Явление

У себя в кабинете Джон кратко рассказывает Виктории о жизни в Рейхе и помогает ей подготовиться к собеседованию в миграционном центре. - Как странен мир, в котором мы живем… - сказала Алиса Королеве Червей. Выйдя из ее маленькой квартиры, они направились к повозке без лошадей, которую Джон назвал «автомобилем», окруженную солдатами с огнестрельным оружием наизготовку. Все они отсалютовали им. Джон махнул рукой в ответ. – Все люди так приветствуют вас? – Иногда, – ответил он, открывая перед ней дверь, и сам присоединился к ней на заднем сиденье. – Вокруг вообще довольно много солдат. – Да, это вопрос безопасности. Дверь захлопнул один из солдат, потом он обошел машину и сел на переднее сиденье перед большим колесом, которое, как поняла Виктория, управляло машиной. Он вздрогнула, когда включился мотор, и неосознанно придвинулась ближе к Джону. – Не бойтесь, – он слегка улыбнулся. – Вы к этому скоро привыкните. Смит назвал водителю адрес и затем откинулся на черное кожаное сиденье, нажав кнопку на панели сбоку: тонкая стеклянная перегородка поднялась между ними и водителем. – Ну вот. Теперь мы в некотором смысле одни. – То есть, он нас не слышит? – Попробуйте, спросите его что-нибудь. Виктория попыталась заговорить с водителем, который и ухом не повел, пока она не постучала по стеклу. Джон нажал еще одну кнопку: – Это просто демонстрация, лейтенант. Поезжайте. Он коротко улыбнулся и отвернулся к окну. Здесь было гораздо комфортнее, чем в ее карте, это нужно было признать. Ход машины был гораздо более плавным и намного более быстрым! И как можно было заставить ее двигаться так быстро и ровно без лошадей и рельсов? Она не могла понять, как водителю удается маневрировать между другими машинами и предметами, возникающими на пути, следуя с такой головокружительной скоростью. Но Джон смотрел в окно на проносящийся пейзаж, совершенно не обращая внимания на быстроту движения. Она постаралась сделать так же. Ее снова несло в Нью-Йорк, этот город, кишащий людьми и безлошадными экипажами. В самом деле, она не заметила вообще ни одной лошади вокруг. Очень примечательно, но и грустно. Как же люди занимались спортом? Все здания были очень высокими и близко расположенными друг к другу, заставляя Викторию ощущать себя в лесной чаще из серого камня и стекла. Но больше всего ее заинтересовали люди на улицах. Одежда мужчин этого времени не сильно изменилось по сравнению с той, что знала она. Многие из них были одеты весьма сходным образом. Ее спутник выделялся из толпы своей черной формой, хотя тут и там виднелись солдаты в черных и коричневых мундирах. Некоторые мужчины носили рубашки и брюки, ничего больше. У других рубашки были с короткими рукавами, а поверх надето что-то вроде тонкого вязаного джемпера, хотя это было сложно разглядеть издалека. На некоторых были шляпы, в основном необычного фасона, хотя и весьма привлекательного. Другие ходили с непокрытой головой. Почти все мужчины носили короткие волосы, как и Джон. Практически ни у кого не было бороды или бакенбард, что она сочла значительным улучшением. Дамская мода же наоборот, поменялась очень сильно. На всех леди были короткие юбки. Часть из них была узкого фасона без всяких складок, другая – более пышными, собранными на талии и широкими к низу, немного похожими на ее собственные наряды, но все эти были выше колена. Все дамы носили туфли на каблуках и кожаные сумочки всевозможных форм, цветов и размеров. Ни на одной не было юбки в пол, как привыкла носить Виктория. Абсолютно все ходили с голыми ногами от колена и ниже. Шокирующее зрелище! Прически изменились не менее сильно, и она обрадовалась, что вняла совету Джона. Большинство дам носили волосы аккуратно собранными