на груди. — Даже не знаю. Думаю, что повод, если и есть, то только у меня. Всё-таки это на тебя Смолов странно смотрит. И я уже заебался каждый раз отчитываться ему о том, как ты себя чувствуешь. — Ч-чего?! Он ебанутый? И как он там смотрит? — Успокойся, Тош. Я пошутил. — Ясно. Вы оба ебанутые. Лёша обнимает брата, целуя в кончик носа. Антон пытается отпихнуть его от себя, потому что хочет показать, что не любит подобные шутки. В каждой шутке, говорят, есть доля правды, и у них, пожалуй, именно такой случай. Если Лёша действительно что-то заметил, то это плохо. Это значит, что Антону всё-таки придётся поговорить с ним об этом.***
Косте с Федей тоже стоило бы поговорить, но с подачи последнего всё их общение резко возвращается к тому уровню, когда они друг друга не могли терпеть. Впрочем, Костю это едва ли обижает. Он находит это жутко забавным и пытается всеми силами вывести Чалова либо из себя, либо всё же на разговор. Любой их диалог приходит к тому, что Костя вспоминает про поцелуй около подъезда. Совсем неважно, о чём в этот момент говорит Федя, даже если о геометрии. В конце концов Федя не выдерживает, швыряет учебник на стол и спрашивает, какого чёрта Кучаев вообще его целовал. Разве ему не должно быть противно, разве это не противоречит правилам района, которые Костя так свято чтит? Разве на районе это вообще нормально? — Я дружу с Миранчуками, — разводит руками Костя. — А они тоже с района. — Но ты-то другой. — С чего ты взял? — удивляется Костя. — Это очевидно! Ну, я же вижу. Ты из тех, кто на районе бьёт таких, как Миранчуки. — Нет, из таких Бара. Хотя теперь уже нет, разумеется. А я... — Костя задумчиво чешет лоб. — Да не знаю. Я как-то никогда не задумывался, из каких я. Это, блин, даже звучит как-то отвратно: такие, не такие. Короче говоря, мне изначально пофиг. Федя ходит кругами по комнате, укладывая в голове эту информацию. Как умному человеку, ему стоило бы помнить, что не надо судить книгу по обложке, тем более, что Костя не в первый раз меняет впечатление о себе. Ведь изначально он Феде вообще не нравился, он его терпеть не мог, едва ли не ненавидел. А потом Федя узнал, что с Костей даже можно разговаривать, что Косте ЦСКА нравится, что Костя весёлый и с ним рядом комфортно. Костя умеет внимательно слушать и запоминать, у Кости хорошие мечты и цели, только музыку он дурацкую любит. Да даже все Костины правила района, на самом деле, обычные правила жизни, просто с неким налётом грубости. Выходит, что ничего плохого в Косте никогда не было. — То есть ты допускаешь, что при каких-то невероятных жизненных обстоятельствах ты мог бы начать встречаться с парнем? — уточняет Федя. — Не то что допускал, скорее, меня такой поворот событий не заставил бы впасть в панику, начать рвать на себе волосы и орать, что я не пидор. Потому что мне плевать. Парень так парень, девушка так девушка. Хоть оба. Знаешь, я вообще как-то не люблю задумываться о таких вещах. Это вот Тоха у нас вечно ищет причины для загонов, а я предпочитаю принимать всё, как само собой разумеющееся, — Костя откидывается на спинку стула. — Так заметно проще. — И ты поцеловал меня, потому что... — Потому что ты спросил: «Насколько тупо целоваться под «Касту»?» А я чё, знаю, что ли? Нет, так-то знаю, конечно, но ты же не знаешь, а тебя интересует. Я сделал всё, что мог. — Прости, а если бы я спросил, насколько тупо, м-м-м, заниматься сексом под «Касту»? Каковы были бы твои действия? — Ты секс с поцелуями-то не сравнивай. Абсолютно разные вещи. И я бы ещё подумал. — Подумал?! — Бля, Федя, то, что ты внешне ничего, ещё не значит, что я готов с тобой переспать вот просто так, — тут до Кости доходит, что возмущается Чалов, скорее, по другой причине. Он не хотел бы, чтобы Костя вообще о таком думал и представлял даже в теории. — Слушай, я ж не заставляю. Подумаешь, поцеловались. Событие века! Вон, Бара с кем только не