Мы всегда будем вместе

      Когда Рихард и Пауль вышли из больницы, на улице уже стояла ночь. Точнее, поздний вечер. Асфальт тускло блестел в холодном свете белых фонарей. Они подошли к машине.       - Ты как? – негромко спросил Рихард поникшего друга.       Ландерс пожал плечами, опустив голову. Круспе подошел к нему и нежно обнял, слегка погладив по плечу. Из здания вышел Кристоф в сопровождении Оливера. В глазах барабанщика все еще стояли слезы. Да что там… Они были у всех. Рихард уже открыл дверь своей машины, когда услышал крик Шнайдера.       - Нет! Это не правда! – Кристоф бросился к дверям больницы. – Этого не может быть!       Рихард побежал за ним. Догнав друга на полпути, Круспе обхватил его за грудь в попытке остановить. Шнайдер вырывался:       - Отпусти меня! Это ложь! Он жив! Жив! – кричал он.       - Успокойся, Шнай, - проговорил гитарист. – Пожалуйста!       Барабанщик выворачивался все слабее и слабее, по мере того как Рихард продолжал его удерживать. Кристоф был в истерике. Да, далеко не каждый сможет выдержать потерю двух близких людей за столь короткий период времени… В конце концов Шнайдер без сил упал на асфальт на колени. Круспе опустился рядом, все еще обнимая друга. Тут подоспели Оливер и Пауль.       - Это неправда… - твердил он, его голос звучал едва слышно. – За что все это? Почему он так поступил?       Никто не мог ответить на эти вопросы. Наверное, даже сам Тилль, если бы был сейчас жив… По щекам Кристофа ручьями текли слезы.       - Он же говорил, что мы всегда будем вместе, - шепот дрожал и срывался. – Я не выдержу…       - Эй! – Рихард схватил Шнайдера за плечи и развернул к себе. – Не говори так. Слышишь? – Шнайдер поднял на гитариста глаза. – Никогда. Мы – семья. Мы всегда будем вместе, и никогда тебя не оставим. Не смей сомневаться в этом. Не смей…       Круспе пытался говорить уверенно, хотя голос не слушался, то и дело запинаясь. Рихард внимательно посмотрел на друга, взяв его за лицо обеими руками и подняв голову. Затем крепко обнял. Кристоф сначала не реагировал от неожиданности. Но потом вцепился в куртку гитариста. Пауль встал рядом на коленях. Рихард тут же одной рукой обнял и его. Ландерс прижался к его плечу.       Прошла одна неделя, за ней вторая. За это время Шнайдер ни разу не улыбнулся. Он часто закрывался ото всех в своей квартире, не желая никого видеть. Все время молчал, но все слышал. Смерть Линдеманна ударила по нему едва ли не сильнее, чем по остальным. В его голове никак не укладывалось, как такое могло произойти. Как он мог допустить? Кристоф прекрасно понимал, что не виноват в случившемся. Но не мог перестать думать об этом. Хотя, скорее всего, Тилль в эти месяцы остро нуждался в поддержке и постоянном внимании со стороны друзей. А они, не понимая до конца, не могли помочь. Линдеманн ведь всегда заботился о них. Может быть… поэтому смерть Флаке стала для него настолько всеразрушающей катастрофой. Наверное, он винил себя, так же, как Шнайдер сейчас. Не мог с этим смириться. Теперь никто не мог сказать точно.       Группа окончательно распалась. Она больше не могла существовать. От фанатов и других людей все еще сыпались тонны соболезнований, слов поддержки и тому подобного. Но что они могли понять? И уж тем более что-то сделать. Не способны помочь при всем искреннем желании. Вскоре и в СМИ сообщили о смерти «Тилля Линдеманна, известного как вокалиста группы «Rammstein», а также группы «Lindemann». Как отреагировал на это Петер, было сложно сказать. Несомненно, он знал и о смерти Флаке. Пару раз он звонил Рихарду, пытаясь поддержать. Но не находил слов. В его сердце эти события тоже не могли найти покоя.       Музыканты несколько раз приезжали к Шнайдеру. В квартире царил беспорядок. Барабанная установка была безнадежно сломана: тарелки погнуты, а барабаны выглядели так, словно в каждый из них по несколько раз всадили нож. Вероятно, это именно так и было. Кристоф не спал уже несколько дней, отчего вокруг глаз образовались темные круги. Он заметно похудел.       Через некоторое время к нему пришел Оливер.* По квартире то тут, то там валялись бутылки. Шнайдер пил. Но хотя бы не так, как Тилль в первые месяцы. Ридель подошел к креслу, где сидел барабанщик, уставившись в пол невидящим взглядом. Наклонился и заглянул ему в лицо. Затем снова выпрямился.       - Ты поедешь? – тихо спросил басист после минуты тишины. Шнайдер вздрогнул.       - Я… Не могу, - шепотом ответил он. – Зачем все это?       - Шнай… - с заботой произнес Оливер, садясь перед ним на корточки и беря за руки. – Ты прости… И меня, и всех нас. Но пора принять…       - Я не смогу этого сделать, - Кристоф судорожно выдохнул и запрокинул голову.       - Слушай, - продолжал Ридель. – Тебе надо выговориться. Сказать все, что на душе. Не держи чувства в себе. Станет легче, поверь.       Кристоф посмотрел на Оливера. В его глубокие зеленые глаза, что чуть не умоляюще смотрели на него. Может быть, он прав? Может, просто надо рассказать все, что камнем лежит на сердце? Но ведь в потаенных уголках души спрятано так много…       - Давай, успокойся… - сказал Ридель, видя, как глаза барабанщика вновь наполняются слезами. – Все будет нормально. Приведи себя в порядок и поехали.       - Ладно… - проговорил Кристоф через несколько секунд. Оливер тепло улыбнулся.       Они стояли перед свеженасыпанной могилой. Вчетвером. Больше вокруг не было ни души. Тишина… Никто не говорил. Но каждый в мыслях кричал, просил прощения, шептал то, что не успел сказать при жизни. Почему так всегда? Когда человек рядом, ты даже не задумываешься над тем, что происходит с тобой, какие чувства ты испытываешь при виде его. Пока он жив, тебе нечего сказать ему. А потом… Внезапно становится слишком поздно. И тут-то ты вспоминаешь то, что когда-то хотел рассказать. Обидел и не извинился. Пусть даже это не твоя вина. Не сказал «спасибо» за подарок. Когда-то там проигнорировал его. Все это всплывает в памяти нескончаемым потоком, не давая передохнуть. Хочется вернуть все назад, повернуть время вспять. Чтобы ничего не было. Чтобы сказать ему, что лежит на душе, пока он стоит перед тобой. Да хоть бы просто еще раз посмотреть ему в глаза, обнять, чувствуя тепло его тела. Печально, что лишь после смерти близкого вспоминаешь об этом…       - Он всегда заботился о нас… - произнес Кристоф. Оливер взглянул на него. – А мы не смогли так же позаботиться о нем. Я не смог…       - Не вини себя, - сказал Рихард. – В какой-то мере я виноват даже больше. Если бы я пришел чуть раньше…       Пауль посмотрел на Круспе, как будто говоря ему: «Ты не виноват. Не говори так! Прошу, не надо…» Рихард слегка приобнял друга на несколько мгновений.       - Ты прости меня, Тилль, - вновь заговорил Кристоф. – Прости всех нас. Ты говорил, что нас ничто не разлучит. Но… сам ушел… - его голос дрогнул, и он умолк. С черных ресниц капали слезы. – Прости…       Последнее слово он произнес едва различимо. Но каждый услышал его, произнес в своей голове. Рихард повернулся к Шнайдеру, а затем вдруг прижал к себе, одной рукой обхватив за голову. Барабанщик уткнулся ему в плечо и тихонько заплакал. У Круспе и самого в горле стоял ком.       - Все будет в порядке, - произнес гитарист. – Мы всегда рядом. Всегда поможем друг другу… - Рихард посмотрел на Оливера, ища поддержки. Тот кивнул. – Все будет хорошо…       Они постояли на этом месте еще несколько минут. Ридель, кончиками пальцев дотронувшись до креста, незаметно ушел. За ним вскоре и Пауль. Рихард положил руку на плечо Шнайдеру, как бы говоря ему, что, наверное, пора. Кристоф взглянул на него своими яркими небесными глазами. Потом произнес:       - Иди… Я еще немного побуду здесь.       Уже отойдя на приличное расстояние, Круспе обернулся. Шнайдер все стоял у могилы. Его черная фигура была едва заметна среди крестов кладбища.       Шнайдер завел машину и тронулся. Он не помнил, сколько он простоял там после того, как Рихард ушел. Может, полчаса, может, больше. Но солнце было уже высоко и ярко освещало дорогу. Кристоф выехал на трассу. Мысли о Тилле никак не хотели выходить из головы, руки дрожали. Почему он оставил их? Слезы в который раз заполнили глаза. Взгляд поплыл. Шнайдер свернул на обочину и резко затормозил, откинувшись на спинку сиденья и пытаясь прийти в себя. Получалось так себе. Кристоф вышел из машины и подошел к ограждению. Оперевшись на него руками, он смотрел вниз. По земле вперемешку с гравием ползали муравьи. Ветер слабо колыхал траву. Шнайдер судорожно выдохнул. Достал из кармана спички и сигареты. Он не курил уже около года. Но сейчас надо было срочно успокоить нервы. Зажечь спичку получилось лишь с пятого раза: они ломались в непослушных пальцах. Наконец, Кристоф затянулся. Выдохнул дым и посмотрел в небо. Ни облачка, ясный день. Барабанщик вернулся к машине и встал, прислонившись к капоту. Мимо проносились легковушки, газельки, фуры. Все ехали куда-то по своим делам.       Уголёк обжег пальцы, заставив откинуть сигарету в сторону. Кристоф выдохнул и повернулся к дороге. Подошел к краю. С резким гудком промчалась фура. Дыхание замерло. И вдруг накрыла тишина. Шнайдер словно бы оглох. Он не слышал ничего. Только громкие удары сердца в ушах. Медленно… Тук. Тук. Секунды тянулись бесконечно долго. Тук. В мыслях не было ничего. Тук.       Шнайдер шагнул вперед. Тук…       Врезается в душу навсегда…