наверх, наподобие того, как сделала она. У других волосы были ужасно короткими и свободно обрамляли лица как корона. Некоторые носили волосы завитыми в кудри, у других же они развевались по ветру красивыми гладкими волнами. И каждая из них была накрашена так сильно, что даже при французском дворе в ее время такой макияж сочли бы вызывающим и скандальным. Виктория еще раз мысленно порадовалась. Во-первых, хорошо, что Альберта не было рядом, чтобы постоянно неодобрительно ворчать ей на ухо и требовать, чтобы она носила то же, что и дома. Во-вторых, хорошо, что она уложила волосы так, как советовал Джон. И в третьих, она была скрыта от любопытных глаз внутри большого черного экипажа, и практически никто не видел ее невыразительную бледную наружность. – Вы, наверное, думаете, что я старомодна, – услышала она свой голос. – Ну… в некотором смысле, это вполне объяснимо, учитывая обстоятельства, – он повернулся к ней. – Должно быть, все кажется вам очень странным. – Так и есть. Альберт бы это не одобрил. – Ну, - сказал он, приподнимая брови, – Тогда нам же лучше, что его нет рядом. Она посмотрела на него с озорной улыбкой, он улыбнулся ей в ответ, и они снова уставились каждый в свое окно. Путешествие не заняло много времени, и вскоре они остановились у ужасно высокого здания, которое, как она поняло, служило штаб-квартирой нацистов. То самое место, где она очутилась вчера. – Виктория, – сказал Джон, когда машина остановилась. – Мне нужно, чтобы вы сделали кое-что важное. Его голос был очень серьезным. – Конечно. – Когда откроется дверь, и мы выйдем из машины, мне нужно, чтобы вы молчали до тех пор, пока не придем в мой кабинет. Идите за мной. Не отклоняйтесь. Говорить буду я. Вы сможете это сделать? – Да, думаю, смогу. Какая необычная просьба! Но у него на то, наверное, были причины. – Хорошо, - заключил он, ободряющее улыбаясь. – Обещаю, я все объясню позже. Джон помог ей выбраться из машины, и, когда они дошли до главного входа, распахнул перед ней дверь. Все, кого они встречали, салютовали. Она немного замедлялась, наблюдая это забавное немецкое приветствие, но молчала. Они миновали огромное фойе, полное солдат с ружьями и хмурыми лицами. Все это было весьма зловеще. Она хотела спросить, продолжалась ли война, но она обещала Джону молчать. Поэтому ей пришлось сдержать себя и оставить вопросы на потом. Они прошли через несколько постов охраны, на которых Джон пояснял, что Виктория идет с ним. Солдаты со вскинутыми руками расступались перед ними, как Красное море, Джон отвечал им с серьезным выражением лица. Исчезла та легкость, с которой он вел себя в машине. Теперь рядом с ней был снова Джон Смит, которого она встретила вчера. Его взгляд холоден и насторожен, ни следа веселья или беззаботности, шаги размерены, он суров, угрожающ и холоден как лед. Он завел ее в небольшую комнатку, которая, как она теперь знала, звалась лифтом и могла поднять их наверх здания вместо ступенек. И хотя в лифте они были совершенно одни, он по-прежнему глядел жестко и отстраненно, поэтому она опять заставила себя молчать. Время от времени двери раскрывались, впуская или выпуская других людей. Все, кто входил, немедленно замечали Джона. Нервный вздох, выпрямленная спина, торопливо выдавленное приветствие, вроде укороченного салюта, что она видела, ощущение, будто несчастные задерживали дыхание до тех пор, пока не вываливались из лифта на своем этаже. Кем бы ни был рейхсмаршал, думала Виктория, это точно был очень высокий титул. Но ее больше пугал страх. Почему они боялись его? И почему он хотел, чтобы они боялись? Потому что ей было очевидно, что именно этого он и хотел. Наконец, они вышли, и темноволосый майор, как и вчера, отсалютовал