сосался. — Для кого как. Может, и событие, — бубнит Федя, опираясь на край стола. — Чёрт, я ж забыл, что ты ещё ни с кем вообще, — вспоминает Костя и раздосадовано качает головой. — Ну, сорян. Федя закатывает глаза. Замечательно, первый в жизни поцелуй и тот с Кучаевым. С Кучаевым, господи! Ни в одном бредовом сне такое бы не случилось, а тут средь бела дня, хотя, если прикапываться к деталям, то средь тёмного вечера. Возможно, среди дня этого и не произошло бы. — Наверное, мне даже понравилось. — А? — молчание было таким долгим, что Костя уже залип в телефоне. У Головина случилось какое-то обострение, и он начал присылать кучу мемов всем своим друзьям. Костя не мог пропустить ни одного, ведь надо оставаться в теме. — Ты чего-то сказал? — Тебе показалось. — Окей. Но общаться ближе они всё-таки не начинают. Федя продолжает вести себя так, словно обижен на Костю за поцелуй, а Костя теперь думает, что это личное дело Чалова. Ничего, не может он всю жизнь обижаться. Когда-нибудь ему надоест, и вот тогда... Чем ближе конец апреля, тем ближе майские праздники. Чем ближе майские праздники, тем ближе «Последний звонок». В отличие от выпускного, это мероприятие сделано, скорее, для учителей. Ученики сами продумывают программу, содержание, выбирают, как и за что будут благодарить своих педагогов, украшают сцену в столовой на свой вкус, сами же отвечают за технику и звук. Короче говоря, с подобной серьёзностью и самостоятельностью готовится обычно только день самоуправления. Однако для любого праздника нужен сценарий, а если нужен сценарий, то нужен и тот, кто его напишет. Обычно этим занималась Марина Яковлевна совместно с кем-нибудь из одиннадцатиклассников, но в этом году ей вдруг решительно надоедает выполнять привычные обязанности. Марина Яковлевна заявляет, что у неё кончились идеи, а повторяться не хочется, поэтому пусть сценарий напишет с нуля кто-нибудь другой. Свежий взгляд, так сказать. На всю параллель одиннадцатых классов, видимо, свежий взгляд есть только у Феди. Именно его вызывает к себе Кокорин, который с милой улыбкой, предвещающей незапланированную работу, передаёт решение Марины Яковлевны. Подготовка сценария целиком ложится на плечи Чалова, да ещё и так неожиданно резко, потому что Марина Яковлевна никак не могла пораньше поговорить с завучем о «Последнем звонке». Кокорин просто мастерски вечно находил себе другие занятия, да и в целом школа находилась в подвешенном состоянии с появлением Кутепова, так что, «Последнего звонка» могло и не быть. И вот, к апрелю, Марине Яковлевне удалось достучаться до Кокорина. Потом тот, по классике, забыл напрочь о мероприятии и вспомнил о нём только за неделю до конца месяца. А к майским праздникам черновой вариант сценария должен быть готов. Лучше, конечно, чтобы он сразу получился детальным и продуманным в нескольких вариантах из серии: «Вдруг что-то пойдёт не так». Конечно, Федя счастлив получить дополнительную нагрузку, когда и так ничего не успевает. Причём, работать надо в одиночку, потому что никому больше это неинтересно. И вот Федя бегает по всем классам в параллели, интересуясь, что они подготовили на «Последний звонок», кроме вальса, чтобы включить это в программу. Потом он просит у Марины Яковлевны сценарии предыдущих праздников, чтобы взять оттуда какие-то идеи. От количества информации и обязанностей лопается голова. Федя знает, что имеет полное право пожаловаться, а то и вообще отказаться, но он не может. Он слишком привык во всём быть идеально положительным, он никогда не подведёт тех, кто считает, что может на него рассчитывать. Поэтому в четверг Федя сидит перед компьютером допоздна, пытаясь хотя бы начать писать сценарий. У него есть примерные наброски, но всё это надо как-то соединить, да ещё и прописать несколько вариантов развития событий, ведь есть несколько номеров, которые то ли будут, то ли нет, 11 «Б» так и не смог