Джону. Тот ответил. Они вошли в его кабинет, и Джон закрыл дверь. Она только открыла рот, чтобы заговорить, как Джон поднес палец к губам. Он пересек комнату и подошел к столу, открыв один из ящиков. Она последовала за ним и увидела панель из кнопок и рычагов. Некоторые из них он повернул, и стало тихо. – Вот теперь, – сказал он, глубоко вздохнув, – мы можем говорить. – Что это? – она указала на коробочку. – Большинство зданий в Рейхе под круглосуточным наблюдением. Даже мой кабинет. Единственное отличие в том, что я имею право его отключать. – То есть… кто-то слушает, что мы говорим? – Слушает. И записывает. – Но зачем? Он вздохнул: – Ну, в идеале, чтобы проверять граждан и служащих на верность. Это ради безопасности. – Верность кому? Королю? – Фюреру, – сказал он, указывая на большой портрет полного коренастого мужчины с землистым лицом и выражением, будто он съел что-то не то, висящий у него над столом. – Генриху Гиммлеру. – Фюреру, – повторила она, нервно сглатывая. По непонятной причине слово было горьким на вкус. – Лидеру. – В общем смысле, да, – сказал он, потерев затылок. – Но он более… более всеобъемлющий… – Но он король, верно? – Скорее, как император. – То есть все, что вы говорите и делаете, досматривают? – Да. – Что будет, если обнаружат измену? – Казнят. Вместе со всей семьей и знакомыми. – Он тиран. – Виктория, послушайте. И послушайте очень внимательно. Первое, что вы должны знать о жизни в Рейхе – вы никогда, никогда, не должны говорить так. Даже мне. Никому. Людей пытали и убивали за меньшее. Здесь Фюрер – бог. Он требует верности, как бог. Он уничтожит вас, если вы не преклоните колени и не подчинитесь. Если вы скажете такое еще раз, и он об этом узнает, не будет ничего – ничего – я не смогу защитить вас от его гнева. Вы поняли меня? – Да, – сказала она, затаив дыхание, настороженно, тронутая чувством в его словах. Она оглядела его форму: – А вы его…? – Я лидер Американского Рейха. Что-то вроде… Премьер-министра. Но без Парламента. – Понятно, – ирония судьбы не ускользнула от нее, но она не дала себе ее озвучить. – Для всей Америки? – Да, я подчиняюсь только Гиммлеру. В остальном моя власть неоспорима. Она села, нервно сцепив руки: – Я не привыкла к таким ограничениям. – Я это понимаю, поэтому и привел вас сюда. И поэтому попросил вас молчать, пока мы не придем сюда. Вы справились отлично, должен признать, – он улыбнулся ей. – Так, теперь, когда мы здесь, мы можем обсудить кое-что, не опасаясь ничего, и я смогу пояснить вам некоторые вещи, которые помогут обезопасить вас здесь, – он вздохнул. – Но вы, должно быть, умираете с голоду. Вы не против, если я закажу нам завтрак сюда? Я проголодался. Конечно, тут не милый уютный ресторанчик, но мой кабинет – это одно из очень немногих мест в Рейхе, где я могу отключить слежку. Мы можем еще немного поговорить, но потом я должен буду включить ее опять. Когда мы уйдем отсюда, за нами опять будут наблюдать. – Понимаю, я согласна на это. Он подошел к прибору с трубкой на столе, поднял ее и спросил: – Майор, вы уже завтракали? – Нет, сэр. – Тогда закажите нам три порции из кафетерия внизу. Добавьте пару пончиков. И чайник горячего чая. И кофе. – Будет сделано, сэр. Он опустил трубку. – Что это? – Это? – его зеленые глаза повеселели. – Это называется «телефон». Он позволяет разговаривать с кем-то в другой комнате. Или даже дальше. К каждому телефону прикреплен номер. И чтобы позвонить кому-то конкретному, нужно набрать здесь его номер. – Понятно. – Но телефонные линии тоже прослушиваются. Каждый раз, когда вы поднимаете трубку и говорите, кто-то в Рейхе слушает. – Понятно. Спасибо, что предупредили. Но сомневаюсь, что мне когда-нибудь придется пользоваться этой штукой. – В будущем, возможно, придется, – он взял со стола карточку и передал ей. – Вот. Возьмите это. Если что-нибудь случится или я понадоблюсь вам по любой причине, звоните. Это мой номер, – он указал на несколько цифр на карточке. – То есть… мне нужно поднять эту штуку и… Он показал ей, как работает телефонный диск. Последовательность цифр важна, отметил он. Получается, он всегда будет он нее не дальше, чем на телефонный звонок. – И еще вот, – сказал он, открывая бумажник и доставая несколько зеленых банкнот. – А это для чего? – На карманные расходы. Все, что вы захотите. Телефоны на улице работают за деньги. Монетки, поэтому вам придется купить что-нибудь сначала, чтобы появилась сдача. Держите, на всякий случай. – Спасибо, – она сложила купюры и засунула в карман юбки. – Виктория, сегодня должно произойти несколько важных вещей, – сказал он, подводя ее к приемной зоне кабинета и усаживая на диван, сам он устроился в кресле. – Во-первых, мы немного обсудим… ситуацию в Рейхе, я объясню вам то, что необходимо знать, чтобы выжить здесь. Затем я поведу вас в миграционный центр, где вы станете официально гражданином Рейха. Обычно этого не требуется, если бы у вас были документы той страны, откуда вы приехали. Но у вас их нет, а поэтому придется создать их для вашей современной жизни. Это нужно для того, чтобы самой свободно и безопасно передвигаться по Рейху. Вас попросят показать документы не раз, в разных обстоятельствах, и без них к вам отнесутся с подозрением, что очень опасно. Вас могут арестовать. Я поручусь за вас лично, так у вас будет меньше проблем при регистрации. Но вам будут задавать вопросы. И проведут медицинский осмотр. Очень важно, чтобы вы отвечали на вопросы только то, что я вам скажу. Вы сможете? – Смогу, – не колеблясь, согласилась она. Было ли это доверие к Джону Смиту или к Лорду М, но она ни на секунду не поставила под сомнение его инструкции. Но если это место было и впрямь столь опасным, то он уже подверг себя немалому риску, помогая ей. Она будет делать так, как он говорит. – Хорошо. Вас не могу звать английской королевой Викторией. Вы будете Викторией Бэкингем. Вы из Южной Америки, понимаете? – Южной Америки? – Да, из Бразилии. – Бразилии. – Вы потеряли документы, потому что ваш багаж упал с корабля. – Боже, как неудачно! И совершенно нельзя доказать! - Именно, - усмехнулся он. – Как ваш португальский? – Весьма сносно, – ответила она. – Хотя не так хорош, как немецкий и французский. – Скажете, что ваши родители – англичане, поэтому дома вы говорили на английском. – Хорошо. Кем они работали? Если меня спросят? Он приподнял брови и вздохнул: – Ваша мать была английской учительницей музыки. Ваш отец – американский солдат, морской офицер. Они познакомились, когда он прибыл в Британию до войны, и поженились. Потом началась война. Вашего отца направили в Бразильский Экспедиционный корпус, поэтому он забрал вас – свою жену и дочь – в Бразилию. Во время войны вашего отца убили в североафриканской военной кампании. Ваша мать растила вас одна. Около двух месяцев назад она умерла от малярии. Вы остались совсем одна и решили переехать на родину вашего отца, чтобы начать все заново. Вы здесь в Нью-Йорке, потому что вы друг моей семьи. Наши семьи давно знают друг друга. – А если меня попросят рассказать об этом. – Я знал вашего отца во время войны, служил с ним в американской армии. Это все, что вам нужно сказать. Если у них будут вопросы, они зададут их мне. – Но вы сказали, что мой отец – морской офицер. – Мы были в ВМФ вместе, когда их расквартировали в Вашингтоне на недолгое время. Он ничего не упустил. Была ее очередь улыбнуться. Он улыбнулся ей в ответ. – Как я и сказал, мы с вашим отцом служили