определиться. Федю ещё попросили включить куда-то выступления со стихами от первоклашек. Какое отношение это имеет к «Последнему звонку», Федя не знает, но раз попросили, значит, надо найти место. В момент раздумий о том, вести мероприятие самому или назначить кого-нибудь ведущим, Федя получает сообщение от Кости. Тот интересуется, почему в столь поздний час Чалов сидит в сети и не спит. Вот, какое ему дело? Сам бы шёл спать, если так. Но Костя отвечает, что ему ужасно скучно, поэтому он не придумал ничего лучше, чем доколебаться до одноклассника. — А что, твои друзья уже спят? — пишет Федя. — Нет, конечно. Но и в сети не сидят, — отправляет Костя. — А ты чем так поздно занимаешься? — Пишу сценарий к «Последнему звонку». Мне надо сдать его до праздников. У меня есть дня три на это. — И много тебе ещё? — Я пока не начал, — признаётся Федя. Он не умеет врать. Если не готов, значит, не готов. — Прикольно... Хочешь, с тобой посижу? — В смысле? — Ну, в скайпе, например. Поговорим. Я всё равно спать ещё долго не собираюсь. Федя хочет отказаться, потому что Кучаева ему вполне хватает и так, тем более, по легенде, он как бы до сих пор не простил ему поцелуй. Но Федя переводит взгляд на пустой лист в экране компьютера и понимает, что сойдёт с ума, если будет один сидеть несколько часов над клавиатурой. Костя — это хоть какое-то развлечение. Костя звонит по скайпу с телефона, Федя тоже решает поддерживать связь через него, устанавливая мобильный рядом с ножкой лампы. Так и Костя его видит, и смотреть на Костю, если что, удобно. Кучаеву интересно, что вообще за сценарий, что в нём должно быть, почему этим занимается именно Федя. Вопросы сыпятся один за одним, и Федя с удивлением отмечает, что его это не отвлекает, хотя должно. Наоборот, под непрекращающуюся Костину болтовню у Феди начинают рождаться какие-то мысли. Вопросы Кучаева как раз дают тот самый свежий взгляд, которого хотела Марина Яковлевна, потому что периодически Костя интересуется тем, о чём Федя и не думал даже. И Костины предложения оказываются довольно неплохими, удачно вписываются в сценарий. Время за полночь, но они продолжают разговаривать. Федя ставит телефон на зарядку, отмечая, как же удобно расположена розетка над столом. Костя что-то рассказывает увлечённо, он даже успел провести Феде виртуальную экскурсию по своей комнате, а теперь выходит на балкон, чтобы покурить. Федя слышит щелчок зажигалки и видит клубы дыма, выдыхаемые Костей. Это выглядит... красиво, наверное. Федя не может сформулировать в голове, потому что, вообще-то, он решительно против курения, как и любых других вредных привычек. Однако глупо отрицать, что его глаза постоянно косятся в сторону Кости, и только один раз, когда тот закашливается, Федя морщится и всё-таки говорит со своими нудными интонациями в голосе: — Между прочим, мог бы и не курить. Это вредно, а ты там на какой-то просмотр всё попасть хочешь. — Когда попаду, тогда и брошу, — подмигивает Костя, и это подмигивание заставляет у Феди внутри что-то перевернуться. Костя улыбается широко, снова поднося сигарету к губам. Он прикрывает глаза, и Федя сглатывает рефлекторно, медленно поворачиваясь к экрану компьютера. — Небо красивое сегодня, — вдруг говорит Костя. — Видишь? — Нет, у меня всё деревья загораживают, — произносит Федя, на всякий случай проверяя пейзаж за окном. — Да и чернота там сплошная. — Нифига! Там, вдали, небо чуть бледнее. Смотри, — Костя разворачивает экран телефона, чтобы показать Феде небо, но телефон передаёт только однотонную темень, в которой не различается ничего. Костя ругается, бурчит, стучит пальцем по экрану, в желании сфокусировать камеру на чём-либо, но ничего не происходит. — Да, ёпта! Ладно, я всё равно покажу тебе небо, Чалов, — в голосе у Кости столько упорства и решимости, что Феде стоило бы начать переживать. — Каким образом? — хмыкает тот. — Закрывай глаза, откидывайся