вместе. Я придумаю что-нибудь, если они придут ко мне с вопросами. Она сделал глубокий вдох. – Вы когда-нибудь были в Бразилии? – Никогда, - он отрицательно покачал головой. Они оба рассмеялись. – А что, если меня попросят рассказать, где я жила? Назвать город? – Вы из Наталя. Столицы Рио Гранде До Норте, где была база американского ВМФ, в котором служил ваш отец, – он вздохнул еще раз. – Нужно еще кое-что обсудить. Боюсь, это весьма деликатный вопрос. – Да? – Они осмотрят вас полностью, Виктория. Нам нужно придумать историю… – он закашлялся, кончики его ушей порозовели. – Вы ведь не девственница, – он смотрел в пол. – Прошу прощения за необходимость это… – Не беспокойтесь. Я понимаю, что нужна конкретика. Он кивнул, все еще изучая пол. – Вам также нужно объяснить, откуда у вас дети. Они смогут это понять. И самое неудачное, что мы можем сказать, это то, что вы были замужем. Или родили вне брака. – Меня изнасиловали, – просто предложила она. Он шокировано посмотрел на нее. – Молодой немец, с которым мы вместе учились в школе. Я забеременела. Ребенок умер от лихорадки два года спустя. Я так и не оправилась от потери. Это подойдет? – Да, - согласился он, откашлявшись. – Думаю, что да. Когда принесли завтрак, они провели еще полчаса, оттачивая эту историю, пока она не смогла ответить на все вопросы так складно, что это не вызывало вопросов. – Конечно, вам предстоит еще много узнать, но для первого раза достаточно. Правило первое – никогда не выражайте ничего кроме любви и преданности Фюреру. Правило второе – помните, что за вами всегда следят, смотрят и записывают. Правило третье – ну, нам нужно успешно все провернуть в миграционном центре, – он снова улыбнулся. – Спасибо, Джон, – сказала она, улыбаясь ему, когда они сидели за чаем и кофе после плотного завтрака. – Вы замечательный учитель. Я не знаю, как отблагодарить вас за вашу помощь. – Вам нет нужды благодарить меня. Просто запомните то, о чем мы говорили. Отвечайте то, что я вам сказал. И все будет отлично. Когда они все обсудили, Джон снова включил приборы, и все оставшееся время они болтали о ее жизни в Бразилии специально для записи, и он рассказывал, чего ей ждать от переселения в Рейх. Это было что-то вроде генеральной репетиции перед испытанием, которое ей предстояло пройти позднее. Да, она наполовину англичанка, наполовину американка, арийка – без сомнения. Да, ей нужно было гражданство, она хотела начать новую жизнь в Рейхе. Ее мать научила ее играть на пианино, и она думала, что сможет заработать на жизнь, давая частные уроки или преподавая в школе. И да, она была женщиной детородного возраста и была готова найти мужа в Рейхе, чтобы стать женой и матерью. Она слушала Джона, который рассказывал ей о том, как это было важно для Рейха – чтобы женщины выходили замуж и рожали детей, хорошо, что она была в том возрасте, когда могла сделать и то, и другое. И хотя ее личная жизнь была трагичной, он надеялся на то, что она найдет себе здесь подходящую пару и будет счастливо жить в Рейхе. Она поддакивала и превосходно отыгрывала свою роль, изображая энтузиазм от присоединения к Фатерлянду, к огромной семье, желая только узнать об этом побольше. На записи также нашел свое отражение нюанс, что она была другом семьи Джона, но они не виделись с ее глубокого детства. Это объясняло заинтересованность Джона в принятии е в Рейх. Когда он остался доволен этой историей, но снова отключил наблюдение. – Отлично, - похвалил он. – Я не хотел обсуждать это для записи, но раз наши семьи дружили, вам нужно знать обо мне. На случай, если вас спросят, чтобы вы не удивлялись. – Конечно. Он взял небольшую рамку с фотографией со стола, задержал на секунду в руках и потом передал ей. – Это