на спинку стула и слушай меня, — Федя приподнимает бровь, не понимая. — Давай, давай. Ты уже несколько часов то в один экран, то в другой. Зрение посадишь раньше времени, кому ты слепой будешь нужен? — серьёзное выражение лица Кости заставляет сделать, что сказано. Федя вздыхает и закрывает глаза. — Как я и говорил, небо вдали чуть бледнее, — начинает Костя. — У самой кромки, которая упирается в крыши соседних домов, полоска... в палец толщиной, наверное. Она тёмно-синяя и чем ниже, тем бледнее. Красиво очень, но почему-то ещё напрягает. Смотришь и тревожно как-то, будто это не небо бледное, а что-то там внизу происходит, за домами этими. Поэтому лучше смотреть выше. Там темно-темно, Федь. Ничего нет, кроме черноты. Но она спокойная такая, а если подольше смотреть, то начинаешь замечать звёзды. Вот, яркая одна, глазами вправо ведёшь, уже вторая, третья. Маленькие вокруг неё кучкой. Голос Кости кажется совсем другим, нежели обычно, а ведь Федя слушает его уже много лет. Раньше ему казалось, что Костя, как и все его друзья, громкий, горластый, грубоватый, а голос у него обязательно прокуренный и оттого хрипловатый. Федя где-то слышал, что с закрытыми глазами всё вокруг воспринимается человеком иначе, потому что обостряются другие чувства. Меняются звуки, становятся глубже, чётче. Поэтому, наверное, Костин голос такой мягкий, неспешный. Слова, будто картинки перед глазами, словно Федя слушает повесть Джека Лондона с его поэтичными описаниями пейзажей Аляски. У Кости, вряд ли знакомого с этими или подобными произведениями, удивительно получается передать то, что он видит. Наверное, Костя мог бы читать кому-нибудь вслух. Он замолкает, а Федя всё сидит с закрытыми глазами, перед которыми по-прежнему небо и рассыпанные в беспорядке звёзды, то появляющиеся, то исчезающие. И та самая зловещая бледная полоска над домами, будто какое-то предзнаменование. — Ты там уснул, что ли? — неожиданно вырывает Федю из мыслей Костя. И хотя глаза уже открыты, голос Кости остаётся прежним. Значит, он такой у него всегда, просто Федя не замечал этого, не задумывался даже. Костя упорно сидит с Федей до тех пор, пока он не закончит сценарий. Костя уже ложится в кровать, переворачивается набок, делая так, чтобы телефон опирался на стену, и продолжает поддерживать неспешную беседу, правда, всё чаще зевая и просто смотря на то, как Федя быстро набирает текст в компьютере. — Кость, расскажи что-нибудь, — просит Федя посреди одного из таких эпизодов молчания. — А что? — Что хочешь. — Ага, знаю я тебя. Сейчас буду рассказывать, как мы в гараже у Бары бухали, ты рожу начнёшь кривить. — Хочешь про то, как бухал в гараже у Димы, рассказывай про это, — спокойно кивает головой Федя. Но Костя решает рассказать вообще про гараж. Как Дима придумал всё там обустроить, как они с Антоном носили в последний день августа туда мебель, а Костя в это время сидел на дне рождения своей дальней родственницы и ничем не мог помочь, хотя очень хотел. Костя вспоминает их первую вечеринку в гараже, вспоминает день рождения Димы там же, и как Лёша праздновал расставание с одной из своих девушек. А ещё были просто вечеринки без повода, были встречи перед драками с хулиганами, было совершеннолетие близнецов, маленькие торжества в честь удачных игр команды. И сколько всего будет потом... Костя всё-таки засыпает. Он не отключает связь, и Федя доделывает сценарий под его сопение. Остаётся совсем чуть-чуть, Федя неимоверно счастлив, что скоро ляжет спать, а завтра сунет под нос Марине Яковлевне этот сценарий. Пусть дальше сама разбирается, что и как. Но не успевает Федя окончательно додумать, как свет в комнате внезапно гаснет, а вместе с ним и экран компьютера. — Блядь! Сука, да какого хуя именно сейчас?! — выкрикивает, наверное, на весь дом Федя, бесполезно щёлкая выключателем лампы. Света в квартире нет. И когда он будет, никто не знает, а Федя не сохранил сценарий. От его гнева просыпается Костя. Сонно трёт глаза и не сразу понимает, что случилось, но Федя возмущается ещё с минуту, то ударяя по столу ладонями, то просто ругаясь в пустоту. Костя понимает, что вечер и ночь Чалова прошли насмарку, но вместо слов поддержки и успокоения Костя произносит только: — Ты что, материться умеешь?***
То, как Саша крутится уже минут пять около зеркала в туалете на третьем этаже, вызывает у Антона улыбку. Головин в очередной раз вступает в неравную борьбу с прыщами, но на сей раз действует радикальнее обычного. Дело в том, что они с Ерохиным опять собираются в кино. На какой фильм и чего вообще вдруг, Саша не уточняет, но внезапный прыщ посередине лба выглядит таким уродским, что Головин уверен, будто Ерохин будет смотреть только на него, а не на Сашу или хотя бы фильм. Утром, перед школой, Саша дожидается, пока мать уйдёт на работу, а потом лезет в шкафчик над раковиной в ванной, чтобы найти среди всего многообразия материнской косметики тональный крем. Саша понятия не имеет, как им пользоваться, но он уверен, что разберётся по ходу дела. Однако всё оказывается куда сложнее. Саша трёт пальцем свой многострадальный лоб, пытаясь втереть крем, чтобы не было видно. Вот, кажется, что теперь-то всё идеально, но стоит повернуть голову вбок, как выясняется, что разводы от крема снова видны. — Да как оно должно работать?! Тоха, помоги! — не выдерживает Саша, и только понимание, что баночка крема принадлежит матери, останавливает его от того, чтобы швырнуть её куда-нибудь. — Бля, Головин, если бы мне кто-то сказал, что я в восемнадцать лет буду мазать тебя тональником в туалете, — фыркает Антон, недовольно рассматривая масштаб предстоящей работы. У него знаний в этой теме, пожалуй, ещё меньше, чем у Саши, но разве можно отказать другу, когда тот в отчаянии? — Помню, на единственном уроке ОБЖ, где я что-то слушал, Михаил Павлович рассказывал, что от прыщей можно избавиться, если потрахаться. Ну, типа в первый раз. — Звучит, как план, — хмыкает Саша. — Да нет, херня. Вообще ничего не меняется. — Я уже понадеялся... Стоп. А тебе откуда знать, что не работает? Антон застывает с пальцами, прижатыми к Сашиному лбу, пока Головин подозрительно сощуривает глаза. Неловкое молчание длится будто бы вечность. Когда Антон понимает, что соскочить с темы не получится, он закусывает губу и пытается сформулировать нормально, но получается только: — Ну, это... Как сказать? Мы с Лёшей, в общем, ну... Типа как бы... — Вы чё, переспали?! — и слава богу, что никого в туалете, кроме них, нет. Ибо Саша вопрос буквально выкрикивает. — Это ещё в выходные было. — И ты мне ничего не рассказал?! — Ну, знаешь, это не совсем то, о чём я бы хотел теперь орать на каждом углу. — Да ладно... Настолько всё плохо было? Нет, я вообще читал разное. Говорят, что... — Нет, по итогу, было всё супер, — перебивает Антон. — Просто там такая ситуация, что я сначала был уверен, что готов, а потом передумал. Потом я ещё раз решил, что готов, но... Ладно, неважно. Короче, на третий раз мы переспали. — Блядь, и как мне теперь с этим жить, — задумывается Саша, опираясь на раковину. — У моего лучшего друга был секс. Дожили. — Подумай лучше, как будешь жить с тональником на половину ебала. Целый урок спустя, Смолов, только что прослушавший негодование Марины Яковлевны на тему того, что Чалов не предоставил сценарий к «Последнему звонку», решает как-то отвлечься. Вообще-то, Феде очень интересно, почему Марина Яковлевна жаловалась именно ему, если в метре сидит Кокорин, который нашёл Чалова и скинул на него всю работу. К слову, о Кокорине... Его умственные способности всегда подвергались сомнениям, но тут Саша превзошёл сам себя. Вчера он возвращался домой мимо каких-то магазинов, расположенных на первом этаже одного из домов. Около распахнутых дверей, украшенных кучей шариков, подозрительный