моя семья. Нетвердой рукой Виктория взяла рамку. Прекрасная чувственная рыжеволосая женщина с ярко-красными губами улыбалась ей с фотографии в окружении трех симпатичных детей. Мальчик и две девочки. Изображение почти что живое. Как будто они стояли совсем рядом. – О, – выдохнула она удивленно, как будто ее ударили в грудь кулаком. Он сел рядом с ней на диван. – Это моя жена Хелен. Мой сын Томас. Мои дочери Дженнифер и Эми. – Я не знала… Я даже не спрашивала… – Томас умер, – прошептал он. Эти слова ударили ее. – Умер? Но как? О, Джон, мне так жаль! Он пожал плечами: – Спасибо. Боюсь, это сложно объяснить. Видите ли, здоровье в Рейхе ценится очень высоко. А Томас был неизлечимо болен. В Рейхе это значит… значит, что он… – он прерывисто вздохнул. – Я не понимаю, – Виктория повернулась к нему со слезами. – Он был так болен? – Да. Но он умер не от болезни. Это политика Рейха. Строгое правило насчет тех болезней, которые допускается иметь детям. Если ты страдаешь неизлечимым недугом, тебя считают обузой для общества. Болезнь Томаса была генетической, то есть он унаследовал ее. От меня, – его зеленые глаза встретили с ее, они были мертвы. – Мой старший брат умер от такой же болезни, «лице-лопаточно-плечевая мышечная дистрофия» – так она называется. Болезнь прогрессировала, и от нее нет лекарства. Поэтому Рейх… политика Рейха в том, чтобы … умереть. – То есть за болезнь здесь наказывают смертью? Не может быть! Я что-то не так поняла! – За некоторые болезни, – ответил он, слезы струились по его лицу. – Томас, он верил в Рейх. Когда он узнал, что его болезнь неизлечима, он… он сам сообщил властям об этом, - сказал Джон сквозь слезы. – Он верил, что поступает правильно. И… и он умер. – О, Джон, мне так жаль! – Они сделали из него героя. Мученика. Вне всякого сомнения, вас спросят о нем. Вы должны знать, – он стер ладонями слезы с лица. – Если вас спросят, вы просто должны сказать, что его семья очень гордится им, хотя и скучает по нему. Она кивнула, пытаясь переварить услышанное. В ее голове бурлил миллион вопросов, но, очевидно, сейчас было не время для них. Как мог такой мир существовать? Где невинный ребенок забирался из семьи и уничтожался из-за того, что был болен? Ведь, это была не его вина. Возможно, позже она сможет расспросить Джона. Она снова посмотрела на картинку. Улыбающаяся семья. Красивый мальчик так похож на отца. Ее глаза снова наполнились слезами. Из-за мальчика. Из-за семьи, которой больше не было. Из-за мужчины рядом, потерявшего сына. Из-за себя, когда она смотрела на Хелен Смит. – Спасибо, что рассказали мне, – сказала она, пытаясь отогнать грусть, разочарование и сердечную боль. И, если сказать по правде, ревность. У него была семья. Жена. Очень красивая женщина. У нее не было причин ревновать, она это знала. Она ведь сама была замужем, у нее был ребенок. Но все равно она ощущала острую резкую боль. Она чувствовала себя такой простушкой, маленькой мышкой по сравнению с его женой. Он мог думать о ней только так, подумала она, тяжело сглатывая. – Хелен ушла от меня, – прошептал он. – Что? – эти слова ударили ее ножом. Он покачал головой. – Пару месяцев назад она… она забрала девочек и уехала в Нейтральную Зону, – он повернулся к ней, глядя на нее своими блестящими глазами. – Это место… в Скалистых горах. Буферная зона между Рейхом и Японскими Тихоокеанскими Штатами. Место, где нет закона, но там живет ее брат. Смерть Томаса потрясла ее. Она просто… – он пожал плечами. – Просто не смогла… – Смерть ребенка очень тяжело пережить, – сказала Виктория. Он кивнул. – Он обязательно всплывет в миграционной службе. Все это. Я хотел, чтобы вы узнали об этом от меня. Вы не должны ни коим образом показывать удивление. – Я