мужик орал на всю улицу о том, что только сегодня и только сейчас, последний день в этом веке, никогда больше такого не будет, в общем, проводится ярмарка. Продают мёд. Хороший мёд прямо с пасеки. Куча видов, есть бесплатная дегустация. Разумеется, Кокорин заинтересовался, ведь он всегда интересуется чем-то, что орёт и привлекает внимание. Попробовав все виды мёда — халява же — Саша решил купить каждого по банке. Он предвкушал, как придёт к Денису и гордо поставит перед ним на стол такое богатство. Мёд — это вкусно, полезно и можно много куда приспособить. Так думал Саша. В дом он принёс, по итогу, двадцать банок совершенно одинакового мёда, о чём Денис ему и сообщил. Но Саша не мог поверить, что его обманули. Поэтому он зачем-то принёс весь мёд на работу и теперь сидел перед двадцатью открытыми банками, пробуя по очереди их содержимое. — У меня, наверное, все вкусы просто слились, — убеждённо успокаивает себя Саша. — Федя, попробуй. Липовый должен отличаться от цветочного, я на дегустации точно помню, что они разные были. — Просто признай, что тебя наебали, Кокорин, — хмыкает Федя. — Отдай в дань столовой, они будут счастливы и обязательно что-нибудь придумают. — Ага, блин, сейчас! Разбежался я даром столько отдавать. Я, между прочим, пять штук выложил за это, — ложка гневно летит на стол, пачкая его мёдом. Кокорин начинает ругаться и искать какую-нибудь салфетку. — Ты чем вообще занят? — Федя, увлечённо смотревший в телефон с тех пор, как ушла Марина Яковлевна, дёргается, когда Саша оказывается прямо перед ним и нагло пытается заглянуть в экран. — Хватит пялиться на Миранчучьё в рабочее время, Смолов. Занимайся этим непотребством дома. — Ни на кого я не пялюсь, — хмурится Федя, вытаскивая пачку салфеток из верхнего ящика стола и отдавая её Кокорину. — Ну да, так я и поверил. У тебя по глазам всё видно, — из-за двери раздаётся шум, заставляющий Сашу и Федю недовольно посмотреть в ту сторону. У 11 «В» вместо алгебры поставили четвёртым уроком химию, и так уж исторически сложилось, что Федин кабинет соседствует с кабинетом Лунёва. Поэтому почти всю перемену Смолов слушает глубоко интеллектуальные беседы стоящих под дверью Миранчуков и Головина. Первые жалуются на химию, которая никуда никому не упёрлась. Лично Антон добавляет, что в кабинете химии отвратительные стулья, и у него задница болит на них сидеть. Лёша справедливо замечает, что задница у Антона болит не от стульев. Головин ржёт, будто у него припадок. Федя мог бы решить, что докатился, раз за закрытой дверью может понять, кто из близнецов говорит, но на это у него нет времени, потому что надо срочно убрать источник непрошенных фактов от своего кабинета. Тем более, пока тут Кокорин, который уже готовится сделать какой-то комментарий. — Заткнись, — опережает его Федя, предупредительно махнув рукой. После чего открывает дверь. Как и предполагалось, за ней именно близнецы с Головиным. — Это всё безумно интересно, конечно, — говорит Федя. — И я не против послушать про ваши задницы ещё, но я тут немного работаю, поэтому имейте совесть уйти в рекреацию и там продолжить свою увлекательную дискуссию, — не дожидаясь реакции, Федя разворачивает обоих Миранчуков за плечи и подталкивает в нужном направлении. — Головин, ты, надеюсь, в состоянии дойти сам. — Но у нас вообще-то тут урок! — произносит Саша. — Как будто вы так обеспокоены химией, — закатывает глаза Федя и захлопывает дверь. Троица пару секунд смотрит на неё, пока Лёша не изрекает: — Мне показалось, или он сказал, что не против... — А я говорил, что он ебанутый, — перебивает Антон, который тоже прекрасно услышал, что только что произнёс директор. И Антон очень хочет надеяться, что это шутка. Ну, или что это очень серьёзное и обдуманное желание. — Дружба с Кокориным и не такое с людьми сделает, — подтверждает Саша. — Ладно, пойдёмте в рекреацию. Там скамейки, кажись, освободились.