встречалась с вашей женой? – Нет. Но вы часто слышали, как я о ней рассказываю. И хотели познакомиться. – Понятно. Он взял фото из ее рук, подержал секунду и бережно поставил на стол. Виктория чувствовала себя так, будто упала с лошади, и весь воздух вышибло из нее. Ей было тяжело побороть свое разочарование. Разочарование от чего, она не знала и в этот момент не горела желанием допытываться у самой себя. – Вы скучаете по ней? – Что? – он обернулся к ней. – Ах, да. Скучаю. Мы были женаты двадцать лет. Это сложно выкинуть из жизни. Во всяком случае, мне сложно, - он вернулся к дивану и сел рядом. – Это еще одна причина, по которой я хотел показать всем, что мы давние друзья. Возникнут вопросы. Они решат, что вы моя любовница. Конечно, это не так, но теперь, когда моя жена ушла, а я буду проводить время с вами, способствуя вашему получению гражданства, вопросы возникнут неизбежно. – Я не хочу бросать тень на вас. Если это вызовет проблемы… – Никаких, с которыми я не мог бы справиться, – сказал он, качая головой. – Но нам необходимо принять меры, чтобы минимизировать ущерб для нас обоих. Последнее, что нам нужно, чтобы в Берлине заинтересовались вами. Я сделаю все от меня зависящее, чтобы этого не случилось. Играйте свою роль, а в остальном положитесь на меня. – Спасибо. Вы очень добры. Он хмыкнул: - Меня обвиняли во многом. Но в доброте – никогда. – Вы всегда были лучшим из мужчин. Ничего не изменилось, – сказала она, не подумав. С полной уверенностью. – Поэтому спасибо. За все. Он моргнул, удивленно глядя на нее. Он понял, что она имела в виду. Кого она имела в виду. – Я не он, Виктория, – прошептал Джон. – И никогда не смогу им быть. Будет ошибкой с вашей стороны не понимать этого. – Мы с Лордом М были очень близки, – сказал она. – Не как любовники. Но мы были близки настолько, насколько могут быть люди, не будучи любовниками. Будет ошибкой с вашей стороны считать, что я могу принять кого-то другого за него. – А вы хотели быть с ним любовниками? – услышал он свой голос. Это был неуместный вопрос, но они были откровенны друг с другом в эти последние минуты, когда за ними никто не наблюдал. И почему-то… почему-то ему было важно это знать. Нужно это знать. Он не мог себе объяснить, почему. – Тогда я не понимала, что это значило, – сказала она, прекрасный румянец залил еще щеки. – Я была совсем девочкой. Но теперь, когда я знаю немного больше… да, – прошептала она. – Я хотела этого. Даже не понимая до конца, что это значит, я желала этого. Я желала этого всем своим сердцем. – Он, должно быть, хотел того же, – услышал он свой голос. Почему-то это ее признание польстило ему. – О, - она улыбнулась. – Иногда я тоже так думаю. А иногда мне кажется, что он считал меня взбалмошной девчонкой с короной на голове, требующей слишком много его личного времени. Я не знаю… Возможно, у него уже была возлюбленная, с которой он хотел быть… И я… отнимала у него это время, – она смотрела на свои руки, сцепленные на коленях. – В этом случае он мысленно проклинал меня, я думаю. – Не было никого кроме вас, - опять его тон был абсолютно уверенным. Она подняла взгляд и посмотрела в его глаза, словно ища что-то. Джон Смит не знал, почему сказал это. Но знал, что он прав. Он потянулся и взял ее руки в свои. Ее дыхание замерло. – С того самого дня, как вы познакомились, в его сердце больше не было места ни для кого другого. Я уверен в этом. Он не проклинал. Нет, он благословлял день, когда встретил вас. Она резко выдохнула, и Джон понял, что она сдерживает слезы. Он очень хотел поцеловать ее. Но вместо этого он отпустил ее руки. – Вы удивительная женщина, – сказал он. – Не могу себе представить мужчину на его месте, который бы думал иначе.